брови взлетели в удивлении.
     -- Ты не обманываешь себя?
     -- Нет,  ребе.  Я  в самом деле нашла кров и защиту. А что
варварство... Разве не нам велел Яхве нести свет в народы?
     В его глазах было  сомнение.  Что  может  сделать  жертва,
которую спас от костра варвар и швырнул в шатер к своим женам?
     Она  как будто прочла его мысли. Или он, забывшись, сказал
вслух. Повела плечами:
     -- Где ты видишь жен? У него одна жена. Это я.
     -- А... прости... ты меня ошеломила... А другие?
     Исфирь призналась:
     -- Конечно, так сразу нравы не меняются. Разве не  было  у
наших  патриархов  по  нескольку  жен?  У  мудрого  Соломона, к
примеру, несколько сот... Не знаю,  как  сейчас  у  вас...  Его
жены...  если  и были, то не последовали за ним. Или он оставил
их сам, не желая подвергать опасностям. Из всех женщин он знает
только меня! И  только  со  мной  обсуждает,  как  поступать  с
племенем,  советуется,  что  делать завтра, как поступить с тем
или другим нарушившим законы или обычаи...
     Из внутренней комнатки прибежала, звонко стуча сандалиями,
крохотная девчушка. У нее были длинные черные волосы, перевитые
на лбу шелковой лентой,  нарядное  платьице.  Она  остановилась
посреди комнаты, в удивлении широко распахнула глаза:
     -- Какая красивая!
     Ис засмеялась, восторг ребенка был неподдельным, а Соломон
притворно нахмурился:
     -- Брысь! Почему она не должна быть красивой?
     -- Она  ж  царица  варваров,  --  прошептала  девчушка.  В
больших черных глазах метнулся страх, снова  исчез,  сменившись
любопытством.  --  С  огромным топором и большими, как у волка,
зубами..
     Ис засмеялась, показала  зубы  и  страшно  пощелкала  ими.
Девчушка  с радостным визгом бросилась к деду, зарылась лицом в
его колени.
     -- Циля, -- сказал Соломон строго, -- это  царица  скифов,
ее  зовут  Исфирь.  Она  тебя  не  съест.  Когда-то очень давно
прекрасная  Исфирь  спасла   народ   израильский   от   полного
истребления. Это было во времена персидского царя Ксеркса...
     Он  тяжело  вздохнул,  умолк.  Девчушка  повернула голову,
глядя на Исфирь одним любопытным глазом, как испуганная  птица.
Прошептала тихохонько:
     -- Дедушка, расскажи мне про Исфирь.
     Соломон взглянул на Исфирь, коротко усмехнулся:
     -- В другой раз.
     -- Дедушка, расскажи!
     Он погладил ее по голове, сказал ласково:
     -- В  другой  раз...  Но  если  хочешь,  я расскажу тебе о
Юдифи. Ее история короче.
     Капризный ребенок тут же потребовал:
     -- А кто такая Юдифь? Расскажи!
     Соломон снова посмотрел на Исфирь, сказал ласково:
     -- Если так  хочешь,  то  это  была  очень-очень  красивая
женщина.  Такая  же  красивая,  как  наша  гостья Исфирь. Когда
полководец ассирийского царя Навуходоносора  по  имени  Олоферн
осаждал  город  Ветилуй, был в нашей Иудее такой славный город,
то в Ветилуе иссякли  запасы  воды.  Подумывали  уже  о  скорой
гибели. Тогда Юдифь надела лучшие одежды, взяла корзинку с едой
и  отправилась  к  Олоферну.  Ему  сказала, что не любит город,
впавший в грех, хочет, чтобы его разрушили, а  самому  Олоферну
укажет  момент,  когда  город  готов  будет пасть. Обрадованный
Олоферн оказывает ей пышный прием, а она остается в его  стане,
питаясь  принесенной  с  собой едой, а но ночам выходя в долину
для омовения и молитвы. Ассирийцы к этому привыкли и не  мешали
ей. На четвертый день, точнее -- ночь, когда опьяневший Олоферн
заснул  на  их  общем  ложе,  Юдифь  отрубает ему голову его же
мечом, прячет в корзинку и в обычное  время  молитвы  уходит  в
долину,   а  затем  проникает  в  свой  город.  Утром  в  стане
ассирийцев начинается паника, когда увидели на вражеской  стене
отрубленную  голову своего лучшего полководца. Воспользовавшись
их смятением, ополчение, в котором воинов почти не было,  гнало
ассирийцев до самого Дамаска!
