чно перемешались ненависть к далайну с тяж„лым
недоброжелательством ко всем, кто жив„т на сухом. Только изгои, с
которыми ему нечего было делить кроме изорванной кожи на постель
и куска жирха, казались безумному илбэчу достойными жалости. На
побережье Энжин поставил отдельный, уступом выдающийся в далайн,
оройхон и поспешно, не задержавшись ни на час, двинулся на запад,
где уже поняли, что илбэча им не поймать, и, вероятно, сняли
караулы.

Появившись там, Энжин построил оройхон, продливший сухую полосу,
но уже не пытался на ней поселиться, а вновь сбежал. Эрхаай
уговаривала его остаться, убеждая, что илбэч, несомненно,
выстроит что-нибудь ещ„, и тогда они заживут на славу, но
Энжин не стал е„ слушать, и они расстались. У Эрхаай достало
разума понять, что названный супруг окончательно свихнулся и
не желает ни искать лучшей земли, ни добывать кость и кожу, а
значит, кормить его не стоит.

Энжин ш„л на восток. Навстречу ему двигался необычайно
умножившийся поток бродяг. По стране разнеслись
фантастически преувеличенные вести о новых землях, и многие люди,
бросив скудный быт, кинулись за счастьем. Ошпаренный ‚роол-Гуй
свирепствовал небывало, но бродяг меньше не становилось.
Постепенно они стянулись к созданной Энжином сухой полосе --
единственному месту, где можно было жить. Полоса оказалась
перенасел„нной сильнее, чем сухие оройхоны, пребывающие под
властью вана. Началась резня. Власти не торопились прекращать е„,
ожидая, что вышедшие из повиновения изгои истребят себя сами. Но
быстрей и над„жней любых карательных мер прекратило распри
известие, что совсем неподал„ку выросло разом два оройхона, а
если появится третий, то в стране будут новые сухие земли.
Толпы ринулись туда по краю далайна или прямиком через сухие
края. А молва уже сообщала о новых оройхонах, возникших в другой
части страны.

Два года Энжин играл в прятки со всем миром. В первые месяцы
кроме чудовищной дороги смерти он выстроил дюжину и четыре
оройхона, но раскидал их так, что они могли служить прибежищем
изгоям, и больше ни для чего. Лишь самый первый оройхон, у
которого образовалась сухая полоса, представлял какую-то
ценность. Впрочем, на эту полосу одонт Хоргоон войска вводить не
стал, рассудив, что так ему никаких двойных дюжин не хватит. Там
сложилась своеобразная республика, называемая повсюду "Свободным
оройхоном". Не стали власти преследовать бродяг и на новых
землях. Слишком велика стала длина побережья, изрезан берег.
Постепенно бродяг становилось меньше -- набеги ‚роол-Гуя, жизнь
на мокром, стычки с земледельцами и цэрэгами делали сво„ дело.
Армии бродяг больше не существовало, уцелевшие превратились в
обычных изгоев. Где-то среди них прятался и Энжин, прекративший
всякую работу и успешно изображающий бандита. Он понимал, что
если товарищи по несчастью проведают, что он и есть илбэч,
наделавший столько переполоха, он не прожив„т и получаса из
отпущенных ему ‚роол-Гуем суток. Поэтому Энжин со скучающим
лицом слушал размышления остальных бедолаг, куда бы мог
запропаститься илбэч, а если кто-нибудь спрашивал его мнение,
нарочито зло отвечал:

-- А ну его к ‚роол-Гую! Пропал -- и хорошо. Спокойнее жить.

На самом деле в сердце озлившегося на весь свет илбэча созрел
новый план. Он решил бежать ото всех, выстроить сухой оройхон
лично для себя и жить там одному. Надо было лишь дождаться, пока
людям наскучит искать новые земли, и тогда уйти по м„ртвой полосе
и там, если удастся, начать жизнь заново. Поэтому и затаился
вдруг безумный строитель и долгих два года бродил по побережью,
ел тухлую чавгу и ждал. Лишь когда затихли последние слухи, и
никто уже не надеялся на чудеса, Энжин отправился в путь.
На плече он привычно н„с корзину с сырым харвахом, позволявшую
ему ходить, не вызывая излишних подозрений. К тому же, и цэрэги,
если в эти места занес„т отряд, гораздо мягче отнесутся к мирному
сборщику харваха чем к простому бродяге. Ведь должен же кто-то
собирать для них в этих местах огненное зелье.

