чу.  В  лице  было облегчение, страх и
нарастающий гнев.
     -- Почему так долго?
     Она счастливо прижалась к его груди.  Он  невольно  обнял,
погладил  по  голове, и она чувствовала, как гнев уходит из его
сердца. Потом он повернул коня, и они поехали, касаясь  стремян
друг  друга.  В  черной  ночи  впереди  неслись  пылающие огни,
покачивались вместе со скачущими лошадьми. Однако и  позади  Ис
слышали мощные удары широких подков о дорогу.
     Иногда  в скачке она замечала в стороне блеснувшую искорку
и догадывалась, что в дозоре затаились молодые воины. Старики и
без наказа Руса смазывают наконечники копий  грязью,  чтобы  не
выдали блеском.
     Впереди  слышались  голоса, он видел на звездном фоне, как
мелькнет то один силуэт, то другой. Ночь --  лучшее  время  для
любви и набегов.
     Два  костра  подсвечивали  багровыми  бликами стену шатра.
Свет ее достигал вершины,  и  казалось,  что  шатер  постепенно
переходит  в темное беззвездное небо. От костра тянуло дымком и
ароматом жареного мяса. Стражи пекли на широких плоских  камнях
узкие  ломти,  кто-то насадил на толстый прут ощипанную курицу,
жарил на угольях.
     Буська выскочил из темноты как бесенок:
     -- Все благополучно?
     -- Ты почему не спишь? -- рыкнул Рус.
     -- А ты почему отвечаешь вопросом  на  вопрос,  яки  иудей
поганый? -- отпарировал Буська.
     У  костра  засмеялись.  Рус  соскочил, помог спрыгнуть Ис,
затем лишь бросил:
     -- А ты не отвечаешь вопросом на вопрос?
     -- А не ты первый начал?
     Рус откинул полог, пропустил Ис вовнутрь  шатра,  а  через
плечо задал последний вопрос:
     -- Как   думаешь,  стоит  ли  брать  на  охоту  того,  кто
препирается с князем?
     Буська  вспикнул  и  повалился  возле  костра,   на   ходу
укрываясь  шкурой,  с жалобным воплем "Да сплю я, уже сплю! Без
задних ног сплю". У костра снова  захохотали,  уже  над  бедным
Буськой. Мальчишка обещает вырасти львом, уже сейчас спит прямо
на  земле,  ест конину, испеченную на угольях, успевает напоить
своего коня и коней старших дружинников, расседлать  и  отвести
на луг.
     Рус со вздохом сел на ложе:
     -- Сегодня был самый долгий день в моей жизни.
     -- Прости,   --   сказала  она  нежно,  --  я  виновата...
Опомнилась, когда уже небо потемнело. Но  это  мое  племя...  У
нас,  иудеев,  родственные  узы крепче, чем у всех народов. Да,
это не мое племя, и... мое.
     Он с натугой стянул сапоги, отшвырнул.
     -- Как это?
     -- У нас один бог, один язык, одни обычаи. Мы произошли от
двух родных братьев, и не наша вина, что  мы  поселились  вдали
друг от друга.
     Рус скептически хмыкнул:
     -- Разве  родные братья не бьются друг с другом? Еще более
люто, чем чужие?.. Разве народы,  вышедшие  от  родных  братьев
Скифа,  Гелона  и  Агафирса, не истребляли друг друга злее, чем
чужие племена?.. Да ладно тебе, Ис! Ты  же  сама  рассказывала,
что  твое  племя  в  древности  воевало насмерть с... как их?..
эламитами и ассирийцами, вашей кровной родней!
     Он раскинул руки, рухнул на  ложе.  Она  медленно  стянула
через  голову  платье,  сквозь  тонкую  ткань  видела,  как  он
наблюдает, его твердые губы сами собой смягчаются, раздвигаются
в стороны, вот уже блеснули белые ровные зубы...
     Засмеявшись, уже рывком сбросила одежду, прыгнула к  нему.