     Глазенки    ребенка    счастливо   блестели,   словно   ей
рассказывали волшебную сказку про ласковых и веселых  зверюшек.
Исфирь опустила голову. Она понимала, почему Соломон выбрал для
рассказа ребенку именно этот случай.
     -- Я  не  знаю,  как  поступить правильно, -- ответила она
печально. -- Я сейчас уже принадлежу к двум народам...
     Соломон смотрел вопросительно. Она опустила ладонь на свой
чуть-чуть округлившийся живот.  Брови  Соломона  взлетели.  Она
кивнула, отвечая на немой вопрос.
     Соломон спросил с надеждой:
     -- Ты не сможешь нам помочь?
     -- Я  хочу помочь, -- ответила она страстно. -- Но не хочу
вредить и скифам! Это тоже мой народ. И потому, что мой ребенок
тоже будет наполовину скифом...
     -- У нас дети считаются  только  по  матери,  --  напомнил
Соломон.
     -- Но  разве  я  могу  забыть,  что это ребенок Руса? Да и
люблю я этих варваров. Они простые и честные! Мне  нравятся  их
песни, их пляски, их веселье и юмор, их удаль и отчаянная жажда
жизни.   Они   вошли  в  мою  жизнь,  я  не  могу  помогать  их
уничтожению.
     Соломон сказал невесело:
     -- Но ведь выбора нет. Либо мы, либо они.
     -- Да, -- ответила она тоскливо. -- Но я  не  хочу  делать
этот выбор.
     Снаружи  донесся  гул  голосов.  Кричали люди, ржали кони.
Исфирь поднялась, вопросительно смотрела на ребе. Тот отодвинул
маленькую Цилю, Исфирь помогла ему  встать,  и  оба  подошли  к
окну.
     По  улочке  с  криками  бежал  к воротам народ. У многих в
руках были топоры, косы, цепы для молотьбы. Ис ощутила недобрый
холодок в груди.

     За всадниками уже не пыль  клубилась,  а  взлетали  черные
комья  земли,  похожие на вспугнутых ворон. Земля жирная, палку
воткни -- утром дерево вырастет. За эти дни покоя скот взыграл,
округлился. Вчерашние скелеты, коровы с мычанием гонялись  друг
за другом, бодались, взбрыкивали.
     Обойдя  град,  передовой отряд за несколько верст к северу
наткнулся еще на малую весь. Сразу же тихое  место  наполнилось
ревом,  криком. Некоторые иудеи пытались спастись, бросались во
все стороны, другие же, уже  наслышавшись  о  страшном  народе,
призванном  истребить  народ  Израиля,  становились на колени и
закрывали лицо руками, третьи падали на землю, но острые  копья
и  топоры  доставали  их  и  там.  Лютый звериный крик "Слава!"
звучал как рев огромного льва, и люди цепенели от ужаса,  кровь
застывала в жилах, и смерть казалась избавлением.
     На  этот  раз,  мстя  за сопротивление, вырезали всех. Уже
зная, что многие прячутся в подполах, с  хохотом  бросали  туда
горящие  факелы,  огромные  камни.  Рус проскочил горящую весь;
взобрался на холм, долго всматривался с вершинки.  Когда  вдали
показался  скачущий  всадник, с облегчением перевел дух, пустил
коня навстречу.
