тое тело раздалось в стороны, словно по нему провели
глубокий разрез небывало огромной бритвой, и изнутри выдавился
глаз -- круглый и немигающий, большой, словно чан для харваха.
Глаз жутко вращался, взблескивая ч„рной глубиной расплывшегося
зрачка, и вдруг остановился, вперившись почти осмысленным
взглядом в лицо Шоорану. Взгляд тянул к себе, требовательно звал,
и Шооран, шумно выдохнув воздух, шагнул навстречу, но костлявые
пальцы Хулгала сомкнулись на плече, а дребезжащий голос разрушил
наваждение:

-- Ишь-ты, голову дурит. Ты, малец, лучше не смотри, такое не
каждому взрослому вынести можно, того и гляди сам к этому
бурдюку на обед отправишься. Пойд„м отсюда, он, похоже, надолго
на наших тэсэгах расселся.

И, словно опровергая слова старика, заструились укорачиваясь
щупальца, захлопнулись десятки ротовых отверстий с т„рками мелких
зубов, скрылся глаз, и вся скользкая туша, вздрагивая и
сокращаясь, поползла прочь. ‚роол-Гуй уходил.

Едва он скрылся из виду, как пограничная полоса ожила: раздались
голоса, стоны, плач -- ошпаренные люди полезли из-под защиты
аваров. Они бегали, искали друг друга, звали погибших.

Шооран молча опустился на камень. Он смотрел туда, где только что
копошились конечности хищной бестии, и медленные сл„зы, не
принося облегчения, текли по его щекам. Хулгал что-то говорил,
потом поковылял прочь, должно быть, искать новую палку -- Шооран
ничего не слышал и не замечал. И лишь когда из сгущающейся
вечерней темноты появилась мама, по всему оройхону ищущая
пропавшего сына, схватила его на руки, принялась целовать,
повторяя: "Живой! Живой!..: -- лишь тогда Шооран с трудом
выговорил:

-- Мама, он всех съел: и того мальчика, и Бутача, и мою тукку. У
меня вс„ было, а он приш„л и съел. Вс„ -- даже палку Хулгала...

-- Нет, нет! -- смеясь и плача отвечала мама. -- Он нас с тобой
не съел, мы убежали...

-- Всех съел, -- не слыша повторял Шооран.




* * *




На следующий день те, кто остался жив, задумались, как
существовать дальше. Округа была опустошена подчистую, пройд„т
ещ„ не одна неделя прежде чем в грязи зашевелятся жирхи с
тошнотворной, но вс„ же съедобной плотью, созреет под чешуйчатой
скорлупой водянистая чавга, а шавар заселят всевозможные
существа, и среди них вожделенная тукка. Сейчас на оройхоне были
истреблены даже заросли хохиура -- вполне бесполезной травы, из
которой только и можно сделать, что палочку для разгребания
грязи. Короче -- не осталось ничего, кормиться предстояло на
соседних оройхонах, что, несомненно, не могло понравиться жителям
этих мест.

Соседи жили с двух сторон, но стороны были явно неравноценны. На
востоке простиралась обширная страна, состоящая из множества
оройхонов, выстроенных Ваном -- илбэчем, жившим много лет назад
и оставившим следы своих трудов во всех землях. Правители
восточных земель называли себя ванами и возводили свой род к
знаменитому илбэчу, хотя всякий знал, что древнее проклятие
обрекало строителя оройхона на одиночество. Но противоречить
царственному мнению никто не смел, тем более, что удачливый Ван
умер неразгаданным, и теперь на его сч„т можно было строить какие
угодно домыслы. Ближайший восточный оройхон выходил на далайн
лишь одним углом, и хотя жизнь на н„м, казалось, была такой
же, что и на пострадавшем острове, но считался он особым, ибо
прикрывал сухие земли царствующего вана. Соваться туда -- значит
столкнуться с хорошо вооруж„нными и безжалостными цэрэгами,
охраняющими от вторжения чужаков перенасел„нные земли. Ясно, что
на восток пути не было, в добрые времена цэрэги могли торговать,
но никакой помощи не оказывали ни прежде, ни тем более сейчас.

На запад от того места, которое посетил ‚роол-Гуй, находился
край вовсе безнад„жный. Пограничный оройхон там касался далайна,
так что воздух, и без того нечистый, наполняли тягостные
испарения от кипящего и сгорающего на аварах нойта. Там не было
полностью безопасного места, такого, как здесь, и единственный
мокрый остров, расположенный на западе, давал убежище самому
жалкому отребью, которому не нашлось никакого иного клочка земли.
Даже на ночь западные не могли уйти на сухое, смерть и болезни
косили их беспощадней всего, западные изгои презирались всеми и
всему миру платили ненавистью. Ждать помощи оттуда было так же
наивно, как и с востока. Но больше идти было некуда -- на юге
пылала граница, на севере колыхал влагу далайн.

