ет жить?  Трус
и  есть  трус, боли не выносит, смерти страшится, но все же сам
явился... Проклятье! Честь ни во что  не  ставят,  мужества  не
имеют,  ищут только выгоду... Значит, в его добровольной смерти
есть какая-то выгода! Не для него, конечно. Для его  проклятого
племени.
     -- Прости,  Ис,  --  сказал он угрюмо, -- но сейчас нам не
жить, если мы не сотрем их с лица земли.
     -- Почему "прости"?
     -- Все-таки это люди твоего языка.
     -- Рус, -- прошептала она нежно и печально, -- у меня есть
только ты. Лишь бы ты не  отдалялся  от  меня,  из-за...  из-за
войны  с  этим  племенем.  Ты для меня -- все. Я с тобой начала
жить. Мне кажется, даже в своем племени я  не  жила,  а  только
ждала тебя.
     Сон  был  неспокойный,  со схватками на дорогах, погонями.
Впервые он от кого-то отступал, отбивался тяжело, ноги были как
вморожены  в  замерзшее  озеро.  Потом  издалека  донесся  звук
боевого рога, еще и еще, смутные образы отступили, и он ощутил,
что  лежит  на  своем ложе, а рог в самом деле звучит за стеной
шатра со стороны проклятого града.
     Ис завозилась рядом, обняла его за шею. Рус пробормотал  с
великим облегчением:
     -- Кто-то  прибыл. Нет, это не тревога, успокойся. Рано же
они встают!
     Он одним движением прямо с ложа оказался посреди шатра. Ис
успела увидеть каскад движений, словно у молодого князя выросло
двенадцать рук, и через мгновение он уже одетый и  с  мечом  на
перевязи выскочил из шатра.
     Небо   было  серое,  нависало,  серые  тучи  покрыли  весь
небосвод. Воздух был холодный, на  травинках  блестели  бусинки
влаги.  Костры  горели  ярко,  возле  них сидели и лежали люди.
Только у дальнего костра, где располагался Бугай, один ритмично
бил в бубен, а двое плясали.
     Из-за пригорка начали подниматься  конские  уши.  Рус  уже
только по ним догадался, кто едет. Вскоре двуколка остановилась
в   почтительном   отдалении.   Соломон   вылез   безбоязненно,
закряхтел, но с усилием разогнул спину. Рус хмуро наблюдал, как
он медленно тащится, чуть прихрамывая, в его  сторону.  Соломон
был  бледен,  щеки обвисли. Он зябко ежился, вздрагивал, прятал
ладони в широкие рукава своей странной одежды.
     -- Шолом алейкум, -- сказал Соломон устало.
     Даже голос его сел, как сломанное колесо в глубокой яме.
     -- Алейкум шолом, -- отозвался Рус чистым могучим голосом.
От Ис уже знал, что иудеи переставляют слова приветствия, как и
скифы. Те в  ответ  на  "Доброе  утро"  должны  говорить  "Утро
доброе",  а  на  "Добрый день" -- "День добрый", иначе выкажешь
непочтение  тому,  кто  поприветствовался  первым.  --  С   чем
пожаловал, старик?
     -- С  просьбой,  --  ответил  Соломон.  Он склонил голову,
ветер  развевал  седые  пряди.  --   Дозволь   забрать   нашего
соотечественника для похорон.
     -- Нет,  --  отрезал  Рус.  --  Он  должен висеть, пока не
помрет.
     -- Он уже мертв.
     -- Так быстро? -- удивился Рус. -- Что за народ  вы  такой
хлипкий...
     Он  метнул острый взгляд в сторону шатра. Вчера вечером Ис
что-то пошептала Буське, тот исчез надолго, а  когда  вернулся,
от мальчишки пахло свежей кровью.
     -- Хлипкий, -- согласился Соломон покорно.