Он  вытянул руки, поймав на лету. У нее захватило дыхание, руки
были крепкие и твердые,  как  корни  дуба,  все  тело  казалось
искусно  вырезанным  из  темного  плотного  дерева, обожженного
солнцем, выглаженного ветрами.

     После ухода скифской царицы Соломон и Нахим  долго  сидели
молча. Наконец Нахим спросил тихо:
     -- Она  в  самом деле... иудейка? По облику -- да, но наша
женщина предана своему  народу  целиком  и  полностью.  Она  не
усомнится принести в жертву гоя, если этого требуют интересы ее
народа.
     -- Тебе кажется, она целиком на их стороне?
     -- Да, ребе.
     Соломон покачал головой:
     -- Ей тяжелей, чем нам. А судьба ее племени намного горше.
Как я  понял,  их  племя  постепенно  теряло  веру в Единого. А
оттуда и  забвение  основ  иудейства,  размытость  нравственных
норм,  несоблюдение  закона...  Нет, они не стали варварами! Но
они отошли от наших законов, за что на  них  и  обрушился  гнев
Яхве.
     -- Но она спаслась!
     -- Не думаю, -- сказал Соломон задумчиво, -- что она самая
праведная.
     -- А что же?
     -- У Яхве могла быть иная цель.
     Нахим жадно смотрел в мудрое лицо ребе.
     -- Какая?
     Тот развел руками:
     -- Кто   мы,   чтобы   спрашивать   бога?   Можем   только
догадываться. Но я полагаю, что Яхве спас ее лишь затем,  чтобы
она сыграла какую-то роль здесь.
     -- В нашем народе?
     -- В  этой войне, -- подчеркнул Соломон. -- Яхве сделал ее
царицей!
     Нахим замер с открытым ртом.
     -- Ты хочешь сказать, что если Рус погибнет...  или  умрет
иной смертью...
     Соломон опустил усталые веки:
     -- Не  знаю. Вряд ли племя, основанное на крови и насилии,
признает вождем женщину. Да еще  из  чужого  народа.  Но...  не
знаю,  не знаю! Многое зависит от нее, многое будет зависеть от
нас.

     Глава 29

     Гои не появлялись под стенами, их воинский стан был с  той
стороны  града,  и пятеро детей упросили родителей отпустить на
реку за утками. Как раз стоит  утиная  трава;  вода  еще  кишит
червяками,  жуками,  букашками.  Масляные  зерна лежат прямо на
воде, а в зарослях слышен шелест и хлопанье крыльев. Утки перед
улетом в теплые края наедаются в запас, едят день и ночь, чтобы
потом лететь без остановки.
     Сперва в воду полезли девочки,  отжимали  уток  на  чистое
место.  Утки  неспешно  выплывали  от  шума,  за каждой тянулся
выводок  утят,  уже  крупных,  почти  с  мать,  готовых  вскоре
полететь  с  матерью  в  теплые  края.  Когда утки оказались на
чистой воде, послышался условный свист,  и  мальчишки  поспешно
начали бить уток длинными палками.
     Исхак крикнул:
     -- Циля, одна утка спряталась у тебя за спиной!
     Девочка обернулась:
     -- Где?
     -- Нырнула,  я  сам видел! На дне захватила клювом корень,
чтоб не всплыть, ждет.
     Девочка повернулась, пыталась вглядеться в мутную воду, но
ил поднялся такой плотный, что рассмотреть удавалось не  больше
чем   на  палец  в  глубину.  Она  походила  немного,  спросила
недоверчиво:
     -- Где ты видел?
     -- Правее!.. Теперь прямо!
     Другие девочки поспешно собирали убитых и раненых уток,  а
Циля   бесцельно   бродила   по   мутной   воде,  морщилась  от
присосавшихся  пиявок.  Трава  режет   до   крови,   а   пиявки
присасываются сразу, хмелеют от детской крови.
     -- Да вон же она!
