нают,  почему  так  ненавидят  нас  и  почему  должны прийти в
Опаленный Стан,  чтобы  уничтожить  весь  народ,  там  живущий.
Уничтожить  всех,  даже  младенцев.  Забить весь скот, вырубить
сады, засыпать родники и каналы. Но они живут с этой мыслью...
     Она долго молчала, потрясенная. Спросила робко:
     -- Но почему они так  решили?  Почему  Яфет,  видя  ростки
зарождающейся ненависти, не сказал, что мы все -- одно племя?
     Теперь  молчал долго Соломон. А когда заговорил, голос был
нерешительный, словно стыдился чего-то:
     -- Подавлен был не только Яфет... Но и наш предок --  Сим.
И  третий  брат  --  Хам.  Предания  говорят, что они всю жизнь
положили  на  какое-то  великие  деяние,  что  должно  было  их
возвысить  до  уровня  богов.  Или  бога,  если тогда уже знали
одного... Теперь говорят, что  они  строили  гигантскую  башню,
дабы  достичь  небес.  И  поднялась  она  так  высоко, что годы
уходили на то, чтобы доставить кирпич на  самый  верх.  И  если
кирпич  вдруг  падал  вниз, то плакали кровавыми слезами. Но не
плакали, когда падал человек...
     -- Бог рассердился и разрушил  башню,  --  быстро  сказала
она, -- но это легенда!
     Он пожал плечами:
     -- Кто знает, что за гигантскую башню они строили? Ведь ты
же сама  говоришь,  что  мы  за  последние  сотни лет проделали
большой путь. Однако наши дома стоят здесь около тысячи лет...
     -- Ну, я имею в виду другой путь, -- сказала она  сердито.
-- Ладно, я поняла. Мы тоже идем... или строим, но благоразумно
не  рвем жилы, как делали три брата. Они пытались достичь небес
в течение своей жизни, а мы это пытаемся сделать за срок  жизни
нашего племени. Но почему между братьями вдруг вражда?
     -- Крах   великого  дела,  --  сказал  он.  --  Разрушение
замыслов... Что у них там случилось, можно только гадать.  Ясно
только, что вмешательство бога было лишь оправданием. Мол, если
бы не бог, то мы бы... Сама знаешь, когда что-то не получается,
то сразу начинаешь винить друг друга.
     -- А  когда получается, то себе приписываешь большую часть
заслуг, -- добавила она невесело.
     -- Увы, таковы люди. Пока верили,  что  получится,  у  них
явно  был,  как  водится в этих случаях, единый замысел, единая
воля, единое стремление, единый язык. А когда рухнуло... или же
устали от все возрастающих усилий... сама  знаешь,  что  сперва
любое  дело  видится  как  легко  выполнимое, но пошли раздоры,
упреки,  заговорили  на  разных  языках...  Ну,  простой  народ
понимает  это  буквально,  как  и  саму  башню до небес. Но мы,
Знающие, понимаем суть. Симу и Хаму было  так  же  тяжело,  как
Яфету.  И  все  трое  разошлись  в  разные стороны. И больше не
виделись друг с другом. Нет, вражда вряд ли, но что  не  хотели
видеть друг друга -- объяснимо. Сим, как гласят наши источники,
тоже  всю  оставшуюся  жизнь  был  хмур, желчен, и выглядел как
человек, который не может оправиться от  понесенного  жестокого
поражения.
     -- Наивный, -- сказала она с жалостью.
     -- Не  суди  его, -- сказал он строго. -- Без попытки трех
братьев мы бы не знали, что это невозможно... сделать на  одном
рывке.  Мы мудрее лишь потому, что пользуемся и их знаниями. Их
горьким опытом.
     Она провела ладонью  по  лицу.  Ему  показалось,  что  она
стряхнула слезу.
     -- Ладно,   --   голос  Исфири  был  прерывающимся,  --  я
понимаю... Мы как слабый воин, что дерется с гигантом  на  краю
пропасти,  цепляется  за его одежду, чтобы утащить в пропасть и
его.
     Он взглянул на нее быстро, опустил взор. Она была хороша в
своем приливе жертвенности.
     -- Это не обязательно, -- сказал он, колеблясь. -- Есть  и
другой  шанс. Наша жертвенность не должна пройти даром. Мы ведь
не в пропасть падаем!  Из  сплава  двух  таких  разных  народов
появится нечто новое... что это будет за народ?

