нял Рус.
     -- Притирания,  --  повторила  она с неудовольствием. -- Я
сама заказала! От них кожа становится белее и чище.
     Он вытаращил глаза. С  Моряной  что-то  происходило.  Нет,
лицо  не стало белее, все та же гигантская земляника, но как-то
держится иначе, плечи выпрямляет по-другому,  и  что-то  в  ней
появляется... от женщины.
     -- Боги,  --  прошептал  он.  --  Мне  уже  страшновато...
Сколько дней до поединка?
     -- Два, -- ответил Буська с готовностью.
     -- Скорее бы, -- прошептал Рус. -- Ох, скорее бы!
     Ерш ухмыльнулся, слушая, опустился у ближайшего костра  на
корточки.  Ему  сунули  кость  с ломтем мяса, он быстро сожрал,
хлопнул себя по лбу ладонью:
     -- Князь дело молвит! Вы  зря  противитесь.  Надо  от  них
держаться подальше. А то знаете, что натворил Бугай?
     Дружинники   уже   начали   ржать  заранее,  Ерш  чересчур
серьезен, даже побледнел, это он умеет, глаза выпучил в страхе,
а рассказывает так, что сам трясется:
     -- Прибежал наш Бугай к  Корниле,  кричит  с  порога:  эй,
волхв!   Побыстрее   сделай  мне  отрезание!  Ну,  наш  Корнило
удивился, даже забеспокоился: мол,  а  может,  не  надо?  Бугай
настаивает,  торопит:  побыстрее делай! Волхв опять тянет как у
клопа из задницы клей: а  как  же,  мол,  ты  будешь...  А  тот
слушать  не  хочет,  перебивает,  швырнул ему черно-бурую лису,
обещает  кабана   принести,   только   что   убитого,   кричит:
поторопись,  старый хрыч! Ну, нашему Корниле, заботливый или не
заботливый, а деваться некуда. Взял острый  нож,  дал  хлебнуть
Бугаю  дурман-травы, чтоб не так больно было, и все сделал, как
тот и требовал. А потом и спрашивает из любопытства:  а  зачем,
мол,  это  тебе?  А  тот  и  говорит гордо: я, мол, беру в жену
иудейку, а у них обычай такой! Тут Корнило и спрашивает так это
задумчиво: а может быть, ему нужно  было  сделать  обрезание?..
Тут Бугай ахнул: а я как сказал?
     Мужики  от  хохота  ползали,  двое держали Бугая за руки и
плечи, не давали кинуться на Ерша с кулаками. Еще двое отбежали
и громко  жалели  Бугая,  сочувствовали,  едва  не  лопаясь  от
хохота.
     -- Вот  до  чего доводит шибко большая дружба, -- закончил
Ерш очень серьезно.
     Бугай рычал, глаза налились кровью.  Лещ,  посмеиваясь,  с
разбегу  вскочил  на  коня  и  ускакал. Слышно было, как заорал
удалую песню, но Бугай даже в ней отыскал гнусный намек.
     Оглядывался, сжимал кулаки, с кем бы подраться,  выместить
злость,  но  его  знали, посмеивались, но держались в сторонке.
Бугай  увидел,  как  в  этот  момент  из  шатра  Моряны   вышел
сгорбленный  иудей,  которого  соплей  перешибить просто, еще и
подслеповатый, что ли, все морщится, втягивает голову в плечи.
     Заорал, как огромный медведь, вдруг  научившийся  говорить
человечьим языком:
     -- Еще один!.. Эй, ты!.. Она ж на голову выше тебя!
     Ламех   пугливо   оглянулся  по  сторонам,  побелел,  видя
страшные лица. Перед ним  стоял,  уперев  бревна  рук  в  бока,
настоящий великан, Голиаф. Голова его была как котел, глаза как
у разъяренного быка. У Ламеха от ужаса отнялся язык. Он услышал
смешки,  хохот,  со  страхом и недоумением понял, что смеются и
над ним, и в  то  же  время  над  этим  великаном.  Собрав  все
мужество, проговорил осевшим, как весенний снег, голосом:
     -- Мало ли что кому кажется.