     Конь под Совой хрипел и  шатался.  С  удил  падали  желтые
клочья  пены.  Не  доезжая  до Руса, он почти сполз по конскому
боку, стоял держась за седло. Примчался Буська, поднес баклажку
с  водой.  Сова  жадно  пил,  расплескивал  воду,   закашлялся,
выплевывая серые комья грязи.
     Рус  нетерпеливо  переступал, но сдерживался. Наконец Сова
оторвался от ковша, прохрипел:
     -- Взяли все  веси!..  Вся  долина  дальше  чиста.  Лес...
рощами. Можно бы идти дальше. Иудеям ждать помощи неоткуда.
     -- Ты далеко смотрел?
     -- Еще не все вернулись, -- прошептал Сова. -- Я на всякий
случай  послал  еще  десяток  дальше... Но и так видно, что там
нигде народу нет. А если и есть где-то еще иудеи, что  было  бы
чудом,  что они так далеко, что прийти сюда уже не смогут. Либо
придут слишком поздно.
     -- Иди отдохни и отоспись, -- предложил Рус. -- Сегодня мы
много сделали. А град возьмем завтра.
     Сова вяло отмахнулся:
     -- В могилах  отоспимся.  Мне  сейчас  ковш  вина  да  кус
жареного  мяса  --  и  я  снова  готов  ночь без сна. Или пусть
Корнило сделает горячего зверодрала. Я раз однажды  хлебнул  --
две ночи не спал, на стенку лез.
     Ис  все  не  возвращалась,  и  Рус  весь  день  метался по
сожженным весям, бдил  за  боеспособностью.  Нет  ничего  хуже,
когда пускаются в грабеж. Тогда победителей бери голыми руками.
Это уже не войско, а кучки разбойников, которым не до сражения.
     Иногда  ловил  на  себе  вопросительный взгляд Буськи, зло
отворачивал голову. Наконец прорычал:
     -- Пленных собрали?
     -- Сова сгоняет. Уже на дорогу выгнал.
     Запад небесного купола раскалился, вслед за багровым шаром
сползали потеки лавы, облака зловеще  тлели,  слегка  прикрытые
сверху  пеплом, но с красными углями снизу, солнцу до виднокрая
оставалось два конских корпуса.
     На багровой под лучами заходящего солнца дороге  толпились
оборванные  избитые  люди.  Всадники  подгоняли еще новых, иных
приводили с веревками на шеях.
     Рус повернул к ним коня,  но  когда  подскакал,  Сова  уже
рявкнул  что-то  злое,  его  понимали  без  перевода,  и  толпа
послушно потекла по красной дороге навстречу  пугающе  красному
небу.
     -- Всех собрал? -- крикнул Рус.
     -- Всех,  --  ответил  Сова,  скаля  зубы, -- кого взяли с
оружием. А осталось до бесовой матери тех, кто уцелел как-то  и
от  развалин  ни  на  шаг.  Надо  таких попытать еще, вдруг где
золотишко зарыто!
     Солнце почти касалось черного края земли. Рус хмурился, на
дороге не видно иудеев  с  его  тремя  растяпами.  Сова  злился
откровенно,  пинал пленников, тыкал в спины тупым концом копья,
орал люто. На середине дороге остановился, вот условный камень,
оглянулся на Руса:
     -- Что будем делать, княже?
     Рус  указал  на  багровый  распухший  шар.  Он  неудержимо
сползал,  не  в  силах  удержаться на стене гладкого купола. До
земли осталось  не  больше  трех  пальцев,  когда  черный  край
воспламенился  от жара, заискрился, затем потек багровым огнем,
даже просел от тяжести, готовясь принять такой же расплавленный
слиток бронзы. Нет, железо, из которого у него на голове шолом,
надежная шапка --  вчера  пятеро  дружинников  били  бронзовыми
топорами,  палицами  и  метали в нее ножи, но там остались лишь
едва заметные царапины.
