Молодой  пинал  ногами,  сильные  удары
переворачивали Переца как мешок с сеном.
     Но  от  ударов  кровь  начинала   быстрее   струиться   по
застывшему  за  ночь  телу.  Перец  застонал громче, попробовал
закрыться от нещадных сапог руками. Молодой  захохотал,  ударил
так, что Переца подбросило в воздух.
     Старший бросил остерегающе:
     -- Погоди! Сперва спросить надо. Вдруг что с князем?
     Молодой  вскочил на коня, развернул, подняв на дыбы. Перец
тупо смотрел вслед, во всем теле была режущая боль. Он не знал:
от побоев или же в застывшее тело зачем-то возвращается жизнь.
     Потом прогрохотали копыта, с молодым скифом  приехали  еще
двое. Один спросил властно на языке иудеев:
     -- Кто ты есть, тварь дрожащая?
     -- Меня  зовут  Перец, -- ответил он сипло. Слова с трудом
шли через застывшее горло. -- Это был мой дом... Здесь жили мои
сестра, родня...
     -- Откуда у тебя княжий перстень?  --  потребовал  всадник
грозно.
     Перец безбоязненно смотрел в нависшее над ним злое лицо:
     -- Ваш вождь дал.
     -- Князь? -- удивился всадник. -- Сам?
     -- Да.
     -- Зачем?
     -- Он  позволил  мне  идти в эту весь искать свою сестру и
родню.
     Всадник  все  еще  с  недоверием  качал  головой.   Другие
изучающе  ощупывали  взглядами иудея, его плечи, грудь, длинные
руки. Наконец толмач махнул рукой:
     -- Чем-то ты ему пришелся по сердцу. Мы не вольны отменять
приказы князя. Иди ищи.
     Перец покачал головой:
     -- Я уже нашел. Здесь мой дом.
     Всадники поворачивали коней. Толмач бросил через плечо:
     -- Да? А то почти весь народец отсель убег к  соседям.  Ту
весь только разграбили, но не жгли.
     -- Жгли, -- поправил второй. -- Правда, вроде бы не всю...
Или всю?
     Конский  топот  давно  затих,  а  Перец долго тупо смотрел
вслед. В  голове  была  пустота,  как  и  в  сердце,  но  потом
разгорелась  крохотная  искорка  надежды.  А если и его младшая
сестренка Генда уцелела? Если она там, в веси за рекой?
     Он знал, что только эта надежда не дает ему умереть  прямо
сейчас.

     В  соседней  веси  старейшина висел на вербе, что росла на
околице. Обнаженный, со следами пыток, на шее страшное ожерелье
из голов его  пятерых  детей.  Они  были  как  бусы  надеты  на
веревку,  протянутую через головы из уха в ухо. Дальше из пепла
торчали обгорелые печи, а вдоль улицы стояли  "скифские  свечи"
-- люди,  привязанные  к  столбам, обвязанные соломой и облитые
той самой смолой, которую не успели вылить на головы  напавших.
Солома была прелая, люди обгорели только до половины, но Перецу
от сладковатого трупного запаха стало дурно.
     Вороны провожали Переца сердитым карканьем. Иные взлетали,
пересаживались  на ветки, другие уже отяжелели от сытости, хотя
выклевывали только глаза.
     За весью встретил поломанные повозки, в лужах крови лежали
трупы людей и  коров,  забитые  в  бессмысленном  остервенении,
разгромленные   горшки,  истоптанная  цветная  ткань,  мешки  с
зерном, мукой, уже продырявленные, оставившие след...
     Над головой оглушительно каркали вороны,  но  когда  Перец
поднял  голову,  в  небе, кроме ворон и воронов, кружили галки,
коршуны, кобчики, все мелкие стервятники.
