тянулся, выпустил и спрятал когти.
     - Н-ну... - неодобрительно произнес Нортон.  -  Только  не  важничай.
Быть сильнее вовсе не значит быть умнее. Скорее даже наоборот.  И  в  этом
смысле Голиафу мы  с  тобой  не  соперники.  Голиаф  не  бродит  ночами  в
зарослях, как ты или я, не шумит, не лает на луну, хотя собакам это  очень
нравится. Спит себе и видит приятные сны. Он умница, он понимает:  в  этом
доме лунатиков хоть отбавляй, а Сильвия у нас  одна,  и  тревожить  ее  по
ночам никому не дозволено. Ясно?
     Услышав имя хозяйки, Джэг повернул  морду  в  сторону  дома.  Сел  на
задние лапы.
     - Умница, - похвалил Нортон. - Вот теперь мы с тобой поиграем.
     Он снял с кугуара ошейник, вскочил. Зверь нетерпеливо крутился.
     - Нет, играть пойдем на ковер. Ну, вперед!..
     Джэг прыгнул в кусты.
     "Ковром" служила ровная, как стол, поляна, со всех сторон  окруженная
вязами. Когда-то здесь был замечательный корт, но потом по просьбе Сильвии
Нортон оборудовал площадку для тенниса в той  части  садового  парка,  где
росли фруктовые деревья, - Сильвии нравились китайские яблони в цвету.  Он
сделал все так, как она пожелала,  хотя  китайские  яблони  лично  у  него
вызывали больше недоумение, чем восторг.  Деревья-хамелеоны.  Утром  стоят
белые, вечером - пламенно-алые и невозможно понять, какие же они на  самом
деле... Старый корт он засеял травой, и теперь  это  был  почти  идеальный
борцовский ковер.
     Роль рефери сегодня была отдана луне.
     Джэг нетерпеливо подпрыгивал, катался в траве, как ошалелый  котенок.
Под луной его светлое брюхо казалось голубоватым... Нортон подал сигнал  -
хлопнул себя по бедру. Джэг замер. Посмотрел на соперника  желтыми  углями
глаз, выгнул спину и, опустив голову, пошел боком, пугая. Прыгнул...
     Прыжок кугуара Нортон видел, как в  фильме  с  замедленным  эпизодом:
зверь плавно  вставал  на  дыбы,  задние  лапы  вытягивались,  а  затем  с
непостижимой для такого массивного тела легкостью отрывались от  земли,  и
наступал момент грациозно-мягкого, как в невесомости,  полета...  Вот  так
всегда. Ничего не стоило уклониться от нападения.  Игра  не  на  равных...
Единственный   выход   -   усилием   воли   сдержать,    приглушить    эту
сверхненормальную скорость реакции нервов и мышц.
     Эк!.. Нортон принял  на  грудь  девяностокилограммовую  кошку,  упал.
Закипела борьба.
     Соперники были одной весовой категории, и схватка  шла  с  переменным
успехом.  Стремительный  каскад  прыжков,  падений,   кувырков,   уверток.
Возились радостно, самозабвенно,  до  хрипоты  в  дыхании.  Пока  небесный
рефери не скрылся за вершинами деревьев.
     Потом носились друг за другом по всему парку. Почти бесшумно. Петляли
между деревьями, прыгали через  шезлонги,  надутые  воздухом  туши  мягких
скамеек и полосы цветников. Оборвали гамак В садовом парке им было  тесно.
Перемахнули живую изгородь и  умчались  в  сопредельную  территории  виллы
дубовую рощу.  Здесь  просторно,  мощно  побегать  вдоволь.  Но  скоро  им
помешали: по бетонному полотну соседней автострады прошуршал элекар.
     Свет фар лизнул  стволы  деревьев  низом,  погас;  элекар  юркнул  за
поворот. Нортон вспомнил, что завтра в Копсфорте  начало  Большого  родео.
