цела ли кольчуга. -- Правит у вас кто?

-- Никто не правит. У наш равенштво. Вше люди братья, только одни
штаршие да умные, а другие -- дураки.

-- Ну а принадлежит вс„ -- кому? Я с суурь-тэсэга смотрел, поля у
вас огромные, одному такое не убрать.

-- Обшее. Вше вмеште работают.

-- Ясно, -- сказал Шооран, вспомнив, что рассказывал Энжин о
стране старейшин. -- Ну а ест кто? Мяса-то всем не хватит.

-- Вше понемношку едят. Не мяшо, конешно. Мяшо, туйван -- это
тшерэгам. А протшим ошта„тша только для нажвания.

-- У вас, что, очень много народу жив„т на оройхонах? --
недоумевающе спросил Шооран. Рассматривая с высоты сухой оройхон,
он не заметил слишком большого перенаселения.

-- Много, штрашть школько.

-- Больше тройной дюжины? -- удивился Шооран.

-- Не-е! Где такую прорву прокормить? Меньше.

-- Ладно, -- сказал окончательно запутавшийся Шооран. --
Разберусь. А ты-то почему здесь? Ты бандит?

-- Я -- маканый, -- странное слово звучало будто характеристика и
вместе с тем как имя. -- Бандитов у наш нет.

-- Слушай, -- сказал Шооран, переходя к главному для себя
вопросу. -- Я ищу одного человека, женщину. Около года назад она
ушла в вашу страну. Подскажи, где она могла приткнуться, где е„
искать?

-- Мы чужих не любим, -- изгой вздохнул, пластырь на щеке вздулся
пузыр„м. -- Молодая она?

-- Молодая. И красивая.

-- Тогда е„ могли в какую-нибудь обшину принять, обшей женой.

-- Это как? -- насторожился Шооран.

-- Я же говорю -- у наш равенштво. Мушшины могут иметь много ж„н,
а женшины ражве хуже? Они тоже могут. Ешли она шоглашитша вжать в
мужья шражу вшех мушшин в обшине, то е„ могут принять.

-- Вообще, это называется не жена, а по-другому, -- заметил
Шооран. -- Она не согласится. К тому же, она реб„нка жд„т...
ждала тогда, сейчас уж родила давно.

-- Ш реб„нком нигде не вожмут. Ей тогда одна дорога -- на
алдан-тэшэг.

Шооран вспомнил удивительные представления братьев о загробной
жизни и промолчал. Потом спросил:

-- А если вс„-таки искать, то где?

-- Где угодно. У наш швобода, -- изгой отвернулся от Шоорана и
занялся чавгой. Потом сказал, не оборачиваясь: -- На ближних
оройхонах таких нет. Я тут вшех жнаю.

-- А как вы друг друга зов„те? -- спросил Шооран. -- Чтобы мне не
пугать всех подряд. Обычаи у вас какие?

Ответить изгой не успел. Из-за тэсэгов вышло с полдюжины
вооруж„нных людей.

-- Кто такие? -- острия копий уп„рлись сидящим в грудь.

-- Ах, доблешные тшерэги! -- зашамкал изгой. -- Што вам надо от
двоих ушталых путников? Мы пришели отдохнуть...

-- Ты молчи, недомаканый, -- прервал старший. -- С тобой вс„
ясно. А вот это что за диво из далайна? -- он повернулся к
Шоорану. -- Обыскать.

-- Не советую! -- Шооран схватился за гарпун.

Удар копья болезненным толчком отдался в груди, но кольчуга
выручила, а в следующее мгновение Шооран был на ногах. Он мог бы
проткнуть потерявшего равновесие воина, но ещ„ надеялся закончить
дело миром и не хотел убивать. Он лишь выбил копь„, ударив тупым
концом гарпуна по пальцам, и тут же отступил на шаг.

-- Я на вас не нападал. Что вам от меня надо?..

Удар не позволил ему договорить. Кто-то из противников,
оставшийся в укрытии и не замеченный им, подкрался сзади и
ударил по затылку.

Шоорана скрутили, сорвали сумку и жанч. Увидав открывшуюся под
жанчем кольчугу, командир довольно протянул:

-- Зна-акомая штучка! Как же ты попал так далеко от своей
границы?

Шооран угрюмо молчал. В затылке часто стучала боль.

-- Женшину он ишшет, -- угодливо сообщил изгой. -- Про женшину он
шпрашивал.

