стало  как  из  лучшего
небесного железа, а силы удесятерились.
     С нечеловеческим криком он подхватил на лету  выпавший  из
руки  смертельно  раненного  парня меч, оскалил зубы, захохотал
по-волчьи и прыгнул навстречу множеству врагов.

     Сова, уже израненный, опустился на колено, так сразил  еще
двоих.   Попробовал  подняться,  но  сразу  в  затылок  ударили
тяжелым. Он рухнул вниз лицом, изо рта плеснула кровь. Странно,
сознание  не  померкло,  хотя  в  голове  стоял  грохот,  кровь
заливала  глаза. Грудь вздымалась тяжело, с хрипами, всякий раз
больно кололо в боку. Там была широкая рана, разрубленное ребро
высунулось красным концом наружу. Когда он задевал  локтем,  по
телу  стегала такая дикая боль, что кусал губы. Врагов осталось
около трех десятков, и он знал, что уже умирает. Боги не  берут
в  вирий  как тех, кто сражался плохо, так и тех, кто сражается
не до последнего дыхания. Но  он  сражался  до  конца,  и  боги
видели, как много пало от его руки. И он может теперь умереть с
честью...
     Он оглянулся на лязг и грохот. В двух десятках шагов будто
ревущий  смерч  разбросал  группу  чужих воинов. Там были лязг,
крики, звон и треск разбиваемых щитов. Трое смуглых разом упали
навзничь, через  них  прыгнул  ревущий,  как  раненый  медведь,
молодой  гигант  с золотым чубом. Красный от крови, хлещущей из
ран, он набросился на отступающих,  хотя  их  было  с  десяток,
бешено  рубил  двумя  мечами,  себя не берег, спину не защищал,
рвался вперед, и Сова ясно видел, что юный князь скифов  жаждет
умереть,  продвигаясь  вперед,  нанося  удары,  пока  жизнь  не
истечет из его тела вместе с горячей кровью.
     Он не должен умереть раньше  меня,  ужалило  злое  чувство
прямо в сердце. Он, который спас меня... Да что меня, спас тех,
кто пошел за мной. Я все еще в долгу. Все еще... Он чувствовал,
как  пальцы  уже  стиснулись  на  рукояти  топора, скользкой от
крови. Попробовал напрячь мышцы, но от боли в глазах стало  как
в  беззвездную  ночь. Надо драться, когда тело будет таким, как
сейчас у него бок, когда кровь зальет глаза, когда острая  боль
затмит белый свет, но его руки, зубы, когти -- должны убивать и
убивать. До последней капли крови. До последнего вздоха.
     Под  яростным  натиском  Руса  иудеи  подались,  но  сразу
четверо начали заходить со спины. Если Рус и заметил их, то все
равно рубил и рубил впереди, весь залитый потом и кровью,  явно
жаждет  умереть  с  мечом  в руке, ибо мертвые сраму не имут, а
живому еще предстоит взглянуть в глаза своему народу...
     Сова прохрипел:
     -- Слава!
     Нечеловеческим усилием он воздел  себя  на  ноги.  Да,  не
удалось ему свершить то, о чем мечтал втайне. Стать при молодом
князе  советником,  наставником  его  детей,  учить их воинской
премудрости, знанию других стран  и  народов,  охранять  самого
князя  --  больно  молод, такого беречь надо еще долго, пока не
взматереет  по-настоящему,  ему-то  видно,  что  князь  хоть  и
повзрослел быстро, но внутри нежен, как ребенок...
