Понятно, -- объяснил Рус озадаченному  Соломону.  --  У
него  шкура как бычий рог, такая толстая. Простым ножом даже не
процарапать. Да, этот зверь совсем не простой.
     Соломон беспомощно развел руками:
     -- Все равно не  пойму.  Пойти...  умереть...  Почему?  Ну
почему?
     Он  видел,  что  теперь  уже  и Рус смотрит на него как на
дурака.  Да  и  Роговой  Медведко  поглядывает   с   брезгливой
жалостью,  как  на выжившего из ума старца, что ходит под себя.
Сумасшедший мир, подумал он тоскливо. Ничто не меняется.
     -- А  как  же  иначе?  --  удивился  Рус.  --  Он  должен,
понимаешь? Иначе разве можно?
     -- Гм...  --  смутился  Соломон,  --  вообще-то я полагал,
можно... Да и кто проверит их там в лесу,  выполнили  они  свои
дикарские нормы или нет...
     -- Нельзя,  --  ответил  Рус  убежденно.  Он  оглянулся на
Медведка, тот кивнул. -- А как же честь? А как же имя?
     -- Ну... гм... Ладно, доблестный воин. Я рад  тебя  видеть
гостем среди своих друзей.
     Воин покачал головой, грозно бухнул в грудь кулаком:
     -- Я не гость!.. Медведко -- воин! Твой.
     -- Он  твой воин, -- повторил Рус с сожалением. -- Жаль, я
такого молодца предпочел бы видеть в рядах своей дружины.
     Соломон беспомощно развел руками:
     -- Что я могу?.. Иди к Иисусу.  Он  составляет  отряд  для
схватки.  По  правде  говоря,  он  уже составил... но для тебя,
может быть, сделает исключение. Ему как раз нужны меднолобые.
     Рус сокрушенно покачал головой. Тупые  иудеи  не  отличают
даже  один  металл  от  другого. Нет славы в истреблении такого
народа. Надо поскорее их забыть, едва ножи высохнут от крови.
     -- Какой же он меднолобый, -- сказал он снисходительно. --
То не медь, а еще волхв! Самая настоящая бронза.
     Соломон смутился, отвел глаза.  Рус  удивился,  что  такие
старые, а тоже умеют смущаться.
     -- Да  это я так, -- ответил Соломон с неловкостью, он все
не мог встретиться взглядом с честным взором варвара. -- Просто
вот таких, как ты и как он, больших и сильных воинов, в старину
звали медными лбами. Бронзы тогда не было  еще,  носили  медные
шлемы.  Так  привыкли  звать...  и  сейчас  еще  зовут. Но меня
тревожит, что не вижу Иисуса. Где Иисус?
     На его слабый крик  с  поля  прибежали  сразу  трое.  Один
зачем-то  все  еще прижимал к груди широкий плоский камень, все
трое   растерянные   и    недоумевающие.    Кто-то    вскрикнул
встревоженно:
     -- Он обещал! Он должен был быть здесь.
     -- За ним уже посылали, -- сказал второй.
     Соломон  молчал,  чувствуя холодок на сердце. Иисус был не
из тех, кто опаздывает или не выполняет обещанное.

     Глава 46

     За столом слышался только  стук  деревянных  ложек.  Иисус
разговаривать  во  время еды не разрешал. Когда я ем, говаривал
он, я глух и нем. Или: когда  я  кушаю,  я  никого  не  слушаю.
Разговорами  за  столом  оскорбляешь  того,  что  создал мир, а
теперь дает еду.
     Стол был широк, но сейчас с  ним  сидели  все  девять  его
сыновей,  широкие  в  плечах,  размашистые, и свободных мест не
было, хотя Генда, как обычно в  последние  дни,  отсутствовала.
Сыновья   украдкой  посматривали  на  грозное  лицо  отца,  уже
потемневшее от гнева. Не замечая того, он дышал  яростно,  едва
не расплескивал суп, ел быстро, словно в каждое мгновение готов
был вскочить и схватиться за оружие.