     В  двух  шагах  из  воды осторожно высунулся кончик клюва,
затем показалась головка.  Утка  посмотрела  на  девочку  одним
глазом, поспешно нырнула. Исхак заорал во весь голос:
     -- Скорее  хватай!..  Эй,  не  успеешь!  Она уже к другому
корню перебралась...
     Девочка звонко рассмеялась:
     -- Утки как люди! Есть глупые,  есть  хитрые,  есть  очень
хитрые, а есть утки-иудеи!.. Пусть живет, она заслужила. Глупых
сам бог велел бить, а умные...
     Он тоже рассмеялся:
     -- Ладно, пусть. А мы соберем уток-акумов.
     Дрожа  от  холода,  они  выбирались  на  берег. Кто спешно
отжимал мокрую одежду, кто давил пиявок. Уток связали за шеи, а
девочки тем временем  разожгли  костер,  бросали  целые  охапки
хвороста.  Стена  родного  града  рядом, но озябли так, что и в
беге не согреешься, вода уже  холоднющая,  скоро  вовсе  придут
морозы,  река  замерзнет  с  берегов,  оставив только посередке
тонкую полосу воды. А когда мороз ударит по-настоящему, то река
исчезнет под толстым слоем льда.
     -- Пора возвращаться.
     -- Пора...
     Они слазили в воду еще и еще, но уток в озере не  убывало.
Солнце  опустилось  за  край  земли,  черные  тени удлинились и
слились в сплошные сумерки.
     -- Надо бежать, -- сказал Исхак со вздохом. -- Иначе  ночь
застанет в дороге.
     Его  младший  брат  поглядел  на  далекий  град, на озеро,
вздохнул по-взрослому:
     -- Надо бы... Родители наругаются. Но  ребе  говорил,  что
скоро  еды  не  будет  хватать! Скифы окружили Новый Иерусалим.
Подводы уже не пропускают. Если бы мы остались здесь  на  ночь,
по зорьке набили бы еще уток.
     Циля со страхом посмотрела на темную воду:
     -- А оттуда ничего не вылезет?
     -- Что?
     -- Страшилы!
     -- Их     здесь    не    осталось,    --    объяснил    он
покровительственно, как старший.  --  Наш  Яхве  истребил  всех
нечистых демонов. Не бойся.
     -- Да я и не боюсь, -- ответила она очень серьезно. -- Мне
только очень страшно.
     Исхак  вытащил  из  сумки огниво, кремень, трут, а бересту
тут же содрал с  березки.  Его  братья  вырыли  ямку,  натыкали
вокруг  веток,  наложили  камыша,  чтобы отсвет костра чужие не
увидели в ночи. Если даже в граде огонь боятся зажигать,  будто
скифы   не   знают,   где   их  дома,  то  здесь  надо  таиться
по-настоящему.
     Мальчики наломали веток, набросали на  разогретую  костром
землю.  Легли  рядышком,  прижались  друг  к  другу,  чтобы  не
выпустить тепло. К утру промерзнут, но сейчас ночи еще не такие
долгие, как зимой, а по зорьке можно снова  бить  глупых  уток.
Они  и  сейчас  вон  шлепают  по воде дырявыми клювами, ловят и
глотают все, что движется и шевелится. Утки спят  совсем  мало,
кормятся  всю  ночь,  утром  будут  толстые  и  жирные. В граде
обрадуются...
     Нахим едва умом не тронулся, когда дети не вернулись  даже
к ночи. Друзья успокаивали, как могли, дети могли наткнуться на
конный   отряд  варваров,  схоронились  где-нибудь  в  камышах,
прячутся, пережидают, но Нахим возразил:
     -- У скифов нюх как у собак, кем они и являются  на  самом
деле.  Они  видят  в  темноте,  как  их  родственники -- совы и
летучие мыши. Где бы дети  ни  схоронились,  скифы  их  вытащат
отовсюду.
     -- Но  вовсе  не  обязательно, чтобы скифы проехали именно
там...