День поисков на разграбленном оройхоне не прин„с добычи никому, и
к вечеру уцелевшие люди собрались на совет. Говорили только
мужчины, ведь именно им предстояло искать выход. Выход
оставался единственный -- идти на запад, но делать это можно было
по-разному. Ещ„ день назад, возникни такая нужда, мужчины
собрались бы в отряд, и западным изгоям пришлось бы немедленно
сдаваться на милость сильнейшего. Но теперь, когда больше
половины обитателей оройхона погибли, такой путь становился
опасным. Изгои могли не только дать отпор, но и попросту перебить
ослабевших соседей, чтобы захватить их земли. Опустош„нный
оройхон пока не представлял ценности, а вот приграничная полоса
-- сухая и безопасная привлекала многих.

Дело решил Боройгал -- жилистый, неимоверной силы мужчина,
холодно-жестокий и равнодушный ко всему на свете, кроме
собственного удобства. Вс„ сво„ время Боройгал проводил на
приграничной полосе, на мокрое старался не выходить, жил
поборами, а также тем, что добывали две его жены, целый день
копавшие чавгу в самых кормных, но зато и самых опасных местах.
Вчера одна из них погибла, но это слабо огорчило Боройгала. К
детям он был равнодушен, а ж„н всегда можно найти новых. В жизни
Боройгал ценил лишь обильную жратву, возможность ничего не
делать, да еще крепко заквашенную хмельную брагу, что готовят из
перезревшей чавги.

-- Воевать не станем, -- сообщил Боройгал. -- Людей осталось
мало, так что завтра отправим к западным послов. Мы будем
кормиться на их оройхоне, а потом примем у себя их людей. Но
только крепкие семьи -- те, где есть мужчины. Таких там немного,
но они сила и заставят заткнуться остальную шушеру. Зато мы
обойд„мся без войны.

-- Так ведь и они станут кормить только крепкие семьи!.. --
выкрикнул женский голос.

-- Правильно, -- согласился Боройгал. -- Так и должно быть.

-- А как же мы?

Боройгал повернулся на голос, колючий взгляд царапнул Шоорана,
прижавшегося к матери, которая задала этот вопрос.

-- Тебе надо было думать раньше, -- язвительно сказал Боройгал,
обнажив в улыбке ч„рные пеньки сгнивших зубов. -- Я тебя
предупреждал.

Мама взяла Шоорана за руку, молча развернулась и пошла прочь.
Шооран ничего не понял из короткого разговора между матерью и
предводителем уцелевших, но почувствовал угрозу в словах
Боройгала, и теперь был рад, что они с мамой уходят гордые и
непобежд„нные. Лишь когда они отошли так, чтобы их стало не
видно, Шооран д„рнул маму за рукав и спросил:

-- А что он тебя предупреждал? Он знал, когда ‚роол-Гуй прид„т?

-- Нет, он ничего не знал, -- ответила мама. - Он просто мстит.

-- За что? -- удивился Шооран.

Он знал, как мстят мальчишки, избивая и вываливая в нойте
противника, и знал, за что они могут мстить. Но какова месть
взрослых, Шооран представить не мог и потому, не дождавшись
ответа, снова д„рнул маму за рукав и переспросил:

-- Как это мстит? За что?

-- Когда-то он хотел, чтобы я пришла к нему третьей женой, --
сказала мама, а я отказалась. Вот он и зол на меня.

-- Правильно отказалась! -- поддержал Шооран. -- Этот Боройгал
здоровущий, а бездельник. Я и то лучше промышляю. Согласилась бы,
так тебе же его и кормить пришлось бы.

-- Не в этом дело, -- сказала мама. -- Он свою долю и так
отбирал. Просто я не хотела с ним жить. Ты отца не помнишь, а
ведь этот Боройгал по сравнению с ним словно мелкий жирх. Потому
он и звал меня в ж„ны, что отцу завидовал... даже после смерти.
А я отказала.

-- Мама, а правда, что мой отец был илбэч, и что наш оройхон
построен им? -- спросил Шооран, на секунду вдруг поверивший в
утешительную сказку всех одиноких мальчишек.