     -- Ладно,  --  проворчал  Рус. -- Забирайте... Он плакал и
кричал от боли,  это  не  по-мужски.  Наверное,  умер  тоже  не
по-мужски, но все-таки он пришел. Это было по-мужски.
     -- Это было по-человечески, -- ответил Соломон коротко, --
а для  нас это выше, чем просто по-мужски. Когда человек боится
боли и смерти, но идет на смерть, для нас это выше, чем  просто
не бояться боли.
     Он  потоптался  на  месте, повернулся уходить, но из шатра
вышла Ис, и  Русу  показалось,  что  они  с  иудеем  обменялись
заговорщицкими взглядами.
     Соломон опустил плечи. Из груди вырвался горестный вздох:
     -- Горе моему народу!
     Рус  опустился  на  корточки  перед  огнем.  Языки пламени
трепетали как живые, от них шло живительное тепло.  На  плоских
камнях  жарилось  тонко  нарезанное  мясо. Рус кивком пригласил
старого иудея есть, если желает и сможет, сам  ухватил  шипящее
мясо, перебросил с ладони на ладонь, подул.
     Соломон  снова  переступил  с  ноги  на  ногу, затравленно
огляделся. Ис что-то прошептала, обернувшись  к  шатру.  Оттуда
выскочил  Буська и умчался. Соломон проводил его долгим взором.
Когда повернулся к Русу, на лице было некоторое облегчение.
     -- Благодарствую... князь.
     -- На  здоровье,  --  сухо  ответил  Рус.  Он   чувствовал
раздражение.  Явно  Буська  помчался  впереди  этого  старика с
наказом Ис. Его снимут и увезут в град раньше, чем старый иудей
соберет дряхлые кости и оторвет зад от прогретой костром земли.
-- Еще с чем прибыл? Если это все...
     Соломон снова переступил с ноги  на  ногу.  На  лице  было
отчаяние,  страх  и  колебание.  С одной стороны, Бугай широким
жестом  пригласил  сесть  к  костру,  согреться,  с  другой  --
яростный  князь  намекает,  что уже получил то, за чем приехал,
пора убираться, пока цел.
     Замирая от своей смелости, он рискнул опуститься у костра,
Бугай придвинул ему раскоряченный пень. Соломон сказал просяще:
     -- Княже, две ночи мы  с  волхвом  вашего  народа  шли  по
твоему  семени от тебя к твоему отцу, от отца к деду, от деда к
прадеду, от прадеда к пращуру...  и,  ты  не  поверишь,  но  мы
пришли к Яфету...
     Рус прервал:
     -- Стоило  не  спать  две ночи! Это всяк знает. Спросил бы
меня, и я бы сказал.
     Соломон покачал головой:
     -- Ты не понимаешь. Этот ваш прародитель Яфет... гм...  из
нашего  племени.  Так же, как и вас, их было трое братьев: Сим,
Хам и Яфет. Они были  сыновьями  Ноя,  единственного  человека,
спасшегося  от  потопа. Эти три брата однажды сильно прогневили
бога. Они решили построить башню до небес и взобраться на небо,
отнять у него власть...
     Рус, который сперва нахмурился, теперь захохотал:
     -- Отважные братья! Что ж,  такой  прародитель  мог  стать
отцом наших народов. И что дальше?
     -- Бог  терпел  долго. Башня поднялась так высоко, что для
того, чтобы поднять на вершину кирпич, требовалось год, а потом
и больше. Когда срывался вниз человек, то плакали не за ним,  а
за  кирпичом, который тот ронял, ибо, как я говорил, втаскивать
его  приходилось  долго.  Наконец  бог  разгневался  на   такое
бессердечие, смешал речь строителей, так что все стали говорить
на разных языках и никто не понимал другого...
     Рус вскинул брови:
     -- Разве такое возможно?
     Соломон  развел  руками.  Взгляд  его  все еще был робкий,
только бы не рассердить вспыльчивого варвара.
