мокрыми и тремя огненными
островами. В мокрых оройхонах, хоть они и считались покорными,
никакого порядка не было, жители там шатались где хотели и
немногим отличались от мятежников и изгоев. По ночам на сухие
края набегали шайки грабителей, вооруж„нных костяными пиками и
режущими хлыстами из уса членистоногого парха. По этому
страшному оружию грабители называли себя "ночными пархами". Они
уносили с собой вс„, даже то, что казалось невозможно сдвинуть с
места, а к утру исчезали неведомо куда, словно проваливались в
шавар. В провинции, где мокрых оройхонов насчитывалось вдвое
больше, чем сухих, бороться с грабителями было крайне трудно. К
тому же, мешала скудость средств -- власти выделили одонту совсем
небольшой отряд: двойную дюжину цэрэгов и позволили, если
понадобится, вооружать и содержать ещ„ сколько угодно воинов,
но... за свой сч„т. А какие могут быть доходы с двух оройхонов?
Только-только обеспечить сносное существование, о том, чтобы
состязаться в роскоши с правителями центральных земель -- и речи
нет. Где уж тут вооружать цэрэгов за свой сч„т... Во всех делах
приходилось опираться лишь на каз„нных воинов, гонять их по
всякому поводу, и командиры дюжин, должно быть костерили в душе
доблестного одонта, да пребудут его ноги вечно сухими.

Но сегодняшние события заставили Хоргоона пожалеть, что он не
содержит столько солдат, чтобы выловить и истребить всех
мерзавцев с гнилых болотин. Любимый сын, рожд„нный от седьмой
жены и названный в честь отца Хооргоном, вернулся домой избитым.
Бандит, ворвавшийся с мокрой стороны, напал на него среди бела
дня, глумился и угрожал, нацелив в горло нож, и лишь особая
милость вечного ‚роол-Гуя спасла реб„нка от страшной смерти. А
сыновья цэрэгов, приставленные к малышу для игр и защиты, ничем
не помогли ему. Нечего сказать -- отличные солдаты растут в
землях вана! По счастью, один из парней признал нападавшего и
указал, где тот жив„т. Одонт повелел изловить и привести негодяя
и приготовился усладить свой взор зрелищем его медленной смерти.

Когда дюженник Мунаг прив„л Шоорана, лицо одонта удивл„нно
вытянулось. Преступник оказался так мал, что Хоргоон усомнился,
того ли сборщика харваха доставили к нему. Однако, призванные
телохранители (сам юный Хооргон лежал в постели) дружно
подтвердили: "он". Да и вид мальчишки, не научившегося ещ„
скрывать чувства, изобличал его -- злодей явно узнал своих
жертв. Теперь возраст гнилоеда не смущал судью -- в конце концов,
ползающий зогг ещ„ мельче, но не безобидней.

-- Где ты взял нож, вонючая тварь? -- багровея спросил одонт.

Мунаг поднялся к суурь-тэсэгу, на котором восседал одонт и,
наклонившись начал шептать в волосатое ухо. Шооран, брошенный на
колени у подножия суурь-тэсэга, разбирал лишь отдельные, случайно
долетавшие к нему слова: "...игрушка... совершенно безобидно...
дети просто перепугались... у меня никто не смеет... слежу день и
ночь... разумеется, надо наказать..."

Одонт взял из рук дюженника ножик, брезгливо осмотрел его, легко
двумя пальцами разломил на части. Отбросил в сторону обломки и
перев„л взгляд на Шоорана. Да, преступник мал, но он вырастет,
возьм„т настоящее оружие. И раз он однажды поднял руку на
благородного...

-- В шавар! -- приказал одонт.

-- Нет! Не дам! -- Шооран узнал голос мамы.

Одонт поднял взгляд на женщину, бьющуюся в руках цэрэгов.

-- Это его мать, -- пояснил Мунаг. -- Она сушильщица...
женщина-сушильщик.

-- Знаю. Ну и что?

-- У нас больше нет сушильщиков, а она сда„т по два ямха
харваха, за себя и за сына, и ещ„ прода„т столько же. Без не„ мы
не сможем отчитаться перед казной.

-- Я же не е„ наказываю, -- поморщился одонт. -- Пусть она
работает как и прежде.

-- Если тронуть е„ сына, она работать не станет. Я е„ знаю --
бешеная баба. Подорв„тся, но не станет.