     -- Но почему дети задержались?
     -- Да мало ли что могло задержать!
     Нахим озлился:
     -- Это не ваши дети, потому так и говорите!
     -- Нахим!
     Он опомнился, потер лоб:
     -- Прости. Но я места себе не найду. Будь что будет,  а  я
пойду их искать.
     -- Ночью?
     -- Если  я  буду  здесь  метаться  по  комнате,  разве они
отыщутся быстрее?
     Соломон сочувствующе промолчал, а Нахим выскочил из  дома,
едва не выбив двери.

     Рус  проснулся, когда еще только-только посветлела полоска
неба на востоке. Неслышно  высвободил  руку,  Ис  спит  крепко,
тихонько  оделся,  с  сапогами  в  руках  выскользнул из шатра,
обулся уже возле костра. Стражи  посматривали  понимающе.  Один
исчез  в  темноте,  немного  погодя  вернулся  с уже оседланным
Ракшаном.
     -- Поехать с тобой, княже?
     -- Будьте здесь. Там ждет Сова.
     Сова вылез  из  своего  шатра  раньше,  когда  конь  князя
простучал   копытами  перед  входом.  Воевода  виновато  развел
руками,  за  князем  не  успеть,  метнулся  к  коновязи.   Трое
заспанных  дружинников  готовили  коней  в  дорогу,  затягивали
подпруги,  вешали  на  седельные  крюки  арканы,   колчаны   со
стрелами.
     Внезапно  со  стороны сторожевых костров показался всадник
на маленькой  лохматой  лошадке.  Буська  был  одет  тепло,  за
плечами торчал лук, на поясе висел меч.
     -- А ты куда собрался? -- спросил Рус хмуро.
     Буська удивился:
     -- Разве не ты говорил, что настоящий воин должен вставать
рано?
     -- А ты настоящий?
     -- Настоящее не бывает, -- заявил Буська гордо.
     Дружинники рассмеялись. Рус отмахнулся:
     -- Езжай.  Только  я в твои годы предпочитал спать в такую
рань.
     Буська смолчал, но по его не  по-детски  серьезным  глазам
Рус понял, что потому его и поперли из дому. А кто рано встает,
тот сам кого угодно выпрет за ворота.
     Молча они выехали за пределы стана. Град еще спал, хотя на
темных  стенах  горели  красные  огоньки.  Русу  даже почудился
горьковатый запах дыма смолистых факелов.
     -- Проедем вдоль берега? -- спросил Сова.
     -- Да. Там  у  нас  самое  слабое  место.  Если  бы  иудеи
догадались  сделать  вылазку,  они бы успели перебить наш обоз.
Или хотя бы часть.
     -- Я уже сказал Корниле, -- быстро сообщил Сова, --  чтобы
оттянулся назад.
     -- И что он сказал?
     -- Что волхвы должны находиться в средних рядах.
     -- Дурень. Хоть и храбрый.
     Дальше  ехали  молча,  кони  неслышно ступали по мокрой от
росы траве. Дальше пошла вовсе вода, хоть и  по  щиколотку,  но
плеск был слышен в утренней тиши далеко. Не сговариваясь, разом
повернули коней и поехали по берегу выше.
     Со стороны иудеев была стена предрассветного тумана. В нем
тонули  как  звуки,  так  и  берег,  кусты, редкие деревья. Рус
всматривался и вслушивался до рези в глазах и  ушах.  Он  точно
попытался  бы  ударить с этой стороны, потому ждал и от иудеев,
пытался предугадать каждое  движение,  а  если  они  так  и  не
выступили  с  этой стороны, то явно какая-то иная хитрость, еще
более изощренная, ведь он -- молодой  князь,  не  все  воинские
хитрости и уловки знает.
     Сова  и  трое  всадников растянулись в широкую цепь, ехали
шагом.  Рус   выдвинулся   вперед,   он   же   первый   услышал
подозрительный  шум, плеск. Он прислушался, но плеск оборвался,
как обрезанный ножом. Затем послышался уже  ближе.  Рус  видел,
как  застыли  Сова и его люди, будто вбитые в землю колья. Даже
кони застыли, ухом не прянут.
