еще беглецы. Нет,
это воля богов. Сам не терзайся, на братьев тоже не ропщи.
     Подошел   Сова,   улыбался,   только   глаза    оставались
серьезными. Рус спросил сквозь счастливые слезы:
     -- Ты тоже не ожидал?
     -- Да,  --  ответил Сова спокойно, -- народ ликует... Ты в
шатер?
     -- Пойдем, -- пригласил Рус, он ощутил  недосказанное.  --
Моряна, Бугай, Ис приглашает вас разделить с нами трапезу.
     Вчетвером  вошли  в  шатер,  Буську выперли, а Ершу велели
никого не пускать. Ис торопливо собирала  на  стол,  мужчины  и
Моряна  сели, оружие оставили у входа. Рус сказал настороженно,
по телу бегали мурашки:
     -- Говори! Какая-то неприятность?
     -- Кто-то должен, -- сказал Сова безучастно. --  Эту  ночь
будут   ликовать,   пить,  плясать.  Радоваться  своей  отваге,
бахвалиться гордостью. Но придет утро...
     -- А что утром?
     -- Утром  --  похмелье.  Увидят  разломанные  повозки,   а
хорошие  забрали  почти все, увидят лопаты вместо мечей... ведь
воины тоже ушли, увидят кучи  тряпья,  мусора.  А  на  похмелье
человек, сам знаешь, бывает вовсе жизни не рад.
     Сердце  Руса  сжалось.  Он  покосился на дядю и Моряну. Их
лица потемнели, плечи опустились. У Ис вырвался тяжелый вздох.
     -- Мы не погибнем, -- выпалил Рус зло.
     -- Если будем шевелиться, --  кивнул  Сова.  --  Чех  увел
добротный  обоз.  Он  хозяйственный,  но  не взял ничего больше
трети. Хотя мог бы взять больше, честно говоря, ведь с ним ушла
половина людей. Лех увел две трети оставшихся, но Лех есть Лех:
в нетерпении  он  выбрал  лучших  коней,  а  все  телеги  велел
бросить...  Он,  как и Чех, спешит навстречу счастливой судьбе,
предсказанной волхвами.
     -- Ну-ну!
     -- Я посмотрел, что осталось. Телеги можно чинить, было  б
чем.  Одежду  сошьем, было бы из чего. Так вот я уже присмотрел
три брошенных походных кузницы.  Одну  надо  чуток  подправить,
другую...  не  знаю,  а третью можно раздувать хоть сейчас. Лех
оставил на наше счастье! Я ж говорю, он вообще обоза не взял.
     Бугай прогудел в раздумье:
     -- Я знаю двух  мужиков,  что  скуют  хоть  подкову,  хоть
топор, хоть серьгу девке в ушко.
     -- И  среди  моих есть такие, -- добавил Сова. -- С твоего
позволения, Рус, я пошлю  ставить  кузни  прямо  сейчас.  Очень
важно,  чтобы  утром  в них стучали молоты. Ночь для плясок, но
ежели с утра людей не занять  работой,  да  потяжче  --  упадут
духом.  Ты  ж знаешь, после радости завсегда горечь похмелья. А
такое лечат только работой.
     Рус не знал такого еще, но кивал, соглашался,  даже  Бугай
знает  и  умеет  больше,  ибо  пожил, повидал и сейчас довольно
хмыкает, даже похлопал Сову по плечу, впервые похлопал,  раньше
вроде бы недолюбливал.

     Глава 16

     Костры   по   всему   стану  полыхали  жаркие.  Пусть  без
надобности, но Рус сам любил смотреть  в  огонь,  сидеть  возле
пляшущих  языков пламени. В душе пробуждалось древнее родство с
огнем, и потому  велел  подросткам  дров  не  жалеть,  деревьев
много.  А  взрослые  двигаются  быстрее,  кровь  кипит,  голоса
громче, оранжевые отблески на лицах делают  людей  похожими  на
существ из огня и железа.
