след.
     -- Нам  нужны  эти земли! -- крикнул Рус яростно. -- Руби!
Круши! Убивай!
     -- Убивай! -- рыкнул Бугай страшнее разбуженного льва.  --
Убивай всех!
     -- Убивай начисто!
     -- Жги!  --  донесся  голос  Ерша, который больше всего на
свете любил жечь такие костры,  чтобы  пламя  поднималось  выше
самого высокого дерева.
     Мечи  и топоры заблистали, когда они ворвались на околицу.
Многие всадники с дикими  криками  на  полном  скаку  метали  в
соломенные  крыши  горящие  факелы,  дротики с пылающей паклей,
стрелы с зажженной паклей.
     Пожары начались, когда первые дружинники  проскочили  весь
до  конца.  Люди  выбегали в страхе, их рубили, топтали конями,
протыкали копьями. Тут  же  врывались  в  дома,  там  слышались
отчаянные   крики,   плач,   звенело   железо.   Выбегали   уже
окровавленные, с горящими глазами, бросались в  соседние  дома,
сараи, конюшни.
     Промчался Ерш, хохоча, как Чернобог:
     -- О, сладкий миг победы!!!
     Рус  успел  увидеть,  как он, убив двоих во дворе, ухватил
выбежавшую девчушку, заголил ей подол  и  нагнул  над  плетнем.
Всадники  неслись как ревущие от восторга бесы. Крыши полыхали,
из окон на свободу рвалось ревущее красное пламя.
     Мы сильнее всех, успел подумать Рус с восторгом. Его меч с
легкостью развалил надвое  чужака:  не  выбегай  навстречу  так
ошалело.  Мы  сильнее,  свирепее!  Мы  как хищные волки в стаде
глупых блеющих овец. И теперь это все наше...  Не  было  войны,
которая  велась  бы  не  для  грабежа. Не было на свете войска,
которое не избивало бы безоружных. Победитель всегда обыскивает
карманы побежденного, снимает одежду и сапоги!
     Он огляделся, не выпуская меч из длани. Скифы  уже  словно
бы  отупели  от  обилия  пролитой  крови, забрызганные красным.
Поскальзываются на размокшей от крови земле,  красно-коричневая
жижа  хлюпает  под ногами, запах крови и внутренностей забивает
даже запах гари. Многие держат  мечи  в  руках:  иззубренные  и
выщербленные,  даже  погнутые,  уже  не  входят в ножны, редкий
шолом остался без вмятин, на панцирях болтаются  полуоторванные
железные бляхи.
     По  селу  еще метались самые ненасытные: добивали раненых,
шарили в карманах и за пазухами, снимали сапоги с  убитых.  Рус
привстал на стременах, огляделся:
     -- Сова, Бугай!.. Сколько убитых?
     Бугай отмахнулся, проскакал дальше, а Сова крикнул издали:
     -- Да кто ж их считал?
     -- Я говорю о наших!
     Сова заорал счастливо:
     -- Ни одного!
     Рус ощутил, как радостно екнуло в груди.
     -- Быть не может. Как же так?
     -- Не  знаю.  Даже  раненых  вроде бы нет. Разве что Комар
провалился в погреб, пару ребер сломал. А так все  веселы,  как
волки в стаде овец!
     От  горячей  крови, что хлестала из широких ран, над весью
поднялся легкий  туман.  Трупы  лежали  на  улице,  на  порогах
горящих домов, повисли на перелазах. Иные застыли с торчащими к
небу  руками, а в резне перед домом войта, или как он тут у них
зовется, было убито народу столько, что высился  пологий  холм,
что  еще  кое-где  вздрагивал,  пробовал  шевелиться, из глубин
доносился хрип. Рус со  свирепой  радостью  увидел,  как  снизу
истекают  красные  ручьи, а сам холм оседает, сплющивается, как
куча грязного снега под лучами солнца.
