ром,  лежали  на  куче хвороста
пятеро  детей.  Озябшие,  они  скорчились   в   три   погибели,
прижимались  друг к другу, вздрагивали, видно было, как младшая
девочка трясется от холода,  хотя  ее  обхватывал,  прижимая  к
животу, мальчик постарше.
     Рядом  на  дереве  были  подвешены  связанные за шеи тушки
уток. Три связки, в каждой по  десять  уток.  Рус  слышал,  как
уважительно  присвистнул  дружинник. Он тоже понял, почему дети
решились  заночевать.  В  камышах  уже  возятся  утки,  шлепают
дырявыми клювами, пропуская воду.
     Сова  подъехал  ближе.  Пленник,  шатаясь, вышел из-за его
коня. Струи пота текли по лицу, смыли грязь, теперь было видно,
что измучен до  крайности,  глаза  почти  не  видят,  но  когда
дружинник  тупым концом копья ткнул крайнего мальчишку в ребра,
он прохрипел:
     -- Это же дети...
     -- Это дети врага, -- бросил Сова холодно. -- А  вырастут,
будут убивать наших детей.
     Мальчишка  испуганно  открыл  глаза,  зашевелился.  Увидев
нависших  над  ними  всадников,  испуганно  вскрикнул.   Начали
просыпаться другие дети. Девочка, бледная и заплаканная, широко
распахнула глаза:
     -- Папа!
     Ее трясло от холода так, что бросало из стороны в сторону.
Она вздрагивала,   дергала   головой,  лязгала  зубами,  словно
ударялась подбородком о стол.
     Нахим криво улыбнулся.  Девочка  уткнулась  ему  в  грудь,
удивилась,  что руки отца связаны, прижалась все равно, от отца
шел жар сильно разогретого тела.  Другие  дети  приподнимались,
терли  глаза.  Еще двое подбежали к связанному пленнику. Другие
встали и смотрели исподлобья, уже все  поняв.  Осознание  своей
участи было видно в детских лицах.
     Рус  поморщился.  Дети  ревут -- понятно, но чтоб взрослый
так обливался слезами... Стыд, позор  всему  племени  мужскому.
Надо зарубить поскорее, чтобы не позорил род мужчин.
     -- Эй, -- сказал он, -- это твои дети?
     Нахим,  плача,  наклонился  к детям, те обхватывали его за
шею, плакали, ревели в три ручья. Сова  заехал  сзади,  вытащил
нож.  Прицелился,  закусив  губу,  словно  прикидывал,  с  кого
начать, коротко и сильно взмахнул рукой.
     Лезвие блеснуло в первых  лучах  утреннего  солнца.  Нахим
дернулся,  боль  была короткая, выпрямился, его сведенные назад
плечи вернулись в прежнее положение, он обхватил руками детей и
только сейчас понял, что свирепый  скиф  перерезал  веревку  на
руках.
     Теперь  он  обнял  уже  троих,  не разбирая, где свои, где
соседские, вместе с ними обливался слезами. Но если  он  плакал
молча,   то   дети   ревели  громко,  слезы  брызгали  крупными
жемчужинами, бежали по щекам, а дальше на землю.
     Рус крикнул зло:
     -- Слушай меня, враг!.. Ты не был лазутчиком,  значит,  мы
не  в  силах  тебя  сейчас  убить, как бы этого ни хотелось. Но
сегодня будет бой, и я  очень  надеюсь,  что  встречу  тебя.  И
разрублю  тебя  с наслаждением до пояса, дабы небо увидело твои
поганые внутренности!
     Он повернул коня. Нахим с  замершим  дыханием  смотрел  на
лоснящийся   круп  жеребца,  который  тоже,  казалось,  выражал
презрение ненавистному иудею. Но  круп  этот  начал  удаляться,
другие  скифы  тоже  повернули  коней  и  поехали  дальше вдоль
берега, и Нахим все никак не мог поверить,  что  его,  злейшего
врага, все же не убили! Он был в их руках, но не убили.
