? Бугай им уже такое предложил. А я
поддержал. Правда, в насмешку. Иудеи не пойдут на поединок.
     -- А ты пробовал?
     Он фыркнул пренебрежительно:
     -- Я ж говорил! Стоит только посмотреть на воина-руса и на
иудея, кем бы он ни был!
     -- Это  верно,  --  сказала  она  медленно,  --  но  можно
предложить  поединок  отряд на отряд. К примеру, сто на сто или
двести на двести.
     Снова он отмахнулся с растущим раздражением:
     -- Какая разница? Что один на один, что тысяча на  тысячу.
Биться же будут топорами, а не умением понимать хитрые знаки на
бересте!
     -- Тут ты не прав.
     -- Что?
     -- Я  говорю,  ты  не прав. Они склоняются к поединку. Еще
спорят, но половина из старейшин уже согласна.
     Ему показалось, что небо обрушилось ему на голову. Тряхнул
головой, воззрился на жену с великим изумлением:
     -- Что ты говоришь, Ис?
     -- Рус, милый... У них все время борются две партии.
     -- Что такое партии?
     -- Это  когда  половина  племени   придерживается   одного
мнения,  как  поступать  с  нами,  а  другая  считает,  что они
придумали лучше. Сейчас начинает побеждать  партия  войны.  Это
те, которые считают, что могут побить нас в бою.
     Рус  вскочил, будто его подбросил взбесившийся конь. Глаза
от гнева налились кровью.
     -- Нас... побить?
     -- Рус, успокойся.
     Он попытался взять себя в руки:
     -- А нельзя так, чтобы эти половины перебили друг друга? А
та, что останется, чтобы удавилась от злости?
     -- Рус... -- сказала она с укором. -- Иудеи не скифы.  Они
даже  оружия  при  себе  не  носят.  Это у вас любая перебранка
всегда переходит в драку. Потому у вас слово "брань" означает и
ругань, и кровавую битву!
     -- А как еще? У мужчин слово с делом не расходится!
     -- Рус, успокойся. Это тебе на руку, не  видишь?  Ты  тоже
уверен,  что  сумеешь  победить,  если  сшибутся в поединке два
отряда, равные по числу?
     Он оскорбленно раздвинул плечи:
     -- Уверен ли? Да мы можем выставить втрое  меньше!  И  все
равно победим.
     Она  ласково  обняла  его  за шею. Их глаза встретились. И
прежде, чем он опустил ее на ложе, она  успела  горячо  шепнуть
ему в ухо:
     -- Я  уверена,  что Соломон сумеет убедить на поединок. Он
самый старый в Новом Иерусалиме, и самый мудрый!

     Глава 36

     Соломон выглянул в окно, вздрогнул.  Вдоль  улицы  шли  по
направлению  к  городским  воротам, загораживая ее во всю ширь,
три сына Аарона -- Иисус, Иосиф и Илия. Доспехи блестели на  их
телах,    головы   были   укрыты   железными   шапками.   Народ
приветствовал их радостными криками:
     -- Отобьем скифов!
     -- Смерть гоям!
     -- Вспомним славу Давида!
     -- Да вернет Яхве силу и мощь своему народу!
     Братья улыбались, вскидывали мускулистые руки. Шаг их  был
уверен,  сапоги  били  по мостовой мощно, и вскоре ритм слился,
они шагали в ногу, гордые и уверенные  в  своей  непобедимости,
как римские легионеры.
     Соломон  проводил  пугливым  взглядом  их широкие, крепкие
тела, поджарые, без  единой  капли  жира.  Как  быстро  человек
дичает,  мелькнула  пугливая  мысль. Эти трое живут за городом,
они скачут по лесам, голыми  руками  хватают  диких  оленей,  с
ножом  выходят против чудовищных кабанов, один на один бьются с
медведями.