     Перец,  старший  сын, посматривал искоса, сочувствующе. Их
отец взвалил на свои плечи всю оборону Нового  Иерусалима.  Ему
тяжелее,  чем любому из мудрецов общины, те могут все объяснить
и понять. А тут еще и Генда...
     Он сам начал дышать яростнее, суп  хлебал  чаще,  рука  от
сдержанной  ярости  задрожала,  расплескивая  капли  по  столу.
Поймал удивленные взгляды братьев,  шумно  вздохнул,  попытался
взять себя в руки.
     И тут дверь с треском распахнулась. Мать вбежала в комнату
рассерженная, с распущенными волосами:
     -- Генда!.. Генда!
     Иисус  мгновенно вскочил, едва не опрокинув стол. Сыновья,
крепкие ребята, но медлительные,  сидели  с  раскрытыми  ртами,
смотрели непонимающе.
     -- Что с ней? -- спросил он быстро.
     -- Только что!.. Я видела, как она лезла через забор!
     Иисус   ринулся  через  комнату,  прогрохотали  сапоги  по
крыльцу. Сыновьям успел только взмахнуть рукой, но они послушно
бежали  следом,  еще  не  понимая,  только  начиная  вспоминать
странные  взгляды,  которыми  обменивались  отец  и мать, когда
заходила речь о скифах, покрасневшие от слез  глаза  Генды,  ее
упрямо  сжатый  рот,  а  также сдержанные разговоры родителей о
могучем молодом гое...
     Иисус ворвался  на  конюшню.  Конюх  не  успел  расседлать
коней,  и  сейчас  Иисус был счастлив, что до сих пор не выгнал
ленивого работника.
     -- Быстрее! -- крикнул он сыновьям. -- Они могли перелезть
только через городскую стену у второго колодца.  Оттуда  пойдут
по  широкой дуге, а мы помчимся прямо через ворота! Да не через
главные, а те, что выходят к реке. Перехватим.
     Уже когда был в седле, в спину как стрела из  лука  ударил
вопрос Переца:
     -- Отец, насколько это серьезно?
     -- Генда  убежала  со  скифом, -- прорычал он, вне себя от
стыда и горя. -- С грязным диким скифом!.. Что еще  может  быть
серьезнее?
     -- Да-да, отец...
     -- Мы  должны  догнать и убить его, иначе на нас останется
пятно позора до скончания дней!
     Конь под ним стрелой сорвался с  места,  и,  когда  летели
вдоль домов по узкой улочке, впервые мелькнула опасливая мысль:
послушаются   ли   сыновья?   Слишком  долго  в  головы  иудеев
вдалбливалась   мысль   о   выживаемости,   о   покорности,   о
непротивлении  злу  силой,  а  в  это  время сильные и свирепые
народы захватывают мир, завоевывают  земли,  истребляют  мирные
народы,   либо   превращают  в  рабов,  после  чего  все  равно
истребляют, только медленно...
     Но сзади догонял грохот копыт, и на  сердце  легло  гордое
чувство.  Он  сумел  воспитать  сыновей сильными и гордыми. Они
умеют обращаться с оружием, они скачут на конях  как  степняки,
они  не  страшатся проливать кровь зверей и не бледнеют от вида
собственной крови. Он им часто рассказывал  о  подвиге  древних
воителей, о поединке Давида с Голиафом, о Самсоне, о завоевании
Иисусом  земли  обетованной...  И  эти  рассказы  они слушали с
горящими  восторгом  лицами,  он  видел,  как   в   их   глазах
разгорается  гордость  за пращуров, которые, оказывается, умели
воевать, и еще как умели!