     Бугай вытаращил глаза:
     -- Мне кажется?
     -- Ну  да,  -- сказал Ламех. Он готовился к лютой смерти и
страстно жалел, что Моряны сейчас нет близко. Увидела  бы,  как
он  стоит  отважно,  и...  спасла  бы,  успела.  --  Она так не
считает.
     -- Чего?  --  гаркнул  Бугай.  Не  понял,  почему  ехидные
насмешки  стали  громче.  Возвысил  голос. -- Да ты стань с нею
рядом!
     -- Мы всегда рядом, -- сказал Ламех осторожно, стараясь не
сердить гиганта.
     Неожиданно один скиф, тоже огромный как все скифы, лицо  в
шрамах, вмешался:
     -- Да что вы, ребята... Сами знаете, что мелкий дуб растет
в корень. Верно, иудей?
     Ламех  скромно  улыбнулся, но смолчал, чтобы не раздражать
скифов, только потупил глазки. Судя по его довольному  виду,  с
корнем у него было в порядке. А скиф заорал уже совсем весело:
     -- А  Бугаю  вовсе  не  нужен корень, и без того вон какой
вымахал!.. Верно, Бугай? Корень нужен мелкоте, у кого ни роста,
ни силы, ни таких рамен, как у тебя! Верно?
     Бугай побагровел от  такого  утешения.  Похоже,  всю  свою
могучую стать не считал достаточной платой за слабый или мелкий
корень.  Удалился  под  смешки,  злой  и  красный от унижающего
мужчин смеха, а страшный скиф похлопал книгочея по  сгорбленной
спине:
     -- А ты просто лев, братец!
     -- Я  Ламех,  --  ответил тот смиренно, -- а Лев у нас вон
там...
     -- Да нет, чтобы справляться с нашей львицей, самому  надо
быть каким зверем? Прикидываешься овечкой!

     Глава 41

     Рус  издали  следил одним глазом, как Ламех цел и невредим
выбрался из окружения дружинников. Когда  уже  выскальзывал  за
кольцо  костров,  свистнул  как псу. Ламех вздрогнул, сгорбился
еще  больше.  Рус  поманил  пальцем.  Он  чувствовал  злость  и
раздражение,  что  трусливые иудеи буквально наводнили стан, но
против воли спросил совсем иное:
     -- Иудей, как ты сумел?.. Это же зверь! Она  ж  любого  на
части...  К  ней  мужчины  боялись  подойти близко. Ежели какой
наступит на ее тень, тому хоть беги из племени.
     Ламех чуть разогнул спину, глаза были пугливые, будто  два
черных таракана не знали, куда бежать.
     -- Магия.
     -- Магия? Ты маг?
     -- Все  мы  маги, -- ответил Ламех торопливо. -- Только не
хотим или не умеем пользоваться.
     Рус не понял:
     -- Как это?.. И я могу? Гм... Научи! Хошь,  шкуру  пардуса
отдам?.. Или даже свой меч?
     Ламех впервые робко улыбнулся:
     -- К чему меч искателю знаний? Они мечом не добываются. Да
и шкуру  оставь  себе, доблестный вождь, которому нет равных. А
магия проста... Если ты  не  меньше  трех  раз  в  день  будешь
говорить женщине, что она самая красивая и нежная на свете, что
она  -- сама хрупкость, то из нее можно будет веревки вить. Она
все для тебя сделает, будет за тобой  ходить  как  козленок  за
матерью, смотреть ласково и покорно.
     Рус отшатнулся:
     -- Ну  да!  Сказать такое Моряне, она ж тебя за насмешку в
клочья раздерет!
     -- Не раздерет, -- возразил Ламех. -- Меня ж не разодрала.
Все женщины хотят это слышать. Трудно ли сказать? Я от этого не
облезу.