     Ездра,   который  и  раньше  не  чувствовал  страха  перед
грозными  сынами  Гога  --  все  в  руке   Всевышнего!   --   с
удовольствием   шел  из  своей  веси  к  темным  стенам  Нового
Иерусалима прямо через стан скифов. Нравилось бодрящее ощущение
опасности,  словно  бы  шел  через  львиное  стадо,  с  которым
заключили мирный договор.
     Юный  Храбр  восторженно  смотрел,  как  Бугай  вскинул на
мощной длани крохотную Хеву в седло, она визжала и цеплялась за
луку, Бугай ржал громче коня, обещал  отдать  ее  на  съедение,
если  будет  плохо  себя вести, -- а кони русов питаются только
человечьим мясом! -- и Храбр вздрогнул и отпрыгнул, когда Ездра
кашлянул сзади.
     -- Ты чего подкрадываешься?
     -- Красиво? -- спросил Ездра. Он внимательно  наблюдал  за
великаном  и крохотной женщиной. -- У меня есть на примете одна
юная и очень красивая девушка. Она столь прекрасна, что  солнце
закрывается тучкой, когда она выходит из дома!
     Храбр буркнул холодно:
     -- Когда  я  вздумаю  жениться,  это будет не ради женской
красоты.
     Ездра всплеснул руками:
     -- Я слышу речь не  мальчика,  а  разумного  мужа!  Что  в
женской красоте? Она проходит, ибо все проходит, как сказал наш
великий пророк Экклезиаст. Но есть у меня также на выданье юная
девушка,  не  столь  прекрасна,  как первая, но зато у нее есть
шкатулка с золотыми монетами, на  которые  можно  купить  стадо
коров,  табун  коней,  выстроить  дом и ко всему еще и посадить
большой сад...
     -- Меня не интересует богатство, -- отрезал Храбр.
     Ездра посмотрел с уважением:
     -- Да, быть тебе вождем, если судишь так  здраво.  Конечно
же важнее всего в нашем мире родство с правителями. У меня есть
девушка,  которая  старшая  дочь  нашего вождя, племянница ребе
Соломона,  внучка  военачальника  и  троюродная  сестра  самого
богатого торговца...
     Храбр сказал уже гневно:
     -- Ты что, не понял? Когда я захочу жениться, то это будет
не ради женской красоты. Не ради ее богатств, не ради знатности
рода!.. Это будет только по любви, редкой и необыкновенной...
     Ездра всплеснул руками. Подпрыгнул от радости:
     -- Прекрасно!  У  меня  как раз есть такая! Пойдем, пойдем
быстрее.
     Озадаченный Храбр, совершенно сбитый с  толку,  потащился,
влекомый  настойчивым  иудеем  в  сторону раскрытых врат Нового
Иерусалима.

     Багровое  солнце,  разбухшее  и  отяжелевшее,  сползало  к
далекой  полоске  земли.  Вся западная часть неба была красной,
Рус понял подсказку богов, что в крови все-таки рождается новое
племя, новый народ. За ночь земля и небо очистятся от  пролитой
крови,  утро  будет  ясное,  как смех ребенка, а небо окрасится
лишь нежным румянцем...
     К вечеру он оседлал Ракшана, тот с готовностью помчался  к
воротам  града.  Стражей  было  еще  больше, но одна из створок
оставалась  приоткрытой.  Рус  заметил  среди  кучки  иудейских
воинов  двух  скифов.  Оба  высились как дубы среди кустарника.
Солнце блестело на выбритых головах  и  валунах  голых  плечей.
Иудеи что-то торговали у простодушных скифов.
     За  Русом  увязался  неотступный  Буська, гордый прозвищем
оруженосца, как его  называли  иудеи,  не  в  силах  выговорить
трудное  слово  "отрок". Его низкорослая, мохнатая лошаденка не
отставала от горячего Ракшана, неслась бок о бок еще и норовила
куснуть или хотя бы пихнуться в бешеной скачке.
     В городе  пришлось  пустить  коней  шагом,  вид  скачущего
всадника  может напугать так, что снова схватятся за оружие, да
и тесно, как они тут живут, скифы не выносят  тесноты,  а  тут,
как  нарочно,  все  тесно,  криво,  переулки переходят в другие
проулки и даже тупики,  под  ногами  грязь,  нечистоты,  словно
гадят прямо из окон.
     Рус  остановил  коня  подле дома Соломона, а Буська унесся
дальше по улице в сторону дома Исхака. Повозка Соломона все еще
стояла перед воротами. К конской морде подвесили  почти  пустую
торбу  с  овсом,  конь  мерно  встряхивал, выбивая застрявшие в
складках зерна.
