тонала.  В  кострах  щелкали  угольки,
выстреливали   снопами   искр,  а  в  котлах  при  каждом  топе
выплескивалась похлебка. Угли зло  шипели  и  плевались  белыми
дымками.
     Волосы  встали  дыбом, он чувствовал опасность всей кожей,
словно пробирался по едва застывшей корке через кипящую лаву. В
любой момент может проломиться, в любой  момент  скиф  может  с
хохотом  схватить  жалкого  чужака  и швырнуть в костер. Просто
так, для забавы. А  другие  будут  лишь  смеяться  и  указывать
пальцами.
     Рус  прискакал  на  взмыленном  коне. Клочья пены падали с
удил, пузырьки пены срывало  ветром,  они  быстро  лопались  на
сапогах  молодого  князя.  Лицо  было  злое, а в синих как небо
глазах  стояла  неприкрытая  жестокость.  Мальчишка   подбежал,
схватил повод. Рус прыгнул на землю легко, подскочил от избытка
силы, будто земля его подбросила. Он напоминал Соломону лесного
зверя,  живущего ярко, люто, спешащего уж сегодня ухватить все,
увидеть все, будто завтра дня уже не будет.
     -- А,  волхв,  --  поприветствовал  он,  от  его  звонкого
сильного  голоса  пахнуло  холодным  ветром,  будто перед лицом
Соломона взмахнули острым как бритва мечом. -- Что надумал?
     -- Ты не поверишь,  --  ответил  Соломон,  он  внимательно
следил за лицом молодого князя. -- Но Совет согласен.
     Рус явно не понял, вскинул брови:
     -- На что?
     -- На поединок, -- ответил Соломон.
     Рус ахнул, споткнулся. В лицо бросилась возбужденно кровь,
он по-детски подпрыгнул.
     -- В самом деле? Вот уж не думал!
     Соломон качнул головой:
     -- Дабы  сохранить  жизни нашим и вашим храбрым воинам, мы
готовы решить судьбу этих земель в поединке.
     -- Ну-ну, -- возбужденно поторопил Рус. Он едва не орал от
восторга, но все же голос прозвучал необычно,  ибо  от  костров
приподнялись, начали прислушиваться.
     -- Как решили? Один на один? Отряд на отряд?
     Соломон  сказал  медленно,  все еще не сводя внимательного
взора с лица скифа:
     -- Сто наших воинов выйдут против ста ваших. Мы  понимаем,
что  делаем  глупость,  но...  сто  человек это еще не весь наш
народ.
     Рус торопливо одобрил:
     -- Конечно-конечно! Вы поступили мудро,  чего  от  вас  не
ожидал. Это будет зрелище! Завтра на рассвете?
     Соломон покачал головой:
     -- Через две недели. Раньше мы не можем.
     Рус посмотрел на небо, покачал головой:
     -- Неделя. Не больше.
     -- Мы не успеем подготовиться, -- возразил Соломон. -- Это
нечестно! Вы всегда готовы к войне, а мы нет.
     Рус снова посмотрел на небо:
     -- Неделя.
     -- Но почему? -- попробовал настаивать Соломон. -- Если ты
тревожишься  о  еде,  то  в  твой стан пригонят коров, принесут
корзины с яблоками, даже привезут вино.
     -- Неделя, -- ответил Рус коротко.
     Соломон тоже посмотрел на небо:
     -- Ты советуешься со своими богами?
     Впервые улыбка появилась на губах Руса.
     -- Да. С богом ветра. Уже задули северные.  Принесут  тучи
со  снегом.  Мы  не  готовы  к  зиме. Если выпадет снег, мы все
умрем. Потому мы должны  сразиться  раньше.  Если  победим,  то
успеем  занять  ваши дома. Если погибнем, то все равно погибнем
по дороге.
     Соломон  вскрикнул,  начиная  понимать  жестокую   логику.