     Дальше, за мелким  гаем,  располагалась  его  весь.  Когда
вышел   из-за   деревьев,  услышал  далекие  голоса,  грубые  и
свирепые. Весь луг, через который он привык ходить, теперь  был
занят  скифскими  повозками, расседланными конями, всюду горели
жаркие костры. На закопченных треногах висели огромные котлы.
     Ветер донес запах дыма и вареного мяса. У костров  сидели,
а  то  и  вовсе лежали скифы. Кто быстро и с жадностью ел, мясо
было красное, с кровью, кто пил прямо из кувшинов. В землю были
воткнуты копья,  на  остриях  жутко  скалили  зубы  отрубленные
головы.  Кровь медленно стекала по древкам, впитывалась в землю
нехотя, и каждое копье торчало из красной лужи.
     Сердце Переца, и без того застывшее, оборвалось.  Багровый
огонь отражался в остекленевших глазах и блестел так же свирепо
на  оскаленных  в предсмертных гримасах зубах мертвых голов, но
такие  же  точно  головы  были  у  пирующих  скифов:  страшные,
оскаленные, с багровыми искрами в глазах.
     Один   шевелил  в  костре  головни,  те  стреляли  снопами
оранжевых  искр,  похожих  на  мелкие  золотые  молнии.  Переца
заметили,  и  он  обреченно двинулся в их сторону. Запах крови,
горелого мяса и лука стал сильнее.
     Ближайший из скифов бросил недоброжелательный  взгляд,  но
был  слишком  занят  огромным  ломтем  мяса, что-то пробурчал с
набитым ртом, и Перец на подгибающихся ногах  двинулся  дальше.
Справа и слева оставались повозки, костры, в сторонке с десяток
скифов  орали  дикую  песнь  и  дружно  выбивали  пыль из земли
тяжелыми сапожищами. Дальше была еще цепь костров, в  просветах
виднелись в полуверсте хатки.
     Перец  с  замершим  сердцем,  почти  наступая  на  сидящих
скифов, бросился к веси. Левая  часть,  от  которой  он  бежал,
исчезла начисто, даже массивные печи словно развалил ураган, но
дальше  чернели обгорелые стены домов, а на самом краю три дома
сохранили даже крыши. Похоже, упившиеся кровью  варвары  устали
жечь  и  проливать  кровь, а ветер упорно отказывался раздувать
пламя на все село.
     Пепел и пыль забили рот, горло, слепили глаза.  Он  бежал,
хрипя и задыхаясь, раскачиваясь в стороны. Подошвы с силой били
в  твердую землю, там как черные льдинки хрустели угольки, мимо
неслись страшные,  закопченные  пожаром  печи,  на  одной  даже
уцелела  оплавленная  оловянная миска, деревья страшно вздымали
обгоревшие ветки...
     Вот знакомый двор  родственника,  неузнаваемо  измененный,
поваленный  плетень,  дом  с  выбитыми  дверьми. Перец вбежал с
разбега,  несколько  мгновений  стоял  посреди  комнаты,  глаза
медленно  привыкали  к  полумраку.  Еще  не  увидел,  но  чутье
нарисовало  разгром,  побитые  стулья,  столы,  посуду,  и,  не
задерживаясь, оттолкнулся и вывалился обратно во двор.
     Глаза  бессмысленно  блуждали по вытоптанному огороду, там
оттиски конских копыт размером с тарелки, у  сломанного  плетня
обезображенный  труп,  женщина, лицо обглодано зверьем... вдруг
взгляд зацепился за кучу мусора возле большого камня.  Когда-то
он  сам  любил сидеть на нем, болтая босыми ногами, а сестренка
норовила снизу из подпола ухватить за пятки, щекотала...
     Почти не дыша, он упал на колени,  разгреб  голыми  руками
мусор.  Блеснуло  металлическое  кольцо, темные доски ляды были
такими же добротными, как и в его детстве.
     -- Яхве, сохрани их, -- взмолился он.