     Соломон  вышел  навстречу,   растерянный,   с   блестящими
глазами,  непривычно  суетливый. Рус спрыгнул на землю, спросил
жадно:
     -- Что решили?
     Соломон  сглотнул  ком  в  горле,  в  глазах   попеременно
возникали то страх, то сомнение.
     -- В  важных  вопросах мы, иудеи, решаем... одинаково. Ну,
почти всегда. Меня  другое  тревожит.  Как  ты  такое  сообщишь
своему народу?
     Рус удивился:
     -- Так же, как и тебе.
     Он  стоял  перед  ним  могучий,  чистый,  как  медведь под
дождем, с ясным лицом откровенного бесхитростного ребенка. Конь
шумно дышал и тыкался мягкими губами ему в ухо. Соломон ощутил,
что не может смотреть князю  русов  в  глаза,  словно  замыслил
что-то постыдное.
     -- Прости,  --  возразил  он с усилием, -- но твоя жена --
это твоя жена. Что бы ты ни говорил, но мне, старому  человеку,
лгать  не надо... Племя не взбунтовалось, когда ради женщины ты
готов был подвергнуть их опасности дальней дороги  в  зиму,  --
это  еще как-то понимаю, хотя все еще в голове не укладывается,
но сейчас ты хочешь...
     Он  топтался  на  месте,  переступал  с  ноги   на   ногу,
мучительно подбирал слова.
     Рус  окинул  взором сгорбленного иудея. Соломон видел, как
скиф еще больше  расправил  плечи,  в  чистом  лице  проступила
надменная гордость. Голос стал громче:
     -- Судишь по своему народу?
     -- Ну, хотя бы...
     На  улице в отдалении сразу же стал скапливаться народ. На
страшного вождя народа Гога  смотрели  с  ужасом,  а  когда  он
слегка  поворачивал  голову,  тут  же  отворачивались,  а  то и
прятались друг за друга, шмыгали за углы. Рус  с  презрительным
сожалением оттопырил губу:
     -- Сколь  жалок  твой  народ!  Вы  хоть  иногда  зрите  на
звездное небо? Да разве главное -- выжить? Надо жить красиво  и
гордо.  Мой  народ  меня  поймет.  Наши певцы поют не о богатой
добыче, что захватывают наши герои, а о том,  как  сжигают  ее,
закапывают  в  землю  или  просто гордо проходят мимо! Нам идти
дорогой подвигов, через грязь и пыль странствий, получая  раны,
вперед и вперед -- к славной гибели!
     Соломон   морщил   лоб,   двигал  губами,  наконец  сказал
нерешительно:
     -- Да-да, конечно. Умом вас не понять, и  нашей  мерой  не
измерить.   У  вас  особенная  стать...  гм...  в  такое  можно
только... м-м... верить. Ради красного словца или жеста можно и
головой в дуб с разбега? Нам такое не дано, но я верю на слово.
Господь создал  разные  народы.  Одни  умные,  другие...  гм...
отважные.  Если  твой  народ  тебя  поймет... Но ты уверен, что
поступаешь верно?
     В мужественном лице молодого князя дрогнула жилка. Рус  на
миг уронил взгляд, а когда заговорил, Соломон наконец-то уловил
тревогу и даже страх:
     -- Нет,  не  уверен...  Но  как верно? Как велит Покон? Но
Покон повелевал тем народом, из которого мы вышли. Но мы уже не
скифы... хоть и зовемся ими.  Даже  мои  братья  увели  уже  не
скифов,  хотя  они  больше скифы, чем мы... Им не надо было так
меняться, как нам.
     -- Почему?
     -- Чтобы выжить.
     Соломон взглянул остро. Его  народ,  народ  иудеев,  чтобы
выжить, изо всех сил цепляется за старые обычаи, старые заветы.
А эти...
     -- Скифам  бы  не  выжить, -- объяснил Рус, голос его стал
горячее. -- Понимаешь? Мы пришли в другой мир. И чтобы уцелеть,
нам либо надо было принести с собой всю могучую державу скифов,
тогда можно не меняться, либо стать племенем этого  мира.  Наши
волхвы на ходу переплавляли нас из скифов... прости, это звучит
чересчур  гордо,  в  русов.  Придумывали  новые обряды, одежду.
Головы мы раньше не брили, женщин из чужих племен  не  брали...