     Плеск послышался ближе. Из  тумана  вынырнула  сгорбленная
фигура  человека.  Одежда  на  нем  блестела. Он брел как можно
тише,  часто  останавливался,  всматривался  в  мокрую   землю,
примятые стебли.
     Рус прыгнул прямо с коня. Человек не понял, что обрушилось
ему на  плечи, но огромная ладонь уже зажала рот, а в следующее
мгновение он рухнул под  чудовищной  тяжестью  в  жидкую  грязь
лицом.
     Подержав трепыхающуюся жертву для верности, Рус приподнял,
встряхнул.  На него смотрела грязевая маска. Человек задыхался,
наглотавшись вонючего ила. Глаза были выпучены  от  ужаса.  Рус
сказал злорадно:
     -- Попалась,   ворона!..   Я   ж  говорил,  оттуда  попрут
лазутчики!
     Он швырнул его в руки дружинников.  Пленнику  скрутили  за
спиной руки. Сова всмотрелся:
     -- Э,  да  это тот, которого мы однажды уже захватывали! А
потом он еще руководил обороной града!
     -- Где мы потеряли восьмерых? -- спросил Рус хищно.
     -- Он. Еще и показывал нам вослед такое...  Не  при  детях
будет сказано.
     Буська обиделся:
     -- Я не дитя, а отрок!
     -- Дозволь,  княже,  --  попросил  Сова,  --  я его тут же
порешу?
     Он толкнул  пленника,  тот  рухнул  на  колени.  Дружинник
подошел  с  топором,  примерился  деловито,  коснувшись лезвием
топора  склоненной  шеи  --  худой,  тонкой,  грязной.  Пленник
покорно  нагнул  голову.  На  шее  из  пореза выступила полоска
крови.
     -- Сейчас зарубишь, -- пообещал  Рус.  --  Эй,  ты,  тварь
дрожащая, что успел выведать о нашем войске?
     Пленник, поняв, что обращаются к нему, осторожно приподнял
голову.  Глаза  смотрели  исподлобья,  недоверчиво. В лице была
покорная обреченность.
     -- Яхве, -- сказал он, -- в твои руки вручают  жизнь  мою.
Суди строго, но суди справедливо... А тебе, князь скифов, разве
не  важно,  что  я  отвечу?  Ты все равно меня убьешь. Как убил
многих моих родственников, как убил жену и  брата,  как  убивал
моих соплеменников.
     Рус прорычал угрожающе:
     -- Они  убиты  по  закону  и праву войны! А ты ответствуй,
когда спрашивает князь. Иначе умрешь не просто  без  головы,  а
сперва  потеряешь  ногти,  зубы, кожу, тебе перебьют все кости,
бросят в грязь, а умирать будешь много дней, пока  тебя  заживо
не сожрут пиявки и болотные черви!
     Даже  под  маской грязи было видно, как побледнел пленник.
Голос его задрожал:
     -- Я не лазутничал!
     -- Все говорят, -- усмехнулся Сова. Он ударил в  ухо,  тот
рухнул  на  бок.  Грязь  плеснула  на  ноги коня, тот брезгливо
отодвинулся. -- Вставай и стой ровно, а то втопчу целиком.
     Пленник, шатаясь,  поспешно  поднялся.  Из  разбитого  уха
текла кровь. Сова сказал почти ласково:
     -- И чем же ты занимался? Пугал уток?
     -- Искал... -- прошептал пленник.
     -- Что искал?
     -- Детей искал.
     Дружинники  захохотали.  Усмехнулся и Рус. Слишком нелепый
был ответ перепуганного насмерть иудея, который не понимал, что
лепечет.
