я сам их...
нет, не мечом, а взашей?
     Рус колебался, что-то останавливало,  и  уже  совсем  было
готов  был  согласиться,  когда  от  ближайшего  костра подошел
Корнило. Глаза его были красные от усталости.
     -- Рус, -- сказал он хмуро. -- Не знаю, что тебя  толкнуло
взять их с нами... но это крепкие люди. В каменоломни слабых не
отправляют,  там выживают только самые сильные из сильных. А их
переход  через  горы?  Их  живучесть  невероятна.  Уже  сегодня
половина  слезет  с повозок. А завтра все пойдут своими ногами.
Вот только еды у нас больше нет! Ты велел их  накормить,  а  на
это ушло все, что у нас было.
     Лех засмеялся, а Рус сказал разозленно:
     -- Так отправь наших людей в стороны! Остался же кто-то на
ногах? Пусть поищут дичь.
     Корнило поклонился:
     -- Я уже велел от твоего имени.
     Он ушел, а Лех предложил:
     -- Ну? Я пойду разгоню?
     -- Они  сожрали все мои запасы, -- ответил Рус сердито. Он
чувствовал себя глупо, как никогда, отводил  глаза.  --  Пускай
теперь  хоть  как-то  отслужат.  Я  должен  переложить  на  них
какую-то работу. Потом,  когда  обрастут  мясом.  Или  хотя  бы
перестанут падать от ветра.

     Русу передали, что Чех в ярости. Старший брат, как Рус сам
видел,  стиснул  челюсти, брови сшиблись на переносице, вид был
настолько грозен, что даже бояре страшились  подходить  близко.
Не  ровен  час, даже спокойный человек может потерять терпение.
Особенно тот, у кого такие братья.
     Однако Чех пересилил себя, смолчал. А Леху сказал, что Рус
после этой дурости какое-то  время  не  натворит  новых.  Будет
расхлебывать эту, а они в племени вздохнут с облегчением.
     Рус  в самом деле ближайшую неделю сам устраивал облавы на
зверя, птицу, в каждом из  ручьев,  которые  пересекали,  ловил
рыбу.  Нужно было кормить не только своих, но и голодных рабов.
Они на глазах обрастали  мясом.  Это  оказались  очень  сильные
жилистые  люди,  иные были просто гиганты. Рус обратил внимание
на шрамы -- такие получают от острого металла, а не камней,  --
подозвал Сову:
     -- Раз уж мы едем вместе, рассказывай о своих людях. И кто
ты сам?
     Сова  поклонился.  Он был на голову ниже Руса, но в плечах
настолько шире и массивнее, что разница в росте вроде бы  и  не
чувствовалась.  Его  кости  были широки, а ладони выглядели как
лопаты.  Лицо  все  еще  было  худое,  а  глаза  прятались  под
выступающими надбровными дугами, но теперь в них горел яростный
огонь жажды жизни.
     -- Я  был  воином,  --  ответил  он  невесело, но в голосе
невольно прозвучали ярость и тщательно упрятанная гордость.  --
Сперва  ратником,  потом командовал конным отрядом. Не хвалюсь,
но я не знал поражений. В тридцать лет уже воевода! Да... я был
самым молодым военачальником в войсках Пана.
     Он умолк, Рус поторопил нетерпеливо:
     -- Но почему вдруг там, в каменоломнях?
     -- Не на того поставил, -- ответил Сова с хмурой усмешкой.
-- Когда  на  кордоне   началась   драка   между   начальниками
крепостей,  пошли в ход доносы, подкупы, я вынужден был принять
чью-то сторону. Иначе бы меня сожрали. Ну, а  потом  оказалось,
что  противник  нашел  кого-то  нужного во дворце. Словом, меня
обвинили в измене. Так я оказался  в  темнице.  А  потом  самых
крепких послали ломать камень для царского дворца.
     -- Для царского дворца не нужен был камень.
     Сова хмуро усмехнулся:
     -- Так  это  называлось.  На самом деле дворец строили для
Коломырды. Она часто приезжала, смотрела.
     -- Ладно,  поверю,  --  сказал  Рус  нехотя.   Верить   не
хотелось,  но  слишком  часто  подтверждалось, что не все ладно
было в землях его отца. -- А другие?
     Сова пожал плечами:
     -- Разные люди. Есть такие же оклеветанные,  есть  убийцы,
воры, грабители. Не знаю, как дальше, но сейчас только кивни --
отдадут за тебя кровь и души. Когда у меня набирался хоть малый
отряд  таких  людей, я побеждал с ними целые войска... И если у
тебя есть свободные копья или запасные тетивы, ты  можешь  дать
нам. А луки сами выстругаем. И добычу начнем искать.