Постоял прислушиваясь. Окликнул Джэга и повернул обратно. Веселью конец. В
той  стороне  рощи,  где  проходил  канал,  приезжие   разбили   временный
спортивный лагерь, и лучше было отсюда уйти.  Решительно  незачем  кому-то
видеть его полуголым. Да  еще  в  сопровождении  кугуара...  Недавно  Джэг
нашалил: загнал на дерево инспектора местного водоснабжения.  Инспектор  -
солидный, уважающий себя человек  -  очень  рассердился,  как  только  ему
подсказали, что пумы отлично лазают  по  деревьям,  и  в  отместку  неделю
продержал виллу на голодном  "водяном  пайке".  Будто  знал,  что  супруга
хозяина виллы добилась от мужа твердого  обещания  избегать  особо  острых
конфликтов с городскими властями. К счастью (для себя самого),  блюститель
водного режима экономии переменил  отношение  к  Джэгу  и  теперь  посещая
виллу, непременно требовал  показать  ему  "льва".  Называл  его  "молодым
игривым балбесом", норовил потаскать за ошейник, но при этом так громко  и
весело говорил, потел, быстро двигался и  так  оглушительно  хохотал,  что
даже мудрый, уравновешенный Голиаф начинал угрожающе скалить зубы.
     Нортон ласково потрепал кугуара по шее. Вперед!.. Разогнавшись бок  о
бок, человек и зверь синхронно перемахнули живую изгородь.
     Луна успела уйти, но в парке было светлее, чем в роще. Джэг катался в
траве, бил хвостом. Явно надеялся, что человек продолжит игру.  Ненасытная
жажда движений...
     - Нет, - сказал Нортон. - Петухи, брат, пропели. И перестань  крутить
помелом, шабаш окончен. К вольеру!
     Было шаль оскорблять дикую грацию зверя ошейником и решеткой вольера,
однако пора.  Запирая  вольер,  Нортон  чувствовал  неудовольствие  Джэга.
Подумал: "Не слишком ли много у нас с ним похожего?.. Надо будет  пошарить
на кухне и принести этому малому его любимый бульон с куриными потрохами".
Вернулся к бассейну, без всплеска ушел под воду, поплыл у самого дна.
     Обычно после такого щедрого перерасхода  мышечной  энергии  наступало
что-то вроде внутренней разрядки, благотворное влияние которой ощущалось и
в последующий день. Сегодня  мышцам  изрядно  досталось,  но  не  было  ни
малейшего, пусть даже призрачного, умиротворения. Давила горькая, злая и в
то же время какая-то мутная, вялая  тяжесть.  Может  быть,  так  ощущается
безысходность?.. Он наткнулся на утонувший халат, подхватил его, всплыл  у
трамплина. Тщательно выжал халат, натянул на голое тело,  побрел  к  дому.
Подходя, запахнул полы и стал машинально застегивать пояс. Наконец  поймал
себя на нелепости всех этих действий, остановился.
     Луна ушла, я в потемневшем небе ярче проступили звезды. На звезды  он
не смотрел. Глаза безучастно следили за мягкими переливами синего света на
полу открытого в сад летнего холла. Мыслей не было. Мозг пуст, как грот на
берегу моря в часы отлива. Это не удивило его. В последнее время он  часто
бывал так рассеян. Вероятно,  стал  уже  привыкать  к  никчемности  своего
бытия. По прихоти удручающих его самого обстоятельств он утратил  какую-то
элементарно простую, но жизненно необходимую связь с миром людей и  теперь
не знает, чем ее заменить. Да, чем заменить? Бассейном? Ночными прогулками
с Джэгом?..