     Еще издали  он  заорал,  чтобы  открывали  ворота.  Стражи
поняли  с  полуслова,  его коня узнавали издали. Разом вытащили
засовы  и  вместе  навалились  на  тяжелые  створки.  Он   лишь
придержал  коня чуть, а когда ворота распахнулись, снова погнал
галопом. Сыновья мчались следом, не  отставали.  Он  оглянулся,
пересчитал.  Все  семеро,  даже  самый  младший,  которому едва
четырнадцать, все пригнулись к  конским  гривам  и  скачут  как
заправские дикие люди, что рождаются, живут и умирают на конях.
     Они    понеслись   вдоль   городской   стены,   постепенно
вытягиваясь на узкой тропе  в  длинную  цепочку.  Со  стены  им
кричали,  махали  руками, но затем дорога ушла в сторону, и они
видели в багровом зареве заката далекие костры стана скифов,  а
также дым пожарища.
     Иисус вытянул руку:
     -- Вон они!..
     Перец скакал уже рядом.
     -- Что будем делать, отец?
     Он свирепо проскрежетал зубами:
     -- Что делать? Просто убьем. Он опозорил нас, опозорил наш
народ! Никто нас так еще не оскорблял!..
     Перец крикнул в ответ:
     -- Он нас позорит, а мы -- не позоримся. Может быть, лучше
так?
     Иисус крикнул яростно:
     -- Много  тебя научили в школе! Ты мужчина или трус? Зачем
у тебя меч?
     -- Ты велел, -- ответил Перец. Добавил торопливо: -- Отец,
не сердись. Мы сделаем все, что скажешь. Мы перехватим  Шатуна,
каким бы бойцом он ни был.
     Иисус вскрикнул в ярости:
     -- Кого?
     -- Шатуна,  --  ответил  Перец на скаку. -- Этот тот скиф,
что встретил нас первым... Он еще довел Генду  до  самых  ворот
Иерусалима. Ну, и я дошел целым.
     Ветер  свистел  в  ушах,  врывался в рот и раздувал грудь.
Иисус вскричал в злом горе:
     -- И ты знал?
     -- Отец, -- вскрикнул  Перец,  --  многие  ходили  в  стан
скифов вызнавать их тайны! Я думал...
     -- Перец,   --   рявкнул  Иисус  таким  страшным  голосом,
которого все семеро еще никогда  от  него  не  слышали,  --  вы
сейчас догоните грязного гоя и... убьете!
     -- И  убьем, -- подтвердил Перец нехотя, но с твердостью в
голосе.
     Иисус слышал, как за спиной конский топот  стал  шириться,
расходиться  в  стороны. Впереди скачущий всадник был уже виден
хорошо, он держал перед собой девушку, ее  черные  волосы  были
туго  заплетены  в  толстую  косу.  Иисус  проскрежетал зубами,
представив, как этот дикий гой будет ее расплетать, как повалит
его дочь на расстеленные звериные шкуры...
     Его сыновья рассыпались широкой цепью, у  каждого  в  руке
теперь  блестел  либо меч, либо топор, а двое захватили с собой
еще и дротики. Иисус выдернул из ножен меч, узкий и острый  как
бритва,  ударил  коня  каблуками  под  бока,  вырвался вперед с
криком:
     -- Не уйдешь, похититель!
     Он видел, как скиф остановил  коня,  ссадил  девушку,  его
дочь   Генду.   Она   отступила,   там   была  груда  камней  и
раскоряченное дерево, она присела, прижимая к груди платок.
     Бесстыдница, подумал он с бессильной любовью и ненавистью.
     А Шатун торопливо кричал ей:
     -- Только не высовывай голову! Они будут метать стрелы,  я
не переживу, если хоть одна тебя заденет!
     -- О,   Яхве!   --   вскричала  она  пронзительно.  --  Не
допусти!.. Только останови их!
     Шатун с поднятым топором бросился навстречу погоне. Он  не
успел  разогнать  коня, когда Сим, средний сын, который обогнал
отца, размахнулся мечом. Шатун даже не уклонялся от удара:  его
топор  обрушился  навстречу, послышался короткий удар металла о
металл,  скрежет,  и  вот  уже  всадники  проскакали  в  разные
стороны,  но  Шатун  остался  в седле, а Сим лег на гриву коня.
