му из них не размахнуться для  молодецкого
удара,  но  когда  на  плечи  передних сзади опустились длинные
копья, Рус  с  внезапным  страхом  понял  и  свою  ошибку:  зря
отбросил   щит,   только   сейчас   оценил   пугающую  умелость
противника.
     -- Отступать! -- крикнул он поспешно.
     -- Княже! -- воскликнул Ерш негодующе.
     -- Здесь не выстоять!
     -- Да на меня из вирия плевать будут!.. Ты не знаешь моего
деда! Еще и побьет, когда встретимся!
     Рус попятился, воины заколебались, но Ерш упрямо  остался,
и  еще  шестеро  его  ближайших  друзей встали с ним рядом. Рус
взмахом руки  велел  отряду  отступить,  надо  сообразить,  что
делать,  супротив  такой щетины копий голой грудью лезть глупо,
сам пятился, а  иудеи  перешли  на  мелкий  бег,  острия  копий
колыхались, но все время были на уровне голых животов русов.
     Он  видел,  как  передний  ряд  соприкоснулся  с шестерыми
русами.  Ерш  взревел,  выкрикнул  клич  и  занес  над  головой
богатырский  топор. Три длинных копья быстро и смертельно точно
ударили ему в грудь и живот. Топор выскользнул  из  поднятых  к
небу  рук.  Глухо  стукнуло, это топор ударил веселого богатыря
обухом в темя, но Ерш уже был мертв и медленно валился  вперед,
пригибая копья.
     Точно  так  же  острые  длинные  копья  ударили  в пятерых
оставшихся. Только молодой и быстрый воин  по  имени  Горностай
успел  широким  взмахом срубить наконечники копий, но ударили и
его под ребра, он вскричал и повернулся в ту  сторону,  похожий
на  рассерженного  медведя в стае псов, тут же ударили в спину,
и, что позорнее всего, торопливо пошли дальше, оставив  раненых
добивать задним.
     Сова  орал,  сорвал голос, криком и руганью понуждал русов
пятиться, оставляя раненых  и  убитых,  но  голос  воеводы  был
растерянный,  дрожащий,  и  Рус с ужасом понимал, что вот прямо
сейчас не удается ничего придумать, чтобы проломить или хотя бы
остановить эту стену из щитов и смертоносных копий!
     Моряна орала, топала ногами. Жилы на шее страшно вздулись.
Не замечая  того,  она  все  приближалась  к   черте,   наконец
поставила  правую  ногу на серый, отполированный ветрами валун.
Все ее могучее тело напряглось, мышцы дергались, она  уже  была
мыслями   и  чувствами  там,  на  поле,  уклонялась  от  стрел,
бросалась на ненавистного врага и рубила, крушила, ее  страшная
секира  разбрызгивала  кровь,  как  будто  она,  всесокрушающая
Моряна, била палкой по воде...
     Корнило коротко переговорил с воинами за пределами поля, и
пятеро крепких мужей, могучих как дубы, но кто хром,  кто  слеп
на  один  глаз, для поединка не годны, торопливо приблизились к
Моряне с боков и сзади. Она неотрывно  смотрела  на  поле  боя,
сжимала  кулаки,  душа  ее  выпрыгивала  и уже дралась на поле,
показывая всем, как надо, как должно.
     Крепкая петля захлестнулась на ее горле. Она  тут  же,  не
растерявшись   ни   на   миг,  задержала  дыхание,  молниеносно
ухватилась за веревку, напряглась, пытаясь  удержать  удавку...
но  их  не  зря было пятеро. Тут же другую веревку набросили на
руки, она чувствовала, как больно захлестнули петлями  и  ноги,
чужие наглые руки сорвали пояс с ножами.
     Она   дралась,   лягалась,  хрипела  от  удушения,  но  ее
подтащили к  столбу  в  двух  шагах  от  края  поля,  привязали
крепко-накрепко.  Рот не заткнули, она вскрикнула, призвав небо
на головы предателей, но с нею оставили только мальчишку, и она
зарыдала в бессилии:
     -- Предатели... Одни предатели!
     Мальчишка сказал испуганно:
     -- Сам Рус велел!
     Слезы катились по ее лицу, губы дергались, кривились,  она
старалась  и не могла совладать с мокрым лицом, что кривилось в
жутких гримасах.
     -- Они гибнут!
     -- Но еще жива честь,  --  донесся  издали  горький  голос
Корнила. -- Пока еще жива...
     -- Это честь? -- выкрикнула она яростно. -- Их уничтожают,
как линялых гусей! Это позор нашему оружию!
     -- А преступить черту... Как зовут преступивших черту?