Сказал торжественно:
     -- Я  слежу за погодой вот уже сорок лет. А до меня за ней
наблюдали мой отец, дед, прадед... Для тех,  кто  сеет,  погода
важнее, чем для кочевника! А я клянусь, что никогда снег еще не
выпадал раньше чем через две недели.
     Рус поколебался, это было видно, наконец сказал:
     -- Десять дней. Но это -- окончательно.
     Соломон ответил с чувством:
     -- Спасибо. Ты -- настоящий вождь.
     -- Не  думаю,  --  пробормотал  Рус.  --  Так  я  даю  вам
изготовиться лучше, значит, убьете моих людей больше. Какой  же
я вождь?
     -- Соблюдая  законы,  --  сказал  Соломон, -- ты получаешь
больше. Намного больше!

     Рус  видел,  как  Ерш,  подслушав   потрясающую   новость,
поспешил  обратно  к кострам, где собралось дружинников больше,
чем муравьев на  дохлой  лягушке.  Из  шатра  вышла  Ис,  тепло
поздоровалась  со  старым  ребе.  Их  лица  были  похожи, и Рус
невольно подумал, что в молодости этот Соломон был явно  парень
не промах, за такими девки бегают как цыплята за курицей.
     Соломон   бросил   ей   несколько  слов,  Ис  кивнула.  Он
повернулся и пошел к своей  двуколке.  Лошадь  спала  стоя.  Ис
проводила его долгим взором, скрылась обратно в шатре.
     Рус  ощутил  чей-то пристальный взгляд. Оглянулся: Корнило
исподлобья наблюдал за ним, потом перевел красноречивый  взгляд
на шатер. Рус молчал, насторожившись, уже готовый к неприятному
разговору.  Корнило  тоже  чувствовал  напряжение,  явно  хотел
избежать, но  чувство  племени  пересилило,  он  подошел  почти
вплотную, встал рядом плечо в плечо:
     -- Княже... ты ей веришь?
     -- Мы ее спасли.
     -- Да... Но это земли ее народа. Ты ей все еще веришь?
     -- Все  еще,  --  ответил  Рус  сквозь  зубы.  Он вспомнил
некоторые  странности  в  поведении  Ис,  как  она  внезапно  в
разговоре  отводила глаза, что-то недоговаривала, обрывала себя
на полуслове. -- Она не должна предать!
     -- И все же будь настороже, -- сказал Корнило через  силу.
-- Ты  привязан  сердцем  к  ней...  и к своему народу. Но если
придется выбирать... я не говорю, что придется обязательно!  --
Но если придется, пусть это не застанет тебя врасплох.
     -- Корнило...
     -- Княже,  --  голос Корнила стал строже, -- ты думаешь, я
волхв и потому настолько  блюду  свои  обычаи,  что  все  чужое
изгоняю  лишь  потому,  что чужое... ну-ну, не спорь, по глазам
зрю! Нет, и даже не потому, что, мол, мне она  пришлась  не  по
сердцу.  Как  раз  по  сердцу,  что мне и больно. У нас еще нет
своих обычаев... твердых обычаев!..  Мы  их  творим  сейчас  на
ходу.  И в этом наша сила. Сам разумеешь, обычаи в лесах Севера
должны быть другие, чем в нашей прежней жизни. Я боюсь, что зов
крови у нее окажется сильнее зова сердца.
     -- Но разве она еще не доказала...
     -- Нет. Сам знаешь, что нет. То, что  носит  нашу  одежку?
Змея даже шкуру сбрасывает каждую весну!

     Вечером  в  доме  Соломона  горели все светильники. Челядь
таскала в большую комнату еду, холодную воду,  хлеб.  Когда  на
небе  высыпали  звезды,  в  дом  начали стягиваться старейшины,
знатные  люди,  книжники.  Позже  всех  пришел,  громко   стуча
подкованными сапогами на крыльце, Иисус.