Незадолго до вечера Энжин добрался к Свободному оройхону. Ш„л,
вспоминая, что его карьера в землях вана началась именно здесь,
этот оройхон был построен первым. А теперь ему не позволят
остаться тут лишней минуты. Пройти мимо -- ещ„ куда ни шло, но
только не трогать чавги, не подходить к шавару, не глядеть на
хохиур. Здесь вс„ было общее, но ничто не доставалось чужакам. И
Энжин ш„л по поребрику между оройхоном и сухой полосой, тактично
не глядя по сторонам.

-- Мышка, мышка, засоси! -- услышал он детский голос.

Мальчуган от силы лет тр„х, очевидно сбежавший из-под присмотра,
влез в глубокую лужу и сосредоточено топтался на месте, глядя,
как замешанная на нойте жижа затягивает его буйи. На чумазой
физиономии сияло блаженство, вызванное запрещ„нной и потому
особенно притягательной игрой. Нойт поднялся ему выше колен, но
игрок не замечал, что сам уже не сможет вырваться из объятий
цепкой мышки, и радостно продолжал увязать вс„ глубже.

-- Эге! -- сказал Энжин. -- Да так ты вовсе утонешь. Ну-ка,
герой, вылезай!

Он шагнул в грязь и, ухватив пацана, выдернул его из жадно
чмокнувшей ямины. Мальчуган обижено заверещал.

-- Бутач, ты опять за сво„?.. -- на поребрик с сухой стороны
выбежала молодая женщина. Она приняла орущее сокровище из рук
Энжина, начала сбивчиво благодарить его.

-- Ладно... -- отвечал Энжин. -- Мне это ничего не стоило, я и
так с ног до головы в грязи.

Но женщина уже подхватила корзину и повела Энжина на сухую
сторону к большой палатке, стоящей рядом с поребриком.

-- Вы обязательно поедите с нами, -- говорила она, -- и
переночуете. А иначе вам негде будет. Вы знаете, этот неслух
проворней тукки, уследить за ним невозможно. Один раз он уже чуть
не утонул в нойте -- и лезет снова. Просто не знаю, как и быть.

Энжин сидел, слушал болтовню женщины, продолжавшей что-то ловко
делать по хозяйству. Ему казалось, что он попал домой, и больше
никуда не надо идти.

В волосах женщины матово сияли драгоценные украшения: сделанные в
виде полумесяцев заколки из кости бледного уулгуя. И Энжин
подумал, что надо быть не только очень богатым, но и очень
уверенным в себе человеком, чтобы позволить жене носить такую
роскошь среди бела дня. Бледный уулгуй был редчайшим зверем,
добыть его казалось просто невозможно. В отличие от ч„рного,
бледный уулгуй был невелик, жил не в далайне, а в шаваре, в
нижнем ярусе, полностью залитом нойтом, близко к выходу
никогда не показывался, даже во время мягмара. И уж конечно,
Энжин и не слыхивал, чтобы кто-нибудь мог справиться с бледным
уулгуем в одиночку. Бляшки со щупалец зверя шли на женские
украшения, хотя не у всякого одонта любимая жена могла расшить
талх радужными костяными кружочками. А вместо коронного обруча в
теле малого уулгуя находили два белых полумесяца. Их-то и увидел
илбэч в волосах собеседницы.

Через несколько минут появился отец маленького Бутача. Он шагал,
громко напевая, и волочил за усы убитого парха.

-- У нас гости?! -- дружелюбно воскликнул он, увидев сидящего
возле палатки Энжина. -- Я рад вам.

Энжин встал и неловко поклонился.

-- Бутач опять влез в яму, -- сказала женщина, -- а этот человек
его вытащил.

-- Спасибо, старик, -- сказал охотник.

Впервые Энжин услышал это обращение и вдруг подумал, что он
действительно годится в отцы и этому охотнику в посеч„нном, но
прочном панцире, которому позавидовал бы любой цэрэг, и
прекрасной матери упрямого Бутача, немедленно забывшего все
обиды при виде парха. И потом в одиноких разговорах с самим собой
Энжин называл себя таким именем.

От аваров, неся большое блюдо с лепешками, подошла вторая жена
охотника. Она была совсем молодой и удивительно напоминала Атай.
А может быть, это лишь показалось Энжину оттого, что женщина была
в положении. У не„ был отреш„нный взгляд, словно она
прислушивалась к тому, как раст„т в е„ теле будущий реб„нок. Ж„ны
из благополучных семей, ожидая реб„нка, носили на нитке
жемчужину. Этот знак говорил, что мать бер„т сл„зы будущего
реб„нка себе, оставляя ему лишь радости. У этой женщины на шее
искрилось целое ожерелье из редчайшего голубого жемчуга.