     -- Ну, не обязательно понимать, как понимают дети. Нередко
муж и жена не понимают друг друга, хотя говорят на одном  вроде
бы  языке, отец с сыном, мать с дочерью. Про них так и говорят,
что они говорят на разных языках! А если начинаются трудности и
неудачи, то все  начинают  говорить  каждый  свое  и  перестают
понимать  друг  друга...  Словом,  братья бросили недостроенную
башню и решили уйти  с  места  неудачи.  Бросили  жребий,  Симу
выпало  идти  на восток, Хаму на юг, Яфету на север. Тогда-то и
пришел Яфет со своим родом в северные земли. Вы ведете свой род
от Скифа, но Скиф и есть по прямой линии праправнук Яфета, а мы
по прямой линии происходим от Сима!
     Рус натянуто улыбнулся, но глаза оставались настороженные,
а челюсти стискивал.
     -- Возможно, -- процедил он сквозь зубы, в родстве с таким
хлипким народом состоять не хотелось. -- Разве не  бьются  даже
родные  братья  насмерть?  Вон  в  моей  родне, а Ис теперь моя
родня, был такой случай. Первый  прародитель,  еще  до  потопа,
имел всего двух детей: Каина и Авеля...
     Соломон  дернулся,  в его глазах было радостное удивление,
но Рус, не замечая, продолжил сурово:
     -- Так  вот  эти  братья  были  единственными  людьми   на
всем-всем  белом  свете!  Не считая отца и мать, конечно. И что
же? Да им и двоим стало тесно. Старший был поумнее,  домовитее,
он пахал землю и растил хлеб, а младший гонял стада и постоянно
топтал  и травил его поля. Когда стали ссориться, браниться, то
почему не взяли и не разъехались в разные стороны?
     Подошел Корнило, прислушался. Багровые языки трепетали под
легким движением ветра, и волхв то проступал на фоне серых туч,
такой же красный, как пламя, то серел, как нежить. И голос  его
донесся хриплый и недовольный, как будто и нечеловеческий:
     -- Тогда  еще  не  было убийств... Вовсе! Стал мирный брат
подумывать, как убить дикого кочевника, а тут увидел, как ворон
клюет  какой-то  сладкий   корень.   Прилетел   второй   ворон,
посмотрел,  взял большой камень, взлетел выше и бросил камень в
голову первого... Мирный брат, его звали Каин, сразу все понял.
Взял камень, только побольше, и убил...
     Лица скифов  были  суровы,  и  Соломон  проглотил  горячие
слова.  Да,  скиф  прав.  Даже  родные  братья бьются насмерть:
убийство Каина, предал и обманул родного брата Исава  Иаков,  а
разве  не  родные братья сперва хотели убить, а потом продали в
рабство Иосифа? А что уж говорить о такой  далекой  родне,  как
Сим и Яфет!
     Он воздел горестно руки к холодному небу:
     -- Горе,  горе!  Ну  неужели не можем решить как-то... ну,
без пролития крови?
     Рус удивился:
     -- А разве дело прочно, коль под ним не струится кровь?
     -- Кровь, -- повторил Соломон. -- Да, чем выше  цель,  тем
больше  жертвы...  Но  если  избежать  великой  крови? Обойтись
малой?
     На чистом лбу юного князя  появилась  морщинка.  Это  было
невероятно,  будто  чистую  глыбу  мрамора распорола трещина. И
хотя морщина была едва заметна, Соломон перевел дух.  Руки  его
тряслись,  когда  простер  к  пляшущим  языкам пламени худые, с
дряблой серой кожей, как у голодающей курицы.
     Большой крови, размышлял Рус, надо избегать. Его племя еще
в колыбели. Богатыря в колыбели царапина лишь  разъярит,  а  от
большой потери крови он ослабеет, а то и вовсе помрет.