     На  него посматривали искоса, с осторожностью. Конечно, он
не покидает крепостной стены до темноты, когда скифы  уж  точно
не полезут, его опоздание понятно, но все же чувствовалось, что
запоздал нарочно, давал понять, что без его слова военачальника
все их сборище -- пустая трата времени.
     Соломон  поднял  на  него  усталые  глаза  с покрасневшими
белками:
     -- Иисус, как я уже говорил,  скифы  собирались  забросать
ров  хворостом  и захватить град. Поверь, они это бы сумели. Не
знаю, сколько бы их погибло... может быть, почти все, но  и  мы
бы погибли до последнего человека.
     Иисус  сел, кулаки положил на столешницу, ноги вытянул. Он
чувствовал на себе тревожные взгляды,  старики  беспокоятся,  и
сказал даже резче, чем собирался:
     -- Я наготовил ловушек. И мои люди готовы... почти готовы.
     -- Я  предложил  поединок,  -- сказал Соломон, -- как мы и
договорились вчера здесь. Они хотели на следующий  день,  но  я
сказал,  что  это  у  них  все  герои, все готовы схватиться за
оружие. Но мы, слабые и трусливые...
     Иисус воскликнул негодующе:
     -- Ты так сказал?
     Голос его прогремел мощно, в углах отдалось эхо. В комнату
заглянула испуганная женщина, робко прикрыла дверь.
     -- Почему нет? -- спросил Соломон в свою очередь. -- Да, я
сказал, что мы, слабые и трусливые, должны еще  отыскать  среди
своего  народа  сто человек, согласных взять оружие в руки. Это
польстило скифам. Они посмеялись и разрешили перенести поединок
на неделю.
     Иисус процедил  сквозь  зубы  ругательство.  Жилы  на  лбу
вздулись,  а  ноздри  красиво вырезанного носа хищно трепетали,
словно чуяли запах добычи.
     -- Через неделю? -- спросил он.
     -- Через десять дней, --  поправился  Соломон.  --  Ибо  я
сказал,  что  через  неделю  на  поле выйдет толпа перепуганных
людей, которые не будут знать, с какого конца браться за топор.
Нам надо хотя бы неделю еще, чтобы им объяснить  разницу  между
щитом и топором. Иначе они опозорят и скифов своим неумением...
Скифы  посмеялись,  им  это льстило, еще бы, но неделю не дали.
Через неделю еще, сказали  они,  может  выпасть  большой  снег.
Итак,  через  десять дней ты должен вывести на поле сто мужчин,
которые могут дать бой.
     Все взоры обратились на  Иисуса.  Он  сидел  выпрямившись,
сильный и поджарый, весь в сухих мышцах охотника и следопыта, а
теперь  еще  и  воина.  Острые  глаза  блистали недобрым огнем.
Кулаки медленно сжались, все  услышали  скрип  натянутой  кожи.
Костяшки  побелели.  А когда разжал пальцы, каждый увидел кровь
на его ладонях. Военачальник стиснул кулаки с такой силой,  что
поранил ногтями свои же ладони!
     -- Девяносто  девять,  --  сказал  он сильным мужественным
голосом. -- Я сам поведу их. Как наш древний герой, я говорю об
Иисусе Навине, я начну бой первым!

     Глава 38

     Дружинники спали прямо на земле, в доспехах и при  оружии.
Хотя  костры  горели  по  всему  кругу  воинского стана, спящие
прижались  друг  к  другу,  не  выпуская  животное  тепло.  Рус
выглянул из шатра, когда на небе страшно запылала красным огнем
темная   туча.  Отсвет  упал  на  землю,  и  неподвижные  воины
показались ему зловещим  надгробием  на  исполинском  памятнике
войнам.  Жутко  и  тревожно полыхнули другие тучи, на некоторых
возникали  малые  очаги  огня,  и  можно  было   угадать,   где
разгораются новые пожары.
     Он вышел, стараясь не будить Ис, огляделся. Хорошо видно и
пылающие  тучи,  и  пожары на земле, и огненные столбы, которые
подпирают небо.