     -- Если не придут, этих под нож...
     Он умолк на полуслове.

     Глава 28

     Ворота распахнулись, оттуда на  полном  скаку  выметнулись
два  всадника.  Завидев  Руса,  отчаянно  махали  руками.  Рус,
хмурый, надменно выпрямился, застыл в подобающей неподвижности.
     Первым подскакал уже знакомый им иудей по имени Нахим.  Он
плюхался   на   спине   лошади   как   мешок  с  овсом,  голова
подскакивала,  лицо  болезненно   кривилось.   Другой   всадник
показался  Русу  намного опаснее, но он держался позади Нахима,
вслушивался в звуки  чужого  языка,  ненавидяще  прожигал  Руса
взглядом черных и блестящих, как спины жуков, глаз.
     -- Доблестный  князь,  --  сказал  Нахим  сипло,  -- мы не
успели собрать твоих воинов. По вине стражи  жителям  позволили
разобрать их по домам...
     -- Что? -- взревел Рус. -- Почему?
     -- Один  был  сильно  ранен, -- заторопился Нахим. -- Даже
безоружный, он убил четверых, троим  сломал  руки.  Его  взяли,
только истекающего кровью. Наши лекари все равно его лечат, ибо
раненый  --  это  прежде всего раненый, а враг -- потом. А двух
под стражей сперва отвели в места, где их покормили...
     -- Ах, их еще и кормили? -- воскликнул Рус свирепо.
     -- Таковы наши законы...
     -- Плевал я на ваши законы, -- бросил Рус грубо. --  Когда
я  их получу обратно, то их распнут так, чтобы видели все. Дабы
помнили, что умирать надлежит с оружием в руках!  Как  завещано
нам богами. Когда их доставят?
     Нахим оглянулся:
     -- С  минуты  на минуту! Умоляю, смени гнев на милость. Не
убивай своих несчастных пленников. Это не добавит тебе славы.
     Рус  оглянулся.  Сова  уже  поставил  двоих  на  колени  в
дорожную  пыль,  вытащил меч. Пленники покорно склонили головы.
Оба шептали молитвы.
     -- Жалкий народ, -- пробурчал Рус. Он досмотрел  на  небо,
из-за  черного  края  выглядывало  багровое  полушарие, но было
видно, как неотвратимо уменьшается, продавливается  в  незримую
смертным бездну. -- Я собрал ваших пятьдесят душ, а вы троих не
доставите вовремя!.. Что за племя?
     Он  помахал  Сове.  Тот  задержал над головой меч, смотрел
исподлобья. Рус крикнул:
     -- Пусть идут.
     -- Без обмена? -- не понял Сова.
     Рус повернулся к Нахиму, тот смотрел  непонимающе.  Второй
иудей  стискивал  челюсти  так,  что  желваки едва не прорывали
сухую кожу. Рус слышал как  он  дышит  тяжело  и  часто,  будто
вот-вот бросится на захватчиков.
     -- Слушай,  --  сказал Рус веско, -- мы отдаем ваших людей
сейчас. А вы, когда соберете наших, приведите их сюда и  просто
отпустите. А то и вытолкайте в шею из ворот.
     Нахим оглянулся на далекую толпу соплеменников, повернулся
к Русу:
     -- Ты доверяешь?
     -- Ну а как же?
     -- А ежели...
     Рус сказал зло:
     -- Тогда бесчестье упадет на ваши головы.
     Второй  всадник что-то горячо зашептал в спину Нахиму. Рус
хищно улыбнулся, показал  белые  острые  зубы  опасного  зверя.
Нахим,   не  слушая  второго,  всматривался  в  надменное  лицо
молодого вождя варваров.
     -- Мы доставим их сразу же, --  сказал  он  торопливо.  --
Клянусь своей жизнью.
     -- Что мне твоя жизнь, -- сказал Рус презрительно.