     Рус остался на другом конце села,  с  великим  облегчением
оглянулся  на пылающие дома. Там уже не метались чужие. Изредка
на полном скаку проскакивал  всадник,  но  все  дружинники  уже
собрались   вокруг   Руса  на  окраине.  Сова  приложил  ладонь
козырьком к глазам, озирал дали:
     -- На севере, чуть к востоку, еще весь... А поля-то какие!
И стадо, гляди-ка, уже гонят на луг... Что велишь, княже?
     Рус перевел дух, стараясь делать это незаметно,  чтобы  не
видели,  как  он  волнуется  и трусит своего первого боя в роли
вождя,  князя,  предводителя  воинской   дружины.   Выпрямился,
вытянул руку с мечом. Голос прогремел звонко и страшно для него
самого:
     -- И  ту весь предать огню! Не останавливаться! Чем больше
успеем застигнуть врасплох, тем выше будет победа!
     Внезапно раздался сильный голос Баюна. Он орал веселое, но
героическое, и Рус ощутил,  как  сердце  застучало  сильнее,  а
кровь,  и  без  того  горячая,  почти вскипела, как в котле над
жарким огнем.  Эту  песнь  он  не  слыхал  раньше,  Баюн  умеет
складывать быстро, а сейчас Рус видел, как выпрямились в седлах
воины,  как на лицах появились хищные волчьи оскалы, а гордость
в глазах разгорелась как пламя.
     -- Не останавливаться! -- крикнул Рус уже в спины. -- Буде
за той еще одна весь, и ее предать огню и мечу!

     Повозки,  не  дожидаясь  слова  от  князя,   двинулись   в
захваченную  весь.  Волы хрипло и тоскливо ревели, когда копыта
ступали на еще горячие угли,  потряхивали  головами,  сбрасывая
горячие лохмотья пепла.
     Еще слышались душераздирающие крики. Уцелевших вытаскивали
из подполов,   били,   требовали   указать  золото,  спрятанные
ценности. Молодых женщин тут же гвалтовали.
     Рус повернул коня, убедившись, что сопротивление  сломлено
всюду.  В  головной  повозке  Ис  встретила  его  встревоженным
взглядом, полном любви и ласки. Ее нежные  руки  потянулись,  и
Рус  наклонился с коня, чтобы ее трепетные пальцы коснулись его
щеки.
     -- Береги себя, -- шепнула она.
     -- Я уцелею, -- ответил он, смеясь. -- Хотя бы  для  того,
чтобы снова ощутить вкус твоих спелых губ.
     Она слегка покраснела, но глаза ее смеялись.
     -- Все  равно  берегись. Иногда даже женщины могут ударить
ножом.
     -- Для этого к ним надо подойти слишком близко, -- ответил
он весело.  Посмотрел  в  ее  ясное  лицо,   полное   любви   и
преданности,  сказал внезапно: -- Ты не поверишь... но я просто
не представляю, чтобы я подошел к другой женщине.
     Ее высоко вскинутые брови взлетели еще выше.
     -- Врешь.
     -- Ис, мне достаточно тебя одной. Я люблю тебя.
     -- Скажи это еще, -- потребовала она.
     -- Ис, я люблю тебя!
     -- Еще!
     -- Ах ты ж ненасытная...
     В их сторону подуло жирным  черным  дымом,  совсем  близко
раздавались  дикие крики. Двое мужчин вытащили из ямы, накрытой
корзиной, девчушку, сорвали с нее одежду. Один тут  же  ухватил
ее  за  волосы,  другой с гоготом срывал остатки одежды, но Рус
видел только вспыхнувшие счастьем глаза Ис. Он  знал,  что  они
прекрасны,   но   не   думал   даже,  что  ее  лицо  может  так
преобразиться.
     -- Я люблю тебя, -- ответила она счастливо. --  О,  как  я
тебя люблю, чудовище!