     Рус оглянулся по сторонам, приглушил голос:
     -- Свободных  нет,  но  на  телеге  кузнеца везут железные
наконечники. Вам надо только выстругать древки.
     Сова кивнул и тут же отошел. Похоже, жалея младшего  брата
князя  --  таким  он  считал  Чеха,  он тоже не хотел, чтобы их
видели вместе. Рус ощутил, как щеки  осыпало  жаром.  Видно  по
всему, этот преступник понимает его стыд, жалеет!
     Озлившись,   он   пустил   Ракшана  следом.  Плечи  вожака
каторжников  напряглись,  Рус  видел  по  движению  мышц,   что
готовится  прыгнуть  в  сторону,  избегая  разящего  удара. Рус
бросил с высоты седла громко, чтобы слышали и другие:
     -- Сова! Тебя Совой  зовут,  верно?  Догони  во-о-о-он  ту
подводу.  Там  хозяйство  Ерша,  а у него всегда с дюжину тетив
отыщется. Скажи, я велел поделиться.
     -- Спасибо, вождь, -- ответил Сова. Он  поклонился,  пряча
усмешку. В глазах было сдержанное одобрение.
     Рус  вскипел,  конь  под  ним  прыгнул,  помчался в голову
колонны. Похоже, этот бывший воевода чувствует и  понимает  его
слишком хорошо!

     Глава 9

     Конь  ступал  чутко, огромное звездное небо колыхалось над
всем огромным темным и неведомым миром.  Купол  был  черным,  а
звезд  высыпали  целые  рои. Все крупные и яркие настолько, что
искорки кололи  глаза.  Сердце  Руса  сжималось  от  непонятной
тоски.  В  груди  разливалась  сладкая  щемящая тоска. С уходом
солнца все меняется, в страхе умолкают  птицы,  потом  приходит
чернота, и вот уже они с верным Ракшаном двигаются совсем через
другой мир!
     Этот  мир странный и пугающий. В нем птицы не поют, воздух
холодеет, голову страшно поднять, ибо вместо  ласкового  синего
неба  тут  же  упрешься  взглядом  в страшную черноту, усеянную
колкими звездами!
     Но Рус любил смотреть в небо,  хотя  в  груди  всякий  раз
разливалась   тоска  и  щемящая  боль.  В  этих  звездных  роях
чувствовалась даль, куда не добраться ни всем племенем, ни даже
высланным вперед отрядом сильных и выносливых.  Костры  ли  это
небесных  охотников,  горящие  ли  города  неведомых  людей,  к
которым он не сможет прийти на помощь?
     Он чувствовал, как неслышно подошел другой  конь.  Еще  не
видел,  кто  в  седле, а по телу пробежала радостная дрожь. Тот
конь обнюхался с его жеребцом, тихо фыркнул. Быстрая легконогая
лошадка по имени Молния, которое заслужила за скорость  бега  и
горячий нрав.
     Рус  повернул  голову.  Большие  темные  глаза Ис в слабом
лунном свете казались бездонными пещерами, а губы  стали  почти
черными.  Она  держалась в седле еще настороженная, чуткая, как
зверек на ветке. Скифы ее сторонились,  с  нею  общались  кроме
Векши   разве   что   Бугай  с  Заринкой  да  еще  бежавшие  из
каменоломен. Чтобы меньше общаться с женщинами, они все смотрят
враждебно, черноволосая женщина в три дня научилась держаться в
седле. Теперь, куда бы Рус ни ехал, всюду чувствовал на себе ее
вопрошающий взгляд.
     Кони их шли рядом. Некоторое время  она  молчала,  но  Рус
чувствовал  ее напряжение. На звездном небе четко вырисовывался
ее гордый профиль,  лунные  блики  играли  на  высоких  скулах,
слегка выступающем подбородке.
     -- Почему? -- спросила она наконец.
     -- Что?
     -- Так  смотришь  на  звезды.  Ты  смотришь на них слишком
часто. Это мой народ поклонялся звездам и ненавидел солнце, что
понятно -- мы жили в жарких песках, когда  только  ночь  давала
прохладу,  а  солнце  губило  все  живое...  Но ты смотришь без
вражды, а... с недоумением. И тоской. Почему?
     Он покачал головой:
     -- Не знаю. Что-то начинает щемить  в  груди  всякий  раз,
когда смотрю в небо, полное звезд.
     Она помолчала, сказала осторожно:
     -- Я  поняла, что люди ропщут. Они не хотят идти ночью. Да
и волхвы мутят народ.