     Рус   второй  раз  услышал  недобрый  свист.  Он  поспешно
подхватил с земли чей-то щит, едва успел выставить чуть  сверху
и  перед  собой.  Треск,  руку  рвануло,  щит  сразу потяжелел.
Проломив доски в самой середине, булыжник застрял  в  прокладке
из  бычьей  кожи.  Закругленные  края  блестели, оцарапавшись о
доски с медными бляхами, и Рус передернул плечами,  представив,
как бы этот камень торчал из его разбитого черепа.
     Со  всех  сторон раздавались крики, ругань. На этот раз на
землю опустилось бойцов меньше, но все равно  многие  были  без
щитов, да и щиты укрыли далеко не всех.
     Подбежал Сова, кровь текла по плечу, капала с разорванного
уха.
     -- Они перебьют нас как муравьев!
     -- Сколько наших ранено?
     Сова зло оскалил зубы:
     -- Ранено? Треть уже убиты!
     Он  кивнул  на  наступающих,  и  Рус  ощутил, как на плечи
обрушилась снежная лавина. Раненых и оглушенных русов не успели
поднять с земли, а иудеи, наступая почти бегом, добивали их как
скот, переступали и шли дальше.
     В  третий  раз  он  услышал  свист  летящих  камней.  Сова
закричал бешено:
     -- Они перебьют нас издали, не потеряв и человека!
     А сбоку вскрикнул в страхе Твердая Рука:
     -- Откуда у них столько камней?
     Только  третий раз, подумал Рус смятенно. У них могут быть
полные сумки. Недаром же задний ряд тащит за спинами мешки. Уже
треть русов корчится на земле, а сколько еще лягут...
     -- Стоять! --  закричал  он,  чувствуя  себя  униженным  и
опозоренным. -- Стоять!.. За други своя!
     -- Не отдавать раненых! -- закричал и Сова.
     Они   встали   над   сбитыми   на   землю,  оглушенными  и
покалеченными. Топоры в их руках блистали грозно, и  сами  русы
были  велики и грозны своей мощью. Раненые с трудом поднимались
за их спинами, ковыляли в сторону,  оглядывались  по  сторонам,
отряхивали кровь с глаз, снова подбирали оружие.
     Щетина длинных копий надвинулась, и Русу свои воины уже не
показались   грозными  великанами.  Их  руки,  даже  удлиненные
топорами, оказались намного короче копий. Били ими из второго и
даже третьего ряда, а передние иудеи лишь держали  перед  собой
щиты  и  подставляли  плечи для длинных копий. Едва русы делали
движение броситься на них, те тут же опускали край щита  оземь,
прятались  за  ними, как черепахи за панцирем, а задние ловко и
умело тыкали острыми концами в голое тело великанов русов.
     Рус отбросил уже третий щит,  расколотый  копьем,  топором
срубил  три наконечника копий, но из задних рядов с готовностью
выдвигались  еще,  такие  же  смертоносные.  Иудеи   наступали,
напирали,  выдавливали  русов,  и  те под ударами копий в голые
тела, даже не прикрытые безрукавками, отступали,  пятная  землю
своей кровью.
     Раненые,  оглушенные, ослабевшие от потери крови, пытались
подняться и падали под ударами топоров, которыми добивали русов
уже в третьем ряду. Рус оглянулся и похолодел от ужаса: едва ли
половина его людей оставалась на ногах, но и те  отступали  шаг
за  шагом,  угрюмые  и  уже потерявшие боевой задор, обагренные
кровью. А у иудеев не потеряно ни одного человека!
     Внезапно гул голосов прорвался  в  сознание.  Краем  глаза
увидел  лица  людей  за  близкой  чертой белых камней, это были
женщины и дети скифов. Они стояли всего  в  десятке  шагов,  но
воины  уже  отступали  к  ним,  пятились  под ударами! На лицах
женщин был ужас.
     -- Стоять! -- закричал он. -- Лучше смерть!.. Стоять!
     И Сова вскрикнул во весь голос:
     -- Нас вытесняют с поля!
     В грохоте ударов металла по металлу, криков ярости и  боли
его  вопль  если и был услышан, то сделать уже ничего не могли.
Неуязвимая стена медленно и  упорно  выдавливала  металлической
щетиной  отважных  воинов  с  поля боя. Вот уже один, отступая,
наступил на  линию,  другой  перешагнул,  отбиваясь  топором  и
обломком  щита,  их  тут же подхватили под руки и оттащили, еще
непонимающих, но тут стало не  до  вылавливания  одиночек,  ибо
один  за  другим  воины  переступали,  пятясь,  линию,  которую
клялись переступить только мертвыми.