     За  неделю,  пока  готовили  телеги к походу, Бугай и Сова
исхудали, как и Рус, хотя охотники дичи приносили  целые  горы.
Просто  ели  на  ходу, старались успеть и в кузницы, где молоты
бухали в четыре руки, и к тележникам, и шорникам.
     -- Еще три дня, -- сказал наконец Сова. -- Это Чех  и  Лех
знают, что их ждет. А нам надо идти и щупать ногой землю.
     Рус посмотрел на небо:
     -- Скоро   начнут  падать  листья.  Позорно,  ежели  осень
застанет нас здесь. Выходит, мы устрашились сдвинуться с места!
     -- А много ли нам надо?  --  удивился  Сова.  --  Идти  до
первых  холодов.  А  вырыть  землянки  на зиму -- это трудов на
неделю.
     Бугай услышал, бросил предостерегающе:
     -- Мы забрались на север! Здесь зима наступает  раньше.  А
насколько  лютая,  скоро узнаем на своих шкурах. Листопад не за
горами.
     -- Впереди еще месяц жовтень, -- буркнул Рус. --  Сова,  я
дам   коням  нагуливать  жир  еще  три  дня.  Но  на  четвертый
выступаем, даже если начнется гроза с градом.

     Он лежал без сна, думал. Теперь он -- вождь. Хотя  гораздо
лучше  для  этого  подошли  бы  Бугай  или  Сова,  они старше и
опытнее, но все почему-то смотрят  на  него,  ждут  наказов  от
него.  Конечно,  он  --  сын  царя  Пана, но что в этих дальних
землях царские дети?
     Полог на миг откинулся, открыв звездное  небо.  Он  увидел
мелькнувший  женский  силуэт,  но  еще раньше узнал по сильному
необычному запаху, словно бы он впитался в ее кожу.
     -- Ис, -- сказал он, -- что говорят?
     Она села рядом, опустила узкую ладошку на  его  необъятную
грудь.  В  полутьме смарагд в золотом обруче на лбу поблескивал
загадочно и таинственно. Глаза были в тени, но  он  чувствовал,
как  она  смотрит  на  его лицо, вот ее взгляд скользнул по его
лбу, щеке, ласково прошелся вдоль носа, очертил твердую складку
у губ.
     -- Ты уже спрашивал, -- напомнила она.
     -- Я все время это хочу знать.
     -- Рус, не беспокойся так...
     -- Ис, что ты говоришь?
     -- Не беспокойся, -- повторила она с нажимом. -- Ты  очень
быстро мужаешь, Рус. Еще три дня назад ты был мальчишкой... Да,
богатырем, сильным и ярым воином, от тебя могли рождаться дети,
но  ты  сам  оставался  ребенком.  Но сейчас с тобой происходит
непонятное. Все заметили.
     -- Что?
     -- Рус,  ты  не  думаешь,  почему  это  с  тобой  все-таки
осталось  столько народу? Не одни же невольники из каменоломни?
Сколько богатырей, старших дружинников, отважных воинов, просто
ремесленников, умельцев... Они верят в тебя.
     Он пробормотал с тоскливым страхом:
     -- Не в меня... В сына царя Пана!
     -- Так ли?
     -- Так, -- сказал он убежденно. -- Пан был великим героем.
А потом стал великим царем. И дед его был героем. И  прадед!  И
вообще  наш  род  славен  героями...  Но  в  каждом роде не без
урода... И я как раз знаю, что я не герой!
     Она помолчала, он не  видел  ее  лица,  но  чувствовал  по
напряжению  пальцев,  что  она не согласна. Затем послышался ее
спокойный шепот:
     -- Повернись на живот.
     Ее пальцы коснулись его плеч, захватили  кожу,  отпустили,
ухватили   в  другом  месте.  Он  сперва  прислушивался,  затем
приятное ощущение начало распространяться по всему телу.