     Чмокнуло, деревянные края с  трудом  расстались  с  вязкой
землей. В лицо пахнуло могильной сыростью, нечистотами, спертым
воздухом.  Деревянная  лестница уходила в темноту, на блестящих
ступеньках  вздулись   крупные   капли   влаги.   Перец   жадно
всматривался,  язык  прилип  к  гортани.  Наконец  далеко внизу
проступили очертания кадки  с  соленой  брусникой,  что-то  как
будто шевельнулось в темноте...
     -- Генда,  --  позвал  он  тихонько, -- это я, Перец. Если
слышишь, откликнись...
     Запах нечистот стал сильнее. Перец  выждал,  повернулся  и
медленно  стал спускаться. Пальцы дрожали, он промахивался мимо
ступенек, а с последних просто свалился. Под ним  хлюпнуло,  он
встал на колени...
     В  двух  шагах,  прижавшись к бревнам, сидела растрепанная
Генда. Глаза ее были дикими, обеими руками  прижимала  к  груди
мальчишку лет пяти. Мальчишка спал на ее коленях.
     -- Генда, -- прошептал он в страхе, -- ты не узнаешь меня?
     Ее голос был как дуновение ветерка:
     -- Перец?..
     -- Я, сестричка!
     Он  бросился  к  ней,  обнял.  Мальчишка  проснулся,  тихо
захныкал. Перец прижал ее к  груди,  жадно  гладил  по  голове,
целовал в макушку. Спросил наконец:
     -- Как ты догадалась спрятаться?
     Она прижалась к нему сильнее, голос дрожал от плача:
     -- Это  не  я...  Я  спускалась за сливками, старая Исхиль
ждала меня наверху. Потом  я  услышала  громкий  топот,  свист,
страшные  крики.  Я бросилась наверх, как вдруг Исхиль крикнула
мне: "Затаись! Затаись и жди..." Потом  стало  темно,  это  она
опустила  ляду. Еще я слышала, как набрасывала что-то сверху. А
потом мне показалось, что я услышала ее крик...
     Он прошептал:
     -- Да, она не могла бы спастись... Но тебя спасла.
     Генда повернула голову,  ее  глаз  как  у  дикого  лесного
зверька выглядывал из-под его руки:
     -- Что это было?.. Неужто сбылось старое пророчество?
     -- Да, -- ответил он тяжело.
     -- Пришли они?.. Те самые, о которых сказано в Завете?
     -- Да, -- подтвердил он.
     -- Сыны  Гога и Магога? -- настаивала она, страстно желая,
чтобы он опроверг.
     -- Они самые, -- ответил он рвущимся от муки  голосом.  --
Огромные,  дикие,  свирепые.  Я  сам видел, как они вырывают из
только что убитых сердца, едят на глазах захваченных пленных, а
потом убивают их тоже. Не  просто  убивают,  а  бахвалясь:  кто
сильнее разрубит с одного удара.
     Он  взял  мальчишку  на руки, тот снова обессиленно впал в
сон, похожий на обморок. Генда пошла сзади, прячась  за  спину.
Перец уже поднимался, когда снизу догнал робкий вопрос:
     -- Они точно... ушли?
     Он  выбрался  наверх,  уложил ребенка на землю, лишь тогда
протянул ей руку и ответил:
     -- Они не ушли.
     Он поймал ее пальцы вовремя. Генда,  бледная  и  дрожащая,
повисла,  как  схваченный  за  шиворот котенок. Перец вытащил с
усилием, ушибленная спина вдруг  заныла,  будто  спинной  столб
подрубили  изнутри. Генда ахнула, ее расширенные глаза не могли
оторваться от жуткого зрелища. В воздухе кружили хлопья  пепла,
пахло  гарью,  горелым  мясом.  Перец  взял  ее  лицо в ладони,
повернул в другую сторону:
     -- Не надо тебе на нее смотреть.
     -- Это Исхиль, да? -- прошептала она.
     -- То, что осталось. Сперва вороны, а ночью... Волки сразу
поняли, что пришло их время.