     Все трое братьев  --  сухие,  опаленные  ветрами  и  зноем
сильные звери. А дети двух старших братьев, как Соломон помнил,
тоже  впитали  в  пот и кровь дикие привычки отцов. У старшего,
Иосифа, семеро сыновей и одна дочь  --  Генда,  у  Иисуса  трое
хмурых  звероватых  сыновей,  только  младший, Вениамин, еще не
женат, все выбирает, выбирает...
     Они чем-то похожи на  скифов,  подумал  Соломон  невольно.
Только они и могут на равных тягаться с этим народом зверей. Но
что  за  странное  чувство  тревоги,  когда  он смотрит на этих
сильных людей,  единственных,  что  может  дать  скифам  отпор?
Почему страх заползает в душу как раз в тот момент, когда разум
говорит, что это те, кто сейчас необходим израильскому народу?
     Не  в  силах  совладать с беспокойством, он вышел из дому.
Слуги пытались сопровождать, его сверстники в старческой немощи
уже не покидают постелей, но Соломон  чувствовал,  когда  стоит
влезть под ворох одеял, а когда можно рискнуть на прогулку даже
в скифский стан.
     -- Я  вернусь  к  обеду,  -- предупредил он. -- Мне только
овощи, а кашу приготовить без масла и соли. Все!
     Стены Нового Иерусалима были по его  настоянию  поставлены
из  толстых бревен, вбитых в землю в два ряда. Сверху тоже были
бревна, тоньше. Он помнил, как трижды  возникал  горячий  спор,
когда  приходило  время  подновить  стену,  поправить  врата. И
каждый раз ему приходилось все труднее убеждать в необходимости
заменить гнилые  бревна,  выделить  деньги  на  расчистку  рва,
послать людей на вырубку кустов вдоль стены. Он чувствовал, что
в  следующий  раз  ему сказали бы прямо: никаких народов Гога и
Магога нет, мы -- единственные люди  на  свете,  глупо  тратить
силы  на  эту проклятую крепостную стену, к которой вот уже лет
триста никто не подходил с оружием...
     Сейчас, как он видел, наверху крепостной стены на  широких
камнях  были разложены костры. В огромные котлы таскали воду, в
другие -- смолу. Снизу подавали в корзинах  тяжелые  камни,  их
надлежит  швырять на головы осаждающим. Дважды веревки рвались,
корзины падали со страшным грохотом, взметая  пыль  и  оставляя
глубокие вмятины в твердой земле.
     Страшно ревели быки, горестно мычали коровы, блеяли овцы и
козы,  испуганно ржали кони. Град загромоздили тяжело груженные
телеги, измученные люди  не  знали,  куда  загнать  свои  стада
скота.
     В  переполненном городе воды уже не хватало. В летнюю жару
источники пересохли,  уровень  воды  в  колодцах  понизился,  а
сейчас  стоял  на  прежнем  уровне.  Жителям  Нового Иерусалима
хватало бы с избытком, но с  беглецами  из  окрестных  весей  у
колодцев  пришлось  поставить  стражу.  Дров  не  хватало. Даже
зажиточные уже питались растертым зерном и сырым мясом,  мучной
болтушкой.  Хлеб  стал  дороже  вчетверо,  а дрова вдвое дороже
хлеба. Лишь мясо было дешевым, как  никогда:  скот  издыхал  от
тесноты и голода.
     Навоз  и  нечистоты  вывозить было некуда, воздух гудел от
несметных роев огромных зеленых и синих  мух.  Дворы  смердели,
люди  задыхались,  Соломон  страшился  чумы,  что  возникает от
скопления таких нечистот и тесноты немытых людей.
     С ним почтительно здоровались, кланялись  чуть  ли  не  до
земли,  называли  спасителем. Он горько усмехался: град вот-вот
падет в жадные руки  скифов.  Правда,  если  бы  не  подновляли
стену,  то скифы уже вырезали бы здесь всех, а город сравняли с
землей.