     Он  наклонился,  ехал  рядом с повозкой, поцеловал ее. Она
тихонько шепнула:
     -- Я так ждала, чтобы ты это сказал!  Но  не  думала,  что
скажешь. Вы, скифы, почему-то боитесь таких слов.
     -- Ис, я люблю тебя.
     -- Я  люблю  тебя, мой витязь... А теперь езжай, ибо ты --
вождь. Мне жаль отпускать тебя, но ведь я жена вождя? Как это у
вас звучит: князя! Тебя ждут.

     На захваченные поля сразу же пригнали  стада  своих  тощих
коров, выпрягли и пустили пастись волов, похожих на скелеты. На
лугах  с  обильной  травой  бродили  брошенные  стада,  и скифы
поспешно ловили оставленных коней,  загоняли  в  загоны  коров,
овец,  коз,  сразу били домашних гусей и кур, дивясь изобилию и
богатству здешнего простого люда.
     Если последние дни степь радовала  непривычным  изобилием,
то  здесь  скифы  ошалели  от  богатства.  Там  забивали туров,
косуль, диких коней, а  здесь  даже  облаву  не  надобно:  бери
голыми руками.
     А  Корнило  сразу  сообщил  радостно,  что здешние яблоки,
груши, сливы -- все крупнее, чем в их родном краю.  Хотя  здесь
север,  но,  видать,  руки  здешних  выросли на нужном месте, а
головы не только для длинных волос. Да и хлебные зерна  заметно
крупнее  и полновеснее. Судя по уцелевшим стеблям, каждый колос
почти вдвое длиннее, чем в землях царя Пана, а зерна крупнее  и
тяжелее!

     Четвертая захваченная весь была расположена двумя кругами,
а в середке   оставалось   пустое  утоптанное  место.  И  дома,
выходившие окнами на этот майдан, выглядели самыми  добротными.
Когда  Рус  прискакал  от  Ис, радостный и окрыленный, туда уже
согнали толпу захваченных мужчин.
     Треть  была  в  крови,  шатались.   Другие   поддерживали,
помогали  перевязывать  тряпками. Скифы держались в трех шагах,
выставив копья. У двоих острия были обагрены красным.
     Корнило   стоял   перед   пленниками,   что-то    говорил,
жестикулировал. Услышав конский топот, живо обернулся:
     -- А,  княже...  Ни  хрена не разумеют. Уже на всех языках
говорил. Тупые как валенки. Дикий народ!
     Рус соскочил на землю. Буська подхватил повод, увел  коня.
Рус внимательно рассматривал захваченных. Все мужчины на голову
ниже,  намного легче, тонкокостные, со слабыми руками. У скифов
даже подростки крупнее.
     С растущим презрением бросил:
     -- Они нам не противники. Ежели там и дальше  будут  такие
же веси, мы пройдем через них, как тур проходит сквозь паутину.
     -- А  если  их как муравьев? -- хмыкнул волхв. -- Все-таки
трое у нас ранены.
     -- Сильно?
     Корнило растянул рот в широкой улыбке:
     -- Царапины. А один вовсе  ногу  сломал,  когда  в  подпол
устремился чересчур спешно.
     -- Опять? Что у них за подполы!
     Пленники  прислушивались, внезапно один произнес несколько
слов,   которые   показались   Русу   странно   знакомыми.   Он
встрепенулся, поманил ближе:
     -- А ну-ка, что речешь?
     Пленник заговорил медленнее, и Рус начал улавливать смысл,
который  то проскальзывал, как зверь в чаще, то снова ускользал
за деревьями:
     -- ...  мы...  люди...  земля...  издавна  никто...  зачем
напали...
     Дальше   смысл  исчез  вовсе,  потому  что  человек  начал
торопиться,  слова  полились  быстрее  и  взволнованнее,  а  на
повязке выступили свежие пятна крови.
     Рус отмахнулся:
     -- Зачем  напали?..  Да  потому  что  встретили. А вы б не
напали? Дикий народ. Тебя как зовут?