     Лишь  один  скиф, совсем ребенок, задержал коня. Его синие
глаза придирчиво и с жадным любопытством  обшаривали  уток.  Он
кивнул Исхаку, спросил высоким детским голосом:
     -- Тебя как зовут?
     Исхак с трудом понял, торопливо сглотнул слезы:
     -- Исхак, сын Нахима...
     -- Хорошо уток бьешь, Исхак, сын Нахима!
     Он  поднял  коня  на дыбы, красуясь могучим животным, конь
яростно завизжал и страшно замолотил по воздуху  копытами,  где
блестели  железные  подковы,  так  на  двух  задних мальчишка и
развернул его,  а  когда  конь  опустился  на  все  четыре,  то
сорвался с места как выброшенный из пращи булыжник.
     Дети  со всех сторон хватались за одежду Нахима. Голоса их
были тоненькие, как у лесных птичек:
     -- Папа!.. Папа, что это было?
     -- Папа, ты был у чужих?
     -- Папа, нас отпустили?
     Он обнял их всех, потом, чувствуя,  что  ноги  не  держат,
опустился  на  землю.  Дети сгрудились вокруг, подошли и Зяма с
Гершелем, смотрели серьезно и печально.
     Нахим прошептал:
     -- Я сам еще не понимаю, что произошло... У  них  какие-то
правила  войны,  отличные  от  наших... Но сейчас быстро берите
уток, возвращаемся!
     Гершель оглянулся на камыши, где  призывно  крякали  утки,
ради   них   и   остались,   самое  время  продолжить  избиение
уток-акумов, но посмотрел на избитого Нахима, заторопился:
     -- Мы быстро! Может быть, послать Зяму в град за конем?
     -- Я смогу идти, -- прошептал Нахим. Он ощутил, что  горло
еще  перехвачено, он может только шептать, хотя волосяную петлю
скифы забрали с собой. -- Дети мои...

     Глава 30

     Со стороны леса несся  конь,  закидывая  в  сторону  ноги.
Голова  всадника  была  едва  видна из-за трепещущей гривы, Рус
узнал Буську.  По  телу  прошла  дрожь,  внутри  дрогнула  туго
натянутая жилка, со звоном оборвалась.
     Буська  остановил  коня так резко, что тот пропахал четыре
глубокие борозды, сел на круп. Тонкий голос резанул по ушам:
     -- Княже!
     -- Что стряслось? -- рявкнул Рус. -- Что с... Ис?
     Сам  ощутил  нелепость  вопроса,  ибо  в  первую   очередь
беспокоится  всегда за нее, хотя и так упрятал в середину стана
и приставил к ней двух дюжих парней, чтобы берегли пуще  зеницы
ока.
     -- Баюн!  --  вскричал  Буська отчаянно. Слезы брызнули из
чистых детских глаз. -- Баюн!
     -- Что с ним?
     Буська  всхлипнул,  две   крупные   слезинки   выкатились,
поползли  по  щекам. Заблестели мокрые дорожки, а капли повисли
на подбородке.
     -- Убит!
     -- Баюн? -- переспросил Рус, не веря.
     -- Да, погиб.
     -- Совсем? -- переспросил Рус.  Озлился  на  себя,  вопрос
глуп, зарычал. -- Кто его убил? С кем-то подрался по пьянке?
     Буська  опасливо  подал  коня  в  сторону. Лицо князя было
перекошено от ярости.
     -- Иудеи, -- крикнул Буська, конь  под  ним  пошел  боком,
косясь  на  злого  человека.  --  Того,  который завалил Баюна,
схватили! Хотят забить...
     Рус взмахом призвал дружинника с конем. Седло  протестующе
скрипнуло,  конь  даже присел, Рус всегда запрыгивал с разгона,
приподнялся на стременах, со стороны леса  виднелись  всадники.
Кони под ними плясали, а в середке виднелись люди.