     -- Люди боятся ночи, -- ответил он хмуро.  --  Боятся,  но
сами  не  знают  чего. Всюду им чудятся демоны, слышатся вопли!
Таких жутей наслушаешься... Братья  не  боятся,  но  Чех  любит
порядок, а Лех всегда носится на горячем коне сломя голову. Его
конь  на полном скаку даже днем ломал ноги в хомячьих норках, а
уж ночью успеть заметить их... нет, даже сова с ее  глазами  не
успеет увидеть!
     -- Сейчас  самые жаркие дни лета, -- заметила она. -- Воды
у нас мало, так что хоть и ворчат, но пусть идут.
     Его сердце счастливо екнуло. Она впервые сказала "у  нас",
уже не отделяя себя от их племени.
     -- Есть  люди,  которые  всегда  недовольны, -- сказал он,
повторяя слова волхва Корнилы. -- Если бы мы шли днем,  они  бы
требовали, чтобы двигались ночами!
     Она  покосилась  темным  загадочным глазом. Ее профиль все
так же четко двигался среди звезд. Те исчезали перед ее  лицом,
а  выныривали  из  ее  распущенных  волос  потускневшие, словно
оставив там блеск и запас искорок. Ему почудилось, что она  все
не  решается спросить что-то очень важное для нее. Он улыбнулся
как можно мягче, бедная женщина все еще страшится его,  хотя  и
льнет к нему, как единственному защитнику.
     Она перевела дух и как в темную воду бросилась:
     -- Почему зоветесь сынами Скифа? Как я поняла, между тобой
и Скифом  было  несколько поколений... Или я что-то услышала не
так?
     Он засмеялся:
     -- Слушать ты умеешь. И не только слушать, но  и  слышать.
Сомневаюсь,  не  была  ли ты в своем племени великой жрицей или
ведуньей. Уж очень твой лобик часто  морщится,  ты  все  что-то
придумываешь, докапываешься, дознаешься...
     -- Нет,  я  не была волхвиней, -- отозвалась она тихо, все
еще с робостью. -- У нас только мужчины занимаются... этим. Так
вы сыны или не сыны Скифа?
     -- А разве у вас не так? Уверен,  что  и  вы  зоветесь  по
имени  либо  первого  вашего человека, основателя рода, либо по
имени самого великого... У Скифа было два сына: Палий и  Напий,
или,  как  их стали звать близкие, Пал и Нап. Они построили два
города-крепости: Палград и Напград. Развалины еще  сохранились,
хотя  их  никто  не чтит, ибо тогда наш народ поклонялся богине
огня Тибити, а она не любила городов,  обожала  вольные  степи.
Мало  кто  даже  из  волхвов помнит имена внуков Скифа, те тоже
ничем особым не показали себя, имя свое не  прославили.  Потому
мы  и зовемся потомками Скифа, а то и просто сынами, потому что
он лучше всех показал, что мы  можем,  к  чему  стремимся,  что
любим и как хотим жить!
     Небо  колыхалось  над головами, темная степь скользила под
копытами. Реальным было только седло и горячее мускулистое тело
коня, даже женщина рядом казалась ненастоящей, сотканной из его
грез,  мечтаний,  затаенной  страсти   к   чудесному,   новому,
небывалому.
     -- А  что  вы  хотите? -- прошелестел ее тихий голос. -- К
чему стремитесь?
     Тучка прикрыла месяц, но даже в темноте  она  видела,  как
блеснули его зубы.
     -- Сейчас  нам  бы  только  выжить... Но если выжить можно
только ценой бесчестья, то мы предпочтем умереть всем племенем.
Мы хотим жить красиво.
     Она не поняла:
     -- Красиво?
     -- Красиво,  --  подтвердил  он  гордо.  Она  видела,  как
выпрямилась  его спина. Плечи раздвинулись. -- Достойно. Гордо.
Красиво жить и красиво умирать.
     И снова он видел, как  она  кусала  губы,  отводила  взор.
Спросил, уже немножко сердясь:
     -- Должна  ли  ты  таиться  даже  от  меня?  Что у тебя на
сердце?
     -- Да так, -- прозвучал ее ответ. -- Я просто не поняла...
Ты вчера ночью заходил в шатер, где едут твои женщины. И  вышел
ты... почему-то хмурый.
     Она  видела, как он вздрогнул, даже сжался, так непривычно
видеть всегда гордого и с расправленными плечами богатыря.  Она
ждала затаив дыхание. Наконец он пробурчал с великой неохотой:
     -- Да  так...  Малина,  это  моя  давняя подруга, зазвала.
Обещала показать что-то особенное.
     -- Показала? -- спросила она едва слышно.