Перехватив взгляд Энжина, охотник сказал:

-- Драгоценности хороши только когда они украшают женщин. У
вана, конечно, больше редкостей, но кто их видит? Я добыл эти
игрушки, и пусть в них играют те, кого я люблю.

На ужин были леп„шки с соком туйвана -- вещь невиданная на
мокрых оройхонах. И уж тем более Энжин не ожидал, что его будут
угощать подобными яствами. Однако, его усадили ужинать, а на все
благодарности охотник отвечал:

-- Горячего не жалко, если рядом авар. Будем жить, пока жив„тся.

-- У вас счастливая семья, -- сказал Энжин. -- Я обош„л много
оройхонов, но такой не видал и не думал, что возможно подобное
счастье. Я говорю не о леп„шках -- их едят многие, хотя никто не
делится со случайным прохожим. Я говорю о радости.

-- Ты прав, -- произнесла женщина с голубым ожерельем, и впервые
е„ взгляд, обращ„нный внутрь, осветил Энжина. -- Сегодня мы
едим сладкую кашу, завтра, возможно, будем рады чавге, но если
кашу не съесть сегодня, завтра она протухнет. Так стоит ли е„
жалеть? А радость должна быть всегда.

Наутро Энжин отправился дальше. Его путь лежал через м„ртвые
земли на край мира, где он хотел выстроить себе дом, чтобы жить
там одному, не видя никого... кроме этой семьи. И, пробираясь
через ядовитый, заволакивающий разум дым, и корчась в муках
строительства, илбэч представлял, как он привед„т в чистые и
сухие края широкоплечего охотника с серыми глазами, двух нездешне
прекрасных женщин, маленького упрямца Бутача и того, ещ„ не
родившегося малыша, которого жд„т женщина с лазоревыми
жемчугами...




* * *




Шооран, замерев, слушал рассказ старика. Оба они потеряли сч„т
времени, не замечая, что сквозь потолочные отверстия пробирается
ж„лтый утренний свет.

-- Я оказался, в который раз, трусом, -- тяжело говорил старик.
-- Я никого не прив„л, потому что понял: такой человек не станет
скрывать тайну и радоваться ей в одиночку. Каждый месяц, собрав
урожай, я хотел идти за ними, но оказался храбр лишь в мечтах. Я
прособирался десять лет.

Старик замолчал и, вернувшись из прошлого, взглянул на Шоорана.
Мальчик сидел неподвижно, между застывших пальцев изгибалась
синяя жемчужная нить. Почувствовав взгляд старика Шооран поднял
голову и произн„с:

-- Это мамино ожерелье.

-- Ты приш„л сам, -- сказал старик. -- Спасибо тебе. И прости
меня за вс„, что я не сделал.

Старик встал, повернулся к окну.

-- Вот и утро, -- сказал он. -- Если верить ‚роол-Гую, то до
вечера я не доживу, а у меня ещ„ немало дел. Вс„-таки, я илбэч и
обязан строить, даже если это покажется кому-то бессмысленным. Я
должен продлить м„ртвую полосу вглубь далайна. Это не ради
Тэнгэра и его стены, не думай. Возможно, когда-нибудь, ты
пойм„шь, почему я пош„л именно туда, хотя лучше, чтобы ты этого
так и не понял. Если я не вернусь, то вс„ здесь тво„. Особенно
береги это, -- старик выдвинул из-под кровати сундучок и достал
тонко выделанный кусок кожи. -- Смотри, это карта мира. Вот
далайн, а это оройхоны. Я не уверен, правильно ли здесь
изображена страна добрых братьев, но это и не очень важно.
Главное, что далайн вовсе не так велик, как кажется, когда стоишь
на побережье. Илбэчи прошлых врем„н постарались на славу, а ведь
их было всего четыре или пять человек! Остальные после первого же
оройхона были схвачены Многоруким или растерзаны благодарной
толпой. Но чаще всего илбэч рождался, жил и умирал даже не
догадываясь о сво„м даре, а может быть, и не увидев далайна ни
разу в жизни. Это неправда, что илбэч рождается редко. Не было
ни одного дня, ни одной минуты, чтобы где-то не жил илбэч. Просто
он сам не знает, кто он. Поэтому я и рассказал тебе это, чтобы
ты... чтобы люди знали. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и вс„ зря.

Старик достал буйи и кисло пахнущий жанч, переоделся. Шооран,
забившись в угол, следил за ним. Потом попросил:

-- Не надо уходить.