     Тело свое не чувствовал, оно стало деревянным, и он так же
деревянно двинулся к схватке, видел сквозь залитые кровью глаза
то небо,  то  землю,  но чужие спины приближались, и в какой-то
миг его меч заученно пошел вниз, быстро и смертоносно, на миг с
чмоканьем завяз в еще живом теле. Сова заставил себя превозмочь
слабость и выдернул меч, нанес  другой  удар,  отразил,  ударил
снова, руки будто сами бросали тяжелое лезвие, он шагал, рубил,
смутно  чувствовал,  как  в  плечо  с силой вонзилось копье, но
заметил лишь потому, что мешало взмахам меча, потом  в  раненый
бок вонзилось еще одно раскаленное, как в горне, он чувствовал,
когда острое железо пробило горячее сердце, как внутри лопнуло,
а  кровь  брызнула  освобожденно,  но и тогда успел сразить еще
одного, ранил другого, а когда  колени  подломились  и  красная
земля метнулась навстречу, счастливая улыбка раздвинула мертвые
губы. Как хорошо отдать долг...
     Руса  шатало, в голове стоял гул, а правая рука онемела по
плечо.  Стоял  шум  водопада,  тяжелые  камни   скрежетали   по
гранитному ложу, и не сразу понял, что это его хриплое дыхание,
а багровый закат -- кровь, стекающая со лба на глаза.
     Оглянувшись,  он увидел, как совсем близко Моряна ухватила
ближайшего стража, ударила о столб. Хряснуло, столб  вздрогнул,
страж  пополз, как мокрая тряпка, вниз, а ее пальцы молниеносно
выхватили нож из-за его пояса.  Второй  муж  пытался  запоздало
забежать  с другой стороны, но богатырка зарычала по-звериному,
страж помедлил, и ей хватило  мгновения,  чтобы  двумя  мощными
ударами перехватить веревки и на другой руке.
     -- Не сметь... -- прошептал Рус в отчаянии. -- Я... сам...
     Из  красного  тумана вырисовались три человеческие фигуры.
Сердце  Руса  вспыхнуло  жизнью,  но  услышал  речь,  и  колени
подогнулись.  Иудеи!  И  хотя  из-за  крови, текущей со лба, не
видел всего поля, он чувствовал, что уже остался один.
     Взмахом ладони смахнул кровь и пот. Глаза еще  щипало,  но
видел, как все поле, как красными маками, усеяно трупами. Кровь
вытекала  из страшных ран и накапливалась в ямках, собиралась в
темно-красные лужи. Ни один не двигался, а это  значило  только
одно:  живых не осталось. Даже иудеи дрались так, что падали не
ранеными, а уже мертвыми.
     С трех концов поля к нему медленно брели, переступая через
трупы, пятеро. В их руках были мечи, и лишь по этому Рус понял,
что идут враги. Ближе всех был залитый  кровью,  очень  высокий
воин в клочьях медвежьей шкуры на поясе. Двигался он устало, но
Рус  понял,  что  если  и  ранен,  то легко, а забрызган кровью
сраженных им русов. В сердце вспыхнула лютая  злоба.  Это  тот,
который мог бы не сражаться!
     Чужак подошел, ноги его по щиколотку погружались в красную
грязь.  Широкое лицо в старых шрамах было измученным. Русу даже
улыбнулся: без злобы, но как воин воину, которого сейчас убьет.
Голос, и без того хриплый, звериный, прозвучал так дико, что  в
нем почти не осталось ничего человеческого:
     -- Ты дрался хорошо... Твои предки горды тобой.
     -- Ты ж не иудей! -- вырвалось у Руса.
     -- Сейчас...  иудей,  --  возразил  Роговой  Медведко.  --
Мужчины... в беде... надо...
     Рус  сделал  вид,  что  собирается  ударить  топором,  щит
выставил  для защиты ног, однако лишь швырнул ему щит в лицо, а
сам прыгнул в сторону, побежал. Справа  подходили  двое,  слева
только  один,  еще  один тяжело ковылял в их сторону из глубины
поля. Рус прояснившимся сознанием видел всех разом  и  бросился
направо.