Ага,  вот  еще  хотел  спросить,  да  забывал: почему ваш народ
ненавидит солнце?
     Соломон удивился:
     -- Ненавидит? С чего бы?.. Побаивается -- да. В тех краях,
откуда  наш  народ,  издревле   поклонялись   звездам.   Солнце
губительно,  сжигает  все живое. Звери прячутся в тень, ящерицы
закапываются в песок. Только ночами прохлада...
     Рус  мощно  хлопнул  себя  по  лбу,  будто  убивал  комара
размером с летучую мышь:
     -- Вот что означал тот знак!
     Нагруженные  телеги  кое-кто  начал  разгружать, предрекая
решение, которое вынесет вслед за старейшинами  общее  собрание
народа  израильского.  Рус  и  Соломон видели, что медлительный
Бугай  бесстрастно  распоряжался  как  своими  людьми,  так   и
иудеями,  сам  помогал  разгружать  телеги.  Из  дома  выскочил
мальчишка, обеими руками прижимал к груди кувшин.  Бугай  легко
подхватил  одной  рукой,  напился,  расплескивая  капли. Увидел
Руса, протянул кувшин. Вино было  сладкое,  терпкое,  бодрящее.
Кровь мгновенно разогрелась. Бугай вдруг гулко расхохотался:
     -- Ты был прав, что скоро будем пить это вино в их граде!
     Через улицу пошла маленькая женщина с милым усталым лицом,
на ее  плече прогибалось коромысло под тяжестью двух ведер. Рус
узнал Хеву. Бугай остановил, деловито потыкал пальцем в живот:
     -- Ну как он там? Шевелится?
     Хева возмущенно ахнула:
     -- Ну, дикарь! Это ж надо! Я что тебе, крольчиха?.. Жди до
лета! Возьми лучше ведра, мне уже нельзя тяжелое...
     И Бугай, смущенно подмигнув Русу, переставил коромысло  на
свое  плечо  и  понес  за  своей рабыней. Мимо проехала Моряна,
что-то втолковывая Ламеху, тот смиренно шел рядом  у  стремени.
До Руса донеслось:
     -- Сдуру,  конечно,  но  обет  --  дело  святое!.. Мол, по
прибытию на земли... Похоже, можно расседлывать коней.
     Расседлывать коней, подумал Рус. И  строить  здесь  жизнь,
новое  племя,  новый народ. Где Корниловы и Нахимовы дети будут
играть вместе, а грянет беда -- встанут плечом к плечу защищать
эти земли.
     Простучали копыта. Еще не  оборачиваясь,  увидел,  как  на
стене  напротив  заиграли  солнечные  блики,  которых раньше не
видел. Сердце встрепенулось, мир стал ясным и обрел краски.  Он
повел  плечами, с изумлением ощутив, что за этот необычный день
на нем зажили все раны.
     Ис была в  скифской  одежде.  Черные  волосы  все  так  же
перехватывал  широкий  золотой  обруч,  а  любимый  камень царя
Соломона смарагд блестел ярко и вызывающе.  Только  плечи  были
укрыты от холода меховой шкурой.
     Он   судорожно  искал  слова,  чтобы  сказать,  объяснить,
оправдаться,  но  она  легко  соскочила  с  коня,  подбежала  и
прижалась всем тонким телом, и у него язык присох к гортани.
     -- Ты решился на небывалое, -- шепнула она наконец.
     Он едва сумел выдавить:
     -- Да знаешь ли, почему я на самом деле...
     -- Догадываюсь,  --  сказала  она  еще тише. -- Душа моя в
смятении... Я для тебя так много значу?
     -- Больше, чем много, -- выдохнул  он.  --  Я  даже  боюсь
подумать сколько.
     Сильные руки взметнули ее вверх. Она счастливо прижалась к
его могучей груди. Гулко и мощно стучало огромное сердце. Перед
ними простирались  бескрайние  земли,  где  еще не ступала нога
человека. Из земли можно давить масло. Вечером воткни палку  --
утром проснешься под деревом. Коровье вымя волочится по земле!
     И  потомства  его  на  этой земле будет как звезд в ночном
небе, как речного песка, как капель в реках. Здесь трава для их
коней, земля для плуга и... будущее для детей!
     Он спросил смущенно:
     -- А правду говорят волхвы, что по любви получаются  самые
красивые и умные дети?
     Ее глаза смеялись, но ответила очень серьезно:
     -- И народы -- тоже.