Не переставая сгибаться в поклонах и прижав культяпки рук к
груди, изгой поднялся и вдруг метнулся в сторону, намереваясь
бежать. Но цэрэгам была хорошо знакома эта уловка, один из них
ткнул древко копья между ног бегущего, калека кувыркнулся в нойт.

-- Ку-уда?.. -- засмеялся дюженник. -- Шустрый какой...

-- Меня-то жа што, добрые люди? -- захныкал изгой.

-- А кто чавгу жрал?

-- Не я! -- почему-то испугался изгой. -- Это вот он,
дьяволопоклонник!

-- То-то я не видел... Давайте, братцы, пошли. Отбегали сво„.




* * *




Раздирая предутреннюю мглу, прогудела раковина, и сухая полоса
закопошилась, просыпаясь. Каторжники нехотя поднимались с земли,
встряхивали одежду, на которой спали, натягивали е„ и шли
строиться на молитву. К этому мероприятию Шооран никак не мог
привыкнуть. Дико было видеть, как десять дюжин взрослых мужчин
становились на колени и повторяли вслед за старшим братом:

-- Всеблагой господь, создатель вод, тверди и небесного тумана,
вечный Тэнгэр! Благодарим тебя за прошедший день, просим дня
будущего и жаждем жизни вечной на светлом алдан-тэсэге тво„м.
Охрани нас могучей мышцей твоей от многорукого ‚роол-Гуя и злых
дел его. Тебе молимся и на тебя уповаем, ибо нет в мире бога,
кроме тебя. Яви славу твою в делах светлых илбэчей твоих, их же
любим благодарным сердцем... -- каторжники нестройно выводили
слова молитвы, и илбэч повторял вместе со всеми: -- их же любим
благодарным сердцем во все века, покуда стоит далайн.

Не мог он к такому привыкнуть. Тошно было.

Еды по утрам не полагалось, после молитвы заключ„нные
отправлялись на работы. Кто-то со спутанными ногами и под строгим
караулом уходил на мокрое за нойтом. Работа считалась не тяж„лой,
но опасной. Явится ‚роол-Гуй -- что тогда? Как бежать, если
можешь сделать лишь небольшой шажок?

Другие, и Шооран в их числе, варили ухэры. Взгромоздив на авары
костяные чаны, кипятили смердящий нойт, бросали в него
искрошенные панцири собранных в мягмар тварей, высушенных ыльков,
спутанный в клубки и ни на что больше не годный волос, иной
хитиновый сор. Кашляя и задыхаясь, размешивали варево, а когда
весь хитин растворялся, с надсадным криком снимали котлы с огня и
выливали густую массу в огромную, выдолбленную прямо в скале
ванну. Там наступала очередь мастеров, которые, впрочем, тоже
были каторжниками. Возле ванны, поднимаясь чуть не на три
человеческих роста, стояло странное сооружение. Костяные части
делали его похожим на скелет невиданного, вставшего на дыбы
зверя. Называлось устройство: "макальник". Сверху на толстых
вер„вках -- не хитиновых, упаси Тэнгэр, а из соломенной пряжи --
висело тяж„лое аккуратно обточенное и тщательно отполированное
бревно. От горячего нойта древесина стала ч„рной и лоснилась,
густо смазанная салом жирха. Под громкие крики работников
макальник со скрипом сгибался и окунал бревно в раствор. Не дав
нагреться, бревно поднимали и окунали в холодную воду. Затем
снова в нойт и вновь в воду. Постепенно на бревне нарастала корка
хитина. Через неделю макания она достигала нужной толщины, тогда
болванку высушивали, обрезали с одного конца, извлекали
многострадальное бревно, а полученную заготовку отправляли
оружейникам, которые доводили будущий ухэр до готовности.

Шооранов знакомец, оказавшийся на каторге своим человеком,
распоряжался у макальника. Он нечленораздельно орал на
подчин„нных, шипел и плевался через дыру в щеке. Пластырь у него
содрали сразу же, чтобы он ничем не отличался от окружающих.
"Швободы" на каторге было немного, а вот "братштво" и особенно
"равенштво" процветали вовсю. Кстати, покалеченного изгоя Маканым
называли все. Шооран, увидев макальник, подумал было, что Маканый
побывал в ванне. Но он тут же отбросил эту мысль: в горячем нойте
человек не выжил бы и секунды. Рубцы на лице и руках Шоорана,
оставшиеся со врем„н большой охоты ‚роол-Гуя, подтверждали это.
Скорее всего, Маканый получил прозвище за свою профессию.