     Моряна, отбиваясь от набежавших мужиков, сумела нагнуться,
Рус на  бегу  видел  даже  искорку  на  лезвии  ножа, когда она
перерубила веревку на ногах. Двое повисли  на  ее  плечах,  она
отшвырнула  мощным  рывком,  сделала  шаг,  но  занемевшие ноги
дрогнули в  коленях.  Мужики  навалились  снова,  она  с  диким
рычанием  бросила  их  наземь...  и  сама  рухнула вниз лицом с
криком удивления, ярости и боли.
     Те двое впереди  Руса  замедленно  подняли  оружие,  и  он
понял,  что  не  ошибся:  эти измождены больше всех. Они опасны
лишь, когда собрались бы все пятеро...
     Нагнетая кровь в  руки,  он  двигался  нарочито  быстро  и
неожиданно,  сам не успевая угадать своих ударов. Раздался звон
железа, первый рухнул сразу, второй успел  закрыться  щитом,  и
топор  Руса  пробил  его  в  самой  середке  с такой силой, что
разрубил и голову до нижней челюсти.
     -- Слава! -- вскрикнул он хрипло.
     Топор выдернул с трудом, побежал, на ходу  освободился  от
обломков  щита,  ускорил бег, прыгая через трупы, не давая себе
оскальзываться. Иудей, что шел навстречу, остановился, выставил
меч, грудь загородил щитом. Рус замахнулся топором,  неожиданно
обогнул,  ибо  там  едва брел еще один, он только успел поднять
голову,  как  топор  Руса  обрушился  ему   навстречу,   лезвие
сладострастно  врубилось  в  живую  плоть,  чавкнуло, хрустнули
перерубленные кости, и рука вместе с плечом упала на землю.
     -- Слава! -- прошептал он.
     Успел повернуться,  увернулся  от  удара  меча,  парировал
рукоятью.  Мелькнуло  бледное от усилий лицо, он ударил кулаком
прямо между глаз. Сухо хрустнуло, но для надежности он  опустил
кончик  топора  на  горло  упавшего, полоснул. Горячая струя из
главной жилы брызнула тугой струей.
     Яростный крик заставил  подняться  топор.  К  нему  бежали
двое:  Роговой Медведко и иудей, а далеко за их спинами маячили
еще двое. Медведко ругался в бессилии: выросший на просторе Рус
оказался куда быстрее на ноги. Не разгадал этого руса, и  убиты
четверо.
     Рус  видел,  что  Медведко  стережет  глазами  каждое  его
движение, стараясь загородить дорогу. Громкими криками  торопил
остальных,  те спешили изо всех сил. Первый уже добежал, совсем
без сил, остановился возле Медведка.  Его  шатало,  пот  стекал
градом, но кровь на нем была только на ногах.
     Они  видели,  как  Рус  молниеносно  нагнулся.  В его руке
очутился втоптанный в кровавую грязь короткий дротик.
     -- Получи, Медведко! -- крикнул Рус громко и яростно.
     Медведко качнулся  в  сторону,  но  ошибку  понял  слишком
поздно.  Дротик  пролетел  пять  шагов и с силой ударил в грудь
иудея. Тот явно тоже не ожидал, что скиф  крикнет  сильному,  а
швырнет дротик в слабого, иначе успел бы уклониться.
     Медведко заскрипел зубами. Скиф вскинул топор, но Медведко
отпрыгнул,   как  большой  медведь,  в  глазах  были  злость  и
унижение.
     -- Ну что же ты? -- крикнул Рус. -- Трусишь?
     -- Знаешь... не трус... -- проревел Медведко,  он  брызгал
слюной,  но  глаза оставались трезвыми, и Рус с холодком понял,
что выросший в борьбе с медведями  лесной  человек  приучен  не
терять  голову,  не яриться, -- но... ты... я человек... больше
не дамся!