Одонт задумался. Он понимал, что Мунаг прав -- недаром же
говорят, что легче высушить далайн, чем заставить работать
сушильщика, если он не хочет. А без харваха плохо прид„тся не ей,
а ему -- царственный ван особо заботится о содержании артиллерии
и строго спрашивает с одонтов, если харвах начинает поступать с
перебоями. К тому же, не так много провинций, в которых сходятся
мокрые оройхоны, где харвах собирают, и огненные, где его сушат.
Так что спокойствие и сама должность Хоргоона зависели не столько
от порядка на вверенных оройхонах, сколько от производства
взрывчатого порошка. Последнее время наместника не тревожили эти
проблемы, но теперь он понял, что забывать о них не следовало. И,
как ни жаль, но раз у него нет других сушильщиков, прид„тся
выполнить требование этой взбесившейся тайзы и отпустить е„
отродье.

Хоргоон внимательно взглянул в лицо женщины. Обычная гнилоедка,
гадкая и грязная. Она даже не подозревает, сколь многое зависит
от е„ ловкости и удачливости. Особенно -- от удачливости; уже
год она работает, и до сих пор ни одной вспышки. Кто знает,
может не так и проста эта тварь. И лицо е„, опал„нное жаром
аваров, кажется слишком чистым, и из-под накинутого на плечи
грубого жанча виднеется край талха, какой в этих краях носят
только ж„ны цэрэгов. Наместник досадливо потряс головой, на
мгновение близоруким глазам почудилось, что на шее гнилоедки
голубеют жемчуга. Ну, этого попросту не может быть! Гнилоедка
должна быть глупа, грязна, и, несомненно, она такова и есть и
закричала на одонта просто от глупости, а не потому, что
чувствует свою власть. Он, владыка этих мест, хозяин жизни и
смерти, он сумеет поставить дурную бабу на место.

Одонт поднял руку, требуя тишины.

-- Мальчишка совершил преступление, которое нельзя оставить
безнаказанным, -- начал он, -- но преступник ещ„ слишком мал, и
поэтому отвечать за него будет мать!

Одонт скосил глаза на женщину. Та стояла, очевидно моментально
успокоившись, на е„ лице сановник не заметил и тени испуга. И
вновь за распахнувшимся воротом жанча дразняще заголубел призрак
ожерелья. Несомненно, женщина знала себе цену или же просто была
лишена страха. Обязательно в ближайшее же время надо будет
озаботиться подысканием новых сушильщиков. А пока... Одонт
вздохнул и закончил приговор:

-- На виновницу накладывается штраф. В течение тр„х дней она
должна внести в казну восемь ямхов просушенного харваха.

-- Завтра начинается мягмар, -- сказала мать. -- Мне нечего будет
сушить...

Наконец-то на лице гнилоедки появилась растерянность!

-- Ничего, -- злорадно сказал Хоргоон. -- Сырой харвах тебе
принесут. А мальчишку, -- добавил он, чтобы окончательно
закрепить свою победу, -- выпороть!




* * *




Праздник мягмара -- вес„лый мягмар, буйный мягмар, великий
мягмар. Знать, простолюдины и изгои отмечают его по всем
оройхонам. В этот день старик Тэнгэр закончил свой труд, и
‚роол-Гуй справляет новоселье. Ежегодно в первый день мягмара
мерно дышащий далайн вскипает и покрывается пеной. Это пляшет в
бездонных глубинах владыка всего живого -- вечный и
неуничтожимый ‚роол-Гуй. Далайн бушует, и на берег бывают
выброшены удивительные монстры, каких в иное время вряд ли можно
встретить. И только сам многорукий хозяин в течение всей
праздничной недели ни разу не явится на поверхности.

Наслаждаясь безопасностью, идут к далайну знать и священники,
несут дары живому и жестокому божеству, просят себе удачи и
новых богатств, а простой люд спешит на трудный, но прибыльный
промысел. Вздувшийся далайн затопляет шавар, из которого
выбирается вся нечисть, скопившаяся там. Тукка и крепкоспинный
гвааранз бродят по оройхону среди дня, и надо только суметь их
взять.

На сухих оройхонах тоже происходят изменения. Источники воды,
слабевшие в течение всего года, наполняются новой силой,
постепенно замиравшая жизнь бурно пускается в рост. Первый
урожай после мягмара всегда самый обильный, по нему легко судить
обо вс„м грядущем годе. И живущие в сытости и безопасности
земледельцы тоже идут в это время к далайну, просить у чужого
бога хорошей воды. Бросают в бурлящую глубину пучки хлебной травы
и слепленные из земли человеческие фигуры. Приносят и более
серь„зные подношения. Поют жалобно и протяжно, а потом, после
очистительных молитв предаются разгулу, каждый в меру своих
достатков.