Позади на землю упала срубленная вместе с плечом рука с зажатым
в кулаке обломком меча.
     Иисус взревел страшно, но прежде чем успел повернуть коня,
на скифа налетели сразу три его сына: Бейлах,  Иона  и  Пейсах.
Заблистали их мечи, послышались крики, дикое ржание коней, туда
спешили  все,  но  успели подскакать только Давид и Енох, когда
скиф  вырвался  из   кольца.   Во   вскинутой   руке   потрясал
окровавленным  топором,  голос  его гремел как раскаты грома, а
смех был подобен сатанинскому:
     -- И это воины?.. Давайте еще...
     Он не успел закончить  похвальбу,  когда  налетели  другие
сыновья,  но  в  сутолоке мешали друг другу, скиф умело подавал
коня назад, не давая себя окружить,  а  его  удары  всякий  раз
выбивали  из  седел  его  сыновей.  Иисус  наконец  протолкался
вперед, все кричали и размахивали  мечами,  их  умение  куда-то
улетучилось,  это  были  просто  разъяренные  братья,  видевшие
падавших в крови своих родных, а скиф хоть  и  был  в  воинской
ярости,  но  рубил умело, сильно, держал взглядом сразу всех, и
Иисус перехватил его  взгляд:  злобный,  прицельный,  мгновенно
выбирающий самые уязвимые места.
     И  это  всего  лишь  мальчишка,  мелькнуло яростное. Он не
старше его детей! Но  уже  жаждущий  крови  убийца,  и  он  уже
убивает его детей, убивает...
     Внезапно скиф повернул коня, братья загалдели, бросились в
погоню.   Скиф  помчался  по  короткой  дуге,  Иисус  не  успел
закричать, чуя что-то неладное, как скиф внезапно повернулся  и
двумя  сильными  ударами  выбил из седел еще двоих. Тут же конь
под ним остановился, скиф приподнялся в стременах, руки у  него
были  длинные,  топор  на удлиненной рукояти доставал далеко, и
еще услышал Иисус новые  удары,  крики,  стоны,  кровь  уже  не
брызгала, а плескала струями, смешиваясь с кровью заката.
     Иисус,  крича,  как  будто  его  бросили в котел с кипящим
маслом, ворвался в сечу, распихивая сыновей, их осталось  всего
двое,  сам  набросился  на  скифа.  Тот  умело рубился, его щит
погнулся от ударов, пошел трещинами, а под мечом Иисуса отлетел
сперва край, потом в руке скифа осталась половинка. Он стряхнул
небрежным движением,  рот  был  в  злом  оскале,  брови  грозно
сведены  в одну линию. Синие глаза сверкали обрекающе, и, когда
еще один упал под копыта коней, Иисус  с  оставшимся,  это  был
Перец, насели на врага с двух сторон.
     Внезапно  они  услышали  крик.  Из-за  камней, не выдержав
страшного зрелища, выскочила Генда.  Лицо  белее  мела,  волосы
растрепались,  струились  по  спине.  С  отчаянным  криком  она
метнулась к схватке:
     -- Не могу больше! Прекратите!..
     Скиф оглянулся, Перец подкрался и занес  над  его  головой
меч. Скиф, чуткий как зверь, успел пригнуться и ударил топором,
не  глядя.  Лезвие  зацепило Переца по животу, Иисус закричал в
отчаянии, видя, как из  распоротого  живота  сына  вываливаются
окровавленные внутренности. Не помня себя он бросился на врага,
бил  мечом,  что-то  кричал,  в  нем  проснулась та ярость, что
заставляет кошку бросаться на огромного человека, он  стремился
добраться до врага и вонзить острое лезвие в его лицо...