     Ему под ноги сзади попался труп, Рус сделал вид, что  бьет
топором, однако Медведко звериным чутьем или пяткой ощутил, что
сейчас  упадет,  переступил,  а  тем  временем сзади подбежали,
волоча ноги, два  иудея.  Оба  сухие,  чем-то  одинаковые,  как
братья.  Одного Рус даже знал, его звали Иона, охотник и сторож
посевов, а теперь  еще  и  военачальник,  заменивший  погибшего
Иисуса,  своего  старшего  брата. А второй... второго он видел,
когда тот приносил цветы его сестре Заринке. Цветы  и  какие-то
иудейские украшения на золотой цепочке.
     -- И  все  равно...  их  землю  не  возьмешь, -- прохрипел
Медведко с ненавистью.
     Он  набросился  с  яростью,  лицо  перекосилось,  изо  рта
брызгала  слюна,  текла  пена.  Рус  дышал тяжело, в груди была
пустота, сил не осталось, отступал шаг за шагом, сотрясался  от
ударов.  Иудеи начали заходить с двух сторон. Один выронил меч,
поднял из-под ног облепленное красной грязью  копье,  отошел  в
сторону  еще дальше. Рус видел его прицельный взгляд. Иудей был
немолод,  значит  --  опаснее  Медведка.  Второй  еще   старше,
опытнее,  весь  из  тугих жил: уцелел до конца схватки, значит,
знает, с какого конца хвататься за меч.
     Внезапно Рус перевел взгляд за  его  спину,  едва  заметно
кивнул.  Иудей,  настороженный как зверь, мгновенно повернулся,
вскидывая щит, чтобы защититься от удара, и в  этот  миг  самый
кончик  топора  Руса  полоснул его по шее. Иудей повернулся как
ужаленный, в глазах был  стыд,  что  обманули  так  просто,  он
раскрыл  рот,  но оттуда хлынула кровь. Закашлявшись, рухнул на
колени.
     Рус тяжело отпрыгнул, с трудом избежал двойного удара меча
Медведка и копья иудея. Ноги  подгибались,  он  едва  заставлял
тело двигаться, но губы раздвинул в усмешке:
     -- Вас осталось двое...
     Медведко  бросился  вперед  с ревом. Рус шагнул в сторону,
топор столкнулся с  мечом,  тяжелое  лезвие  срубило  шишку  на
рукояти,  а  на груди лесного богатыря пролегла длинная полоса,
откуда сразу потекла широкой струей алая  кровь.  Рус  отступил
еще  на  шаг,  в этот момент иудей, стараясь помочь Медведку, с
размаху ударил копьем.
     Рус пытался увернуться, но  усталые  мышцы  едва  сдвинули
тело.  Острое  лезвие  ударило  в  бок,  ожгло,  как будто туда
воткнули раскаленный штырь. Рус ухватился за древко, дернул  на
себя. Иудей, не отпуская копья, налетел на Руса. Тот ударил его
лбом  в  переносицу.  Толстый  бронзовый  обруч проломил череп,
иудей выпустил копье и осел на колени.
     Медведко бросился вперед, спеша добить раненого врага. Рус
с трудом отражал  удары,  копье  висело  тяжелое,  пронзив  бок
насквозь,  сковывало  движения.  Он  слышал,  как бежит горячая
кровь и уже хлюпает в сапоге.
     -- И все равно... -- прорычал Медведко.
     Он был бледнен  от  потери  крови.  Страдальчески  закусил
губу,  синие вены выступили на висках и шее. Движения его стали
медленными.
     В глазах темнело, Рус  видел  сквозь  красный  туман,  как
бледный  от  потери  крови  Медведко отшвырнул щит, ухватил меч
обеими руками. Он был весь в крови,  в  глазах  была  решимость
закончить бой сейчас, пока не упал без сознания.
     -- Боги,  --  вскрикнул  Рус,  но  сам  не  услышал своего
шепота.
     Так же замедленно пытался поднять топор, тот внезапно стал
весить  целую  гору.  Смутно  видел,  как  надвинулся  огромный
человек,  начал поднимать меч. Рус хрипло выкрикнул свой боевой
клич, бросился вперед, столкнулся, обхватил обеими руками.