     Он  повернул  коня,  а  за  ним  повернули и его спутники.
Пленники бросились, топча один другого от счастья и  страха,  к
Нахиму.  Он  выхватил  нож,  неуклюже  резал веревки, морщился,
приговаривал:
     -- Все, все... Беда кончилась.  Они  напали  внезапно,  мы
будем умнее.
     Среди пленников был плач, стоны, крики облегчения:
     -- Это звери!
     -- Они и своих не щадят!
     -- Мы уже не думали, что нас спасут...
     -- Слава милосердному Яхве!
     Они  бежали,  обгоняя  друг  друга,  спотыкаясь и падая, к
городским  воротам.   Там   встречали   плачущие   от   счастья
родственники, а воины потрясали топорами, кричали ликующе.
     Второй всадник сказал Нахиму негромко:
     -- Ты   не   думаешь  в  самом  деле  выдать  варварам  их
соратников?
     -- Еще не знаю, -- признался Нахим. -- Иисус, не требуй от
нас, чтобы их казнили. Да, я знаю, что  нет  бесчестья  в  том,
чтобы   обмануть  гоя.  Гойне  человек,  клятвы  перед  ним  не
обязательны. Но что-то, что-то... сам не знаю!
     -- Что? -- спросил Иисус люто. -- Гой по нашим законам  та
же  скотина,  которой мы можем пользоваться. Как ее имуществом,
так и всем, что у нее есть. Гоя  можно  бояться,  как,  скажем,
разъяренного  быка,  тот может даже убить, нет стыда убегать от
быка, но давать скоту слово чести -- дико... Их надо умертвить.
Все-таки это будут первые убитые варвары! Это поднимет  упавших
духом. Их следует распять на городской стене, чтобы видели все.
     -- И варвары?
     -- Пусть и они видят, что их ждет.
     Нахим  в  сомнении  качал  головой.  Они  проехали ворота,
створки поспешно закрылись сзади. Пленных  разбирали,  уводили,
майдан был заполнен криками, плачем, воплями радости и горя.
     -- Как скажет ребе, -- ответил Нахим. -- Ему виднее.
     -- Боишься,  что скифы придут в ярость? А я думаю, что они
устрашатся и отступят. Они только с виду грозные как звери!
     Мальчишка принял у них коней.  Нахим  тяжело  поднялся  на
крыльцо.  Ступеньки  недовольно  поскрипывали  под его тяжелыми
шагами.
     Он перешагнул порог покоев Соломона, замер в испуге.  Ребе
склонился над столом, а над ним во властной позе стояла высокая
и прекрасная в своей хищной красоте царица скифов. Она была как
демон  ночи,  пугающая, хищная, и когда ее твердый взор упал на
Нахима, он согнулся будто от удара в живот.
     -- Что?.. -- пролепетал он холодеющими губами. -- О, Яхве!
Разве можно так пугать? Я уж подумал невесть что.
     Соломон  оторвался  от  карты,  он  водил  пальцем,   едва
подслеповато  не касаясь ее носом. Глаза его были красные как у
старой больной рыбы.
     -- Нахим, мальчик мой. -- Голос его был усталый, но в  нем
звучала  счастливая  нотка.  --  Боги  снова  сохранили  тебя и
вернули нам. У нас высокий гость. Это -- царица скифов. Судя по
твоему виду, ты ее знаешь. Зовут ее... зовут ее... Исфирь!
     Он нарочито тянул, а когда выпалил ее имя, Нахим  в  самом
деле едва удержался на ногах. Вот почему она с черными как ночь
волосами,  вот  почему  ее  стан  тонок, нос как выточен, скулы
приподняты гордо, а черные как маслины глаза блещут  загадочным
огнем!
     -- Исфирь...--  повторил  он  зачарованно.  -- Но у нас не
было женщины по имени Исфирь. Я ничего не понимаю, ребе!