     От множества распаренных тел скапливался  нечистый  туман,
грязно-серый,  тяжелый.  Люди лежали так плотно, что можно было
бы пробежаться через весь стан, прыгая по телам, и ни  разу  не
ступить на землю.
     Недоброе  предчувствие,  что зародилось в глубинах сна, не
исчезло. Напротив, на душе  стало  тревожно,  и  он  чувствовал
потребность оглядываться, словно ожидал удара в спину.
     От костра, где сидели часовые, поднялся человек. Рус узнал
старого волхва. Тот зябко кутался в одежку с длинными рукавами.
Кивнул Русу:
     -- Гой ты еси, княже... Как почивалось?
     -- Скверно, -- буркнул Рус. -- А тебе?
     -- Беспокойно  что-то, -- пожаловался Корнило. -- Вроде бы
хорошо, что эти дурни решились на поединок... а я все время жду
какого-то подвоха. Подлый народ!
     Выйдя за границу костров,  они  долго  наблюдали  рассвет,
потом ворота Нового Иерусалима чуть приоткрылись. Малую калитку
проделать  в воротах не додумались, да и ни к чему было, ворота
раньше всегда  нараспашку,  теперь  же  Рус  с  злой  насмешкой
наблюдал,  как  выпускают  иудеев по одному, тут же запирают на
все засовы. Страшатся, что, несмотря на перемирие, скифы все же
ворвутся... По себе судят, мерзкие твари.
     -- Как суслики!.. --  сказал  Корнило  с  отвращением.  --
Трясутся от страха, но идут.
     -- Зря я разрешил, -- бросил Рус угрюмо.
     -- Не казнись. Все одно они у нас в мешке.
     -- Верно,  но  прошла  только неделя, как мы уговорились о
поединке. Еще три дня до смертного боя! А еще осмелели, чуть ли
не на ноги наступают.
     Корнило  угрюмо  кивнул.  Похоже,   смутное   беспокойство
тревожило  и  его душу. После объявления перемирия иудеи начали
чересчур часто покидать город, посещать занятые  скифами  веси.
Иные  вовсе  расхрабрились  настолько, что забредают в воинский
стан. Добро бы только молодые девки,  но  появляются  и  парни.
Ученики,  так их назвала Ис. Учатся мудрости, стараются увидеть
как можно больше.
     Что ж, пусть смотрят. Скоро им убираться к  матери  Ящера.
Там, на севере, только леса да снег. Пусть смотрят, пока могут.
     -- Гляди, один вовсе прет к твоему шатру!
     Рус   скривился.   Заринка  вертит  хвостом,  как  молодой
лисенок. Мало ей, что половина  парней  не  сводит  глаз,  Сове
голову  задурила,  на что уж осторожный да умелый воевода, и то
попался, а ей еще и чужаков подавай. С первого же дня возле нее
появился какой-то  хиляк,  мелкий,  но  ухитряется  сутулиться,
бороденку отпустил, гаже некуда.
     -- Больно много воли ей даешь, -- заметил Корнило.
     -- До  нее ли, -- огрызнулся Рус. -- А запретить ходить им
не могу -- пообещал!
     -- Зря.
     -- Знаю,  --  ответил  Рус  еще  раздраженнее.  --  Как-то
поймали  на  слове... Или сумели подстроить, что я ответил так,
как им хотелось. Да ладно! Скоро в поединке побьем да изгоним с
этих земель. Тогда все решится само.
     Корнило смолчал, хотя по лицу было видно, что  не  стерпел
бы  и  дня. А князь хоть и молод, но молодец, сгоряча ничего не
творит. Под крылышком отца да за спинами  старших  братьев  был
сущий  младенец! А остался без них -- матереет не по дням, а по
часам.
     Один  из  иудеев,  плешивый  и  покрытый  коростой,  будто
испытывая  терпение  волхва скифов, рискнул даже приблизиться к
тому месту, где стояли князь с волхвом.