     Не упали, стояли по щиколотку  в  крови,  своей  и  чужой,
сжимали  один другого в объятиях. Рус чувствовал, как затрещали
ребра,  по  всему  телу  стегнуло  болью.  Он  закричал   дико,
по-звериному,  сам  сжал  противника  изо  всех  сил.  Тот  был
необъятно толст, пальцы скользили по скользкой от пота и  крови
коже, а под кожей были твердые как гранит мышцы.
     -- Ты...  не  победишь...  -- услышал он страстное дыхание
Медведка. -- Ты не сможешь...
     -- Смогу, -- прошептал Рус.
     -- Это я... могу...
     -- А я... перемогу!
     В голосе Медведка  он  уловил  смертельную  усталость.  Он
хрипел  как  старик,  его шатало, и Рус, который думал только о
том, что сейчас умрет, изо всех сил жал и жал, пальцы  Медведка
начали  слабеть,  в  глазах чуть прояснилось. Он набрал в грудь
воздуха,  сжал  сильнее.  Медведко   обмяк,   сделал   движение
оттолкнуться.
     -- Слава богам, -- прошептал Рус.
     Он  намертво  сцепил зубы, набрал в грудь воздуха так, что
затрещали  легкие,  сдавил  изо  всей  силы,  вкладывая  в  это
движение  все  остатки  жизни.  Послышался хруст, щелчки, будто
глубоко внутри лопались жилы,  затем  над  ухом  захрипело.  На
плечо плеснуло горячим, и он понял, что брызнуло кровью изо рта
Медведка.
     Молодой воин безмолвно опускался на землю. Рус повалился с
ним. Смутно  слышал далекие крики. Потом вроде бы донесся топот
ног. В мозгу пронеслось страшное: если он не повесит  на  столб
доспехи  и  голову  врага,  то  битва  будет признана равной. И
тогда... страшно подумать, что будет тогда. Вторую такую  битву
его племя уже не перенесет.
     Упершись  руками  в  вязкую  землю,  поднялся  огромный  и
страшный, покачался, выдерживая равновесие.  Земля  качалась  и
дергалась  под  ногами,  как необъезженный конь. Кто-то хрипел,
как загнанная лошадь, но в живых остался  только  он,  так  что
хрипы  были  его,  как  и боль, разочарование, а радости победы
впервые не чувствовал.
     Трупы лежали грудами. Лица были искажены, раны были  столь
страшными, что от каждой можно было умереть, но он видел, как с
этими  ранами  сражались,  получали  новые, продолжали драться,
пока не умирали от потери крови, стоя.
     Ноги разъезжались, кровь стояла в  лужах,  а  кое-где  уже
текла  ручьями. Красно-багровыми, тяжелыми, зловеще медленными,
пахнущими потерянными жизнями.
     Столб приближался медленно, потом его  повело  в  сторону.
Рус  ощутил,  что  поднимается с колен. Видимо, на какой-то миг
потерял сознание. В ушах звенело сильнее, кровь все еще  текла,
и если не успеет к столбу сейчас...
     Со  стонами,  почти  плача  от  бессилия,  он брел и брел,
наконец столб оказался перед ним. Рус ухватился за него  обеими
руками,   мгновение  постоял,  но  слабость  охватила  с  такой
сладостной мощью, что он ясно понял:  сейчас  умрет.  Почти  не
понимая, что делает, он нагнулся, пальцы зацепили чей-то топор,
но в глазах было темно, и он не понимал, кто из убитых иудей, а
кто  рус.  У  всех  лица  одинаково  в  крови  и  грязи,  все с
перекошенными лицами, все погибли в бою честно...
     Потом он рубил, поднимал  обеими  руками,  по  лицу  текло
горячее,  наконец  разверзлась  тьма.  Он  расправил крылья и с
облегчением полетел в небытие.