     Среди рабочих, что таскали камни, Соломон заметил высокого
худого парня, нахмурился, крикнул:
     -- Ламех!.. Эй, Ламех!
     Парень суетливо уложил камни, так  же  суетливо  подбежал,
часто  кланяясь, руки прижимал к груди. Соломон чувствовал боль
в сердце. Ламех, усерднейший ученик  и  знаток  Завета,  сейчас
таскает  камни вместе с простыми рабочими, а его тонкие пальцы,
приспособленные  для  вырисовывания  букв,  сейчас   обтесывают
колья.
     Да,  он  смиренно  переносил  все  тяготы,  не  роптал, но
Соломон с великим сочувствием смотрел в бледное, но исполненное
веры решительное лицо молодого толкователя Учения.
     -- А вижу, ты из немногих, кто не пал духом.
     -- Мой бог дает силы, -- ответил Ламех с поклоном. --  Мой
народ уже воевал с силами тьмы. И -- выжил.
     -- Да,   Ламех...   Из   века  в  век,  из  тысячелетия  в
тысячелетие идет битва... настоящая битва! Я не говорю об  этих
крохотных битвах за царства, земли, скот и женщин!.. Идет битва
между силой и умом.
     Ламех поклонился, но взгляд был внимательным:
     -- Я весь внимание, учитель.
     -- Да,  эта  битва  настолько долго тянется, что о ней уже
пошли сказки, песни...
     Ламех вскинул брови:
     -- Даже песни?
     -- А о богатырях, которые побивают злых колдунов?
     Ламех качнул головой:
     -- А, вот какая битва... Ну, в сказках иногда  мелькают  и
добрые  волшебники.  Хотя,  верно,  народ не понимает, а раз не
понимает, то боится  всех,  кто  умнее.  Даже  работа  простого
кузнеца  для  них  настолько  удивительна,  что их причисляют к
колдунам. А что говорить про лекарей,  мастеров,  умельцев?  Ты
прав,  учитель. Но сейчас нам от этого не легче. Эти дикие люди
помешаны на силе. Они постоянно бахвалятся мощью рук,  гордятся
шириной плеч, ростом...
     Он  говорил  с  таким  сарказмом и неприязнью, что Соломон
удивленно всмотрелся в молодое бледное лицо:
     -- Уж не завидуешь ли ты?
     Ламех оскорбленно отшатнулся:
     -- Ребе, как ты можешь?
     -- Ну-ну, -- сказал Соломон успокаивающе, -- не  надо  так
горячо... Ничего нет зазорного в том, что ты позавидовал...
     -- Ребе! -- вскричал Ламех.
     -- Всем  нам  время  от  времени  хочется быть огромными и
сильными, -- сказал  Соломон  понимающе.  Ламех  поперхнулся  и
умолк.  --  А  что? Просто так уж Яхве распорядился, что нельзя
идти по двум дорогам сразу. Мы выбрали одну, скифы  --  другую.
Дорог  много,  но  только  одна  ведет  к  истине...  Ламех,  я
договорился с князем гоев, что нашим лекарям дозволено посещать
больных и сирых в захваченных весях.
     Ламех спросил недоверчиво:
     -- А за этим ничего не кроется?
     -- Нет, я пока ничего особенного не задумал.
     -- Нет, со стороны скифов!
     -- Ну, Ламех, разве эти дети степей  способны  хитрить?  У
них все как на ладони. Они вообще не знают слова "обман". Разве
что у нас научатся. Так что я решил послать тебя...
     Ламех пошатнулся:
     -- Ребе, я не смогу!
     -- Надо,  --  сказал  Соломон устало. -- В весях еще много
людей. Скифы нарочито пропускают в град, дабы мы задохнулись  в
нечистотах.  Значит,  скорее выйдем из града, а в открытом поле
нас побьют с легкостью.
     -- Но меня сразу убьют!