     -- Прости, жрец древних знаний... Я  знаю,  что  настоящие
снадобья  могут  творить  только  люди,  сами близкие к простой
жизни... В городах их не создать. Не  знаешь  ли  какого-нибудь
средства от облысения?
     Корнило покосился на князя, тот едва сдерживает смех, ждет
от него  возмущенного  вопля, и потому Корнило с самым радушным
видом снял с пояса баклажку:
     -- Есть, конечно! Выпьешь  всего  пару  глотков,  и  одним
лысым иудеем станет меньше.
     Со стороны леса приближался дробный перестук копыт. Буська
мчался  во  весь  опор,  маленькая  злая  лошаденка неслась как
хищная птица, прямо стелилась  в  беге  над  землей,  даже  шею
вытянула   как  летящий  гусь.  Буська  издали  заметил  князя,
повернул  коня  по  широкой  дуге,  подскакал,  запыхавшийся  и
румяный от бешеной скачки.
     -- Княже! А что я видел...
     -- Ну, говори, -- бросил Рус с преувеличенной суровостью.
     -- С той стороны у них тоже есть ворота. Правда, там река,
а моста  нет,  так  что  никто  не  ездил... А сегодня, смотрю,
ворота открываются. Выехала  двуколка  ихнего  главного!  Того,
который  весь  в  черном  как  ворон.  С  ним  вышли  еще двое.
Быстренько вытащили из камышей плот, здоровенный такой, загнали
туда коня с повозкой, перевезли  на  ту  сторону.  Я  думал,  и
дальше  пойдут,  а  они  там и остались, а двуколка направилась
прямо в лес!.. У меня  аж  поджилки  затряслись.  Ну,  понимаю,
колдовать поехал. Он же у них и есть колдун: не зря же весь как
ворон! И старый такой же. Ему, наверное, лет двести...
     Рус взмахом подозвал дружинника:
     -- Ракшана под седло!
     -- Уже оседлан, княже.
     -- Веди   сюда.   Буська,   из   тебя  получается  хороший
разведчик! Многое замечаешь.
     Буська  расцвел  от  счастья   как   маков   цвет.   Глаза
заблестели. Он повернул коня:
     -- Я знаю, где хороший брод!
     -- Разве  мужчинам нужен брод? -- удивился Рус. -- А ты...
Впрочем, ты заслужил. Ладно, поедешь со мной.
     Он вскочил на Ракшана, дружинник опасливо  отскочил,  конь
сразу  взвился  на  дыбы,  показывая  свою стать, затем с места
пошел в мощный  галоп.  Буська  как  прилепился  сзади,  а  его
лошадка  все  поняла, мчалась еще больше обозленная, вытягивала
шею, будто пыталась укусить черного жеребца.
     Они вылетели на крутой берег. Буська ахнуть не успел,  как
Ракшан  в  могучем прыжке распластался в воздухе. На миг Буське
показалось, что черный конь так и  перелетит  реку,  но  тот  с
мощным  плеском  обрушился  в  воду.  Брызги взлетели до небес,
Буська закусил губу, прошептал умоляюще:
     -- Не опозорь...
     Лошадка сердито скакнула следом. Ракшан как большая хищная
рыба поплыл через реку, даже не пытаясь  достать  копытом  дно.
Волны взлетели, промочив одежду. Холод Буська сначала не ощутил
вовсе:  только бы не осрамиться, понукал плыть за Ракшаном, что
вон режет волны как большая лодка.

     Соломон с трудом вылез из повозки. Сегодня с  утра  голова
была  тяжелая,  как налитая холодным чугуном, тупая боль с ночи
отдавалась в висках, а теперь  уже  и  во  всем  теле.  Но  так
чувствуют,  напомнил  себе,  не  только  его  сверстники,  но и
помоложе... Вон отец Генды,  его  племянник,  а  уже  еле  ноги
волочит!  Видать,  его,  Соломона,  Господь  не  берет  к себе,
чего-то ждет от него.