     Слезы брызнули из ее черных глаз как свежие роднички:
     -- Это везде?
     -- Там, где я был, да.
     Она  медленно  поворачивала  голову,   вдруг   вздрогнула,
вцепилась в него обеими руками. Он еще не знал, что она видела,
но догадывался. В той стороне -- воинский стан скифов.
     -- Генда,  -- сказал он настойчиво, она дрожала, он крепко
прижал ее к груди, -- нам надо выжить. Соберись  с  силами.  Ну
же,  держись.  Ты  просто помни, что нам нужно уцелеть. А потом
проберемся в Новый Иерусалим. Он еще держится.
     Она дрожала, не в силах оторвать лицо от его груди.
     -- Они убьют нас?
     -- Не знаю... Похоже, их руки устали колоть и резать.  Или
напились  крови  до  одури,  а  съеденные сердца и печень лезут
обратно. Когда  передохнут,  снова  озвереют,  а  мы  пока  что
попробуем ускользнуть.
     Он снова взял мальчишку на руки. Генда с бледным лицом шла
сзади,  хваталась  за его пояс. Глаза ее были устремлены вдаль,
под  ноги  не  смотрела,  а  слезы  бежали  безостановочно   по
закопченному лицу.
     Пепел   поднимался  при  каждом  шаге.  Почерневшие  трупы
страшно вздымали к небу скрюченные пожаром  руки.  С  обгорелых
пальцев  слезло  мясо, жутко белели оголенные фаланги. На одной
угрожающе вздетой к небу руке сидел нахохленный воробей.  Когда
Перец  и  Генда  шли совсем рядом, не взлетел, зато проводил их
недружелюбным взглядом. Похоже, при пожаре сгорело и его гнездо
в соломенной стрехе.
     Перец шел с  тягостным  ощущением  близкой  беды.  Слишком
хорошо  все  получалось,  он  уже  трижды  натыкался на скифов,
всякий раз каким-то чудом уцелевал, но враг рода  человеческого
не стерпит такого везения долго...
     Стук   копыт   прогремел   неожиданно.  Перец  едва  успел
вздернуть голову, как перед ним выросли, будто два  огнедышащих
дракона,  два исполинских храпящих коня. Сердце его оборвалось.
Он услышал, как сзади тихонько вскрикнула Генда.
     Два  огромных  всадника  рассматривали  их  с  насмешливым
пренебрежением.  В  звериных  шкурах, с жутко бритыми головами,
где странно свисают оранжевые, как расплавленное золото,  чубы,
яростные  нечеловеческие  глаза -- синие как небо, блестящие на
солнце валуны разнесенных в стороны плечей.
     Руки Переца обреченно опустились. Мальчишка  встал  босыми
ножками  на  землю,  крохотные  кулачки  терли  глаза.  Один из
всадников прогремел мощно:
     -- Глянь, Шатун! Живые.
     Земля дрогнула  от  тяжелого,  как  грех,  голоса.  Второй
грохочуще рассмеялся:
     -- Надолго ли?
     Он  неспешно  потащил  из  перевязи топор такой длины, что
Перец невольно повел головой, провожая взглядом от  рукояти  до
кончика тяжелого лезвия. Сзади шумно дрожала Генда.
     Топор покинул перевязь, Перец застыл, мысленно умоляя Яхве
простить  его  прегрешения  и  принять  в лоно Авраамово. Генда
выдвинулась и встала рядом. Перец закрыл глаза,  он  чувствовал
ее  хрупкое  плечо.  Генда  уже  не дрожала. Судя по всему, она
выпрямилась тоже.
     С закрытыми глазами он услышал голос скифа:
     -- Ящер меня забери... Кто это?
     Второй голос прорычал с сомнением:
     -- Наверное, все же человек... А может, и не человек.
     -- Ящер... Нет, великий Род! Какие глаза... В них ночь,  а
в ночи -- звезды...