     -- Детей? -- удивился Сова. -- Ах, детей... Я-то,  дурень,
думал,  что  детей  ищут  в  другом месте... ха-ха!.. Хотя бы в
капусте. А иудеи, значит, своих детей находят в грязи?
     Дружинники весело заржали. Иудей стоял в грязи маленький и
жалкий, с него текла грязь, глаза из-под грязи на лице смотрели
затравленно и вместе с тем заискивающе.
     -- Они ушли вчера днем, --  сказал  он  торопливо.  --  Не
бейте  меня!..  Я  говорю  правду. Ушли бить уток, а вечером не
вернулись. Я бросился на поиски.
     Рус посмотрел на алый рассвет. Вспыхнуло новое облачко,  а
небосвод алел огненно, как распустившийся маков цвет.
     -- Быстро ты сюда добрался.
     -- Я  ушел  ночью,  -- торопливо сказал пленник, он понял,
что имел в виду грозный князь. -- Всю ночь  бродил  по  берегу,
искал.  Как  я  боялся,  могли услышать скифы... ваши дозорные,
потому ходил сам.
     Рус оскалил зубы в злой усмешке:
     -- Врешь. Все слишком нелепо. Без факела  в  полной  тьме?
Даже  луны  нет, одни тучи. И не кричать? Как же ты надеялся их
отыскать? На ощупь?
     Дружинники посмеивались. Вранье запутавшегося  иудея  было
видно   и  слепому.  А  тот,  затравленно  оглядываясь,  сказал
безнадежно:
     -- Да, глупо. Но что мне оставалось делать? Я все равно не
мог спать. Не мог даже лежать в теплой постели,  когда  дети...
когда не знаю, что с ними и где они.
     Рус  сдержал  готовый сорваться с языка наказ Сове срубить
голову лазутчику и ехать дальше. Подумал, покачал головой. Если
бы потерялся Буська, к которому  так  привык,  даже  привязался
сердцем,   он  бы  тоже  места  себе  не  находил.  Надо  будет
присматривать за ним получше.
     -- Веревку на шею, -- распорядился он, --  и  пусть  бежит
следом. Упадет... что ж, он сам хотел попасть к своему богу.
     Сова,  скаля  зубы,  набросил  петлю  и  затянул  на горле
потуже, так что лицо Нахима посинело. Другой конец прикрепил  к
седлу, лихо вспрыгнул на коня:
     -- Готово!
     Разбрызгивая воду, они понеслись по берегу навстречу алому
рассвету,  похожему  на  стыдливый румянец на щеках молоденькой
девушки.
     Воздух был свеж и чист,  от  реки  тянуло  холодом.  Слева
туман  начал  рваться  на  куски,  сбиваться в белесые валы, их
катило к реке, остальные рассеивались,  дробились,  поднимались
выше,  где  исчезли  бесследно.  Лишь над рекой туман еще стоял
стеной, лишь чуть-чуть приподнялся  от  воды,  так  и  завис  в
неустойчивом равновесии.
     Буська  все норовил вылезти вперед, но двое дружинников по
немому наказу князя следили, прикрывали собой, буде  из  кустов
грянет  недруг  или  свистнет  стрела.  Сзади Рус слышал хрипы,
шлепанье ног по грязи, потом пошла сухая земля. Ехали рысью, то
переходили на шаг, остерегаясь нестись  сломя  голову  в  чужой
земле, где могут быть ловушки и засады.
     Оглянувшись,  Рус  понял,  что  только  это  еще  и спасло
пленника от удушья. Он бежал с петлей на шее за конем Совы, его
раскачивало,  он  хрипел,  задыхался,  но  у  него  не  хватало
мужества Руса пасть на землю и заставить себя помереть, не дать
врагу глумиться напоследок.
     Рус  с  презрением  отвернулся,  с  таким жалким народом и
воевать-то противно, и в это время впереди раздался  удивленный
возглас. Один из передних дружинников натянул удила, конь встал
как вкопанный. Дружинник указал рукой в сторону крутого берега.
     Там,  под  раскидистым  яво