     Кони   сорвались  в  галоп.  Встречный  ветер  стал  таким
плотным, что срывал безрукавку, выдавливал глаза. Буська быстро
отстал, а Рус подскакал к всадникам, сам вне  себя  от  горя  и
ярости.  Сам  не  понял,  почему  гибель  Баюна привела в такое
бешенство, раньше Баюна недолюбливал.
     Сова был уже здесь, его слушали хмуро, но  почтительно.  В
кругу  лежали  в  лужах  крови двое иудеев, а третьего толкнули
навстречу подъехавшему князю. Иудей, со  связанными  за  спиной
руками,  избитый,  повалился  лицом  в  пыль,  но с двух сторон
кольнули копьями, и он с трудом поднялся на ноги. Здесь же  был
и  Корнило,  Рус  видел,  как  он зло ткнул поверженного носком
сапога.
     Сова оглянулся на подскакавших  всадников,  махнул  рукой,
отвернулся.  Двое  уже  подняли  залитого кровью Баюна, из него
хлестало как из пробитого стрелами  бурдюка  с  красным  вином,
угрюмо  прилаживали поперек седла его верного коня. Сова указал
на распростертого на земле:
     -- Этот сумел.
     Голос его был полон отвращения.
     Рус рассматривал захваченного с изумлением и гневом. Иудей
был на полголовы ниже самого  низкорослого  из  русов,  узок  в
плечах,  грудь  плоская  как  доска,  а руки хоть и длинные, но
тонкие, перевитые сухожилиями, но не мускулами. Он не  выглядел
воином, а в лице не было привычной бойцам гордости, надменности
или вызова.
     -- Этот? -- спросил Рус.
     -- Он самый, -- подтвердил Сова несчастливо.
     Рус вскрикнул гневно:
     -- Не может быть... Это человек, который убил Баюна?
     -- Он, княже, -- ответил Сова.
     -- Ударил   в  спину?  --  допытывался  Рус.  --  Какая-то
хитрость?
     -- Нет, княже.
     -- Но как он мог? Баюн и с боевым  топором  управлялся  не
хуже, чем с бандурой или трембитой!
     Сова   зло   ударил  пленника  по  лицу.  Тот  рухнул  как
подкошенный, поднимался долго, с трудом. Из разбитых губ бежала
струйка крови. Он слизывал, жалко моргал.
     -- Кто ты есть? -- спросил Рус. Он чувствовал, как в груди
вместе с яростью закипает и горечь. -- Кто ты, тварь  дрожащая,
что  сумел  убить  одного  из наших лучших людей? Да что там...
нашего лучшего из людей!
     Корнило перевел, иудей ответил  жалким  дрожащим  голосом.
Корнило спросил еще, повернулся к князю:
     -- Его  зовут  Исайя.  Его  работа  -- охранять посевы. На
здешние поля нападают огромные стада свиней.
     Он скривил губы, качал головой. Рус грозно сдвинул  брови.
Голос стал хриплым и страшным:
     -- Что? Он хочет сказать, что мы свиньи?
     Корнило поклонился:
     -- Прости,  княже.  Я  смеюсь их дурости. Ведь они не едят
свинину. Им бог не велит.  А  убитых  свиней  бросают  собакам.
Стада здесь агромадные! Да ты сам видел, какие тут вепри! Такой
секач кого хошь собьет с ног, боевого коня распорет клыками как
щенка.  Ежели  этот  наловчился  с  ними драться, то он чего-то
стоит.
     Рус сказал зло:
     -- И кабанов бьет явно подлостью да хитростью, а не  грудь
в  грудь!.. Что ж, за его отвагу ему и плата. Распять на виду у
всего града! Пусть там смотрят, страшатся.
     Сова поддакнул:
     -- Иудеи -- подлый народ. За жизнь  цепляются,  как  будто
жизнь  -- самое дорогое, что есть у человека! Для них это будет
зрелище! Такие вопли пойдут на стенах... Спать  не  дадут  моим
вартовым, а это уже хорошо.