-- Нет, что ты... -- мама опустилась на землю, притянула к
себе Шоорана, словно младенца укутала его своим жанчем, и Шооран
не возмутился, покорно приник к матери, затих, слушая. -- Я жила
с отцом очень долго, а илбэч не может сидеть на одном месте, он
должен бродить по всем краям, выбирая место для нового оройхона.
Когда проходит слух, что родился илбэч, люди прежде
недоверчивые, соглашаются пропускать через свои острова бродяг.
Это тяж„лое, дурное время. Никто не хочет работать, все снимаются
с мест в поисках новых земель или ждут, что их болотина станет
вдруг сухим оройхоном, а они сами из грязекопателей превратятся в
знатных цэрэгов. Бродяги воруют и грабят, опустошают оройхоны не
хуже Многорукого. В конце концов, жители начинают бить их, забыв,
что среди бандитов бродит и их спаситель. Постепенно слухи
затихают, и люди остаются такими же нищими, как были. А когда и
вправду начинают возникать новые острова, то получается ещ„ хуже.
Кому-то вез„т, а остальные пропадают, потому что Многорукий в
такие годы приходит чуть не каждую неделю. Он ищет илбэча, но
гибнут-то простые люди. Я хорошо помню, как это происходило
больше дюжины лет назад и не хочу второй раз пережить подобное,
хотя именно тогда был построен наш оройхон. К тому времени многие
из людей думали, что истории, которые рассказывают об илбэче Ване
-- сплошная выдумка. Со врем„н Вана прошло больше двойной дюжины
лет. Ты представить себе не можешь, как это много -- дюжина
дюжин. С тех пор в мире не рождалось илбэчей, или они не
желали строить оройхоны. Хулгал даже рассказывает, что сам Ван
на двойную дюжину лет отдал дар илбэча Многорукому. Не знаю, кто
прав, но только люди отвыкли от чудес. И вдруг оройхоны стали
появляться один за другим. Они возникали каждый месяц, иногда по
нескольку штук. Тогда и начались беды, о которых я говорила. Все
бросились искать лучшей доли, все мечтали о несбыточном, многие
погибли, и никто не стал счастливее. Это продолжалось почти два
года, и когда люди поняли, что илбэч исчез -- скорее всего
Многорукий дотянулся к нему -- то оказалось, что в стране не
стало ни единым сухим оройхоном больше, илбэч натыркал свои
острова как попало, все они непригодны для жизни, лишь изгои
обитают там, и банды ночных пархов прячутся от войск вана. С тех
пор последнего илбэча называют безумным, да наверное он и был не
в себе. Дар илбэча слишком тяж„л для нормального человека, так
что не стоит верить всему, что рассказывают о Ване. Впрочем, наш
оройхон безумный илбэч поставил так, что у нас появилась сухая
полоса вдоль аваров. Поэтому здесь не принято ругать безумного
илбэча. Но и вспоминать о н„м лишний раз -- не стоит. Пусть
старик Тэнгэр думает о героях, мы с тобой их ждать не будем. Я бы
никогда не согласилась стать женой илбэча. Через два поколения
его дела покажутся прекрасными, но не допусти мудрый Тэнгэр жить
с ним рядом. Человек не должен мешаться в дела бессмертных и
лишний раз будить Многорукого. Твой отец был обычным человеком,
но самым лучшим из всех, кто ходил по оройхону. Если бы он
захотел, он поселился бы в сухих краях и стал цэрэгом, но он
говорил, что там правды ещ„ меньше, чем здесь. Поэтому он жил с
нами. Он был добр и не только кормил семью, но и помогал слабым и
одиноким. Пока он не умер, мы жили богаче вана. У отца были
доспехи из панциря огромного гвааранза. В них он в одиночку
спускался в шавар и приносил оттуда таких зверей, что посмотреть
на них сбегался весь оройхон...

-- Когда я вырасту, я тоже буду таким, -- перебил Шооран. -- Я
уже поймал одну тукку, но она убежала.

-- Ну, конечно, -- согласилась мама. -- Ты обязательно вырастешь
и добудешь ещ„ не одну тукку, ведь ты очень похож на отца. Я
была у него второй женой, люди говорят, что это плохо -- первая
жена чувствует себя забытой и обижается. Но у отца хватало любви
на всех. Мы жили дружно, даже после того, как отец погиб. В
шаваре не было зверя, способного победить его, но крошечный зогг
сумел проползти под панцирь и ужалить в грудь. Три дня отец
мучился, потом почернел и умер. И я теперь даже не могу назвать
его по имени. Но с его первой женой мы продолжали жить дружно.
Обычно ж„ны кличут друг друга с„страми, но мы и в самом деле жили
как с„стры. Любви твоего отца хватало нам даже после его смерти.
Наверно мы и сейчас жили бы вместе, но два года назад е„ взял
Многорукий. У не„ остался сын, он уже совсем взрослый и жив„т
сам, ты должен его знать, его зовут Бутач.