По числу отпразднованных мягмаров считают года, если
земледельцы отмечают месяцы по собранным урожаям, то на мокрых
оройхонах нет иного отсч„та времени. Щедрый мягмар -- обещание
будущей жизни и будущих бед. Бесшабашная неделя пройд„т быстрее,
чем хотелось бы, и едва в далайне осядут пышные холмы
грязной пены, как многорукий убийца вынырнет из глубины, чтобы
доказать, сколь напрасны были жертвы и молитвы, обращ„нные к
бессердечному ‚роол-Гую.

А пока неделя только началась, и все гуляют, радуясь, что хотя
бы одна, прич„м самая большая беда сегодня не грозит. И только
двое преступников -- Шооран и его мама не могут позволить себе
отдыха. Приказ одонта строг: в течение тр„х дней -- восемь ямхов
харваха. Когда мама привела домой избитого Шоорана, мешки с
мокрым зельем уже дожидались е„. Мама развязала один из мешков и
тихо ахнула: набранный на дал„ких от границы островах, долго и
небрежно хранившийся харвах слежался и уже начинал преть. Сушить
его надо было немедленно, и мама, не сказав больше ни слова,
взвалила пару мешков на спину и отправилась к большому авару,
особенно далеко вторгавшемуся на сухую полосу, "своему авару",
как называла она его.

Шооран, превозмогая боль в истерзанной острым хитином спине, тоже
подош„л к одному из мешков. Плох был харвах, хуже некуда. Ни у
одного из сборщиков мама не стала бы брать такой. Шооран, присев
на корточки, старался распушить слипшуюся рыжую массу, выбирал
попадающиеся кусочки листьев и молча, про себя, чтобы и
всезнающий Тэнгэр не услышал, ч„рными словами ругал одонта,
толстомордого наследника, его бесчестных прихлебателей,
сборщиков, наскр„бших где-то этот, с позволения сказать, харвах,
чиновного баргэда, принявшего такую работу. Проклинал и гнилой
хохиур, спасший их с мамой год назад и продолжающий кормить до
сегодняшнего дня.

С грехом пополам перебрав один мешок, Шооран пон„с его маме.
Нести мешок на спине не мог -- хитиновая пл„тка из живого волоса
иссекла кожу на спине. Спасибо Многорукому, что палач не взялся за
хлыст -- чешуйчатый ус парха бь„т хуже топора.

Мама стояла перед жарко светящимся аваром, мокрый харвах шипел на
на раскал„нной поверхности, удушливый пар поднимался столбом. В
одной руке мама держала мет„лку из ненавистного отныне волоса,
собранного по краю далайна, в другой -- лопатку, вырезанную из
панциря какой-то твари. Надо было успеть, прежде чем высушенный и
прокал„нный харвах вспыхнет, смести его в подставленную
посудину. Эти пятнашки со смертью и составляли суть работы
сушильщика.

Шооран, замерев следил за мамиными движениями. Шелковистые на вид
пряди мет„лки трещали, касаясь огненной скалы, запах пал„ного
рога заглушал даже вонь скворчащего харваха. В какое-то мгновение
Шооран заметил что на смет„нной поверхности остался след,
должно быть, волос не смог сдвинуть попавшийся в дурно собраном
харвахе лист или кусочек стебля, и тотчас оттуда, причудливо
извиваясь, побежала огненная змейка. Шооран отлично знал, что
значит этот огон„к. Когда-то он любил наскрести кое-как
пригоршню харваха, кинуть его на авар и издали наблюдать,
как он трещит, как высохший порошок бугрится по краям, шевелясь
словно живой. А потом по поверхности пробегала такая вот
змейка, и харвах оглушительно взрывался, разбрасывая искры. Вс„
это промелькнуло в памяти, пока огон„к торопился к леп„шке
харваха, показавшейся вдруг невообразимо огромной. Но за
мгновение до неизбежного взрыва мама поддела горячий харвах
лопаткой и отшагнула в сторону, развернувшись и прикрыв его
своим телом. Остатки харваха на аваре вспыхнули, но их было
слишком мало, хлопок получился слабым.

Мама бросила недосушенную леп„шку в чан с сырым харвахом, начала
перемешивать. Шооран заметил, что руки у не„ дрожат.

-- Мама! -- позвал Шооран.

Мама подняла голову и лишь теперь увидела Шоорана.

-- Зачем ты здесь? -- испуганно спросила она. -- Быстро беги
домой! Тут не надо быть.

-- Вот, -- Шооран кивнул на мешок. -- Я его перебрал. Только он
вс„ равно плохой. Не надо его сушить, я лучше потом наберу
нового. И не клади так по-многу. Пожалуйста...