     Нортон вошел в дом. Вкрадчиво, мягко,  как  зверь  в  нору.  Неслышно
пересек летний холл, по ворсистым ступенькам внутренней лестницы спустился
на нижний "подземный" этаж, где  расположены  все  хозяйственно-бытовые  и
спортивные  помещения  виллы.  Автоматически  открылись  створки   дверей,
вспыхнул свет, в котором Нортон не слишком нуждался. Внеземелье  наградило
его способностью видеть  во  мраке.  Это  не  значит,  что  он  вообще  не
чувствовал  темноты.  Чувствовал.  Как  темно-серую,  но  в  то  же  время
стеклянно-прозрачную массу. И чем плотнее был мрак, тем больше  суживалось
поле зрения, - он видел как бы  в  "узком  луче".  То  есть  различал  все
достаточно четко лишь в том направлении, куда  падал  взгляд.  Правда,  он
плохо видел вдоль магнитных линий планеты - с юга на север и с  севера  на
юг, - но готов был с этим мириться.
     Уже не заботясь о тишине (знал: отсюда наверх не долетает ни  звука),
быстро  прошел  коридор,  пылающий  синевой  искусственного  лазурита,   и
оказался на "банном дворе". Впрочем, это просторное  круглое  помещение  с
фонтаном Сильвия называет "римским залом". Не зал, а сама  стерильность  -
блеск, белизна. Мраморные  скамьи  (под  антик),  ниши  с  белыми  вазами,
горельефы на стенах (тоже под  антик),  блестящие  чаши  и  высокие  узкие
зеркала. "Что ж, - подумал  Нортон,  срывая  с  себя  мокрый  халат,  -  у
обитателей этой норы когда-то был вкус  к  обыкновенным  радостям  жизни".
Халат, с силой  брошенный  в  сторону,  сбил  с  треножника  чашу,  и  она
покатилась звеня.
     Рядом внезапно открылась дверь предбанника сауны. Он быстро  взглянул
туда и вздохнул с облегчением. Никого там не было. Просто он сам подошел к
двери слишком близко... Он почему-то  боялся  увидеть  Сильвию.  Здесь,  в
такой час. И теперь, когда все объяснилось и этот нелепый  испуг  миновал,
он почувствовал  гнев.  Тоже  нелепый,  абсолютно  беспричинный.  Да,  да,
беспричинный, черт побери! Никаких причин  не  было.  Ни  малейших.  Кроме
одной. Кроме  той,  что  он  вернулся  на  Землю  уродом  и,  забившись  в
комфортабельную нору,  ежечасно,  ежеминутно  чувствует  свое  уродство  и
знает, что с этим уже ничего не поделать(.. Ладно, оставим. В конце концов
это похоже на истерию. Пора брать себя в руки. В  самый  раз..  Он  поднял
халат, бросил его на скамью, направился в душевую.
     Молочно-белый пузырь душевого бокса, усеянный изнутри  пластмассовыми
бородавками форсунок, светился так ровно, что вогнутость его  стен  трудно
было заметить, - казалось,  форсунки  свободно  парят  в  фосфоресцирующем
тумане.  Чуть  приподнятая  над  полом  площадка,  покрытая  искусственной
травой,  напоминала  кругло  вырезанный  пласт   свежего   дерна.   Нортон
перескочил на нее прямо с порога,  охнул  от  удара  твердых,  как  копья,
ледяных струй, - мелькнули сорванные колпачки  форсунок.  Напор  воды  был
ужасен - Нортон едва сохранил равновесие. Перемудрил вчера  с  регулятором
водонапора!.. Площадка  медленно  поворачивалась,  Нортон  рычал,  защищая
руками лицо от бешено бьющей воды, и никак не мог  уяснить,  нравится  ему
это новое развлечение или не нравится. Струи, казалось,  вминали  ребра  и
резали холодом. Это вполне могло кончиться синяками.
     В гардеробной он осмотрел себя в зеркале. Грудь, спина горели как  от
ожога. Все в порядке, синяков нет. Но собственное лицо ему не понравилось.