Когда облака начинали краснеть, работа прекращалась, каторжников
выстраивали на новую молитву, а затем, вс„-таки, кормили. Давали
недобродившую, скверно сделанную кашу. Разж„вывая хрустящие
з„рна, Шооран недоумевал: неужели так трудно приготовить кашу
хорошо? Она сама получится, надо лишь замочить зерно с вечера.
Но, вероятно, тот, кто готовил пищу, считал, что каторжников надо
содержать плохо, и дело сво„ исполнял.

После еды следовала третья молитва, во время которой
присутствующие признавались в братской любви друг к другу. Затем
пороли провинившихся. Наказывали за самые разные вещи: за плохую
работу, за драку, за сказанное вслух ч„рное слово. Особенно
жестоко били сборщиков нойта, если обнаруживалось, что они
собирали и ели чавгу. Есть чавгу считалось грехом и поклонением
‚роол-Гую. Маканого тоже пороли за это в первый день, а когда
непонимающий, что происходит, Шооран сказал, что он вырос на
чавге, то выдрали и его.

Лишь перед самой темнотой у каторжников оставалось немного
времени, и тогда оказывалось, что они ещ„ способны жить. Кто-то
пытался подлатать одежду, кто-то беседовал, а из сгущающейся тьмы
долетал тенорок местного сказителя:

-- Рассказать, братья, могу я про женитьбу ‚роол-Гуя. Раз
проснулся он в далайне и удивился крайне. Смотрит, спал пока,
выросла новая рука. ‚роол-Гуй, он такой -- Многорукому не
впервой. Рука -- ерунда, но такой ещ„ не видал никогда. Не висит,
не болтается, в локте не сгибается. И пальцев не разжать никак,
хотя на конце есть большой кулак. Бедняга с рукой потерял сон и
покой. Рука готова, а проку с не„ никакого. Такою рукою ни
тащить, ни хватать, а только пихать. Да вот беда: не знает куда.
Досада взяла ‚роол-Гуя: думает, что ему делать с... рукою?..

Сначала Шооран решил, что при первой же возможности сбежит
отсюда, но вскоре изменил намерение. Бежать было не так уж и
трудно: лагерь стоял на сухой полосе всего лишь в одном оройхоне
от огненных болот, которые уже не обрывались в далайн как прежде,
и куда было легко уйти. Но Шооран сначала хотел разузнать о
стране как можно больше, ибо надежда отыскать здесь Яавдай ещ„ не
совсем умерла.

Постепенно он начал выяснять, как жив„т страна. Но только
выяснять, а не понимать, поскольку понять это было невозможно.
Здесь и в самом деле ничто никому не принадлежало, вс„ было
общее. Никому не дозволялось иметь ничего, что отличало бы его от
других. Но если с вещами выполнение закона можно было
контролировать, то ел каждый в свой живот, и проверить съеденное
не удавалось. На обширных полях процветало воровство.
По ночам целые толпы отправлялись на соседние оройхоны, красть
несозревший хлеб, а навстречу им выползали другие толпы, но с тою
же целью. Общинники пытались выделять сторожей, но это лишь
ухудшало положение: красть со своих полей было удобнее. Незрелая
хлебная трава, которой в иных местах и цэрэги лакомились редко,
здесь была на каждом столе, зато хлеба не хватало. Опасаясь
грабежа и понимая, что попавшее в общие житницы потеряно
навсегда, жители кололи бовэров, не давая им вырасти, сбивали
туйван прямо с дерева, обдирая при этом цветы и не щадя зел„ных
плодов. Нигде во вс„м мире вино не было таким кислым. Если бы не
наыс, исправно подраставший каждую ночь, в стране вовсе наступил
бы голод.

Те крохи, что вс„ же бывали собраны, следовало делить поровну
между едоками. Неудивительно, что новых людей в общину не
принимали, и Маканый был совершенно прав, говоря, что женщина с
реб„нком нигде не найд„т места, ведь е„ надо кормить. Более того,
община имела право за богохульство и иные прегрешения против
истиной веры изгонять своих членов. В результате даже среди
поклоняющихся дьяволу старейшин не было столь ревностных
блюстителей церковного благочиния и добровольных инквизиторов,
как среди вольнолюбивых добрых братьев.

Единственное, что создавало в стране подобие порядка, была армия.
Цэрэги следили, чтобы взаимное воровство не переросло в
откровенный граб„ж, и за это каждый оройхон был обложен данью,
прич„м не процентом с урожая, как в земле вана, а определ„нной,
раз и навсегда установленной нормой. Горе тем общинам, которые не
сдавали в срок положенного количества хлеба и иных произрастаний,
добрые братья-цэрэги в таких случаях на время оставляли доброту и
сурово наказывали виновных.