     Глава 51

     Соломон не повернулся на стук шагов.  По  шаркающему  шагу
узнал  первосвященника,  а с ним говорить не хотелось вовсе. На
сердце  были  ядовитая  горечь  и  странное  смятение,  которое
вот-вот должно было оформиться в слова.
     Лицо  Аарона  светилось свирепым восторгом. Уже умирающий,
он сумел подняться со смертного одра, когда  узнал  подробности
лютого боя.
     -- Мы победили, -- сказал он сдавленным голосом, и Соломон
видел,  что  престарелый  первосвященник  едва  сдерживается от
наплыва лютой радости, столь свойственной скифам. Его сыновья и
внуки отомщены, отомщены... -- Мы победили!..
     Соломон покачал головой:
     -- Разве?
     -- Еще как! Сто иудеев на равных дрались со ста скифами. К
следующей битве подготовимся еще лучше. К тому же  нас  больше.
При  таком  соотношении  потерь они полягут все, а у нас меньше
трети! Да, и мне каждый человек дорог, но речь  идет  о  полном
истреблении страшного племени Гога и Магога!
     Соломон промолвил устало:
     -- Разве  мы можем нарушить слово?.. Хотя нет, я говорю не
о том. Конечно можем. Но и не можем.
     -- Опять выкрутасы фарисеев?
     -- А ты предпочитаешь самоубийственные интриги саддукеев?
     Аарон перевел дух,  лицо  было  желтое,  сказал  сорванным
старческим голосом:
     -- Но ты не сможешь отрицать, что это наша победа.
     Соломон сказал мертвым голосом:
     -- Подождем, что скажет Совет.
     Аарон  всхрапнул.  Соломон смотрел в сторону стана скифов,
но все еще видел лицо  первосвященника.  Странным  образом  оно
было  похожим  на  лица скифов. Все воины, подумал он невесело,
похожи как колья в частоколе, а все мудрецы разнятся, даже если
родные братья. И все потому, что в ночи мы все одинаковы,  наши
желания  просты  и понятны. Чем люди глупее, тем проще сходятся
друг с другом,  а  чем  выше,  тем  труднее  их  понимают  даже
близкие.
     -- Ты  воин,  -- сказал он вслух. -- Аарон, ты ведь воин с
головы до ног.
     -- Да, -- ответил Аарон твердо. -- А разве ты не  воин  за
наши цели? За наш путь?
     -- Воин,  --  ответил Соломон невесело, -- но для меня это
не битва мечей.
     -- Думаешь, скифы понимают что-то иное?
     -- Нет.
     -- Тогда что же?
     -- Не знаю, -- ответил Соломон убито. -- Все еще не знаю.
     -- Опомнись, Соломон! Разве не ты твердил о  необходимости
крепить  стены,  ковать  оружие...  или хотя бы не перековывать
старые мечи на новые орала, не ты ли твердил, вызывая  всеобщее
раздражение,  о  необходимости  быть  готовыми к приходу других
народов? И вот теперь мы все думаем так, как ты. Чего же ты еще
хочешь?
     Соломон устало развел руками:
     -- Если все думают, как я... то я, значит,  уже  не  прав.
Или  слишком  застоялся на месте. Я должен быть впереди хотя бы
на шаг. Должен заглядывать в день завтрашний, предвидеть... а я
не могу. Только чувствую смутную тревогу. И это  наполняет  мою
душу  горечью.  Я  вижу порочность того, что мы делаем, но я не
вижу выхода. И сердце мое истекает кровью.
     Аарон несколько мгновений пристально  смотрел  на  старого
ребе.   Соломону   показалось,  что  в  глазах  первосвященника
промелькнула тень понимания,  но  тут  же  взгляд  Аарона  стал
ясным, как у скифа перед боем, а голос возрос:
     -- Думаешь,  на  Совете  опять  встанут  на  твою сторону?
Не-е-ет.