     -- За мной! -- заорал Рус. -- Мы должны прорваться!
     Он бросился вправо, увлекая за  собой  Сову.  Им  пытались
преградить  путь  копьями,  но  Рус  остервенело  рубил толстые
древки, стоял сухой треск,  даже  дважды  достал  чьи-то  руки,
наконец  вырвался  вдоль  самой линии, забежал сбоку, а затем и
вовсе отбежал от линии подальше. Его трясло от ужаса, могли вот
так выдавить за черту, а это позор -- хуже гибели.
     Часть русов, поняв, что их уже вытесняют  за  линию  поля,
остановились и дрались отчаянно и мужественно. Другие бросились
за Русом, их почти не задерживали, добивали прижатых к позорной
черте.
     Когда    пал   последний   рус,   отряд   начал   медленно
поворачиваться в обратную сторону. Рус, хрипло  дыша,  поспешно
оглядел остатки своего отряда.
     Всего  двенадцать! За линию оттеснили примерно столько же,
так что погибло семьдесят--восемьдесят человек, а пал  ли  хоть
один иудей?
     Рус  смотрел  на  могучий  отряд  иудеев  налитыми  кровью
глазами. Ярость берсерка  начала  закипать  в  душе,  он  дышал
хрипло, чувствовал, как разум начинает мутиться.
     -- Мы опозорены, -- прохрипел он. -- Теперь ничто не смоет
с нас позор!
     -- Мы  умрем,  --  сказал  Сова рядом. Он был бледен, щека
дергалась. -- И кровь наша смоет наш стыд...
     -- Смотря как умрем, -- бросил  с  другого  конца  Твердая
Рука.
     Рус  шагнул  к  иудейскому отряду и понял, что опоздал. Те
уже перестроили  ряды,  теперь  длинные  копья  смотрели  в  их
сторону.  В  передних  рядах стояли воины с квадратными щитами.
Пращники не метали камни: то ли кончились, то ли русы были  уже
не  страшны.  Но,  скорее  всего,  русы стояли чересчур близко.
Иудеи, как понимал теперь Рус в бессильной ярости,  не  сделают
ни  одного  неосторожного шага. И даже палец не оцарапают, если
могут обойтись без царапины.

     Иудеи, закрывшись щитами, ставили ногу как  один  человек.
На  русов  давила  стена  щитов,  ровная  и  непробиваемая. Ему
показалось, что  квадратные  щиты,  соприкасаясь  краями,  даже
сцепляются,  чтобы держать единую линию. Иудеи давили, теснили,
наступали, но ни один не вырвался вперед,  как  ни  один  и  не
отступил.
     Рус  увидел  прямо  перед  собой  блестящие черные глаза в
узкой щели над краем щита и под  железным  краем  шлема.  Глаза
блестели черным, как у Ис, в них была ненависть. Он содрогнулся
при мысли, что однажды может увидеть такое же и в ее глазах.
     На  миг  ему показалось, что, если поднырнуть под копье, а
второе ухватить рукой и поднять кверху, он сможет навалиться на
этого иудея и вдавить его вовнутрь их отряда... Но  тогда  хоть
правый,  хоть  левый  иудей  просто  всадят  ему короткий меч в
незащищенный бок... даже понятно, что  всадит  иудей  справа  в
левый  бок,  прямо  в  сердце:  наверняка  это  испробовали  на
учениях... он сам им дал целых десять дней!..
     А если ухватить за  копье  и  с  силой  дернуть  на  себя?
Удастся   выдернуть   заднего   копейщика   вместе  с  передним
щитоносцем. Опять не получится, брешь  тут  же  затянется,  как
вода  в  омуте: вперед ступит щитоносец из второго ряда, а его,
упавшего навзничь, тут же добьют в живот и грудь наступающие...
     Он отступал шаг за шагом, с ужасом подумал, что  стряслось
бы, не выровняй они с иудеями тогда все поле, не убери коряги и
камни.  Тогда  либо падали бы навзничь, подставляя голые животы
этим страшным длинным копьям с широкими наконечниками, похожими
на длинные ножи, либо вынуждены были бы поворачиваться спиной к
этим же копьям. Иудеи отчаянно ждут этого мига, добиваются его,
ибо тогда начнется уже не бой, а бойня скифов...
     Уже бойня, подумал он с отчаянием. Расплата за десять дней
пьянки. За  то,  что  разрешили  им  сновать  по  всему  стану,
вызнавая  наше  вооружение,  наши воинские обычаи, привычки. За
то, что сами даже не подумали узнать, как и чем  будут  воевать
иудеи!