-- Что?.. -- спросил Шооран. -- Бутач -- мой брат?

-- Ну, конечно, -- сказала мама. -- Ты разве не знал?

-- Нет... -- прошептал Шооран и, помолчав, добавил совсем тихо:
-- Лучше бы я отдал ему мою тукку. Тогда мы оба сумели бы
убежать. Я же говорил, что Бутач остался на оройхоне.

-- Тихо! -- сказала мама. -- Если он погиб, то называть его по
имени нельзя. Имена всех умерших принадлежат Многорукому.

-- Мама! -- укоризненно сказал Шооран. -- В это верят только
женщины, а я -- мужчина. Даже Многорукого я не боюсь называть
по имени. Его зовут ‚роол-Гуй. Вот видишь -- ничего не случилось.

-- Вс„ равно -- не надо, -- сказала мама. -- Не зови беду. Вот,
поешь чавги и давай спать. Завтра мы уходим отсюда.

Они поужинали остатками старых запасов, легли на жаркую от близких аваров
землю, прижавшись друг к другу и укрывшись одним жанчем. И, уже
засыпая, Шооран повторил:

-- Вс„-таки лучше бы я отдал мою тукку...




* * *




Наутро, едва туман, плывущий по небу окрасился в ж„лтый цвет,
мама подняла Шоорана, и они отправились на восток. Там,
разумеется знали о беде, постигшей соседей, и давно приготовились
гнать прочь ищущих пристанища людей. Несколько дюжин воинов в
роговых панцирях, в высоких утыканных иглами башмаках, в шлемах с
прозрачными забралами, сделанными из выскобленной чешуи, ходили
вдоль поребрика или сидели, положив на колени короткие копья.
Поскольку положение было чрезвычайное, то командовал отрядом
одонт -- наместник вана. Это был грузный и уже немолодой мужчина,
чрезвычайно страдающий от необходимости таскать на себе доспехи
из кости и грубой кожи водяных гадов. Одонт сидел, сняв шлем и
обмахиваясь пропитанной благовониями губкой. Пот каплями выступал
на его лице и лысине. Вид у одонта был совершенно невоинственный,
и Шооран немало удивился, когда мама направилась прямо к этому,
никакого уважения не вызывающему толстяку.

Один из стражников, не поднимаясь с места, потянулся за камнем,
лениво швырнул его в женщину.

-- Эгей, гнилоедка, уползай в свой шавар, ты здесь никому не
нужна!

-- Доблестный одонт, -- не глядя на стражника и не обращая
внимания на удар, произнесла мать, - да пребудут вечно сухими
твои ноги! Я пришла торговать, и у меня есть, что предложить
тебе.

-- Что у тебя может быть?! -- оскорбл„нный невниманием цэрэг
замахнулся копь„м -- Убирайся вон!

-- Я принесла харвах.

-- Мокрая грязь!

-- Мой харвах сухой, -- возразила мать.

-- Покажи, -- впервые заинтересовался разговором одонт.

Мама достала из заплечной сумы пакетик из выдубленной кожи
безногой тайзы, протянула его одонту. Начальник развернул
св„рток, добыл из него щепотку коричневого порошка, понюхал,
положил на камень и, повернувшись к цэрэгу, приказал:

-- Проверь.

Цэрэг недовольно опустил копь„ и склонился над крошечной щепотью
порошка.

Шооран во все глаза следил за воином. Он не понимал, откуда у
мамы харвах. На вс„м оройхоне один Хулгал осмеливался сушить это
зелье, да и то лишь потому, что был калекой и не мог иначе
прокормить себя. "Недолгий, как жизнь сушильщика", -- говорила
поговорка. Хулгал уже лишился глаза и двух пальцев на левой руке.
Сушить харвах -- вс„ равно, что дразнить Многорукого, так
неужели Хулгал запросто подарил маме столько зелья? Такого не
может быть.

Цэрэг ударил по концу копья кремнем, раздался громкий хлопок,
яркая вспышка заставила воина отшатнуться.

-- Хороший харвах, -- похвалил одонт, наблюдая, как стражник
утирает опал„нную физиономию. -- Что ты за него хочешь?

-- Нам с сыном негде жить.