     Иудея  подхватили,  поволокли  с холма. Ноги уже загребали
землю, пропахивая слабые борозды. Рус крикнул вдогонку:
     -- Только распять так, чтобы не издох  сразу!  Пусть  пару
дней помучается.
     Сова покачал головой:
     -- Народ  хлипкий.  Вряд ли долго протянет. Но кишки стоит
выпустить еще у живого. Чтоб их собаки  тащили,  а  он  смотрел
сверху с перекладины и выл...
     В  молчании наблюдали, как вдали у обочины дороги выкопали
яму. Место выбрали в полете стрелы от ворот града. Чтоб  видели
хорошо,  но  дотянуться  не  сумели. Охочие мигом притащили две
сосенки, срубили ветви, меньшую прибили поперек комля  большей,
поставили   в   яму   перекладиной   вверх,   засыпали  землей,
старательно насыпали в яму даже мелких камней для устойчивости,
будто столбу стоять, пока не сгниет.
     Сгорбленная фигурка иудея стояла на  коленях.  Он  качался
взад-вперед,  стукался  лбом  в землю. Скифы заканчивали столб,
утаптывали землю. Иудея подняли, связали  ноги,  а  веревку  на
руках,   напротив,  разрезали,  распинать  надо  с  раскинутыми
руками.
     Рус повернулся к Сове:
     -- Ты все пути к граду перекрыл?
     -- Мышь не проскользнет!
     -- Уверен?
     -- Голову закладываю.
     -- Смотри, потеряешь, -- пригрозил Рус  зловеще.  --  Если
кто  из  града  пробежит -- пусть, но нельзя, чтобы туда прошла
хоть одна подвода с едой.
     -- Мышь не проскользнет, -- поклялся Сова  снова.  --  Мои
дозорные несут службу и ночью.
     -- Твои  люди  рассыпались  по  весям,  --  уличил Рус. --
Грабят  да  насилуют.  Их   можно   перебить,   как   кроликов,
поодиночке.  Наше  счастье,  что иудеи трусы и воевать не умеют
вовсе.
     -- Здесь людей довольно...
     Он умолк, смотрел на дорогу.  От  кучки  скифов  отделился
мальчишка,  Рус узнал Буську, тот вскочил на коня, понесся в их
сторону. Конь мчался как птица, но когда взлетел на холм, дышал
тяжело, поводил по сторонам  налитыми  кровью  глазами.  Буська
закричал возбужденно:
     -- Княже!  Пленный иудей молит отпустить его попрощаться с
родней. У него куча  детей,  семья,  престарелые  родители.  Он
клянется, что вернется!
     Рус засмеялся, сзади захохотал Сова.
     -- А мешок золота он не запросил?
     -- Нет, -- ответил Буська растерянно.
     -- Зря,  --  сказал  Рус  серьезно.  --  Мог бы запросить.
Почему нет? Обманул доверчивых  дураков,  сам  ушел  да  еще  и
золото унес. Ха-ха! Передай, чтобы распяли повыше. Пусть собаки
только  пальцы  отгрызут,  ежели допрыгнут. А для них можно ему
пузо распороть и кишки выпустить, как Сова советует. Но не все,
а по одной! Чтоб псы дрались, вытаскивая все больше и больше...
     Буська повернул коня, но Сова неожиданно крикнул:
     -- Погоди!.. Княже, а что, если в самом деле отпустить?
     -- Ты рехнулся?
     -- А  ты  послушай.  Отпустить  с  условием,  что  кого-то
доставит  на  свое  место.  Другого иудейчика. Нам же все одно,
кого распять. Одним иудеем меньше: хоть мелочь, а  приятно.  Но
тут  нам  будет  над  чем посмеяться. Все наше войско помрет от
хохота!
     Рус поинтересовался настороженно:
     -- Что придумал?
     -- А ты подумай, как он  будет  искать  себе  замену!  Все
иудеи  ведь понимают, что он не вернется. Кто ж из них вернулся
бы на верную смерть? Да еще на такую?