     Рус отпустил кивком, долго  смотрел  вслед.  Вот  он  путь
иудеев, путь обмана, подлейшей лжи и коварства! Да, такой народ
заслуживает истребления.
     Рассерженный  и  встревоженный,  шел  к шатру, надо быстро
перекусить и ехать, когда из-за полога одной  телеги  раздалось
ворчливое:
     -- Мы  --  гордый  народ, понятно? Издавна мужчины берегли
воинскую  честь,  а   женщины   --   женскую.   Наши   женщины,
обесчещенные  насильником, бросаются в реки, со скал, но всегда
убивают себя...
     Рус медленно обходил повозку, слушая, он ощущал  гордость,
что  это  его  народ  настолько  могуч и чист, со стороны дышла
полог был открыт, он увидел  старую  женщину  с  девчонкой  лет
двенадцати.  Девчонка  мило  улыбнулась ему, бесстыдно выставив
голые ноги.
     Из-под повозки с суматошным воплем выметнулась курица.  За
ней  несся петух, растопырив крылья, истекая слюной от желания.
Курица  пометалась  из  стороны  в  сторону,  петух   настигал,
попробовала  перебежать  к  другой повозке, но мимо пронесся на
лихом коне Шатун, копыто  угодило  курице  в  спину,  буквально
расплющило.
     Из повозки донеслось наставительное:
     -- Видишь? Даже она предпочла смерть.
     Девочка возразила тоненьким голоском:
     -- Гм...  А  вон  иудейкам так никто... Я видела, как одну
все скопом, а она потом только отряхнулась и пошла себе.
     -- Бесстыдница!  Нашла  на  что  глазеть!  Они  живут  как
животные,  дикий  народ  без  чести  и  совести.  А мы -- народ
благородной крови. Ведем свой род от солнечного бога.
     Рус, злой и угрюмый, вернулся к себе. Всегда трудно идти в
гору, а катиться вниз -- легко.  А  иудеи  подают  пример,  как
можно  жить  без чести и совести, без благородства -- и в то же
время не чувствовать себя уродами.
     Истребить, напомнил себе свирепо. Истребить всех. Ни  один
не  должен  остаться в живых после того, как уйдут их последние
телеги! Одна паршивая овца все стадо портит.

     Ис торопливо несла в шатер дымящуюся широкую жаровню.  Рус
повел  носом,  в  желудке голодно заурчало. Солнце уже стояло в
зените, он отмахнулся от Буськи, любопытный, как белка, все ему
знать надобно, откинул полог.
     Запах  жаренного  с  иудейскими  специями  мяса  защекотал
ноздри. Ис перекладывала с жаровни на блюдо пахнущие коричневые
ломти,  они  еще  шипели  и  брызгали  соком.  Улыбнулась Русу,
крепкая и обцелованная солнцем почти до черноты:
     -- Готово!
     Он торопливо подсел к столу, покачал головой:
     -- Ис, ты моя самая красивая и нежная на свете...
     Ее лицо осветилось нежнейшей улыбкой,  глаза  засияли.  На
щеках заиграли милые ямочки, отмахнулась застенчиво:
     -- Ну, скажешь такое!
     Он  ухватил  ломоть  мяса.  Обжигаясь, перебросил в другую
ладонь, откусил торопливо и уже с набитым ртом добавил:
     -- Ты -- моя сама хрупкость. Когда  только  успеваешь  все
готовить, Заринке помогать, даже за станом присматривать!
     Она   опустила   руки,   смотрела  на  него  с  любовью  и
растерянностью.
     -- О, Рус... Что с тобой?
     -- Со мной? -- удивился он.
     -- Ну да. Ты никогда таких слов не говорил!
     Он поерзал, сам  удивляясь,  почему  это  раньше  стыдился
сказать  вслух  то,  что чувствовал, что само рвалось из глубин
сердца,  а  он  заталкивал  вовнутрь,  ибо  недостойно  мужчине
изливаться в сердечных чувствах.
     К  счастью,  за  пологом  послышались  тяжелые  шаги Ерша.