     Она щипала его плечи и спину, стучала костяшками  пальцев,
мяла,  даже встала босыми ногами и потопталась, разминая спину,
ощущение было таким сладостным, что он  только  блаженно  мычал
сквозь стиснутые зубы.
     -- А теперь перевернись...
     Он  поспешно  перевернулся,  и снова ее нежные, но сильные
пальцы умело мяли ему широкие пластины  грудных  мышц,  твердые
квадратики  мускулов  живота,  и он уже забыл о своей тоске, во
всем  теле  жила  свирепая   мощь,   готовность   вскочить   на
неоседланного коня, помчаться в ночь в поисках противника, дабы
в схватке охладить кровь...
     -- Не  надо  ее  охлаждать,  -- прозвенел ее тихий голос с
легким смехом, и он со стыдом понял, что сказал это  вслух.  --
Сегодня ночью не надо...
     Он  забылся  под  утро коротким и настолько глубоким сном,
что  если  бы  его  можно  было  измерить,  то  послали  бы  до
преисподней.
     Утро  было  холодное, траву покрыли крупные холодные капли
росы. Вот-вот наступит осень, роса  сменится  инеем.  Он  будет
исчезать  еще до восхода солнца, но кто не поймет такой грозный
знак, тот обречен. Потом ударят морозы, задуют метели.  Медведи
зароются  в  берлоги,  проспят до весны, а люди либо укроются в
крепких домах, где будет запас дров и пищи, либо... умрут.
     Рус выбрался из шатра на четвереньках. Жар от  затухающего
костра  едва  прогревал  землю  на два шага вокруг. Там лежали,
тесно прижавшись друг  к  другу,  скорчившиеся  фигурки  людей,
покрытые разным тряпьем, старыми шкурами.
     Рус  ударил палицей в подвешенное к дереву било. Тоскливый
звон разнесся далеко, в утренних сумерках мелькнули волчьи тени
и отступили. Люди  начали  шевелиться,  подниматься  с  великим
трудом.  Некоторые  остались  лежать, и Рус со страхом подумал,
что  кое-кто,  изможденный  усталостью  и  болезнями,  уже   не
поднимется.
     Подходя  к  костру, где сгрудились его старшие дружинники,
теперь уже бояре, он услышал бодрый голос Ерша:
     -- Укрылся Бугай от холода рыбацкой  сетью,  трясется,  но
тычет  пальцем  в ячейку: мне даже тут холодно, а каково ж тем,
что снаружи!
     Посмеялись,  Рус  подумал  благодарно,  что   Ерш   своими
нехитрыми шуточками умеет поддержать людей.
     Хоть они и считают его своим вождем, но никогда в жизни он
не чувствовал  себя  таким  беспомощным и растерянным. Подошел,
остановился, не зная, что сказать.
     Ерш кивнул, похохатывал, а  Сова  переглянулся  со  своими
людьми, вдруг поднялся. Глаза бывшего воеводы были внимательные
и требовательные.
     -- Утро,  князь,  -- сказал он негромко, но все услышали и
умолкли. -- Вели собираться. Надо выступать в путь... князь.
     Дважды он назвал Руса князем, и  оба  раза  он  чувствовал
себя  так,  словно  кто-то  ударил раскаленным молотом в спину.
Князем не называли даже Чеха, а уж его, Руса, так можно назвать
только в насмешку.
     Но глаза Совы были серьезные и требовательные.
     -- Велишь ли, князь?
     Рус, одолевая дрожь в горле, сказал сиплым голосом:
     -- Велю.  Всем  собраться.  Проверить  все,  чтобы  ничего
нужного не оставить. Быть готовыми к дальней дороге.
     Сова  круто  повернулся,  зыркнул  на своих соратников. Те
вскочили, опрокидывая кружки и ковшики с горячим настоем трав.
     -- Слышали, -- спросил Сова с нажимом, -- что велел князь?
Выполняйте.
     Возле костра опустело. Рус все еще стоял  как  оглушенный.