     Ее пальцы сжались на поводе коня с  такой  силой,  что  не
смогла   бы   разжать  и  воинская  дружина.  Затаила  дыхание,
страшась, что синеглазый витязь заметит.
     Рус отмахнулся:
     -- Это я уже видел у коров. И коней. И овец... Нет, сердце
жаждет чего-то необыкновенного. Иногда просто  плакать  хочется
от  этой  жажды. Наверное, потому мы и стали беглецами... Не из
страха гибели, а по жажде увидеть странных  двухголовых  людей,
что  живут  за  горами,  одноглазых  великанов  Степи, огромных
летающих  Змеев,  которые  воруют  женщин  и  живут  с  ними  в
пещерах...
     Она  слушала  молча. Рус говорил как-то торопливо, быстрее
обычного, словно оправдывался.  Она  все  молчала.  Наконец  он
прервал  себя  на  полуслове. Голос ее золотоволосого спасителя
стал почти умоляющим:
     -- Ис!.. Я же вижу, ты хотела что-то сказать!
     -- Да? -- спросила она нейтрально, сдерживая себя изо всех
сил, но сердце стучало счастливо.
     -- Потому Малина и позвала,  что  я  перестал  заходить  к
ней...  да к другим с того дня... с того дня, как появилась ты!
Я сплю у костра с воинами. Правда, Чех и Лех тоже у костров, но
я в самом деле... Ис, сердце мое привязано только к тебе.
     Она опустила голову, пряча счастливые глаза. Этот  воин  и
так   сказал  очень  много.  Похоже,  со  временем  она  сумеет
принудить сказать и больше.
     А то и сделать.
     Они  двигались  сутки   за   сутками,   земля   оставалась
испятнанной  следами  зверья, птиц, в воздухе порхали мотыльки,
сверкали мертвым слюдяным блеском крылья стрекоз. Глаза  всегда
серьезного Чеха блестели радостью. Ни малейших следов человека!
Наконец-то  вступили в земли, куда еще не ступала людская нога.
Крайний Север, Гиперборея, земли странных  чудовищ,  диковинных
зверей...
     Люди  с  каменоломен быстро обрастали жилистым мясом, в то
время как остальные беглецы оставались тощими, под началом Совы
изготовили себе оружие: сперва простые пики с  обугленными  для
крепости  в  пламени  костра  концами,  потом  сделали железные
насадки.
     Сам Сова  с  самыми  выносливыми  сдружился  с  кузнецами,
помогал, наконец Рус увидел его уже с настоящим боевым топором,
искусно  выкованным,  с  рукоятью  из  старого дуба, а на поясе
появились два ножа в добротных ножнах.
     Однажды ехали  в  настороженном  молчании,  когда  впереди
увидели   дозор,   что  несся  навстречу  полным  галопом.  Чех
напрягся, в глазах была досада: Лех и без нужды гоняет так, что
конь вот-вот падет. А когда придет время двобоя, окажется  либо
на измученном коне, либо вовсе пешим.
     -- Развалины! -- орал Лех еще издали. -- Город!
     Двое дружинников, Ерш и Твердая Рука, подъехали медленнее,
на Чеха  косились  с опаской. Их кони дышали тяжело, но пену не
роняли, как красный жеребец Леха.
     -- А люди? -- спросил Чех быстро.
     -- Людей не нашли, -- быстро сказал Лех. -- Правда, далеко
не искали, но сколько глаз хватал... а место ровное!
     Чех перевел взор на дружинников. Ерш ухмыльнулся:
     -- Когда  нас  увидели,  сразу  сбежали.   Подумали,   что
гости... Такую ораву прокормить!
     Твердая  Рука  развел  руками.  Его  второе  прозвище было
Молчун, ибо словам  предпочитал  дело.  Чех  подобрал  поводья,
оглянулся:
     -- Лех, Рус, вы двое -- со мной.
     Кони  резво  пошли  сразу галопом, им передалась тревога и
волнение всадников. Развалины  выступили  из  зарослей  высокой
травы  отбеленные  временем,  сглаженные,  но  видны были следы
кладки.
     Рус соскочил на землю первым, сердце колотилось как  перед
боем. Лех без нужды дергал рукоять меча, вытаскивал до половины
и  со  стукам  задвигал в ножны, а Чех спрыгнул прямо с коня на
массивный камень с ровными краями.
     -- Позвать Корнилу! -- велел он нетерпеливо.
     Твердая Рука сразу же повернул коня и  умчался.  Вскоре  с
ним  прискакали  еще всадники, где выделялся серебряной бородой
Гойтосир, а следом тащилась повозка, запряженная двумя конями.