-- Я илбэч, -- ответил старик. -- Я должен. Я боюсь умереть в
постели, потому что мне кажется, что тогда огонь достанется
случайному, ничего не знающему человеку. А я хотел бы отдать его
тебе, хотя ты и проклян„шь меня за это. Не знаю только --
возможно ли такое. И ещ„. Два-три месяца не выходи на мокрое.
Многорукий будет наведываться сюда часто.

Старик уш„л. Шооран хотел бежать за ним следом, но подчинившись
уже не словам, а взгляду, остался на пороге алдан-шавара. День он
просидел, ожидая, что старик верн„тся, но потом услышал, как
вдали мучительно всхлипнул далайн, и понял, что опять остался
один.




* * *




Сказители говорят, что сотворив небесный туман и воду, далайн и
оройхоны, мудрый Тэнгэр начал населять их большими и малыми
зверями. Тэнгэр хранил зверей в наплечной сумке и теперь принялся
доставать их по одному и определять каждому место и срок жизни.

Первым Тэнгэр достал мелкого зогга. И сказал:

-- Ты будешь жить в норке в стене шавара, а срок твоей жизни
составит одну неделю.

-- Спасибо, щедрый Тэнгэр, -- прошелестел зогг, -- что после
тесной сумки ты даришь мне огромный мир и жизнь достойную его. Я
успею заткать паутиной норку, и оставить детей, и вонзить жало в
тело врага. Что ещ„ можно просить от жизни?

Затем Тэнгэр вытащил безногую тайзу и сказал ей:

-- Ты будешь жить в закоулке шавара, а срок твоей жизни -- один
месяц.

-- Спасибо, щедрый Тэнгэр, -- пропищала тайза, -- что после
тесной сумки ты даришь мне огромный мир и жизнь достойную его. Я
успею исползать весь закоулок, оставить детей и проглотить
мелкого зогга. Что ещ„ можно просить от жизни?

Тэнгэр добыл из сумки тукку и сказал:

-- Ты будешь жить в шаваре, в верхнем его ярусе, а срок твоей
жизни -- один год.

-- Спасибо, щедрый Тэнгэр, -- хрюкнула тукка, -- что после тесной
сумки ты даришь мне огромный мир и жизнь достойную его. Я успею
обегать все ходы и коридоры, родить детей и вдоволь наесться
вкусной чавги. Что ещ„ можно просить от жизни?

Тэнгэр раскрыл суму, извл„к оттуда гвааранза и сказал ему:

-- Ты будешь жить по всему шавару, наверху и внизу, где прячется
бледный уулгуй. А срок твоей жизни -- дюжина лет.

-- Спасибо, щедрый Тэнгэр, -- проскрипел гвааранз, -- что после
тесной сумки ты даришь мне огромный мир и жизнь достойную его. Я
успею обойти шавар, успею оставить детей и навести ужас на всех,
кто жив„т в шаваре. Что ещ„ можно просить от жизни?

Последним Тэнгэр достал человека и сказал ему:

-- Ты будешь жить на оройхонах, на тех, что поставил я, и тех,
что возникнут позже. А срок твоей жизни останется для тебя скрыт,
потому что иначе ты не сможешь думать о вечном.

Человек засмеялся и сказал:

-- Спасибо тебе, щедрый Тэнгэр. Не так это много -- пять
оройхонов, любой из которых можно обойти за полчаса, но я
постараюсь, чтобы мой мир вырос и стал достоин срока моей жизни,
потому что умирать я не собираюсь. Я хочу жить вечно, и значит,
весь большой далайн будет моим.

Кончив населять мир, Тэнгэр вернулся на алдан-тэсэг. Он взглянул
сверху на маленький далайн, вспомнил, что сказали ему звери и
человек, и впервые подумал, что вечность, возможно, вовсе не
так велика, как это ему казалось.
ГЛАВА 3.




Шооран остался один.

Сначала он жил в каком-то оцепенении -- с исчезновением старого
илбэча вдруг пришло запоздалое осознание смерти мамы. До этого
Шооран продолжал разговаривать с ней словно с живой, сообщать о
своих делах, рассказывать, чем они со стариком сегодня
занимались, и что интересного он отыскал в алдан-шаваре. Теперь
он понял, что вс„ зря -- мама не слышит. И старик бросил его,
уйдя навстречу проклятию ‚роол-Гуя.