Еще  вчера... ну пусть не вчера, но неделю тому он был одним из
них. Вождем  был  Чех,  они  с  Лехом  его  младшие  братья.  А
сейчас...
     Сейчас  и  Чех  князь,  мелькнула  мысль.  И Лех. Их отряд
беглецов уже разрублен на три части, и каждая может  вырасти  в
племя.   Чеху  уже  предсказано,  что  он  станет  прародителем
великого народа. И Леху обещано, что  свой  отряд  превратит  в
большое  племя,  затем  в  народ,  создаст великое государство,
будет трясти вселенную, как медведь грушу. Но не всякое  зерно,
брошенное в землю, прорастает... Есть и слабые, что гибнут.
     Он  оглянулся на своих людей, с ним остались самые слабые,
больные, раненые. Которых не захотели взять старшие братья. Или
не взяли, чтобы с ним остался хотя бы кто-нибудь?
     Кричали животные, люди  уже  суетились,  запрягали  волов,
седлали  коней. Один высокий человек в одежке волхва обернулся,
Рус узнал Корнила. Тот оскалил изъеденные желтые зубы в  хитрой
усмешке:
     -- Тебя, как я слышал, уже князем кличут?
     -- Надсмехаются, -- буркнул Рус.
     -- Так думаешь?.. Нет, пока ты спал, мы много передумали.
     -- Кто?
     -- Сова,  Ерш,  Моряна,  я... Теперь ты наш вождь. Но если
отныне мы будем зачинать новое племя, то ты  отныне  --  князь.
Надо додумывать новые уставы и правды...
     -- Погоди,  --  прервал Рус. -- Ты можешь сказать мне свою
настоящую цель? Я не поверю, что ты остался из любви  и  дружбы
ко мне! Ты меня не знал, я тебя раньше никогда не видел. Ты и в
Исход как попал, непонятно.
     Старый волхв покачал головой:
     -- Если  бы  мне было двадцать весен, не пошел бы вовсе. В
сорок лет -- пошел бы с Чехом или Лехом. Но я  стар,  потомства
мне  уже  не  оставить.  Так зачем мне великое будущее Чеха? Не
менее великое -- Леха?.. Я -- волхв, понимаешь? А волхва хлебом
не корми, дай прикоснуться к тайне.  Больно  странное  знамение
выпало  тебе. Если бы просто смерть от голода, холода или чужих
мечей -- это я бы понял. Но солнечные  боги  смолчали,  ибо  не
узрели  твою  судьбу,  а  полуночные  боги...  или  демоны дали
странные знаки, которые я прочесть не  мог.  Мой  смертный  час
близок!  Умереть  ли  в дороге к счастливой жизни племени Чеха,
или умереть, увидев тайну, что ждет тебя?
     Он смотрел  с  легкой  усмешкой.  Рус  ощутил  от  взгляда
старого  волхва  смертельный  холод,  словно  стоял  в глубокой
могиле, куда не достигало солнце.
     -- Да, -- прошептал он раздавленно, -- ты настоящий волхв.
Быть бы мне настоящим князем!
     -- Ты будешь им, -- сказал тот серьезно.
     -- Долго ли?
     Он усмехнулся, и волхв в ответ раздвинул губы в понимающей
усмешке. От повозок донеслись крики, тоскливо замычали  коровы,
словно  предвещая  беду.  Пробежали  дети,  затаптывая  костры,
заливая водой.
     Край неба озарился нежно-розовым светом. Вспыхнуло  первое
облачко,  алые  лучи  ласково  подсвечивали  его  снизу,  и оно
казалось разогретым  над  спрятанным  за  виднокрай  очагом,  а
верхушка еще темная, холодная. Повозки уже выступали на светлом
небе  четко,  а  скот сбился в кучу, согреваясь, терлись друг о
друга, взревывали.
     Подскакал Буська на дрожащем от жажды скакать по  утренней
росе коне:
     -- Все собраны, князь!