     -- Дай знак, -- попросил Соломон умоляюще,  --  дай  знак,
Господи...
     Меч  куется из того же металла, подумал он тоскливо, что и
соха. Кто сказал, что сидеть  в  седле  труднее,  чем  идти  за
плугом,  налегая  на  рукояти  от зари до зари? А сколько ждать
урожая? Оберегать от диких зверей, нечистых свиней, что  топчут
посевы, сжирают молодые стебли?
     И  тогда  находится  человек,  он  всегда  находится,  кто
говорит: пора сесть на коней и взять в руки  боевые  топоры.  В
соседнем  племени  все  то  же, что и у тебя. Потому убейте там
мужчин, заберите их  скот  и  богатство,  их  дочерей  сделайте
наложницами,  сыновей  --  рабами, а их дома и земли -- своими!
Тем и отличаются мужчины, что умеют брать силой у  слабых!  Нет
богов, которые бы помогали слабым!
     Сколько  этих  племен, сколько народов, что брали топоры и
шли на соседей? Завет всех не упоминает, их не пересчитать, как
песка на берегу морском, но не меньше и тех, кто меча не  брал,
держался за поручни сохи. Так где же верный путь?
     -- Дай  знак, -- взмолился он дрожащим голосом. -- Ведь не
зря же ты наслал на нас это тяжкое испытание? Чего ты ждешь  от
нас на этот раз?
     Перед  ним  была  стена  кряжистых  деревьев.  Повозка  не
пройдет, но между могучими  стволами  виднелась  едва  заметная
тропка.  Сердце  Соломона стиснулось в страхе. Похоже, что след
свеж! Недавно  кто-то  ходил...  И  --  о  Яхве!  --  вроде  бы
чувствуется свежий запах крови.
     Он  с  трудом  оттолкнулся  от повозки, ноги держат плохо,
медленно побрел, опираясь на палку, в чащу.

     Выплыв на берег. Рус тут же пустил Ракшана  по  мелководью
тем же могучим галопом. Искрящиеся на солнце брызги взлетали по
обе  стороны,  Ракшан  несся  как  сказочный конь с серебряными
крыльями, а сам всадник выглядел  как  молодой  солнечный  бог,
сильный и грозный.
     Буська  сцепил  зубы.  Ему  пришлось соскользнуть в воду и
плыть рядом, держась за седло, теперь едва вскинул  окоченевшее
тело на свою лохматку, прошептал посиневшими губами:
     -- Не выдай...
     На  мелководье  лошадь  встряхнулась, как пес, разбрасывая
веер  брызг,  Буська  едва  удержался,  тут  же  мокрая   земля
понеслась  над  ним,  а  расстояние до скачущего Ракшана начало
медленно сокращаться.
     Рус пустил коня наверх по  берегу.  Впереди  была  дубовая
роща.  А  прямо  перед могучими стволами стояла знакомая старая
лошадка, запряженная в двуколку.
     -- Тихо, -- сказал он Ракшану. -- Жуй травку, сопи  в  две
дырочки, но не уходи. Привязывать не буду.
     Земля подалась под его тяжелым весом, мягкая и уже лесная,
наполовину  из  перепрелых  листьев,  травы. Шагая бесшумно, он
отошел, оглянулся на стук копыт, знаком велел  Буське  остаться
возле  Ракшана. На лице мальчишки выступила обида. Рус приложил
палец  к  губам,  похлопал  по  рукояти  меча  и  сделал  очень
серьезное лицо.
     Буська  сразу стал строже, гордо вытащил свой меч-акинак и
стал осматриваться с  великой  тщательностью.  Рус  усмехнулся,
обошел  могучий дуб, исчез. Сколько Буська ни прислушивался, не
уловил  ни  треска,  ни  шороха.  Молодой  князь  умел   ходить
бесшумно, будто родился не царским сыном, а лесным охотником.