     -- Ну-ну,  --  сказал  он  недобрым голосом, даже чересчур
громко, чтобы  старик  не  подумал,  что  заставил  его,  князя
скифов,  пойти на попятную, -- и что ты предлагаешь?.. Да-да, я
уже слышал. Чтобы мы  шли  своей  дорогой,  а  вы  нам  за  это
помашете вслед платочками.
     -- Мы могли бы заменить вам все повозки на новые, снабдить
одеждой и хлебом...
     Рус сказал нетерпеливо и резко:
     -- И это слышал. Нет, нам нужны эти земли. Кто сможет жить
спокойно, зная, что за спиной народ, который нас ненавидит?
     Соломон  смолчал,  но  по его лицу Рус ясно видел, что его
народ смог бы. Пусть ненавидят, лишь бы не трогали.
     Бугай неожиданно громыхнул:
     -- Эх, да ч@ спорить? Решить все  в  бое!  Пусть  выставят
своего героя, а от нас я пойду. Чей верх, того и земли.
     Громкий  смех  заглушил его последние слова. Моряна звучно
шлепнула ладонью по спине. Ладонь у нее, как заметил Соломон  с
испугом,  шириной  с  лопату, да и спина Бугая больше похожа на
горную равнину, чем спину человека.
     -- Двобоя захотел!  --  ржала  Моряна,  ее  голос  казался
Соломону раскатами грома. -- Да тебе разве что...
      -- Га-га-га!
     -- Го-го-го!..
     Соломон   закусил  губу.  В  древние  времена  один  такой
поединок решил судьбу израильского народа. Когда пастушок Давид
метко выпущенным камнем  из  пращи  убил  великана  Голиафа  из
племени филимистян.
     -- Твое предложение, -- сказал он медленно, -- достойно не
только  богатыря, но и мудрого советника... Не зря же сидишь по
правую руку князя. И князь, как я вижу, доволен твоим советом.
     Рус весело подтвердил:
     -- Доволен! Еще как доволен!
     А Соломон, к его удивлению, добавил:
     -- И мы, совет старейшин, рассмотрим его внимательно.  Ибо
мы  только  сообща можем понять то, да и то с трудом, что легко
понимаешь ты, мудрый вождь отважных русов.
     Рус самодовольно улыбался.
     -- В самом деле будете думать о поединке?
     -- Почему нет?
     -- Чудесно! Когда дадите ответ?
     -- Сегодня вечером, -- сказал Соломон  медленно,  --  нет,
утро  вечера  мудренее... Вечером мы соберемся и решим, а утром
на свежие головы еще раз взвесим и скажем окончательное  слово.
Прости  нас,  мудрый!  Мы  решаем в десять голов, хотя тебе для
принятия решений достаточно спинного мозга...  А  на  время  до
поединка...  позволь нашим лекарям посещать больных и раненых в
захваченных весях?
     Рус нахмурился:
     -- Лазутчики?
     -- Клянусь, нет! -- испугался Соломон. -- Но ты ж заметил,
мы стремимся  спасти  жизнь  каждому  своему   человеку.   Даже
слабому. Даже больному.
     Пахнуло  запахом  невиданных  трав, у Руса сердце радостно
екнуло. Еще не услышал шагов, но кровь взбурлила, горячая волна
радости хлынула по всему телу. Он ощутил желание подпрыгнуть  и
завизжать  как  щенок.  Подумал  смятенно,  что Ис в самом деле
ведьма, если заимела над ним такую власть.
     Он слышал, как она подошла сзади, ее узкая ладонь легла на
его плечо:
     -- Позволь, мой князь. Это не опасно. Но,  конечно,  прими
меры. Осторожность не бывает лишней.
     Бугай и Моряна смотрели вопросительно. Буська раскрыл рот.
Ис была  загадочной  и  зловеще  красивой,  как  бывает красива
звездная ночь, при которой встают из земли  мертвяки,  из  леса
летят совы и прочая нечисть.
     Рус спросил подозрительно:
     -- Какие меры?