Неделю Шооран питался опавшими плодами туйвана, росшего
неподал„ку от входа в алдан-шавар, но под конец приторно-сладкие
душистые плоды опротивели ему, и Шооран понемногу начал
заниматься хозяйством. Он вовремя убрал хлеб и с удовлетворением
наблюдал, как над щ„ткой жнивья дружно пошли в рост свежие
побеги. После нескольких неудачных проб научился готовить кашу и
печь на гладком боку авара леп„шки. Гораздо хуже обстояло дело с
мясом. Все старые запасы были съедены или испортились, и, значит,
нужно идти к ручью -- колоть бовэра. С этой казалось бы простой
работой Шооран не справился. У старика вс„ выходило легко: он
выбирал бовэра, наставлял ему под лопатку остри„ гарпуна, резко
наваливался на древко, и бовэр покорно тыркался жующей мордой в
землю. Однако, у Шоорана не достало силы вонзить гарпун
достаточно глубоко. Бовэр, издав резкий скрежещущий звук, сбил
Шоорана с ног и принялся метаться по ручью, баламутя окрашенную
кровью воду и пугая своих братьев. Гарпун криво торчал из
широкой спины.

На следующий день бовэр издох, но и теперь Шооран не смог
вытащить его на берег и потрошил прямо в ручье, окончательно
испортив воду. Охоты к мясу Шооран не потерял, но с тех пор
старался выбирать зверя поменьше и обязательно в низовьях ручья,
чтобы кровавый поток не растекался по всему оройхону.

Чтобы чем-то занять себя, Шооран принялся всерь„з изучать
алдан-шавар. Он излазал его до последнего закоулка и мог с
закрытыми глазами пройти в любое место. Во вс„м алдан-шаваре не
сыскать было двух одинаковых ходов. Иногда, чтобы попасть из
одной камеры в другую, расположенную совсем рядом, приходилось
давать крюка через весь оройхон, да ещ„ и спускаться в нижний
ярус. Встречались и потайные ходы, начало которых было
расположено в самых т„мных закоулках, замаскированных выступами
стен. Шооран коллекционировал такие секреты, которые, впрочем,
было не от кого хранить. Но вс„ же приятно представить, как
спасаясь от погони, он неожиданно исчезает в стене или, напротив,
появляется перед опешившим противником там, где его вовсе не
ждут. Жемчужинами коллекции были "дорога тукки" и "беглый
камень". Ходом или "дорогой тукки" назывался потайной лаз,
который начинался и кончался под потолком, так что заметить его
не удавалось даже при свете. В центре хода имелся узкий выход на
склон одного из суурь-тэсэгов. Выход Шооран заложил большим
ноздреватым валуном и присыпал листьями растущего неподал„ку
туйвана. "Беглым камнем" Шооран нар„к обломок скалы, закрывавший
прямой проход между двумя суурь-тэсэгами. Если нажать на
него посильнее, то он начинал качаться, открывая секунды на
полторы щель достаточно широкую, чтобы в не„ можно было
проскользнуть.

Незадолго до мягмара, когда обмелели ручьи оройхона, Шооран
попытался выяснить, куда девается вся эта масса воды. Но даже
теперь узкие разломы, в которые уходила вода, оказались
недоступны для него. Зато неожиданно Шооран наш„л вкус в купании
и с тех пор часто проводил время в ручье рядом с бовэрами.

Год закончился, наступил мягмар -- всеобщий день рождения и
годовщина маминой гибели. Шоорану исполнилась дюжина -- возраст
совершеннолетия. Как будто прежде он не жил сам... Теперь он
имеет право жениться... можно подумать, что это ему нужно, или
оройхон переполнен невестами, неустанно сохнущими по нему. В
жизни Шоорана не изменилось ничего. Правда, в первый день
мягмара он хотел идти к далайну, но обнаружил, что старый жанч и
мамины буйи ему решительно не налезают -- за год привольной
жизни Шооран вытянулся и окреп. Пришлось брать одежду старика,
и его буйи. Но даже собравшись как следует и вооружившись
гарпуном Шооран к далайну не вышел. Остановило воспоминание,
как гонял его здесь год назад хищный парх. Шооран потоптался у
поребрика и попл„лся назад пристыженный, так и не сумев
переломить неведомый ему прежде страх.

Вернувшись домой, Шооран принялся разбирать вещи старика, в
которые и так уже влез, подыскивая себе одежду. У старика было
необычайно много всяческих нарядов -- грубых и праздничных, для
сухого и мокрого оройхонов. Нашлась даже кольчуга, сплет„нная из
живого волоса и усиленная костяными пластинами. Напротив сердца в
кольчугу был ввязан прозрачный кусок выскобленной чешуи
пучеглазого маараха, чтобы противнику казалос