-- Глупенький! -- мама обняла Шоорана. Шооран сморщился от боли
в спине, но ничего не сказал. -- Если класть харвах помалу, он
чаще взрывается. Запомни -- трус жив„т меньше всех. А ты не
сможешь набрать столько харваха, так что прид„тся работать с
этим.

-- Вс„ равно, -- сказал Шооран, -- не надо сегодня больше сушить.
Видишь, как полыхнуло.

-- Это уже второй раз, -- призналась мама. -- Но завтра он будет
ещ„ хуже, поэтому надо побольше успеть сегодня. А я пока сделала
всего два ямха. Но теперь дело пойд„т легче, ведь ты мне
помогаешь. С перебранным харвахом гораздо проще работать. Иди,
перебирай. Только сюда больше не приходи, я зайду сама. Заодно
отдохну по дороге.

-- Давай я этот переберу, -- Шооран подош„л к чану.

-- Нет, -- сказала мама. -- Харвах вынимают из чана только на
авар. А иначе... плохая примета.

-- Ладно, ты только приходи скорее, -- Шооран взял пустой мешок и
пош„л к дому. Дома пересчитал мешки и принялся за работу. Он
вытаскивал кусочки листьев, небрежно содранные волокна, всякий
сор и ворчал про себя. Какой это к ‚роол-Гую харвах! Его
перебираешь, словно чавгу копаешь в грязи. Мама прид„т, а он ещ„
и с одним мешком не управился...

Сильный удар прервал его сетования. Шооран вскочил и, сбив стойку
навеса, побежал туда, где над аварами расплывалось дымное облако.
Не было ни единой мысли, никакого чувства, он просто бежал, не
думая, есть ли в этом хоть какой-то смысл.

Когда он добежал, пламя уже погасло. Мама лежала возле
расколотого взрывом авара, из которого медленно, словно тягучие
внутренности авхая вытекал расплавленный камень. Шооран ухватил
маму под мышки, потащил прочь от огня, бормоча:

-- Сейчас, мама, сейчас я тебе помогу...

Должно быть, в последнюю секунду мама вскинула руку, защищаясь,
либо осколки пошли низом, но лицо пострадало не так сильно, и
Шооран смотрел только на него, стараясь не видеть груди и живота,
где было жуткое месиво из обрывков жанча, угля, каменной крошки
и зап„кшейся потемневшей крови.

-- Мама, -- уговаривал Шооран, -- я тебя уложу поудобнее и воды
принесу. Там осталось...

Запрокинутая голова м„ртво качалась между его рук. С шеи сползло
лопнувшее забытое ожерелье, прощальным подарком скользнуло к
ногам Шоорана. Лишь тогда он понял, что вода уже не нужна, и
ничего не нужно.




* * *




В те дни, когда великий илбэч Ван ходил по оройхонам, мир был
иным. На мокрых островах ничего не росло, лишь безмозглые
обитатели шавара -- тайза, жирх и колючая тукка копошились в
нойте. Но однажды, когда Ван выстроил очередной остров, из
далайна явился ‚роол-Гуй. Илбэч стал одной ногой на новый
оройхон, а другой на старый и засмеялся, потому что не в первой
ему было так играть со смертью. Однако, ‚роол-Гуй не бросился на
берег как обычно, а остановился и открыл главные глаза, чтобы
посмотреть на человека вблизи.

-- Что смотришь? -- крикнул Ван. -- Тебе вс„ равно меня не
поймать!

-- Здравствуй, илбэч, -- ответил ‚роол-Гуй. -- Сегодня я не буду
охотиться за тобой. Я приш„л сделать подарок.

Всякий житель оройхона, даже малые дети слышали о том, как на
исходе срединных веков ‚роол-Гуй произн„с сво„ последнее слово, и
знает, что с тех пор он не издал ни звука, но хитроумный Ван
умел слышать мысли и разбирать несказанное, а значит, мог
разговаривать даже с вечным ‚роол-Гуем.

-- Мне не надо твоего подарка, -- сказал Ван, -- вс„, что мне
нужно, у меня есть. Или, может быть, ты хочешь снять проклятие и
подарить мне счастье? Так знай, что хотя я живу один и в
безвестности, я вс„ равно счастлив тем, что могу притеснять тебя
по всему далайну.