Армия была многочисленна, хорошо обучена, прекрасно вооружена и
не терпела конкурентов. В стране действительно не было бандитов,
отчасти из-за того, что ровная береговая линия не оставляла им
достаточно места, в основном же потому, что большинство
разбойников легко находили себе место в рядах цэрэгов.

Страна добрых братьев была самой обширной в далайне, но вс„ же
не могла прокормить ни себя, ни сво„ войско. И войско нашло выход
в войне. Если граница между царством вана и старейшинами была
относительно мирной, а Торговый оройхон оправдывал сво„ название,
то на другой границе у старейшин война не утихала. Цэрэги братьев
атаковали противника чуть не ежемесячно. Чаще всего их атаки
бывали отбиты, но иногда отрядам удавалось прорваться через
заслоны. Тогда они сбрасывали в далайн вражеские ухэры и грабили
идолопоклонников до тех пор, пока старейшины не подтягивали
подкрепления. Удержаться в чужой стране, снабжаясь через длинную
полосу м„ртвых земель, братья не могли -- и уходили. Но даже
обреч„нный на неудачу, но поначалу успешный поход делал его
участника обладателем множества запретных, но таких
притягательных вещей. Поэтому каждый новый набор солдат
стремился на войну.

Отряды стражников не только воевали и поддерживали порядок, они
брали на себя заботу об изгнанных общинами, не допуская, чтобы те
становились бродягами, давали им еду и работу. В царстве доброты
редко наказывали людей. Шооран лишь через неделю с удивлением
узнал, что он не был осужд„н за шпионаж, а напротив, получил
права гражданства, устроен на работу и теперь вместе с остальными
возлюбленными братьями всего-лишь отрабатывает свой хлеб.

Однако, как е„ ни называй, каторга оставалась каторгой. Выяснив
вс„, что хотел, и поняв, что Яавдай он здесь не найд„т, Шооран
начал готовиться к побегу. Для бегства ему была нужна только
обувь. Босиком по огненному болоту не побежишь, а буйи, в которых
они работали возле аваров, на ночь отбирались. Вообще, в стране
одни цэрэги имели право носить обувь, остальные ходили босиком, и
Шооран не раз думал, что такой запрет куда действенней запретов
на ножи или хлысты. Хорошо, что сияющий ван не додумался до
такого или же не смог вести новшество из-за всеобщего
злоупотребления башмаками и буйями.

Разрешить вопрос с обувью Шооран не успел, судьба распорядилась
иначе.

В тот день начинали макать новый ухэр. Казалось, вс„ было готово:
клевой раствор вонял на аварах, бревно, хоть и старое, но годное
в дело, заново отполировано и густо смазано салом, но Маканый был
недоволен. Он размахивал руками и злобно свистел:

-- Уе„фки тъянь! Тууха!

Прибежал оружейник, ведавший хозяйством. Взглянул, куда указывал
Маканый, и приказал начинать.

Но Маканый заартачился.

-- Офоу„тша! -- твердил он.

Всем было ясно, что Маканый недоволен вер„вками и требует их
заменить, но, или у оружейника не было в запасе вер„вок, либо,
что вероятнее, он посчитал ниже своего достоинства понимать
шипение и бульканье калеки, но он презрительно отвернулся и
махнул котельщикам, чтобы те лили клей в ванну. Макальник
поклонился раз, другой, потом с резким струнным звуком одна из
вер„вок лопнула, бревно нырнуло в ванну, сверху посыпались
обломки, и полуразрушенный накренившийся механизм замер.

Оружейник -- немолодой апоплексического типа мужчина тоже замер,
перекосившись, ловя ртом воздух и наливаясь багровой краской..

-- Ты что, гад недомаканый, сделал? Я тебе покажу, тварь вонючая,
отучишься ломать!..

Маканый пятился, шипя неразборчиво. Обломок рухнувшего механизма
полетел ему в голову, но Маканый быстро пригнулся, и массивная
кость, просвистев над ним, ударила в висок одного из подручных.
Это был придурковатый парнишка, почти мальчик, выгнанный за
ненадобностью общиной и за это попавший на каторгу. Не издав ни
звука, он покачнулся и рухнул в ванну. Шооран и ещ„ один
котельщик, мрачный человек, о котором Шооран знал лишь, что его
зовут Куюг, кинулись к ванне. Крюками, которыми двигали котлы,
нащупали в мутной жиже тело, выдернули наверх. Признать человека
в том, что они вытащили, было непросто.