В сущности, никогда оно не нравилось ему и прежде - скуластое, жесткое. Но
раньше оно хотя бы не выглядело настолько суровым. Сжатые в полоску  губы,
цепкий взгляд серых, чуть глубже, чем нужно,  сидящих  глаз...  Надо  быть
хоть немного  повеселее.  Он  заставил  себя  улыбнуться.  Получилось  так
мерзко, что он отвернулся и больше в зеркало не смотрел.
     Неудачный опыт с улыбкой больно задел его. Там,  в  Пространстве,  он
мог позволить себе не улыбаться, если ему не  хотелось.  Настроение  снова
упало.  Он  чувствовал,  что  опять  погружается  в   состояние   желчного
самосозерцания, остро приправленного чем-то похожим на ненависть  Какая-то
совершенно бесплодная, неразумная ненависть,  как  если  бы  он  ненавидел
воздух, которым дышал... Впрочем, возможно, что состояние это было  просто
сродни инстинктивному неудовольствию зверя, горло которого взято в ошейник
Видно, не зря сегодня там, у вольера, он подумал о сходстве между собой  и
Джэгом. "Оба мы любим суп с куриными  потрохами,  -  думал  он.  -  Оба  в
ошейниках.  И  ночью  и  днем  ходим  на  поводке  обстоятельств.  Оба  мы
притворяемся. Джэг притворяется  матерым  хищником,  я  -  добропорядочным
отставником...  Но  Джэг  способен  обмануть  лишь  чудака  инспектора.  Я
старательно обманываю всех. Начиная с себя. Жизнь моя пропитана ложью. Быт
во лжи!.."
     В голове у него  неприятно  шумело,  и  он  наконец  обратил  на  это
внимание. В предчувствии чего-то недоброго обошел комнату,  гадая,  что  с
ним происходит. Может быть, заболел? Чепуха. Никогда ничем не болел.
     Мягко светились углы потолка. На  полу  -  имитация  мехового  ковра,
якобы сшитого из тигровых шкур. В зеркальной стене отражалась вся  комната
- почти пустая,  казавшаяся  квадратной  от  зеркального  удвоения.  Кроме
круглого дивана "шляпка подсолнуха", никакой другой мебели не  было.  Одну
стену полностью занимал гобелен с изображением  кавалькады  (пышная  свита
какого-то короля). Гобелен настоящий,  средневековой  работы,  -  семейная
реликвия Полингов. Реликвия  кое-где  была  немного  потерта,  но  же  еще
впечатляла знатоков старинных ремесел. На фоне изящного  гобелена  мрачным
идолом торчала реликвия  Нортонов  -  потускневшее  от  времени  рыцарские
доспехи. Клюворылый  шлем  украшен  черным  плюмажем.  Согласно  семейному
преданию эти доспехи когда-то принадлежали одному из предков рода  Рэли  -
Нортонов.  Пустотелый  "предок",  опираясь  железом  перчаток  на  рукоять
чудовищного меча с волнистым  лезвием,  много  лет  добросовестно  охранял
скрытый в стене шкаф для одежды. Рукоять доходила  рыцарю  до  подбородка.
Нортон приблизился к "предку", поправил слегка покосившийся меч -  суставы
доспехов отозвались унылым скрипом. Что делать, сэр,  боевой  звон  оружия
навсегда запрещен. Во веки веков. Аминь!
     Вдруг  Нортон  заметил,  что  там,  где  он  коснулся  меча,   лезвие
заблестело  сильнее.  Он  взглянул  на  ладони,  нахмурился:  сквозь  кожу
буквально сочился ясно видимый блеск...  Вслед  за  этим  он  почувствовал
сильный озноб. Потом его бросило в жар - горячая волна  быстро  прошла  от
затылка к ногам, - Нортон в недоумении выпрямился. Постоял,  прислушиваясь
к  тому,  что  происходит  внутри.   Такого   еще   не   бывало...   После
"температурной" волны пошла волна уже совсем  другого  рода:  от  онемелых
ступней словно бы начал подниматься кверху уровень кипящей крови,  попутно
омывая внутренности болью. Голову распирал многоголосый  звон,  я  Нортон,
ощутив себя очень скверно, вдруг почему-то решил, что, как только  уровень
жгучей боли достигнет мозга, произойдет катастрофа. "Неужели... конец?"  -
тоскливо подумал он.