     Сквозь  завесу соленого пота, выедающего глаза, он увидел,
как набросили веревки на беснующегося Бугая, свалили, стоптали,
били по голове дубинами и вязали  накрепко.  В  трех  шагах  от
бугая  Моряна  в  отчаянии  раскачивает  столб. Даже отсюда Рус
видел, как блестит ее лицо, то ли от усилий, то ли  слез,  хотя
никто  ранее не видел, чтобы богатырка плакала. Приставленный к
ней мальчишка в страхе привел двух мужей, но  те,  вместо  того
чтобы  смотреть  за  Моряной,  не  отрывали  глаз  от поля и не
замечали, что путы богатырь-девицы слабеют.
     Он видел, как Моряна  высвободила  руку.  Красную,  видно,
содрала  всю  кожу.  Хотел  крикнуть,  чтобы  не  смела,  но  в
пересохшем горле был только сип. Сквозь красную завесу в глазах
с трудом различил приближающиеся фигуры.
     Стену из щитов.

     Глава 50

     Иудейский отряд надвигался ровно и уверенно.  Рус  слышал,
как  за стеной щитов, нарушив молчание, переговариваются быстро
и возбужденно. Копья все так же лежали на  плечах  передних,  а
острые концы, с которых обильно капала кровь, смотрели в русов.
Двигались  иудеи быстрее и слаженнее, чем в начале схватки. Они
обретали присутствие духа и умение прямо на глазах.
     Рус перевел взгляд с  иудеев  на  своих  людей  и  впервые
понял,  что  у  иудеев  целое  войско,  а  у  него  --  горстка
растерянных и упавших духом  людей,  половина  из  которых  уже
ранена.  Отчаяние  нахлынуло  с  такой силой, что боль взорвала
что-то в груди. Он внезапно  ощутил  освобождение:  он  уже  не
князь,  ибо  не  может  быть князем тот, кто так позорно привел
русов к страшному разгрому, а он свободен... свободен  умереть.
То  ли смывая позор, то ли просто уйти от укоряющих глаз русов,
что остались за чертой и которых он теперь обрек на гибель.
     -- Мы не будем ждать, -- крикнул он  звучным,  как  боевая
труба,  голосом,  --  когда  они  придут и зарежут как баранов!
Вперед!
     Они все ощутили в нем перемену. Рус видел,  как  их  плечи
расправились,  как  в  потухших  глазах  вспыхнули  звезды. Уже
нельзя ничего придумать, поздно. Но можно умереть, как и  жили,
красиво.
     -- Вперед! -- крикнул Сова.
     -- Убивай!!!  --  закричал  страшно  Твердая  Рука.  Самый
быстроногий из русов, он побежал на стену, а когда был  в  трех
шагах от смертоносной щетины, внезапно отшвырнул топор и щит, с
силой  оттолкнулся  от  земли  и  прыгнул поверх копий, красиво
раскинув  руки,  будто  взлетел.  Из  задних  рядов   навстречу
вскинулись копья. Массивное тело напоролось на тонкие жала, все
услышали  треск  распарываемой  плоти.  Твердая Рука захохотал,
раскинул руки и ухватил еще копья рядом, подтянул к себе, сразу
сломал, ухватил еще два, в то время как железные острия вышли у
него из спины, одно из-под лопатки, другое в пояснице.
     Рус ощутил, что и он несется на  стену  щитов  и  копий  с
диким   криком,   в   священном  безумии  богов.  Его  обогнали
быстроногие Бусель и Черновил, прыгнули вслед за Твердой Рукой,
один правее, а другой  левее,  повисли  на  копьях,  хватая  их
голыми  руками  и  нагибая к земле, в то время как в них спешно
втыкали ножи и били топорами, но в стене из щитов  и  копий  на
миг  возникла  широкая брешь. Рус прыгнул уже на чьи-то головы,
руки были на  древках  длинных  копий.  Красная  пелена  ярости
застилала глаза, он слышал только шум крови, все тело сотрясала
чудовищная  мощь,  и  он радостно отдался ей, руки со скоростью
молнии  повергали  наземь  этих  смуглолицых   врагов,   железо
скрежетало  на  панцирях,  металлических  шапках,  и всякий раз
фонтанами брызгала кровь, он рубил,  рассекал,  сносил  головы,
разваливал  людей  от  плеча  до  пояса, везде был крик, треск,
лязг, отчаянные стоны умирающих.
     Громовой Камень звериным чутьем уловил, что еще шаг назад,
и нога опустится за чертой боевого поля. И никто не  обвинит  в
трусости,  все  видят  и  понимают, но он сам будет чувствовать
себя трусом, убежавшим, дабы спасти шкуру!