     -- Это понятно, -- сказал Рус. -- Но в чем твоя хитрость?
     Сказал, и тут же понимание пришло в голову. Сова, наблюдая
за князем, сказал довольно:
     -- Дошло? Он не сможет найти замену,  а  наши  лишний  раз
увидят,  какой  это  подлейший  народ. Без чести и совести, без
дружбы. У них в самом деле  своя  жалкая  жизнь  --  это  самое
ценное.  Ты можешь себе представить иудея, чтобы тот покончил с
собой, смывая пятно на чести,  или  даже  для  того,  чтобы  не
попасть  в  плен?  Нет,  каждый цепляется за свою жалкую жизнь!
Идут в плен, готовы дерьмо наше есть, но только бы уцелеть!
     Рус в задумчивости покачал  головой.  После  паузы  сказал
Буське,  который  в  растерянности  смотрел  то  на него, то на
грозного воеводу:
     -- Так и передай. Ежели до заката солнца отыщет  человека,
который  постоит у столба заместо него, то он волен идти в град
и быть там до рассвета. На рассвете, когда  вернется,  мы  того
отпустим, а его казним.
     Сова заметил:
     -- На рассвете?
     -- На  закате,  --  поправился  Рус. -- Пусть для прощанья
ночь и целый день. Вернуться должен до заката.  В  тот  момент,
когда   погаснет  последний  луч  солнца,  разопнут  того,  кто
окажется у столба.
     Буська повернул коня, гикнул  и  вихрем  понесся  вниз  по
склону холма. Сова смотрел вслед одобрительно, мальчишка растет
молодым  орленком.  Рус  покачивал головой, но Сова показал ему
оттопыренный  кверху  палец.  Рус   нахмурился,   но   выглядел
польщенным.  Буська  доводился  ему дальней родней, Рус даже не
помнил кем.
     Всадник подскакал к группке, окружившей пленника. Тот упал
на колени, воздел руки  к  небу.  Рано  молишься,  подумал  Рус
злорадно.  Посмотрим,  как  будешь  искать  себе замену. Жалкий
народ, который так цепляется за жизнь!  Когда  эта  жизнь  была
ценнее для мужчины, чем честь?
     Съезжая  с  холма,  он  видел, как пленнику связали руки и
надели на шею веревку. Так и повели к стене, а там иудей что-то
выкрикивал, вздымал руки, потрясал, указывал на солнце.
     Рус тоже поглядел на склоняющееся  к  закату  светило.  До
захода еще далеко, но ежели не отыщет до захода, его разопнут с
последним лучом. Кричи, иудей, кричи!
     -- Что-то случилось, -- сказал Сова встревоженно.
     Он  поспешно начал спускаться с холма. На Руса не смотрел,
спина  сгорбилась.  Рус   рассерженно   хлестнул   Ракшана,   и
оскорбленный  жеребец  понес  так, что во мгновение ока обогнал
коня Совы.
     Возле иудея стояли  еще  двое,  спорили  между  собой.  На
конский  топот  в  испуге  оглянулись,  попятились.  Лица  были
бледные, губы дрожали от ужаса. Рус крикнул зло:
     -- Что случилось?
     Исайя упал на колени:
     -- Смилуйся,  великий  царь!  Ты  обещал  отпустить   меня
попрощаться  с  моими детьми и престарелыми родителями, ежели я
найду себе замену.
     -- И  ты  нашел?  --  спросил   Рус   грозно,   хотя   уже
догадывался, глядя на двух перепуганных насмерть иудеев.
     -- Да, великий царь!
     -- Кто из них?
     -- Выбери сам. Они спорят.
     Рус  не  ответил,  оглянулся  на  Сову.  Тот  подъехал, но
приближаться  не  стал,  держался  среди   своих   дружинников,
прятался от княжеского гнева.
     -- Вы оба готовы его заменить? -- спросил Рус.