-- И ты полагаешь, что я позволю тебе войти на острова сияющего
вана только потому, что ты умудрилась украсть где-то немного
харваха? -- возмутился одонт. -- Может быть, ты желаешь к тому же
поселиться в мо„м доме и каждый день есть горячее?

-- Я никогда и ничего не воровала, -- возразила мать. Этот харвах
я собрала и высушила сама.

-- Сушильщики всегда нужны, -- задумчиво произн„с одонт. --
Если бы ты была одна, я пожалуй, пропустил бы тебя...

-- Мама, не бросай меня! -- отчаянно зашептал Шооран. -- Я буду
тебе помогать, я тоже стану сушильщиком...

Мама крепче сжала руку Шоорана и тв„рдо ответила:

-- Я пошла на это только ради сына. Вы должны пустить нас обоих
или обоих прогнать.

-- Ты говоришь так дерзко, словно ‚роол-Гуй отличает тебя от
других людей. Гнилоеды, разговаривающие со мной таким тоном,
очень скоро узнают, кто жив„т в шаваре. Но сегодня я добр и
пропущу вас обоих. Ты будешь готовить харвах для войск
царственного вана, да не узнают его ноги сырости. Каждую
неделю ты должна сдавать по два ямха хорошо высушенного харваха.
Вс„ остальное, что ты изготовишь, пойд„т в твою пользу.

-- Кроме праздника мягмара, -- возразила мать. -- Эта неделя
принадлежит Многорукому, сушильщики в это время не работают.

-- Ладно, ладно, -- согласился одонт. -- Мунаг, проводи е„ и
покажи, где они будут жить.

Опал„нный взрывом цэрэг сделал знак рукой, и Шооран вместе с
мамой ступил на землю царственного вана.

Ничего вокруг не изменилось. Также справа курились раскал„нные
авары, а слева тянулся мокрый оройхон, на котором копошились
грязные оборванные люди. Правда, Шоорану показалось, что эти люди
чересчур грязны и слишком оборваны. Но скорее всего, это
действительно всего-лишь показалось из-за того, что жители
спешили раболепно поклониться идущему цэрэгу. На родном оройхоне
Шоорана никто так низко не сгибался даже перед могучим
Боройгалом. И было ещ„ одно отличие: вс„ пространство на сухой
полосе, почти вплотную к аварам было поделено на маленькие
квадратики. На каждом квадратике кто-то жил, на колышках была
натянута кожа водяных гадов, защищающая от огня аваров и мозглых
туманов, несущих с далайна лихорадку. Под тентами хранились
какие-то вещи, хотя хозяина порой не было видно рядом -- значит
воровство процветало здесь не так пышно, как на свободном
оройхоне.

Мунаг свернул к одному из закутков, отд„рнул шуршащий полог.
Сначала Шооран не понял, что лежит перед ними на драной
подстилке. Почудилось, что это кукла вроде тех, что лепят из
грязи во время праздника мягмара, принося жертву ‚роол-Гую. И
лишь потом он понял, что перед ним человек. Обмотанные тряпками
руки, вздувшееся лицо, сквозь трещины обугленной кожи сочится
сукровица. Закатившиеся глаза слепо побл„скивают сквозь щ„лки
опухших век, и лишь прерывистое дыхание указывает, что лежащий
жив.

-- Это наш сушильщик, -- сказал Мунаг. -- Ты могла выторговать
гораздо больше, чем получила. Но вс„ равно, -- стражник тряхнул
бородой в мелких колечках сгоревшего волоса, -- ты шальная баба.
Не думал, что такие бывают. Будете жить здесь. Сегодня или
завтра этого стащат в шавар, и вс„ добро станет вашим. Клянусь
алдан-тэсэгом и вечными мыслями Тэнгэра, в первый раз вижу
женщину-сушильщика! Право слово, ты мне нравишься, хоть и
бешеная.

-- Не смей ругаться на мою маму! -- сказал Шооран.

-- И сынок у тебя под стать. Мелкий как жирх, а наглый, словно
у него ‚роол-Гуй в приятелях. Давай, парень, вырастешь -- в
помощники себе возьму. Мне нравятся наглые. Желаю вам подольше
уцелеть.

Мунаг повернулся и пош„л по дорожке, насвистывая под нос и
задевая древком копья за развешанные кожи.

Шооран долго смотрел на лежащее тело, а потом спросил:

-- Мама, что с ним?

-- Наверное у него вспыхнул харвах во время сушки, -- ответила
мама, -- и он сгорел.

-- Мама, не надо быть сушильщиком! --