     -- На то воля Яхве, -- ответил Соломон хладнокровно. -- Но
я не думаю, что так вот и убьют. Они соблюдают какие-то законы.
Свои, варварские, но все же законы. Убивают только в бою...
     Ламех возразил:
     -- Да? А когда ворвались  в  веси,  нам  рассказывали,  то
убивали всех! Даже женщин и детей!
     Соломон в раздумчивости развел руками:
     -- Да,   так   было...  Значит,  убивают  в  пылу  боя,  в
неистовстве, которое у них считается священным.  Ярость  к  ним
нисходит,  как  они  полагают, от богов. А раз так, то боги и в
ответе. Но зато потом безоружных не  убивают.  В  весях  немало
людей,  которые  просто  не  могут  добраться  к  нам.  Старые,
немощные, а то  и  молодые,  которые  не  оставят  больных  или
престарелых родителей. Они все нуждаются в ребе!

     Когда  Ламех  подошел  к  воротам,  земля  колыхалась  под
ногами, и он страшился, что не  попадет  в  раскрытые  створки,
даже если бы рядом с воротами снесли и часть стены.
     -- О,  Яхве, -- бормотал он, -- ну зачем я, по какой дури,
выучил язык древних скифов? Лучше бы остался погонщиком  скота,
как  мой  отец,  как  мои братья! Верно говорит ребе: во многих
знаниях -- много печали. А я,  видать,  переполнен  знаниями  и
мудростью,  ибо  что  печаль  --  меня  разопнут, сожгут, потом
отрубят руки и  ноги,  повесят,  с  живого  сдерут  кожу,  а  в
довершение еще и выколют глаза...
     Ворота за спиной захлопнулись. Ламех постоял, его трясло с
такой  силой,  что  зубы  едва  не  отхватили язык. Ощутил вкус
соленого во рту,  охнул,  заставил  себя  потащиться  обреченно
навстречу  смерти.  Старому  Ездре  просто  повезло, что его не
тронули, кому нужна его седая борода, а его, молодого и умного,
тут же предадут лютой казни, ибо известно,  как  дикие  и  злые
ненавидят умных и одаренных богом!
     Утреннее солнце светило прямо в глаза. Полуослепленный, он
брел от   стен  града,  которые  теперь  казались  надежными  и
крепкими.  А  впереди   был   далекий   топот,   дикие   крики,
нечеловеческий хохот.
     Бормоча  молитву,  он  сделал  еще  несколько  шагов, ноги
тряслись и подгибались, как вдруг  впереди  прогремел  перестук
копыт.  Из облака пыли выметнулся огромный конь, пасть была как
у дракона, глаза  словно  пламя,  а  копыта,  что  нависли  над
головой, были размером с тарелку.
     Страшный голос обрушился сверху как удар молота:
     -- Кто ты есть?
     Дрожа, он вскинул голову. Вот как приходит смерть, подумал
смятенно,  вот  как  приходит  она,  да  еще  в  каком страшном
облике...
     -- Я...  я...  --  пролепетал  он.  Горло,   перехваченное
страхом, отказывалось проталкивать слова. -- Я...
     -- Что? Говори, а то сорву голову и скажу, что так и было!
     Всадник  объехал его сбоку, и у Ламеха вовсе отнялся язык.
На огромном боевом коне  гордо  восседала  могучая  женщина  --
высокая,  мускулистая,  широкая  в плечах, настоящая великанша.
Она была  в  кожаной  безрукавке,  голые  плечи  блестели,  как
отполированные ветром валуны. Полы безрукавки небрежно соединял
кожаный  шнур  в  два  ряда.  За  ее  плечами  торчала  рукоять
гигантской секиры, на крюке седла висела боевая палица -- Ламех
не поднял бы ее и двумя руками,  гигантский  лук,  а  сзади  из
короба торчали стрелы немыслимой величины.
     -- Бог  мой, -- вырвалось у Ламеха, -- так вот каков народ
Гога!