     Над схваткой звенел пронзительный крик:
     -- Шатун! Не убивай! Только не убивай отца!
     Шатун пятился, отражал удары. Не оглядываясь, прохрипел:
     -- Но что я могу? Он не отстанет от нас!
     -- Не убивай!..
     -- Тогда он убьет нас, -- крикнул он.
     Она заплакала, закричала как раненая птица:
     -- Я могла бы еще найти другого мужа, но где найду другого
отца?
     Иисус  подобрался  вплотную,  скиф  вдруг отбросил топор и
перехватил его руку. Некоторое время они боролись, потом  вдруг
лицо  скифа  неожиданно  побледнело.  В  глазах появилась боль.
Иисус пытался вывернуться, некоторое время они боролись  молча,
кони под ними пугливо переступали, и вдруг острая боль пронзила
грудь   Иисуса.   Он   опустил   глаза  и  увидел  рукоять  его
собственного меча, а лезвие погружалось в низ его живота.
     -- Свободен, -- шепнул  он  облегченно.  --  Дети  мои,  я
догоню вас...
     Он  упал  бы  с коня, но скиф удержал, сам соскочил и взял
его на руки. Иисус  чувствовал,  как  жизнь  утекает  вместе  с
горячим  потоком  крови.  Его  уложили на краю дороги. Он видел
склонившиеся над ним лица дочери и скифа. Дочь рыдала, царапала
лицо, а скиф хранил угрюмое молчание.  Он  весь  был  забрызган
кровью,  алые  струйки  сбегали с рук, но боль не давала Иисусу
крикнуть, что это кровь его сыновей, она  не  даст  им  жить  и
радоваться...
     -- Отец,  -- вскричала Генда, она упала ему на грудь. -- Я
люблю тебя!.. Я тебя всегда любила больше, чем маму! Я не смогу
без тебя, я пойду за тобой!
     Он  чувствовал,  как  холод  смерти   сковал   его   ноги,
подобрался к груди, и немеющими губами прошептал:
     -- Раз  уж  так  получилось... Ты живи. Пусть у тебя будут
дети.
     Он  обратил  взгляд  на  скифа.  Тот  стоял  молчаливый  и
угрюмый,  как придорожный столб. Иисус прошептал неожиданно для
себя:
     -- Пусть она будет твоей женой... И  пусть  у  меня  будут
внуки... Да не прервется род...
     Голова его откинулась. Последней его мыслью было, что дети
считаются  лишь  по  матери.  Дети  все  равно будут иудеями...
Сильными, отважными, его внуками. Он умер с улыбкой, потому что
все равно скиф побежден, только еще не знает.
     Генда безутешно рыдала. Солнце опустилось за край, небо на
западе оставалось зловеще красным, а по земле пролегли кровавые
сумерки. Шатун  шелохнулся,  провел  ладонью  по  лицу  Иисуса,
закрывая глаза, сказал тяжело:
     -- Не знаю... Ты поедешь со мной... или теперь вернешься к
своей родне?
     Она прошептала мертвым голосом:
     -- Твой меч лишил меня всей родни. Теперь только ты.
     Он  подсадил ее на коня ее отца, на его свист подбежал его
конь. Она печально оглядывалась, а он  у  ближайших  сторожевых
костров бросил несколько слов, трое воинов взяли лопаты и пошли
в сторону схватки.
     Шатун  был угрюм и молчалив. Лицо было бледное, он смотрел
на нее с глубоким состраданием и  печалью.  Когда  подъехали  к
дому,  который  занимал  он  с  матерью, он помог сойти Генде с
седла. Она воскликнула:
     -- Ты все еще в крови!.. Но это свежая кровь!
     -- Да нет. -- Он покачал головой. -- Успокойся.
     -- Ты ранен, -- прошептала она.
     -- Нет-нет, --  уверил  он.  Голос  его  был  печальный  и
нежный.  -- Жизнь моя, ты со мной. Ничто меня не ранит, пока ты
рядом...