Чуткое  ухо  Руса  уловило  и  мелкую  шаркающую  походку,  сам
удивился, что уже узнает шажки престарелого волхва иудеев.
     Полог приоткрылся, Ерш сунул голову.
     -- Княже... Ихний мудрец явился. Велишь в шею?
     -- Что ему надо?
     -- Говорит, надо условия поединка уточнить.
     Рус  мотнул  головой,  руки  были  заняты  бараньим боком,
жаренным в собственном соку:
     -- Зови.
     Соломон вошел, остановился в нерешительности, хотел выйти,
но Рус повелительным жестом указал  на  скамью  по  ту  сторону
стола:
     -- Садись. Ешь.
     Улыбающаяся Ис как раз ставила перед Русом широкое блюдо с
жареным  молочным  поросенком. Тот лежал среди гречневой каши и
держал яблоко во рту. Рус приглашающе указал на блюдо.  Соломон
выставил перед собой обе ладони:
     -- Благодарю,  но мой бог запрещает есть мясо... некоторых
животных.
     Он не сказал "нечистых", а Рус  тоже  только  хмыкнул,  не
стал  настаивать.  Продолжал  есть,  а Ис поставила на середину
стола широкое блюдо  с  широкими  ломтями  жареного  мяса.  Сок
вытекал,  пузырясь,  заполнял  блюдо. Одуряющий аромат ударил в
ноздри с такой силой, что Соломон едва не захлебнулся слюной, а
голова закружилась. Он ощутил  голодные  спазмы  в  желудке.  С
раннего  утра  на ногах, а не в его возрасте носиться по городу
как мальчишка, да еще поспеть и в скифский стан.
     -- Отведай, -- предложил Рус. -- Моя жена готовила сама.
     Соломон сглотнул, ответил осевшим  голосом,  глаза  его  с
таким трудом оторвались от жареного мяса, что едва не выпали из
черепа.
     -- Спасибо...  Но  мы,  иудеи,  не употребляем не кошерную
пищу.
     Рус пробурчал:
     -- Что за вера?.. А если бы ты тащился ползком, помирая от
голода, через пустыню? И единственная еда твоя -- этот  жареный
поросенок?.. Если съешь -- выживешь, нет -- умрешь. Что тогда?
     -- Ну, -- протянул Соломон с некоторым неудовольствием, --
это другое  дело.  Раньше  наш  образ  жизни  заставлял идти до
конца, но теперь... Я помню по книгам,  что  в  древности  наши
предки  в  субботу предпочитали подставить горло под меч врага,
чем взяться за  оружие.  Враги  этим  пользовались,  именно  по
субботам бросались на штурм наших городов.
     Рус захохотал, с удовольствием потер ладони:
     -- Молодцы! А кто бы не воспользовался такой дуростью?
     -- Да,  конечно...  Только  дурость это или... Не знаю, не
берусь судить. Но потом в  правилах  было  сделано  исключение.
Когда  выбор  между  жизнью  и  смертью,  то я могу, не нарушая
запретов, есть и нечистую пищу.
     -- Жаль, -- хмыкнул Рус. -- А то бы поединок мы  назначили
на субботу!.. Ха-ха!
     Он  смеялся,  а  глаза  говорили,  что скифы никогда бы не
унизились до такого, но Соломон насупился, смолчал. Рус покачал
головой, тупые иудеи шуток не разумеют, ел в молчании. Закончив
с мясом, он жестом велел подать родниковой воды, долго и  жадно
пил.  Соломон  сидел недвижимо, на еду не смотрел, только худой
кадык подергивался. Рус сыто перевел дух, повернулся к  старому
иудейскому  волхву.  Уже  хотел  было  спросить  о поединке, но
внезапно другая мысль заставила ухватиться за меч.
     -- Измена! -- вскрикнул он. Острие блеснуло  в  насыщенном
ароматами  воздухе,  со  свистом  пронеслось  над столом. Самый
кончик уперся Соломону в грудь. -- Ты отравил  это  все?..  Ешь
быстро или я тебя сейчас убью!