     На мгновение боль вошла в мозг  я  сразу  угасла.  Звон  пропал.  Все
внутри  как-то  по-особенному  онемело   -   сердце,   казалось,   вот-вот
остановится. Было страшно пошевелиться. Нортон  увидел  свое  отражение  в
зеркале, обмер. Он весь блестел. Как металлическая болванка...
     Он и "предок" - оба блестели. Но блеск потомка был ярче. Все  тело  с
головы  до  пят  как  бы  переливалось  слоями  текучего  блеска,  мерцало
зеркальными пятнами. Слой зеркальной субстанции  был  не  везде  одинаково
плотен, и сквозь это мерцание Нортон мог  разглядеть  свой  загар,  хорошо
различал пестрый орнамент на плавках. Он медленно, трудно приблизил к лицу
непослушные руки и увидел, что блеск неохотно, как вязкая ртуть, стекает с
поверхности рук и тянется-шлейфом. Возникло сумасшедшее желание не  мешкая
стряхнуть  с  себя  блистающую  пакость.  Смутно  чувствовал:   превозмочь
странную скованность  мышц  удастся  лишь  с  помощью  каких-то  не  менее
странных и еще незнакомых ему усилий. Скорее интуитивно,  чем  сознательно
он  плавным  (поневоле)  жестом  поднял  руки  над   головой,   мучительно
потянулся, и ему  показалось,  будто  мягкая  катапульта  толкнула  его  в
потолок.
     Он встретил потолок  ладонями,  спружинил,  и  его  перевернуло  вниз
головой. Увидев под собой макушку  шлема  с  черным  плюмажем,  он  только
теперь испытал потрясение, осознав наконец, что происходит. Он парил,  как
прежде ему доводилось парить в невесомости... Потрясение,  видимо,  смяло,
разладило этот немыслимый, противоречащий земной природе импульс подъемной
силы сверхъестественного полета, и Нортон,  успев  извернуться  в  воздухе
кошкой, рухнул на четвереньки. Нога задела  доспехи,  что-то  грохнула  за
спиной, и секунду  спустя  нечаянный  летчик  заработал  удар  во  затылку
рукоятью меча. Нортон поздравил  себя  с  посвящением  в  рыцари,  мельком
подумал: "Бурный финиш, однако!"  Привстал  на  руках,  отшатнулся:  рядом
медлительно колыхалось перекошенное полотнище слабого блеска, словно  язык
серебристого  пламени,   -   должно   быть,   остатки   блестящего   своя,
соскользнувшего с  тела  при  взлете  Нортон  попятился  на  четвереньках,
вскочил. Не отдавая себе отчета, что делает, схватил  меч,  обеими  руками
поднял над головой и рубанул полотнище блеска наискось... и лезвие странно
увязло в призрачной сердцевине. Остервенев, он стал вытаскивать его оттуда
рывками, но  меч  подавался  назад  неохотно,  будто  застрял  в  смоль  В
последнем рывке Нортон не удержал равновесие и оказался вместе  с  оружием
на полу. Снова вскочил. Руки дрожали. Его трясло от бешенства и  унижения.
Блеск угасал...
     Нортон минуту следил за его угасанием налитыми кровью глазами.  Потом
отбросил оружие в сторону - меч глухо брякнулся на ковер.



                           5. ТРОПА СУМАСШЕДШИХ

     Был пятый час утра, когда он почуял какое-то  неудобство.  Поерзал  в
кресле, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Не удалось. Странно...