     Человек понял, ткнул себя в грудь пальцем:
     -- Нахим.
     -- Нахим?  --  переспросил  Рус.  Когда  пленник   кивнул,
удивился.  --  Ну  и  придумали  имечко.  Видать,  батя на тебя
здорово осерчал! Так ты Нахим, а я -- Рус, князь скифов.
     Человек, назвавшийся Нахимом,  смотрел  исподлобья,  потом
медленно  и  внятно  сказал  несколько  слов словно бы на языке
скифов, но каком-то странном, будто их говорил сам Скиф, а то и
деды Скифа, всмотрелся в лица победителей, спросил тихо, еще не
веря себе:
     -- А так разумеете?..
     -- Да! -- воскликнул Рус бодро. -- Это почти наш язык.
     Нахим несколько мгновений стоял дрожа как лист  на  ветру.
На  лице  был  ужас,  словно  бы  вместо скифов внезапно увидел
что-то намного ужаснее. Повязка на голове уже намокла от крови.
Губы дрожали, голос прерывался:
     -- Тогда вы... Гог и Магог,  о  которых  сказано  в  наших
священных книгах...
     Рус  видел,  как  при  слове  "Гог  и Магог" заволновались
пленники, сгрудились в кучу, хотя их  не  тыкали  копьями.  Все
смотрели выпученными глазами, вздрагивали, на лицах было больше
чем  просто  страх  смерти.  Озадаченный Рус возразил на всякий
случай:
     -- Да скифы мы!
     -- Скифы?.. -- переспросил Нахим бледным голосом, в глазах
вспыхнула надежда, но тут же погасла. --  С  жадными  и  дикими
очами...  Но в ваших лицах больше ярости, чем жадности. Значит,
вы Гог и Магог!
     Рус  беспечно  пожал  плечами.  Смех  его   был   веселый,
грохочущий как гром:
     -- Пусть Гог и Магог. Какая разница?
     Нахим,  смертельно-бледный,  смотрел на него с невыразимым
ужасом. Его соратники застыли как деревянные изваяния. Лица уже
стали цвета молодой липы, с которой сняли кору. В  глазах  было
отчаяние,  а  губы  посинели, как у мертвецов. Нахим прошептал,
как замерзающий в лютую стужу:
     -- Для нас, иудеев, это разница между жизнью и смертью.

     Глава 20

     Не  останавливаясь,  с  наскока  захватили  еще  несколько
весей, сел и деревень. Рус на Ракшане несся впереди дружины, за
ним  почти  не  отставали Бугай, Сова, Шатун, два десятка самых
умелых воинов из числа невольников каменоломен.
     Ветер свистел в ушах, врывался в раскрытый  в  крике  рот.
Ракшан  мчался  весело,  мощно, едва не подпрыгивал на скаку от
избытка силы и  молодости.  Справа  и  слева  грохотали  копыта
быстрых могучих зверей с косматыми гривами. Всадники пригнулись
к  конским  шеям,  как  ножи  врезались в стену тугого воздуха,
неслись как выпущенные богатырской рукой каленые стрелы.
     По бокам потянулись распаханные  поля.  Хлеб  уже  убрали,
стога  сена  сметали  умело,  корм  на  зиму  заготовлен. Среди
желтеющих полей видны  несметные  тучные  стада  коров.  Это  ж
сколько молока, захлебнуться можно! И все это теперь наше...
     -- Пастухов  не  бить,  -- предупредил он. -- Нам со всеми
коровами сразу не управиться.
     С обеих сторон скалили зубы. Лица были счастливые, ибо уже
видно, что в этой богатой земле не только рыбы полно  в  реках,
не  только дичи в лесах, но и лугов не видно под стаями гусей и
уток.
     Сбоку настигал грохот конских копыт. Бугай даже  вытянулся
вперед,  словно,  будь  у него крылья, полетел бы впереди коня.