     Дверь открылась навстречу, мать стояла на пороге.
     -- Сын?.. Что стряслось?
     -- Мама, -- сказал он все тем же негромким голосом, -- это
моя невеста, о которой я столько говорил.  У  нас  был  трудный
вечер.  Ничего  не говори и не спрашивай. Все утром, утром... А
сейчас постели нам, мы смертельно устали. Смертельно...  И  нам
нужно побыть вдвоем.
     Мать  проводила их расширенными глазами. Когда Генда вошла
во вторую комнату, там уже были расстелены роскошные  шкуры  на
широком  ложе.  Шатун  тяжело  опустился на край. Лицо его было
бледным, а глаза страдальческие.
     -- Прости, что так получилось... Но меня обуяло  священное
безумие  богов.  Ничто  не может противиться любви! И я не смог
противостоять.
     Она слабо видела его сквозь слезы. Прильнула к его широкой
груди, они  легли  рядом,  он  гладил  ее  по  голове,  целовал
заплаканное  лицо,  что-то  шептал,  и  она  шептала  в ответ и
чувствовала, что мощь древних богов ее народа не  исчезла,  как
говорил  учитель,  а лишь затаилась до сегодняшнего дня. Сейчас
же священное безумие любви, которому ничто  и  никто  не  смеют
противиться, даже боги, начало овладевать ее душой и телом.
     Солнце  уже  поднялось,  когда  мать  решилась постучать в
дверь, а потом и войти. Они оба лежали на ложе, в комнате стоял
как последняя рабыня. Но только прошу тебя, не губи моего отца!
Мать  видела,  как  она  лишь  стиснула крепче неподвижное тело
Шатуна.
     Лицо ее сына было желтым, как у мертвеца,  глаза  закрыты.
Он не дышал. Мать вскрикнула страшно, пронзительно. Ее сын умер
от смертельной раны.
     Буська  откинул  полог.  Рус  увидел,  как  посреди  стана
появились три ряда сухих бревен. Воины  запихивали  между  ними
пучки бересты, бросали березовые поленья. Рус видел издали, как
на повозке привезли чье-то тело, положили на бревна.
     -- По  кому  крада? -- спросил он резко у Буськи. -- Вроде
бы боев не было!
     Буська посмотрел сердито, умчался. Ис положила ладонь  ему
на плечо. Глаза ее были полны печали и сострадания.
     -- Мужайся, Рус.
     -- Что?  --  спросил он затравленно. -- Опять погиб кто-то
из моей родни?
     -- Разве мы не все твоя родня? -- упрекнула она мягко.  --
Да,  погиб  молодой  и  красивый.  И  погиб...  нелепо,  хотя и
красиво. Как вы любите.
     Последние слова прозвучали почти враждебно.  Рус  выскочил
из  шатра.  Воин с факелом уже тыкал им в бревна. Слабые язычки
огня показались снизу.  Воин  быстро  обошел  со  всех  сторон,
поджигал,  и,  когда Рус подошел, огонь занялся жаркий, мощный.
На вершине лежал Шатун, Рус  узнал  его  сразу.  При  нем  была
секира,  на  поясе  висели  два  ножа,  справа  положили  лук с
колчаном стрел, а под головой было седло и щит. Слева поставили
какую-то посуду, взвился дым. Убитый  конь  лежал  у  ног.  Рус
видел только, как от жара шевельнулись пальцы на руке Шатуна.
     Вокруг крады стояли воины с угрюмыми лицами. Шатуна любили
за ровный  нрав  и беззлобность, он никогда не унывал, в походе
шел пешком и всем помогал тащить телеги. Сейчас угрюмо  сопели,
посматривали  на  стоящих  в  сторонке  немолодую женщину, мать
Шатуна, и черноволосую иудейку.  У  обеих  лица  были  бледные,
распухшие от долгого плача, а глаза красные от слез.
     Рус  чувствовал,  как  сзади  к нему по