     Перец  открыл глаза. Скиф с топором в огромной руке слегка
наклонился вперед, всматривался, в синих  глазах  было  великое
изумление.  Брови  были  высоко  вздернуты,  лицо  стало совсем
ошарашенным. Он был молод, совсем мальчишка, но  огромный,  как
медведь,  широкий в плечах, с выпуклыми пластинами груди. Плечи
его блестели на солнце, края безрукавки  из  волчьей  шкуры  не
сходились на груди.
     Генда  не  двигалась,  в  ее лице почему-то совсем не было
страха. Или испугалась так, что уже ничего не чувствовала,  или
же,  как  скорее  поверил  Перец,  от  смертельной  усталости и
безразличия к своей судьбе.
     Тяжело гупнуло. Скиф уже  стоял  рядом  с  конем,  положив
широкую ладонь на седло. Его нечеловеческие глаза не отрывались
от  закопченного  лица  Генды,  где  слезы  проложили  по щекам
широкие дорожки. Конь фыркнул ему в ухо, скиф как  завороженный
качнулся вперед. Его правая рука замедленно пошла вверх.
     -- Генда, -- голос Переца дрогнул, -- не двигайся.
     Скиф  сделал  шаг вперед, рука все еще поднималась ладонью
вперед. К ужасу Переца, Генда протянула руку, ее  узкая  ладонь
легла  на  широкую, как весло, ладонь свирепого варвара. Пальцы
скифа шелохнулись и накрыли ее ладошку. Он неотрывно смотрел  в
ее глаза, но теперь и Генда смотрела снизу вверх в грозное лицо
варвара. Его синие глаза были полны изумления.
     Конь  под вторым варваром нетерпеливо переступил с ноги на
ногу. Варвар насмешливо смотрел на юного друга,  перед  которым
хрупкая  Генда казалась совсем ребенком. Перец вздрогнул, когда
он проревел что-то хриплым пропитым голосом. Юный скиф и  Генда
стояли  друг  против  друга,  их взгляды сомкнулись, и Перец со
страхом видел, что у них нет силы разорвать странный узел.
     -- Генда, -- сказал Перец в страхе. -- Ты под чарами?
     -- Шатун, -- рыкнул второй  варвар  почти  одновременно  с
ним,  --  этот  народ  наверняка силен в колдовстве! Когда силы
мало, то изощряются в подлости.
     Юный варвар бережно, почти  не  касаясь,  обнял  Генду  за
плечи.  Они  медленно  пошли,  шагая  удивительно  слаженно,  в
сторону  далеких  стен  Нового  Иерусалима.  Варвар   в   седле
удивленно свистнул, его друг даже не замечает ни его, ни своего
коня, нехотя повернул жеребца.
     Перец,   забытый  всеми,  поколебавшись,  повел  мальчишку
следом.

     Глава 26

     Неожиданно   второй   день   войны   за   долину    принес
неприятность.    Малый    отряд,    ведомый    Лещом,   увлекся
преследованием бегущих иудеев, попал в  западню.  Кони  падали,
проваливаясь  в  тайные  ямы,  всадники летели через головы. Их
били по головам дубинами, камнями. Опомниться  не  успели,  как
уже связали.
     Сова  рычал  от  ярости,  к  нему  боялись приближаться. А
вскоре из города выехал с поднятыми руками Соломон, приблизился
бесстрашно. Он был все в той же черной одежде, черной  шляпе  и
выглядел как старый упырь из преисподней.
     -- Что  ты  хочешь, старик? -- спросил Рус мрачно. -- Если
приехал выведывать, где что лежит, то по чисту полю да  быстрые
кони размечут твои жалкие кости.
     Соломон  слегка  побледнел, и Рус понял, что угадал верно.
Но Соломон одолел страх, тут же улыбнулся почти дружески:
     -- Что ты, величайший из вождей! Я приехал по важному  для
тебя  самого  делу.  Сегодня трое твоих могучих воинов попали в
руки людей моего слабого народа. Они  целы...  ну,  для  героев
пара легких ран не в счет. И здоровы.