Глаза неотрывно смотрели вперед, Руса поразило жадное выражение
на лице сурового дяди. Ветер трепал чуб и срывал с  губ  слова,
но Русу почудилось, что Бугай шепчет неистово:
     -- Трава  для  коней...  земля  для  людей...  будущее для
детей...
     Он  начал  обходить  коня  Руса.  Уязвленный,  --  вороные
считаются  самими быстрыми, -- Рус сердито пнул Ракшана пятками
в бока.  Жеребец  покосился  огненным  глазом,  нехотя  наддал.
Могучая  фигура  дяди  поплыла  рывками  назад,  исчезла где-то
позади.
     -- Молодец, Ракшан, -- бросил Рус. Он наклонился, потрепал
жеребца по гриве. -- Мы с тобой самые-самые...
     Сам ли он натянул повод, Ракшан ли внезапно уперся в землю
всеми четырьмя, но Рус  даже  коснулся  грудью  гривы.  Дыхание
остановилось  в  груди, он успел замкнуть его в горле, чтобы не
выдать себя вскриком, недостойным сурового воина.
     Река выбросила широкую петлю, и в ней раскинулся  огромный
град. Высокая стена огораживает со всех сторон, даже со стороны
реки, а отсюда, со стороны наступающих скифов, кроме стены, еще
и  ров  -- широкий, наполовину занесенный мусором, без воды, но
все  же  не  даст  ворваться  с  наскоку,  если  на  дно  вбиты
заостренные колья, как делается всюду!
     Отсюда,  с  холма, хорошо видны за высоким тыном добротные
дома, даже двухповерховые, сараи, амбары, конюшни,  загоны  для
скота.  Тын  в  три человеческих роста, не больно крепок, но на
коне в град не ворвешься, а на стену полезть сгоряча... можно и
захватить град, но только при большой удаче.
     Он  проследил  взглядом   дорогу,   утоптанную,   пробитую
колесами  тяжело груженных телег. С двух сторон в нее вливаются
еще две, явно от уже захваченных весей. Дорога  ведет  прямо  к
тыну,  где  под  навесом виднеются ворота. Высокие и массивные,
настоящие городские  врата.  Дорога  перед  вратами  обрывается
рвом,  через него перекинут широкий подъемный мост. Но по тому,
как врос в землю, не похоже, чтобы когда-то поднимали.
     Застучали копыта, подъехали дядя Бугай и Моряна-богатырка.
От них веяло теплом и несокрушимой силой. Рус  стиснул  зубы  и
напомнил  себе,  что он -- князь, суровый и впередсмотрящий. Не
пристало  опускать  плечи  и   лащиться   к   богатырям,   дабы
приласкали. Ныне он -- защитник своего народа.
     Бугай  рассматривал  град с горделивым презрением. Вся его
могучая фигура дышала здоровьем  и  мощью,  что  дается  только
жизнью  на  свободе,  ночевками  у  костра,  когда  пьешь  лишь
ключевую воду, а ешь сырое либо слегка обжаренное  мясо  только
что убитого зверя. Или человека.
     Лицо  Моряны  было суровым и надменным. В одной руке лежал
повод, конь еще вздрагивал от бешеной  скачки,  ронял  пену.  В
другой руке богатырка уверенно держала свою исполинскую секиру.
     -- Земляные   черви,   --   сказал   Бугай  с  невыразимым
презрением.
     -- Жалкий народ, -- согласилась Моряна.
     Рус ликующе рассматривал толпы народа, отсюда похожего  на
муравьев,  что  спешно расчищают ров вокруг города. Да и не ров
вовсе, сотни лет о нем явно не  помнили,  его  засыпали  ветры,
заносили  ливни,  почти  сровняло  с землей, но теперь горожане
спешно  роют,  неуклюже  бросают  землю  в  обе  стороны.   Вон
только-только  жидкий  ручеек потек по рыхлому дну, норовит тут
же юркнуть в землю.