     Рядом опустились на землю, пронзенные копьями, два  брата.
Оба  успели взять с собой лишь по одному противнику. Отчаяние и
стыд удесятерили силы, он подхватил меч  брата,  вскрикнул  так
страшно,  что  в  горле  лопнули  сосуды, ощутил соленую кровь,
прыгнул почти на высоту человеческого роста  и  обрушился  всем
весом  на  головы  и плечи, спрятанные под широкими щитами. Они
рухнули под ним, и он захохотал дико и  весело,  уже  чувствуя,
что умрет с честью, а гибель братьев будет отомщена страшно.
     Два  гремящих меча заблистали вокруг него, как серебристая
паутина вокруг смертоносного паука. Он слышал непрерывный хряск
разрубаемых костей, живой плоти, слышал крики  страха  и  боли,
вопли ужаса, а он смеялся освобожденно, рубил и рубил, бросался
из   стороны  в  сторону,  уже  разбил  весь  отряд,  никто  не
осмеливался  напасть  на  огромного,  забрызганного  их  кровью
осатаневшего  варвара,  он  сам  бросался  на них и повергал на
землю мертвыми, они все только мясо для его двух мечей, он волк
в овечьем стаде, который спешит зарезать как можно  больше,  он
хохотал  громче,  пена  потекла изо рта, силы все прибывали, он
двигался так, что сам не видел своих рук, его собственное  поле
все расширялось, эти двуногие овцы отступали трусливо, пытались
дрожащими  руками  вскидывать  щиты,  но  он повергал их наземь
вместе с обломками щитов.
     Он остановился смахнуть пелену крови с глаз, затем вскинул
обе мощные длани к небу, выкрикнул яростно:
     -- Перун!.. Тебе в жертву!
     Он содрогнулся как высокое  дерево:  камень  из  пращи  со
страшной  силой  ударил сбоку в голову. Крик замер на губах, но
он все еще стоял ровно и красиво, вздымая могучие руки к  небу,
кровь  стекала  по  широким  лезвиям мечей, лицо было яростно и
прекрасно, как у древнего бога. Потом он качнулся вперед и упал
во весь рост, не подогнув коленей.  Земля  вздрогнула,  во  все
стороны брызнула густая кровь, натекшая в выбитые ногами ямы, и
его кровь смешалась с кровью убитых им иудеев.

     В какой-то миг Рус услышал яростный вопль:
     -- Осторожнее, князь! Не бей своих!
     В   глазах  чуть  очистилось,  он  увидел  могучую  фигуру
человека, что дрался всего с тремя противниками,  и  только  по
крику  узнал  под  личиной  из  крови,  пыли и грязи Сову. Сова
рубился яростно, но умело, с ним спина к  спине  дрались  двое,
что  явились  из  каменоломен. Против них тоже было с полдюжины
врагов, всех троих выручало умение и взаимовыручка, в то  время
как  он, князь, дрался как мальчишка, как обезумевший, и его до
времени спасала только удача и его скорость.
     -- Держись, -- крикнул Рус, он быстро трезвел,  но  ярость
не   остыла,   он   чувствовал  звериную  мощь,  грудь  изнутри
разламывало раскаленное, как поковка в горне, сердце. -- На нас
глядят!
     Он делал шаг назад, и тут же его  с  боков  прикрыли  двое
воинов. Они, как только сейчас понял Рус, все время держались с
ним,  ловили  каждое  желание. А Рус быстро огляделся, и сердце
едва не выпрыгнуло.
     Иудеев осталось меньше трети! Это уже был не отряд, мощный
и неуязвимый, а дрались группки  по  пятеро--восьмеро.  Длинные
копья в беспорядке лежали на земле, о них спотыкались, но никто
не  пытался  поднять:  время копий и пращей кончилось, резались
мечами.
     И подскочив  от  ликования,  сердце  рухнуло  в  бездонную
ледяную  пропасть.  Иудеев  осталось меньше трети, но скифов не
осталось вовсе. Только на дальнем краю  добивали  целой  толпой
двух раненых, еще кто-то в одиночку отбивался от дюжины врагов,
да он, Рус, на миг получил возможность ухватить глоток воздуха,
пока двое молодых парней приняли удар...
     Один  зашатался,  кровь  текла  по  голове и плечу, второй
дрался  только  левой,  правая  бессильно  повисла,  срубленная
начисто по локоть... И Рус ощутил, как снова с небес в его тело
вошла   звериная  ярость  богов,  тело