     Ее голос стал еще суровее:
     -- Какого Гога, дурень? Обалдел вовсе? Это народ Руса!
     -- Обалдел,  --  торопливо  согласился  он.  --  Как  есть
обалдел!..  Увидеть  такую  прекрасную женщину в седле... это ж
все одно что царицу Савскую воочию!.. Да я просто счастлив, ибо
у нас нет таких воительниц, только в старых легендах...
     Ее могучая рука с плетью, что уже  зависла  для  удара,  в
нерешительности застыла. Ламех сгорбился, как старая черепашка,
но великанша опустила руку.
     -- Что еще за царица Савская?
     -- Самая  красивая  в  мире  женщина,  -- торопливо сказал
Ламех. -- Но она жила давно, очень давно! Тысячу лет назад. И с
тех пор не было на свете ничего  подобного,  но  мне  теперь  и
умереть не страшно, ибо я зрел, мне повезло...
     Ее   свирепое  лицо  выразило  сильнейшее  недоверие,  что
медленно перешло в растерянность.
     -- Ты о чем? -- потребовала она грозно.
     -- О тебе, несравненная!
     Все еще глядя на него с безмерным удивлением, она велела:
     -- Иди вперед. Не вздумай бежать! Я бью без промаха.
     Ламех взмолился:
     -- Я иду, иду! И хотел бы, не смог бы убежать.
     -- Почему?
     -- Ты настолько удивительна, -- выпалил он, ужасаясь своей
дерзости, -- что я не могу отойти от тебя! Да лучше я упаду  от
твоей руки... Ты настолько похожа на царицу Савскую... особенно
ноги.   Да   будь   здесь   наши  мудрецы,  они  бы  ахнули  от
удивительнейшего сходства! Как будто она сама появилась воочию.
     Он шел, постоянно  оглядываясь,  потом  она  пустила  коня
рядом.  Ламех  со  страхом  косился  на  ее огромный сапог, что
колыхался на уровне его лица. Одним пинком переломает  ему  все
кости!
     А великанша сказала медленно:
     -- Меня зовут Моряна. Я самая сильная из всех женщин. А из
мужчин только трое сильнее меня! Еще четверо... на равных.
     -- Моряна,  --  повторил  Ламех,  -- какое прекрасное имя!
Наверное, от слова "мор"?
     -- От моря, -- сказала она с неудовольствием.  --  Никогда
моря не видела! А кто ты и зачем идешь?
     -- Меня   зовут   Ламех,   --  сказал  он,  счастливый  до
свинячьего визга, что грозная женщина вдруг даже  разговаривает
с  ним. -- Я иду помогать читать молитвы нашему... -- волхву. И
мне просто повезло, что ваши боги послали мне  навстречу  такую
красивую женщину!
     Она  ехала молча, Ламех втягивал голову в плечи, страшился
вспышки ярости, забыл упомянуть о ее страшной силе и  мускулах.
Краем  глаза  он  невольно  заглядывал  под край безрукавки, ее
оттопыривала могучая грудь, он замечал белую как  снег,  нежную
округлость, вдруг Моряна сказала странно изменившимся голосом:
     -- А ты в самом деле считаешь, что я... красивая?
     Ламех всплеснул руками:
     -- О, да это всяк видит!
     -- Да? -- спросила она с сомнением. -- Но мне такого никто
не говорил.
     Он   покачал   головой.   Голос   был   сожалеющий,  будто
рассказывал ребенку простые истины:
     -- Еще бы! Для любого племени  нужна  прежде  всего  сила.
Выше  всех  ценятся  те,  кто сильнее бьет топором, дальше всех
бросает дротик, дольше всех скачет на коне. Разве у вас не так?
     -- Так, -- подтвердила она. -- А как же иначе?
     -- Тебе нельзя говорить, что ты красивая, -- сказал  он  с
жаром. -- Понимаешь?