Оружейник, кажется, и не заметил гибели одного из каторжников. Он
продолжал наступать на Маканого, вслепую ища какое-нибудь оружие.
Куюг аккуратно положил багор, не торопясь обош„л ванну и саданул
не ожидавшему нападения оружейнику в зубы. Подавившись криком,
оружейник свалился на землю.

Двое цэрэгов, с любопытством наблюдавшие с поребрика за
происходящим, перехватили копья и с воплем ринулись впер„д.

"Только не вмешиваться, -- подумал Шооран. -- Моя жизнь дороже их
всех."

Затем он шагнул, встав на пути у бегущих воинов.

Устрашающему боевому крику цэрэги были обучены превосходно, а
вот, что безоружный каторжник может знать при„мы рукопашного боя,
в голову им прийти не могло. Иначе они не действовали бы так
прямолинейно. Шооран легко уш„л от нацеленного копья, ударом по
ноге опрокинул одного воина, а второго крутанул, ускоряя его бег
и изменив направление. Боевой крик на мгновение сменился
отчаянным взвизгом, затем жарко хлюпнул нойт, и вопль оборвался.

Остальные каторжники как по команде бросились на упавшего цэрэга,
принялись топтать его. Шооран подхватил валяющееся копь„.

-- Надо уходить! -- крикнул он.

На ближнем суурь-тэсэге выла раковина.

Беглецам не дали даже выйти с сухой полосы. Полторы дюжины
вооруж„нных лишь крюками каторжников не могли оказать
сопротивления обученному, снаряж„нному и превосходящему числом
противнику. Несколько каторжников были убиты, прочих связали и
повели обратно в лагерь.

Суд был коротким. Вызванный из алдан-шавара старший брат выслушал
рассказ забытого в суматохе и потому уцелевшего оружейника, затем
обратился к связанным бунтовщикам:

-- Возлюбленные братья! -- такое обращение обычно предшествовало
порке. -- Я не осуждаю вас. Кто я такой, чтобы осуждать хоть
кого-то? Один вечный Тэнгэр может судить людей за их дела и
мысли. Я вас прощаю. Но вы сами понимаете, что погорячились
сегодня, и ваш пыл следует охладить. Всем по шесть, зачинщикам --
дюжина, -- добавил он деловым тоном.

Зачинщиками были Шооран, Куюг и Маканый.

Шооран не обманывался относительно прощения. Он понимал, что эта
фраза сродни надежде благополучно пройтись босиком по шавару. Не
знал лишь к дюжине чего их приговорили, но спрашивать у собратьев
по несчастью не стал. Скоро он узнает это и так. В сво„м поступке
Шооран не раскаивался. Потом, если у него останется для этого
время, он, может быть, и пожалеет о сделанном, а сейчас было
только обидно, что вс„ так бездарно кончилось.

Преступников подняли и повели через сухой оройхон к далайну. По
дороге к процессии присоединилась толпа народу, очевидно, зрелище
обещало быть увлекательным. У кромки оройхона все дружно вытащили
буйи и принялись обуваться. Шооран усмехнулся. Ну конечно, как
иначе попасть к далайну в мягмар? А без кости на оройхоне не
прожив„шь. Вот только зачем нужен закон, который никем не
исполняется? Разве только для того, чтобы все были виноваты.

Мокрый оройхон был угловым. На крошечном кусочке побережья Шооран
увидел знакомый силуэт макальника. Теперь вс„ стало ясно.

Приговор„нных раздели до нага и привязали к костяным крестовинам,
стоявшим на берегу, чтобы ожидающие экзекуции тоже могли
наблюдать за процедурой.

Впер„д вышел старший брат.

-- Мы не осуждаем вас, братья, мы любим вас и молимся за ваше
исправление. Но сегодня вы погорячились, и излишний жар следует
охладить. Пусть грех верн„тся к своему родителю!

Далайн размеренно колыхал ледяную влагу.

Первого из возлюбленных братьев подвели к макальнику, начали
обвязывать под мышками вер„вкой. Маканый, распятый рядом с
Шоораном, наклонил голову, прижал изуродованную щ„ку к голому
плечу и сказал:

-- Шешть раж -- это терпимо. Можно выжить. На шебе жнаю. Когда
опушкают, надо жжатша, а когда вытащат -- д„ргатша шильнее, штобы
ыльков штряхнуть. А потом шнова ушпеть жжатша в комошек. Главное
-- мушшкие чашти шберечь. Они и не понадобятша больше, а беж них
вш„ одно иждохнешь. Нет, шешть раж -- по-божешки.