     -- Пусть   приходят   без   оружия,   --   предложила  она
рассудительно. -- К тому же не больше чем по двое.  К  примеру,
лекарь с помощником, ребе с причетником.
     Рус поинтересовался:
     -- Ребе   --  это  их  волхв?  Пусть  приходит.  Он  нужен
умирающим. А они... ха-ха!.. еще будут.
     Соломон торопливо поклонился:
     -- Благодарствую.
     -- Жалкий вы народ, --  сказал  Рус  с  чувством.  --  Как
только живете? Ладно, как только решите, дайте знать. Это будет
здорово, что вы там решите в десять голов.
     Ему  подвели  коня,  он  вспрыгнул  в седло, не коснувшись
стремени. Конь довольно  рванул,  предчувствуя  скачку,  и  оба
понеслись  между  кострами,  среди дыма и алых искр. На взгорке
Рус поднял коня на дыбы, развернул боком, гордо вскинул руку  в
прощанье, и конь вскоре растворился в дыму и утреннем тумане.
     Соломон  проводил  их  тоскующим  взором и, сгорбив плечи,
потащился к своей тележке. В вожде скифов и в  его  диком  коне
жизни  больше, чем в клокочущем вулкане. А когда сил в избытке,
зачем еще и мозги в черепе? В самом деле, хватит спинного.

     Глава 33

     Обливаясь потом, Хева  напряженно  прислушалась.  Крики  и
грохот  ломаемых  строений  затих  еще  два дня тому. Вчера она
решилась было подняться на цыпочках  по  лестнице,  но  донесся
стук  копыт.  А в ее веси никто не носился верхом на коне. Кони
служили для упряжи, таскали телеги, на них пахали, возили сено.
Явно дикий скиф! Так что дикий народ все еще не ушел...
     Воздух, несмотря  на  замаскированную  отдушину,  стоял  в
подвале  тяжелый,  затхлый,  наполненный смрадом нечистот. Хотя
подвал был просторен, но отхожее место они с отцом устроили  за
бочками  с  квашеной  капустой,  она  задыхалась  от вони. Отцу
приходилось еще хуже, стар и болен, но именно он уговаривал  ее
потерпеть еще, выждать еще день, потом еще...
     Это  была  третья  ночь,  если  не  ошиблась  в  счете. Ей
казалось, что она теряет сознание. Голова кружилась,  пальцы  в
потемках  едва  отыскали  склизкое  дерево  лестницы. Ступеньки
визжали, хрюкали,  вскрикивали,  а  она  замирала  и  втягивала
голову при каждом скрипе. В щели из ляды тянуло свежим холодным
воздухом,  таким сладким после затхлого воздуха сырого подвала.
Чувствовался запах пепла, но не  дыма.  Она  прислушалась  еще,
осторожно   попробовала   приподнять   тяжелую  крышку.  Та  не
поддавалась.
     Снизу из темноты донесся слабый старческий голос:
     -- Хева... погоди еще... Я могу терпеть...
     -- Тихо, -- прошептала она. -- Похоже, никого здесь нет...
     -- Будь осторожна, дочь моя...
     -- Лежи тихо, -- попросила она. Сердце стучало часто,  она
чувствовала,  как  покрылась  липким  потом.  Ее  тонкие руки и
раньше с трудом поднимали тяжелую  крышку,  а  сейчас  даже  не
могла приподнять и на палец. -- Тихо, отец...
     В  темноте  слышно  было  его частое и хриплое дыхание. Ее
тонкие руки напряглись, она уперлась плечом.  Крышка  вроде  бы
чуть   дрогнула,   но  перекладина  угрожающе  затрещала.  Хева
похолодела, по коже  побежали  пупырышки,  словно  она  нагишом
упала в холодную воду.
     -- Дочь, будь осторожнее...