-- Я проклял тебя в те времена, когда ты ещ„ не родился,
а вечность была молодой, и не сниму проклятия, пока вечность не
одряхлеет, -- возразил ‚роол-Гуй, -- подарок же я прин„с не
только тебе, но и всем людям: тем, кого я не пожру сегодня,
поскольку сегодня я добр, и тем, кого не пожру никогда, ибо из-за
тебя, илбэч, не могу достать их. Мне стало скучно убивать столь
слабых людей, вы не похожи на могучего Тэнгэра, я хочу, чтобы вы
стали сильнее, и прин„с вам средство для этого.

С этими словами ‚роол-Гуй бросил на берег тонкую тростинку. Она
вонзилась в грязь и превратилась в стебель хохиура.

-- Дарю его тебе и всем людям, -- сказал ‚роол-Гуй. -- Когда этот
стебель обраст„т рыжим харвахом, собери его, и твоя сила
умножится беспредельно. Может быть тогда мне будет не так
скучно. А пока -- прощай!

Далайн сомкнулся над ‚роол-Гуем, а Ван ещ„ долго стоял на
границе, ожидая подвоха и стараясь разгадать смысл коварных речей
Многорукого. Наконец, он сказал:

-- Не верю ‚роол-Гую и не хочу его подарков ни сегодня, ни в
будущие дни.

Сказав так, Ван сош„л на оройхон и тяж„лым башмаком из кожи тукки
втоптал стебель в нойт. Но он не заметил, что один, самый
маленький корень остался в земле. И когда Ван уш„л строить новые
земли, стебель ожил и начал расти. От удара он наклонился, и с
тех пор ни один стебель хохиура не раст„т прямо. А на молодых,
чистых побегах можно видеть ч„рные крапинки -- следы игл с
башмака илбэча.

Немало лет скитался Ван в чужих краях, возводя один оройхон за
другим и прячась от людской молвы, а когда вернулся домой, то не
узнал родных мест. Вдоль всего далайна вкривь и вкось торчал
хохиур, люди скребли и сушили харвах. Повсюду грохотали татацы и
большеротые ухэры. Везде шла война. Люди и впрямь стали сильнее,
но свою силу обратили против себя, чтобы убивать друг друга на
радость ‚роол-Гую.

-- Остановитесь! -- крикнул илбэч, но голоса его никто не
услышал, ибо люди оглохли от взрывов.

Тогда Ван приш„л к далайну, встал правой ногой на один оройхон, а
левой на другой, и принялся звать из глубины Многорукого. И когда
‚роол-Гуй выплыл, Ван спросил:

-- Зачем ты сделал это?

-- Теперь я убиваю людей даже там, где не могу их достать, --
ответил ‚роол-Гуй, -- и мне приятно ваше горе. Даже если ты
застроишь сушей весь далайн, я знаю, что люди вс„ равно истребят
друг друга.

-- Исправь сво„ зло! -- крикнул илбэч, -- и я обещаю больше не
строить оройхонов.

-- Что же, я согласен, -- сказал ‚роол-Гуй. -- Люди не смогут
избить себя окончательно. Правда, мне не по силам пожрать весь
харвах и извести хохиур на всех оройхонах, ведь ты построил их
так много. Цэрэги с сухих земель не послушают меня и не прекратят
пальбы. Но зато мне подвластны огненные авары, вставшие по моему
слову на тво„м пути. А без авара невозможно высушить харвах.
Сушильщики меньше всех виноваты в бедах твоего народа, и поэтому
я проклинаю их. Отныне харвах начн„т взрываться во время сушки,
станет калечить и убивать. Жизнь сушильщика будет тяжела, а век
не долог. На этот путь ступят лишь те, у кого нет иного пути, кто
иначе вс„ равно погибнет. И пусть они знают, что нельзя спастись
самому, приближая всеобщую гибель. Иди, бывший илбэч Ван, и будь
спокоен -- стрельба скоро утихнет.

Ван повернулся и пош„л, не думая о своей жизни, но ‚роол-Гуй не
стал хватать его.

С этого дня в течение дюжины дюжин лет в далайне не появлялось
новых оройхонов.
ГЛАВА 2.




Ш„л мягмар, пещеры шавара были переполнены нойтом, и умерших
хоронили в далайне, принося в жертву ‚роол-Гую. Маму завернули в
полог палатки, уложили на носилки и с песнями унесли. "О отец
наш, ‚роол-Гуй! Тебе отда„м мы лучшую из женщин..."

Шооран не принимал никакого участия в действе. Сидел, забившись в
угол, уставившись в бесконечность немигающими глазами. К далайну
не пош„л -- не мог слышать ликующих похоронных песен, пришедших
из тех врем„н, когда в праздник мягмара бросали в далайн не куклы
и трупы, а живых людей. "О великий, прими нашу женщину!.. Е„ руки
-- ласка, е„