     -- Нет, -- призналась она озадаченно.
     Конь ее замедлил шаг, и Ламех послушно потащился вовсе как
черепаха.  Впереди  вырастал  стан  скифов, и по спине побежали
крупные злые мурашки.
     -- Тогда они могут потерять тебя как  воина,  --  объяснил
он.  --  Ты станешь украшать себя цветами, шить наряды, строить
глазки мужчинам...
     Она презрительно фыркнула, выпрямилась.
     -- Да ни за что на свете!
     Ее мощная грудь еще  больше  раздвинула  края  безрукавки.
Теперь  он видел два белых полушария, остальное скрывала тонкая
кожа одежды. Шнуры натянулись,  не  давая  распахнуться  вовсе.
Ламех  поневоле  загляделся,  споткнулся, едва не упал, услышал
смех и не сразу  понял,  что  смеется  та  самая  женщина,  чей
рыкающий глас только что вздымал у него волосы на макушке. Смех
был сильный, но женственный, грудной, с приятной хриплостью.
     -- А  ноги, -- сказал Ламех восторженно, -- ноги-то! Как у
царицы  Савской.  Недаром  же  царь  Соломон,  когда  уж  очень
восхотел   посмотреть   на   ее   ноги,   велел  пол  выстелить
хрусталем...
     -- Зачем? -- спросила Моряна подозрительно.
     -- А она,  по  своей  чистоте  и  наивности,  решила,  что
придется идти через озеро, вот и подняла платье...
     Моряна  гулко  захохотала. У Ламеха от ее громового хохота
по коже побежали пупырышки величиной с пузыри  на  лужах  после
крупного дождя. Моряна с удовольствием покосилась на свои ноги,
загорелые  и  жилистые,  от колена всаженные в яловые сапоги на
двойной подошве.
     -- Вон там твой волхв, -- указала она. -- Иди спокойно, не
тронут. А мой шатер вон тот, где  оранжевый  яловец.  Если  что
понадобится, заходи. Не загрызу.
     Она  засмеялась,  стегнула  коня и лихо унеслась, забросав
его комьями земли. Ламех вытер лицо,  он  уже  трижды  вспотел,
несмотря  на  холодный воздух, побрел к указанному дому. Мудрый
ребе говорил, что даже грубая лесть приятна любому,  а  женщина
проглотит  любые  восторги по поводу своей внешности, даже если
ее, горбатую и слепую, будут называть стройной и ясноглазой. На
самом деле, если смотреть со стороны, он рисковал не так  уж  и
сильно.
     Он  оглянулся  на  шатер с оранжевым яловцом. Шатров всего
два, остальной люд спит на телегах, в крытых повозках, а  то  и
просто  на  земле,  бросив  под  себя срубленные ветки. Похоже,
Моряна занимает не последнее место в племени.

     Глава 37

     От стана скифов несся резкий визг, музыка гоев,  догадался
Соломон,  глухо  рокотали  огромные  бубны.  Порыв ветра принес
запахи  сырой  кожи  и  жареного  мяса,  а  чем  ближе  Соломон
подходил, тем мощнее становились запахи пота, как конского, так
и  человечьего,  к  запаху мяса примешались ароматы диких трав,
которые здесь жрут только  свиньи  и  скот.  От  резких  звуков
варварских  рожков  у Соломона заломило в висках, а каждый удар
бубна отдавался в голове, будто раскаленной  колотушкой  лупили
по затылку.
     Костры  полыхали без нужды ярко, так что горела, казалось,
сама земля. Вокруг  пылающих  огней  мрачно  и  грозно  плясали
огромные мужчины. Толстые, как бревна, руки лежали друг у друга
на плечах, и все выглядели многоголовым чудовищем, оскаленным и
опасным.   Ритмично  били  в  землю  тяжелыми  сапогами,  земля
вздрагивала и  жалобно  с