     Голос был молящий, Соломон кротко усмехнулся:
     -- Исфирь рассказала историю, полную радости и печали. Она
из другого колена. Они бежали, спасаясь, как и мы, в  неведомые
земли.  И  они  жили  счастливо до недавнего времени. Увы, злые
народы нахлынули как потоп, поглотили их  племя,  истребили.  А
Исфирь спас от гибели, ее готовились принести в жертву, как раз
самый ненавистный для нас человек!
     Нахим выдохул обреченно:
     -- Князь Рус...
     -- Он.  И  теперь  Исфирь -- его верная жена. Странно было
бы, если она была не верна человеку, который ее спас! И который
ее никогда не обижал.
     Нахим сел, повесил голову.
     -- Ты хочешь сказать, что  она  не  сможет  помочь  своему
народу?  Но  ведь  закон  разрешает  обманывать всякого, кто не
иудей? И преступать клятвы?
     Соломон покосился на Исфирь:
     -- Гм... Гои -- не люди, преступления  перед  ними  --  не
преступление.  Но  ежели  у  них  так  сильны  законы чести, то
значит,  они  подчиняются  этим   законам.   Странным,   диким,
варварским,  но  --  законам!  А  когда законам повинуются даже
цари... или вожди, как у них, то это уже не разбойники. Или  не
совсем разбойники.
     -- Ребе!  --  воскликнул  Нахим.  --  Но разве к ним можно
относиться как к людям? Что гласит закон?
     -- Закон гласит иначе, -- согласился Соломон.  --  Но  мне
кажется, что для нашего же блага будет лучше, если мы отнесемся
к ним как к людям.
     Скифская  царица  сидела  на том конце стола, лицо ее было
сурово и  высокомерно.  Быстро  же  мы,  иудеи,  подумал  Нахим
смятенно,  перенимаем привычки чужих народов! Не в этом ли наша
выживаемость?
     -- Да простит нас наша гостья, -- повинился он.  --  Я  не
хочу обидеть скифов. Всяк видит их силу, всяк страшится мощи их
рук,  содрогается  от звуков их громовых голосов. Даже их волхв
знает дивные травы, что легко заживляют их страшные раны.
     Она раздвинула в усмешке полные губы:
     -- Я это испытала на себе.
     Тон ее говорил, что она принимает  извинения  Нахима,  тем
более,  что не отождествляет себя со скифами. Служанка неслышно
скользнула под стенами, зажигая светильники. Только  сейчас  Ис
поняла,  что  сидят  уже  в сумерках, а за окном на темно-синем
небе зажигаются звезды.
     Она вскочила:
     -- Мне пора.
     В голосе ее было сожаление, Соломон развел руками:
     -- Да-да, надо ехать. Иначе твои люди явятся  за  тобой  с
оружием! И я их понимаю.
     Она  улыбнулась, приятно знать, что даже на такого старика
ее красота действует ослепляюще, легко вышла из-за стола:
     -- Я буду приезжать еще.
     -- Ты сможешь? -- спросил Нахим.
     -- Надеюсь. А почему так долго собираете наших пленных?
     Ее глаза смотрели строго.  Нахим  отвел  взор,  а  Соломон
развел руками:
     -- Мы от страха, что вы с ходу возьмете и Новый Иерусалим,
переправили  этих  троих как можно дальше. Там есть еще веси...
не такие крупные, но в удобной излучине реки. Но сейчас пленных
доставили, мне шепнули. Если хочешь, возьми с собой. Твой князь
увидит, что ты ездила не зря.
     Ис покачала головой:
     -- Лучше утром. Мне кажется, Рус хочет, чтобы  их  увидело
все войско.

     Ночь  была  темна, луна пряталась в облаках, но впереди на
дороге виднелись яркие огни. Факелов было с десяток, и когда Ис
поскакала туда, рассмотрела,  что  еще  десятка  два  всадников
держатся в тени, готовые к бою.
     Рус  выехал  навстре