     Иудеи упали на колени, залопотали. Корнило перевел:
     -- Они   считают,  что  делают  богоугодное  дело.  Помочь
соплеменнику -- их долг.
     -- А вы знаете, -- сказал Рус с нажимом, -- что  ежели  он
не  вернется  вовремя...  до  завтрашнего захода солнца, то вас
казнят?
     Иудеи оба часто  закивали.  Сова  попятился.  Рус  покачал
головой:
     -- Вы  поступаете  благородно.  И  с  моей  стороны  будет
неблагородно не поверить Исайе просто на слово. Итак, ты  даешь
слово,  что  вернешься  сюда  завтра  вечером до захода солнца,
чтобы быть распятым на этом кресте?.. Тогда я отпущу  тебя  без
залога.
     Наступило  мертвое молчание. Скифы окружили иудеев плотной
толпой, ловили каждое слово князя и его пленника. Исайя смотрел
недоверчиво. Надежда, сомнение и страх попеременно сменялись на
его изумленном лице с запекшейся коркой крови.
     -- Я даю... слово, -- сказал он с запинкой.
     -- Что вернешься вечером? -- переспросил князь.
     -- Да, -- ответил Исайя через Корнила,  --  я  вернусь  до
захода солнца, чтобы быть распятым на этом кресте.
     Рус вскинул руки. Голос его был зычным, как раскаты грома:
     -- Все слышали?
     В ответ прогремело мощное:
     -- Все...
     -- Слышали!..
     -- Каждое слово!
     Рус кивнул Исайе и двум иудеям:
     -- Идите. И помните, что он сказал.
     Скифы  расступились, трое иудеев медленно, все еще не веря
варварам, ожидая  неведомый  подвох,  пошли  по  направлению  к
воротам.  Рус знаком велел скифам отстать, и когда трое подошли
к воротам, там чуть-чуть приоткрыли створку, впустили и тут  же
захлопнули.  Слышно  было, как торопливо стучат запоры, в землю
вбивают колья, подпирая ворота.
     Рус погрозил Сове:
     -- Понял?
     Сова сказал виновато:
     -- Но теперь уж точно не вернется.
     -- Да.
     Сова покачал головой:
     -- Ты этого и хотел?
     -- Догадайся сам. Что нам потеря одного пленника? Зато  мы
разом  опозорим  все  их  племя.  Пусть иудеи считают это своей
доблестью, но наши воины станут  презирать  их  еще  больше.  И
убивать  будут  без  жалости, будь это мужчина, женщина, старик
или ребенок.
     Сова сказал уважительно:
     -- Ты быстро понял, как лучше. Я соображаю медленнее.
     -- Быстрее еще не значит -- лучше, --  проворчал  Рус,  но
Сова   видел,  что  молодой  князь  польщен  похвалой  опытного
воеводы.
     В Новом Иерусалиме возвращение Исайи  было  встречено  как
чудо.  Не  так  дивно,  что  Иона вышел цел и невредим из пасти
левиафана, как избавление иудея, убившего  могучего  скифа,  из
рук  разъяренных  варваров.  Прямо  от  ворот его подхватили на
руки,  понесли,  выкрикивая  боевые  кличи,   которые   странно
перемешивались  с  хвалой Господу за чудесное избавление из рук
страшного народа Гога.
     Соломон   вышел   на   крыльцо,   когда   ликующая   толпа
приблизилась  к  его дому. Он поднял руки, кличи стали стихать.
Исайю с рук на руки передали ближе, поставили на крыльцо.
     Избитый, с засохшей коркой  крови  на  шее,  он  счастливо
улыбался. Глаза блестели жизнью, он стал словно бы выше ростом,
на  лице была уверенность и, что опечалило Соломона, готовность
снова взяться за так оправдавшее себя оружие.
     -- Заходи, сын мой, --  сказал  Соломон  тепло,  --  твоим
родным  сейчас  скажут,  что  ты  жив и здоров. Ты скоро с ними
увидишься, а  сейчас  для  города  жизненно  важно  знать,  что
делается у скифов.