     Переход от сытого благодушия к ярости был так страшен, что
Соломон подпрыгнул, дрожащими руками ухватил ломоть мяса, сунул
в рот,  принялся  жевать.  Рус  наблюдал некоторое время, затем
убрал  меч  в  ножны,   сел.   Яростное   выражение   сменилось
насмешливым:
     -- Я  только хотел, чтобы ты отведал нашей пищи. Разве моя
Ис плохо готовит?
     Соломон на мгновение остановился,  второй  ломоть  мяса  в
нерешительности  завис  над  блюдом,  затем  отправился  в рот.
Прожевал половину, сказал с набитым ртом:
     -- Если не  можешь  без  глупых  шуток,  то  хотя  бы  мог
додуматься  раньше?  Когда мясо еще не остыло?.. Эх, чего ждать
от толстолобого гоя...
     Рус хохотал так, что поперхнулся. Ис с готовностью бухнула
ему в спину сцепленными кулаками. Поморщилась, будто ударила  о
каменную стену, размахнулась и грохнула еще и еще. Рус довольно
скалил  зубы. Не так уж и цепляется их волхв за обряды и обеты.
Но то верно: как можно все соблюсти в походе  или  в  гостях  у
чужака? Ежели их бог не последний дурак, то поймет и простит.
     -- Чудной  вы народ, -- сказал он. -- Свиней не едите, нас
обзываете гоями... а ваших людей я все чаще зрю в нашем стане?
     Соломон мирно ответил:
     -- Мы не едим свинину. Но разве нам кто  запрещает  носить
сапоги из свиной кожи?.. К тому же и вы нас зовете юдами.
     -- Вы  и  есть  чуды-юды,  -- отмахнулся Рус. Он кивнул на
свисающие перед ушами Соломона пряди седых волос. -- Я  впервые
вижу такой чудной народ!
     -- Мы  и  есть странные, -- ответил Соломон тихо. -- Но не
дивись нашему странному виду. Что-то мы сохранили из подлинного
облика моего древнего народа,  что-то  в  бегстве  потеряли,  а
что-то  и  появилось  здесь,  на новой земле. Мы сами сейчас не
можем сказать, что подлинное, а что нет.
     Рус фыркнул:
     -- Чудно говоришь. Все подлинное!
     Соломон несколько мгновений пристально смотрел на варвара.
Слабая улыбка тронула бледные губы:
     -- Да, но я не уверен, что так  бы  сказали  наши  древние
патриархи.  Возможно,  кто-то решил бы, что я вовсе не похож на
иудея.
     Рус с безразличием пожал плечами:
     -- Разве это важно? Мы тоже не совсем те люди, что  бежали
из царства Пана. И ничего, живем.
     Против  желания  в  его  словах  прозвучала  горечь. Глаза
затуманились. Ис вздохнула, участливо положила узкую ладонь  на
плечо. Соломон быстро взглянул на обоих:
     -- Не  сетовать  на  удары  судьбы  надобно, а благодарить
Господа... или пусть ваших богов.
     -- Как это? -- опешил Рус.
     -- Мы просыпаемся в несчастиях. Сколько лет  или  столетий
жили  безбедно  и  счастливо  Адам  и  Ева?  Но  когда изгнали,
пришлось от простого собирательства, подобно козам,  перейти  к
скотоводству  и  земледелию. А прежде, чем рвать яблоки, теперь
надо  было  научиться  их  сажать.  И   началось   восхождение.
Придумали,  как  запрягать  скот,  ковать оружие, разукрашивать
горшки и ткать красивые ткани... И я думаю:  лучше  ли  было  в
раю?  Когда  наши  прародители  жили  как  не  ведающие забот и
сомнений козы, собирали плоды?
     Рус вытаращил глаза. Иудей, а как глубоко  копнул.  И  как
верно!