     Гойтосир крикнул ревниво:
     -- Что может тот неумеха, что не умел бы я?
     Корнило подъехал, натянул вожжи.  Кони  тут  же  принялись
щипать траву. Чех поинтересовался подозрительно:
     -- Ты был, говоришь, дикарщиком?
     Волхв вылез из телеги с кряхтением, морщился и хватался за
поясницу.  Вокруг  камня  обошел  медленно, прихрамывал, нехотя
пощупал, отмахнулся:
     -- Кем я только не был. Что волишь знать?
     -- Что за развалины?
     -- Я такие уже встречал. И в горах, и в пустынях. Куда там
этим! Целые дворцы видывал. А  оказывалось,  что  их  выстроили
ливни да ветры. Успокойся, вождь.
     -- Точно? -- не поверил Чех.
     -- Голову   на  отрез,  --  сказал  Корнило  с  горделивой
надменностью.
     Все же Чех разослал в стороны охотников, а Лех и Рус  тоже
осматривали каждую пядь на несколько верст вокруг, искали то ли
наконечник  стрелы,  то  ли кости зверей, не разгрызенные, а со
следами острого меча или топора, старое ли дерево с  зарубками,
еще какие следы, ибо человек есть особый зверь, после него след
остается на века, как бы ни старался спрятать.
     Но  что  на  самом деле убедило Чеха, это зверье. Огромные
жирные   дрофы   подпускали   людей   вплотную,   смотрели    с
любопытством.  Даже детвора наловчилась бить их палками. Олени,
правда, к себе не  подпускали,  но  паслись  поблизости,  давая
время спокойно наложить стрелу на тетиву, долго целиться. Целые
стада диких свиней прошли прямо через лагерь, ступая через ноги
обомлевших  людей.  Одна  свинья  перешла  прямо  через остатки
костра. Рус видел, как рассыпались под  ее  копытцами  багровые
уголья,  а  затем только истошный визг дурехи всполохнул стадо.
Фыркая и хрюкая, они перешли на неторопливый бег и  скрылись  в
сгущающихся сумерках.
     -- Да,  --  признал Чех наконец. -- Здесь нога человека не
ступала! Мы первые.
     -- Теперь-то ты доволен?
     -- Доволен?   --   огрызнулся   Чех.   Глаза   его    были
встревоженными. -- А ты знаешь, каков спрос с первого?

     Теперь  они  двигались  границей  леса, слева простиралась
необъятная степь. Трижды переходили вброд  большие  реки,  брод
искали  недолго,  а  малым  потеряли счет. Потом землю вздыбили
холмы, а ровные как стол долины стали попадаться все реже.  Лес
отодвинулся,  но  взамен часто встречались густые рощи, похожие
на отряды крепких бойцов,  что  спина  к  спине  отбиваются  от
озверевшей стаи.
     Еще  через  несколько дней земля пошла как будто пузырями,
настолько много было холмов. Горбатая земля прикрылась дубовыми
рощами, жестким буком, грабами, колючими елочками,  на  вершине
маячили  сосенки,  а  внизу  плотно стоял шиповник, терн, дикие
колючие троянды.
     Дорогу находили между холмами да ярами,  вдоль  оврагов  и
через  проплешины  голой  земли,  где почему-то ничто не росло,
хотя рядом деревья и кусты озверело дрались  за  место,  душили
друг  друга.  Дорог,  конечно,  не  было,  но дозорные пока что
успешно находили пути и для коней, и  для  стада,  и  даже  для
неторопливых подвод, влекомых волами.
     И  всякий  раз  Рус  видел прямо перед собой ту грань, где
смыкается небесный купол с земной твердью, и всякий раз  мечтал
добраться  до  края,  заглянуть  за  него,  увидеть место, куда
спускается багровое солнце: в черную ли нору, за край ли  скалы
или же в пропасть, где начинается потусторонний мир?
     Но небо постепенно темнело, небосвод окрашивался багровым,
солнце   разбухало,  роняя  красные  капли  пота,  от  которого
вспыхивал и край земли, к которому солнце стремилось, а  позади
уже слышалось предостерегающее:
     -- Рус!.. Очнись! Привал на ночь.
     В  голосе  Чеха  всегда больше сожаления, чем насмешки. От
Леха мало помощи, весь в девках да драках,  а  от  Руса  так  и
вовсе нет толку. Приходится тянуть и за вождя, и за проводника,
и  за  воеводу.  А то и за волхва, ибо осторожный Гойтосир не в
состоянии ответить, какие жертвы нужно приносить в этих  землях
и каким богам.

     Глава 10

     И  все  же,  несмотря  на