     Она  в отчаянии извивалась, искала, во что упереться, пока
не нащупала ногой  стену.  Между  толстыми  жердями  отыскалась
щель,  она  вдвинула туда ступню, напряглась, упираясь плечом и
головой в ляду. Толстое дерево закряхтело, слегка приподнялось,
у Хевы дрожало от натуги  все  тело,  но  тяжесть  торжествующе
прижала Хеву обратно.
     -- Что там, дочь моя?
     -- Ничего   страшного,  отец,  --  ответила  она  дрожащим
голоском. -- Просто что-то лежит на ляде сверху.
     -- Значит, все сгорело... -- прошептал он в темноте.
     Она возразила сердито:
     -- Если бы все, разве бы я не подняла крышку? Я  не  такая
уж и слабенькая!
     Он не отвечал, она снова с отчаянием попыталась приподнять
ляду,  но  с  каждой попыткой сил становилось меньше. Они и так
просидели  в  погребе  целую  неделю,  страшась  взобраться  по
лестнице.  Сперва  считали,  что  им повезло, страшные скифы не
обнаружили крышку погреба, но теперь это обернулось погребением
заживо! Скифы не нашли крышку явно лишь потому, что дом  сожгли
раньше,  чем вошли в него в поисках добычи, а горящие обломки и
пепел надежно засыпали крышку...
     -- Оставь, -- донесся снизу  печальный  голос,  --  видно,
Яхве  так  уготовил  нам.  То ли за грехи, то ли как испытание.
Спускайся вниз... Помолимся и вверим ему наши жизни.
     Она процедила сквозь зубы:
     -- Ну уж нет! Сперва  я  обломаю  ногти  и  зубы,  пытаясь
выбраться. Если это испытание, то я должна его пройти!
     -- Испытание духа...
     -- Сперва я испытаю руки.
     Даже  борясь с крышкой, она чувствовала, как отец печально
качает головой. Среди всех дочерей она была, несмотря на  самый
малый  рост,  самая  бойкая  и живучая. Еще в детстве, когда ее
обижали   более   старшие   и   сильные,   она   дралась,   как
рассвирепевшая  кошка:  кусалась и царапалась, а потом догоняла
ошалевшего обидчика и еще била в спину. Но сейчас чуть-чуть  бы
больше мышц на руках или на плечах!
     В  голове  шумело от притока крови. В ушах стоял звон, она
пыхтела и упиралась в крышку, нога  дрожала,  мышцы  напряглись
так,  что  стало жарко, едва не лопались жилы... и вдруг крышка
поддалась неожиданно легко.  От  неожиданности  она  качнулась,
нога  сорвалась,  и Хева ощутила, как падает в темноту подвала,
не успев ухватиться и за перекладины.
     Сильные пальцы ухватили ее за ворот, прищемив волосы.  Она
повисла  как  котенок,  опустив  руки  и  ноги,  парализованная
ужасом, а рука великана подняла ее в воздух,  прямо  перед  ней
появилось  огромное  лицо  с густыми бровями и страшными синими
глазами, затем послышался хлопок, это великан небрежно отпустил
другой рукой ляду.
     Хева, замирая от ужаса, ощутила, как ее опустили на землю.
Был слабый рассвет, а в неясном свете она видела в  трех  шагах
черный  силуэт  огромного коня, тот что-то вынюхивал, как пес в
развалинах, а прямо перед ней опустился  на  остатки  каменного
очага великан.
     Был  он  почти вдвое выше любого из иудеев, в плечах широк
настолько, что  был  уже  не  человеком,  голая  грудь  заросла
золотистыми  волосами,  густыми,  как  у  зверя, портки были из
невыделанной кожи.
     В глазах было несказанное удивление.  Он  раздвинул  губы,
толстые  и  мясистые.  Хева  вздрогнула  и  сжалась  в комок от
могучего рыка:
     -- Кто ты есть, существо?
     Она с трудом поняла его полузвериную речь, но  не