     -- Да,  --  сказал он искренне, -- что у них была за жизнь
без набегов, звона мечей, удалых грабежей? Я тоже  думаю,  все,
что  стряслось  тогда,  повернулось  к  лучшему. Если бы бог не
изгнал их из вирия, надо было бы самим уйти. Я думаю,  что  вам
повезло в бегстве тоже?
     Соломону   почудилась  издевка.  Ис  вздохнула,  погладила
страшного вождя  варваров  по  обритой  голове.  Тонкие  пальцы
играли с его длинным чубом.
     Соломон  долго не отвечал, голова его опустилась на грудь.
А  когда  тяжело  поднял  ее,  это  выглядело  словно  поднимал
каменную гору.
     -- Мы бежали, как и вы, в страхе...
     Рус дернулся:
     -- Мы   бежали   не   в   страхе!  Мы  бежали...  впрочем,
рассказывай.
     Соломон кивнул с печалью:
     -- Да-да, я все понимаю. Но вы бежали от своих, а мы -- от
врагов.  Мы  в  самом  деле  бежали,  бросая  все...  Можно  бы
повернуться  к  врагу  и красиво погибнуть... боюсь, что колено
Вениамина так и сделало, там одни  горячие  головы...  а  то  и
племя  Сруля...  Но  мы  бежали,  ибо  разве  по  силам мертвым
построить великий Израиль? А у живых есть надежда... Беда  наша
была  в  том,  что  мы  находились  в  центре  белого света! На
перекрестке всех главных дорог. И всякий  народ,  который  туда
вторгался  и  покорял,  вскоре  сам становился жертвой. Мы сами
захватили ту цветущую страну с ее  зелеными  долинами,  тучными
стадами,  богатыми городами, полноводными реками, где воде было
тесно от жирной рыбы. Мы истребили местный  народ,  а  от  него
узнали,  что  и  они  точно  так  же  пришли когда-то, истребив
предыдущих... То ли проклятие висело над этой землей, то ли еще
что,  но  все  народы,  жившие  там,  погибали...  Филимистяне,
ханаане,  аммореи,  явусеи... От иных не осталось даже имен! Мы
долго  упорствовали,  мы  сражались  на  той  земле.  Но  враги
нападали  со  всех  сторон.  Мы  таяли, как глыба старого меда,
брошенная в горячую воду.
     -- А кочевников не  убывало,  --  сказал  Рус  знающе.  --
Продолжай.
     -- Мы  не просто бежали, -- сказал Соломон печально. -- Мы
старались забраться в столь дикие земли, чтобы никто и  никогда
нас  не  отыскал. Ни враги, преследующие по пятам, ни просто...
Хотя понимаю, что не бывает  "просто".  Человек,  встречаясь  с
другим  человеком  в  чистом поле, дремучем лесу, в пустыне или
горах, всегда старается померяться силой, убить и  отнять  все,
что  тот  несет.  Не  знаю, настанет ли день, когда незнакомому
станут говорить при встрече "Шолом"? Прости, я  говорю  лишь  о
приветствии...
     -- Это  я  уже  запомнил,  --  сказал  Рус  с нетерпеливым
высокомерием. -- Шолом алейкум, алейкум шолом... Что дальше?
     В глазах Соломона мелькнули странные огоньки:
     -- Гм... Может быть, все-таки  настанет.  Но  пока  что  и
люди,  и  целые  народы,  завидя друг друга, сразу же бросаются
резать один другого. Потому мы забрались как  можно  дальше  на
Север, куда не ступала нога человека. Ты не поверишь, что здесь
было!  Деревья  --  до  небес,  сквозь  чащу  не  проломиться и
медведям, завалы из деревьев сродни горам, неба  мы  не  видели
месяцами  --  так плотно вверху ветки в пять рядов... А все эти
ухоженные поля -- это труд дедов, отцов наших.
     Русу показалось, что хитрый  иудей  пытается  разжалобить,
что-то вымаливает. Он нахмурился, выпятил грудь, а голос сделал
резким и отрывистым:
     -- Да,   мне   рассказывала   Ис   о  ханаанах.  Они  тоже
выкорчева