Был бы в этом хоть какой-нибудь смысл, он помолился бы сразу всем  звездам
вместе взятым и сказал бы им, что на сегодня с него довольно!..
     Он сидел в своем кабинете на втором этаже за рабочим столом и смотрел
на большую тетрадь в черной обложке. Тетрадь, которую он никогда никому не
показывал, прятал в секретном сейфе  стола,  и  знал  о  ней,  кроме  него
самого, разве только  один  Голиаф.  Сегодня  в  ней  появилась  очередная
запись...
     Год назад тетрадь называлась просто -  "дневник",  хотя  дневником  в
общеупотребительном смысле она не была. Скорее  была  каталогом  всяческих
проявлений уродства, которое он притащил в себе из глубин Внеземелья, и  в
конечном итоге вполне заслуживала названия "Черная книга". Тайком от  мены
он заносил в эту книгу все свои "ненормальности". И  даже  пытался  как-то
классифицировать  их.  Он  полагал,  что  здесь,  на  Земле,  дела  пойдут
по-другому и "ненормальностей" будет меньше. Лелеял надежду, что в  земных
условиях все это постепенно заглохнет. Зря он надеялся. Дела пошли не так,
как он ожидал. Скверно, в общем, пошли дела...
     Он захлопнул тетрадь, сжал зубы до боли в скулах. Сегодняшний блеск в
гардеробной его доконал. Досада, растерянность, и никакого желания думать.
Да и о чем, собственно, думать?
     Блеск на ладонях он видел  и  раньше.  Впервые  -  после  десанта  на
Умбриэль, где едва не отморозил руки из-за  неисправности  обогревательных
элементов в перчатках скафандра. Помнится, уже тогда он  правильно  увязал
появление  блеска  с  действием  холода  и  к  низким  температурам   стал
относиться с опаской. Впрочем, ему там пришлось ко  многому  относиться  с
опаской. Было в Пространстве кое-что и  похлестче..  Стоп!  Что  было,  то
было. С тем, что было, покончено. И больше не будет. Но здесь...
     Может, плюнуть  на  все  и  шагнуть  наконец  к  мудрецам  с  учеными
степенями? Помогите, дескать, инвалидствующему герою Внеземелья избавиться
от...  сам-не-знаю-чего.  Сразу  услышат.  Обрадуются.  Налетят  со   всех
континентов. На каком-нибудь острове воздвигнут в  честь  твоего  уродства
целый   научно-исследовательский   комплекс   НЕЗНАМЧЕГО,   окружат   тебя
частоколом шприцов, пушками микроскопов, блоками анализаторов,  прихлопнут
колпаком  с  проводами,  и  превратишься  ты  из  несчастного  инвалида  в
лабораторную колбу с "восхитительно феноменальными свойствами". И тебе  не
останется ничего другого, кроме как верить во всемогущество  какого-нибудь
лысого  институтского  корифея  с  величественными  жестами  и   невнятным
произношением. А потом, этак лет через десять, когда его лаборантка наивно
поделится радостной вестью, что корифею в конце концов удалось вытяжку  из
твоих гормональных желез использовать  для  "регуляции  половых  признаков
плодовой мушки дрозофилы", ты все поймешь  к  попытаешься  оттуда  удрать.
Тебя, конечно, поймают я будут хором стыдить. Н-да...
     Он открыл стол, отодвинул фальшивую стенку, швырнул тетрадь  в  сейф.
Большим пальцем  левой  руки  коснулся  прозрачной  пластинки  замыкающего
устройства. Пластинка брызнула  светом,  щелкнул  замок.  Надежный  замок:
открыть его мог только узор кожных бороздок пальца хозяина.
     Ощущение странного неудобства усилилось. Нет, пожалуй,  тетрадь  была
ни при чем... Откинувшись в кресле, Нортон с недоумением и неудов