     -- Коня,  --  потребовал  Рус.  -- Сова и Моряна поедут со
мной впереди.
     -- Что делать мне?
     -- Ты... гм... ты отныне  княжеский  лазутчик.  Как  мы  с
Лехом,  так  теперь ты один, будешь выезжать далеко вперед, все
вызнавать, высматривать: как удобные  спуски,  так  и  водопои,
словом, все-все.
     Буська  завизжал,  подскочил  в седле, едва не упал. Глаза
стали круглыми от счастья.
     -- Княже!.. Жизнь положу, но сделаю все. Не сомневайся.
     -- Ты мне нужен живым, -- ответил Рус сурово. -- Молод еще
жизнь класть.
     -- Да знаю, знаю, потомство надо. А ч@, я хоть сейчас...
     Рус замахнулся плетью, Буська завизжал и умчался.
     Буська  умчался,  а  он  еще   постоял,   унимая   бешеное
сердцебиение.    Хоть    кому-то   сумел   ответить   достойно,
по-княжески.
     В последний день он  чуть  проехал,  прощаясь,  по  следам
Чеха,  а  потом и Леха. Вроде бы прошли тяжелогруженные телеги,
кони безжалостно выбивали землю,  но  трава  поднялась,  скрыла
следы.  Будто проехали не по хрупкой сочной траве, а по мелкому
болоту, затянутому ряской.
     Трава на диво быстро спрятала раны земли, зеленеет свежая,
такая же сочная, кузнечики верещат песенки. Так останется и  за
нами,  подумал  он с облегчением, -- не догонят люди Коломырды,
но на сердце почему-то остался и тоскливый  осадок.  За  людьми
должен  оставаться  какой-то  след.  А когда это ушли не просто
люди, а родные братья...
     Когда вернулся, женщины и дети уже были в повозках, волы в
упряжках,  а  мужчины  седлали  коней.  Рус  ощутил  в   каждом
радостное нетерпение. Мечи и топоры остры, упряжь исправлена, а
то  и  вовсе  новая.  Скот отдохнул, кони бьют копытами, грызут
удила.
     -- Выступаем!
     Он сам выехал вперед, за ним несся  на  отдохнувших  конях
передовой  отряд  в  полсотни  человек. Еще сотню Рус оставил в
заслоне.  Вдруг  да  Коломырда  все  же  отыщет,  она   опаснее
неведомого, что лежит впереди!

     Из  десяти семян, брошенных в землю, ежели одно выживает и
дает всходы, то урожай считается хорошим. Ежели  два  --  земля
захлебывается  от  изобилия.  Каждое  крупное  племя  время  от
времени выплескивает отводки, ибо не одному племени не  суждено
жить  вечно,  надо  успеть разбросать семена, и ежели хоть одна
зернинка прорастает, то племя  и  народ  считаются  уцелевшими,
хоть и под другим именем.
     Из  могучего племени скифов часто выделялись сыновья царей
со  своей  младшей  родней.   Так   брат   Скифа   Гелон   стал
родоначальником  могучего  народа  гелонов,  построил  огромный
город Гелон, а другой брат Агафирс дал начало  великому  народу
агафирсов.  Доблестный  Авх,  сын  Скифа,  стал родоначальником
народа авхатов, а другой сын Скифа,  Пал,  дал  жизнь  великому
племени  паралатов...  но во сто крат было больше тех, кто увел
жен и детей  в  сопровождении  множества  воинов  в  горделивой
уверенности,  что  уж он-то даст начало величайшему из народов,
коему предназначено сотрясать вселенную силой и мудростью, дать
всем народам мир и справедливые законы!
     А в этот раз из скифского царства не отводок,  пусть  даже
не слишком мощный, а жалкая кучка изгнанников, а с ними те, кто
добровольно   решился  разделить  их  тяготы.  Родные,  дальние
родственники, друзья, просто люди, которые решение  Пана  сочли
несправедливым,  а  у  части скифов всегда живет убеждение, что
честнее быть среди гонимых, чем  среди  гонителей.  Ну,  и  еще
люди, которые сами не могут объяснить, почему вдруг бросили все
нажитое,  сели  на  коней,  посадили  жен  и  детей в повозки и
присоединились к изгнанникам.