     Застучали копыта, Рус узнал по стуку коней Совы и  верного
Буськи, непоседливого и пронырливого. Сова лишь бросил короткий
оценивающий  взгляд,  лицо  не  выразило удивления, а голос был
деловит:
     -- Мост не  разборной,  хорошо.  И  не  подъемный.  Дорога
чересчур  широка.  Хорошо  загонять  скот в ворота, но худо для
обороны.
     -- А худосочные стены? -- заметила Моряна. -- Пальцем ткни
-- проломятся.
     -- А гребень  над  воротами?  --  добавил  Бугай.  --  Для
воробьев разве. Лучников туда не посадишь.
     Буська пискнул сзади:
     -- Так  они  и  есть  воробьи! Мелкие... Это с твоим задом
любой пол проломится.
     Бугай  преувеличенно  свирепо  рыкнул,  Буська  на  всякий
случай  подал  коня  назад.  Рус  молчал,  вождю  надлежит быть
матерым и молчаливым, но  изнутри  рвалось  щенячье  ликование.
Навес  в самом деле только от дождя, ворота явно слабые, отсюда
видно, городская стена обветшала, бревна расшатались, вон зияют
щели. И град тоже падет в их  жадные  сильные  руки,  как  пали
веси. Скоро жадные пальцы скифов будут повергать чужаков оземь,
рубить  и колоть, а с их жен и дочерей срывать жадными пальцами
одежды!
     Отсюда, с холма, было видно, как горожане, те  же  бабы  и
детишки,  месят  глину  с половой и навозом, таскают ведрами на
крыши, где поливают щедро, закрывая соломенные снопы,  торчащие
концы бревен, дабы горящие стрелы варваров не подожгли дома.
     Ему  показалось, что суета и бестолковость, когда горожане
сталкивались лоб в лоб, тают на глазах, хотя наблюдал  за  ними
всего ничего. Постепенно все начали работать быстро и слаженно,
хотя   по   виду   городка   не  скажешь,  что  им  приходилось
сталкиваться с врагами.
     -- К бою, -- велел он. -- Посмотрим, что у них за оборона!
     -- Пойдем на приступ? -- загорелся Буська.
     -- Портки порвешь о колья.
     -- Тогда что?
     -- Узришь.
     -- Но...
     Мощное хлопанье крыльев прервало его слова.  Все  вскинули
головы  и  зачарованно смотрели, как по красному небу снижается
небывало огромная, просто несметная стая крупных черных птиц. И
только  когда  пошли  к  самой  земле,  Рус  понял,   что   это
обыкновенные пестрые утки. Целая стая с оглушительным кряканьем
упала  в  поле,  шуршала и кормилась вволю, а чуть погодя шумно
захлопали  крылья:  прилетели  толстые  жирные   гуси.   Тяжело
бухались  в  хлеба,  и  даже  Рус  видел, что от стены колосьев
ничего не останется. Утка трусливо  сосет  зерно  снизу,  ходит
робкой  мышкой,  а  наглый  гусь прет как кабан, топчет, ломает
стебли, а  зерна  вбивает  в  землю.  От  стада  свиней  больше
останется, чем от стаи гусей!
     -- Боги,  --  прошептал он, -- что за богатейший край... И
он достался таким никчемам?
     Сова подозвал троих на быстрых конях, велел вязать хворост
в вязанки, забрасывать ров. Так  делалось  везде,  по  этим  же
вязанкам  можно  подняться  и  до верха тына, а там перебраться
вовнутрь  града.  На  Руса  он  не  оглядывался,   распоряжался
уверенно,  уже  зная,  что  молодой князь не самолюбивый дурак,
умный наказ не отменит, а только поблагодарит за подсказку.
     Бугай все посматривал на гусей. По лбу пролегли морщины.
     -- Не пойму, -- сказал он озадаченно. --  У  них  гуси  за
богов, что ли? Для кого оставили этот клочок поля с хлебами?
     -- Может быть, -- предположила Моряна, -- обманка? И гуси,
и кабаны  сюда