     -- Что  ты  будешь  с  ними  делать?  --  прорычал Рус. --
Жертву?
     Соломон взмахнул дланями:
     -- Как можно? Мы своему богу приносим в жертву барана.
     -- Ну, раз они попались в ловушку, то и  есть  бараны.  Но
что хочешь ты, старый лис?
     -- У  тебя,  величайший из всех величайших, сейчас в плену
наши люди. Мы видели со стен,  как  их  повели.  Мы  предлагаем
обменять их на этих троих великих воинов.
     Рус  открыл  было  рот,  собираясь  тут же согласиться, но
вклинился Сова:
     -- Какие  такие  великие?  Эти  вороны,  что  попались   в
западню? Да они и дров не стоят, на которых их поджаришь!
     Соломон развел руками, смотрел на Руса:
     -- Величайшему  из  вождей надлежит быть милосердным. Хотя
бы к своим людям.
     -- Почему?
     -- Ну, это выгодно, --  объяснил  Соломон.  --  Если  твои
воины  будут  видеть, что ты для их спасения делаешь все, то за
тобой пойдут в  огонь  и  воду.  Если  вождь  не  бросает  даже
провинившихся,  то эти провинившиеся собственной кровью смывают
позор.
     Рус нахмурился. Старик был  жестоко  прав.  Что-то  в  его
словах  настораживало,  но  пока  не  мог  понять  что.  Старик
постоянно его опережает, и все с сочувствием, улыбкой.  И  даже
сейчас  получается,  что  этот  старик  больше  печется  о  его
племени, чем он, князь Рус, потомок великого Скифа!
     От слабости, подумал, едва  не  рыча  от  злости.  Кто  не
способен  молодецким  ударом  развалить  противника от плеча до
пояса, тот силен на всякие хитрости, умности!
     -- В твоих словах есть зерно, -- признал он нехотя.  --  Я
готов выкупить своих людей. Но каких ты хочешь за них?
     Соломон всплеснул руками:
     -- Всех,  конечно.  Неужели твои доблестные воины не стоят
намного  больше,  чем  мои  жалкие  соплеменники,  которые   ни
воевать,  ни  красть  скот  не  умеют?  Да один твой воин стоит
больше, чем все наше племя! Потому я и прошу отдать  лишь  этих
сорок  женщин  и тридцать мужчин, хотя твои воины стоят намного
больше.
     Рус,  слушая  его  речь,  выпрямился,   развел   плечи   и
самодовольно    улыбался.    Другие    воины   тоже   горделиво
похохатывали, выпячивали грудь, напрягали мышцы.
     Сова  скептически   хмыкал.   Рус   оглянулся   на   него,
нахмурился:
     -- Договорились.  Приводите  вон  к тому камню. Он как раз
посередине от нашего стана и вашего града.
     -- Когда?
     -- Завтра, когда солнце коснется виднокрая, -- решил Рус.

     Он и раньше, еще когда шел с братьями, возвращался поздно,
вваливался в шатер и почти падал. Ис стаскивала с него сапоги и
одежду, разминала могучие мышцы спины, топталась босыми ногами,
там же на полу Рус и засыпал. Ис молча  и  печально  любовалась
его  красивым  мужественным лицом. Во сне оно теряло жесткость,
даже   жестокость,    становилось    почти    детским.    Брови
подергивались,   и   рот  слегка  приоткрывался,  придавая  ему
удивленное и чуть обиженное выражение.
     Но как ни  коротка  летняя  ночь,  даже  осенняя,  но  Рус
вскакивал  раньше,  чем  начинал  алеть  рассвет. Ис ни разу не
успевала заметить перехода от сна к бодрствованию.  Только  что
спит  глубоко,  расслабленно,  в следующее мгновение вскакивает
одним пр