     Да, из этих людей можно бы составить  племя,  но...  волей
богов и они разделились на три части! Чудо будет, ежели уцелеют
даже  две  веточки.  А  что  они,  Рус  и его люди, сгинут, так
мужчина  должен  быть  всегда  готов  как  к  славе,  так  и  к
доблестной гибели...
     Он  ехал  впереди своего небольшого отряда-племени. Теперь
его можно охватить взглядом целиком.  Несколько  сотен  мужчин,
три-четыре  сотни  женщин с детьми... Стариков уже не осталось.
Кого зарубили, оставив на обочине дороги, кто  потихоньку  ушел
сам, дабы не есть хлеба, так нужного детям и мужчинам.
     Он  видел, как хочется Ис ехать рядом, но она благоразумно
держалась в середине отряда, даже когда была  на  своей  резвой
Молнии.   Одетая   по-скифски,   она   и  сидела  в  седле  как
прирожденная скифка, только оружия пока в руки не брала,  разве
что на поясе висел узкий нож в красивых ножнах.
     Когда она, не утерпев, вроде бы невзначай подъехала ближе,
он окинул ее любящим взглядом, расхохотался:
     -- Ты -- маленькая копия Моряны!
     Ис  улыбнулась,  она  в  самом  деле подражала богатырке в
одежде и посадке, та же безрукавка-волчовка, оставляющая  плечи
голыми,  то же управление конем коленями, чтобы руки свободные,
но хорошо знала, как ей красиво в такой дикой грубой  одежде  и
когда  ее  черные  волосы  перехватывает на лбу широкий золотой
обруч с драгоценным смарагдом над переносицей.
     Она улыбнулась хитренько,  унеслась,  ровная  и  стройная,
слегка  и  красиво  покачиваясь  в  такт скачке. Русс вздохнул,
провожая взглядом прямую спину. Удается видеться только  ночью.
А  днем  подле  князя  должны  быть его бояре, воеводы, волхвы,
старшие дружинники...
     Он горько усмехнулся. Вот они, бояре, которые  лишь  вчера
стали  дружинниками,  вот  дружинники, что вчера были отроками,
вот волхвы, которых Корнило спешно учит отличать одного бога от
другого... Да что там! Каков князь, таковы и бояре.
     Позади стучали копыта, слышались негромкие голоса.  Теперь
они должны держаться ближе к князю... все как-то неловко думать
о себе как о князе. Это его невозмутимый дядя Бугай, загадочный
Сова, непоседливый Ерш, Моряна-богатырка... Еще -- Твердая Рука
-- молодой,   красивый,  с  жадно  раскрытыми  синими  глазами.
Единственный, у кого не было ни одной стычки за  время  Исхода.
Двужильный,  он помогал всем, от усталости не раздражался, всем
уступал, он же единственный,  кто  дружил  с  Ершом.  Возможно,
только поэтому он и пошел с Русом, а не с его братьями. Оружием
владеет  не лучше других, зато известен как сильнейший кулачный
боец. Мощным ударом кулака убивал быка, все видели.
     Теперь в его окружении и Шатун -- молчаливый молодой воин,
изо всех   сил   старающийся   походить   на   старых   героев:
немногословных,  суровых,  загадочных. Он слышал, что таким был
Скиф, и в подражание ему никогда не носит доспехи, а  только  в
волчовке  на голое тело. И волосы его всегда открыты небу, будь
там солнце, тучи или хлещет ливень.  Без  нужды  хмурит  брови,
никогда не шутит, почти не улыбается. Что его заставило пойти с
ним, Русом?
     Далеко впереди мелькнули две точки, исчезли. Рус хмурился,
не зная,  как  отнестись, что рядом с Буськ