ельно спокойно, и результат не замедлил
сказаться: оройхоны начали появляться.

По настоянию Ээтгона было объявлено, что на мокрое разрешается
выходить лишь на третий день недели -- остальные дни принадлежат
илбэчу. Маканый молча вздыхал, слушая указы свежеиспеч„нных властей.
Сейчас, когда земли в достатке, вс„ это имеет смысл, но через два-три
поколения добрые начинания выродятся во что-то страшное, и как бы
новорожденное государство не затмило бессмысленностью и жестокостью
все прочие страны далайна. Но пока люди радовались хорошему и ждали
лучшего, и один Маканый знал, как непрочно их благополучие.

Между тем, слухи о новой земле разлетелись по миру, достигнув даже
креста Тэнгэра, и хотя с обеих сторон край был обложен войсками, вс„
же бездомные, в одиночку и толпами, шли и шли через огненные болота в
поисках земли и счастья. Особенно много было общинников из страны
добрых братьев, которых сама мысль о владении земл„й приводила в
иступл„нный восторг. Вскоре свободных участков уже не оставалось,
несмотря на то, что в один месяц родилось пять новых оройхонов, и
каждый приносил сухие земли.

Потихоньку на засел„нных оройхонах общинники начали устанавливать
свои порядки. Каждый из них хранил личное поле, а кормиться
предпочитал на участке соседа. Тут-то Маканый доказал, что не только
болтал в сво„ время, но слышал каждое слово, оброненное Шоораном во
время их совместного пленения. Прежде, чем болезнь приняла повальный
характер, он явился к Суваргу, уже почти недоступному для простых
людей, заставил его выслушать и понять сво„ шипение. План Маканого
был принят, и с этого дня пойманных на воровстве наказывали
единственным способом: клеймили и гнали в страну добрых братьев.
Маканый собственноручно выжег горячим нойтом знаки на лбу первой
дюжины преступников. Эту операцию они перенесли безропотно, но когда
их выставили за пределы защитного вала и предложили убираться,
начались крики. К утру половина наказанных ещ„ была на м„ртвой
полосе. Некоторые так и предпочли смерть от удушья возвращению на
счастливые оройхоны любимой родины.

Наказание подействовало, ночные набеги сократились. А когда
начался мягмар, именно бывшие общинники с особым рвением потащили
с берега колючую кость и принялись сооружать бесчисленные ограды
и заборчики, снабжать их бренчащими ловушками, отравленными
шипами и иными радостями свободного мира.

Маканый в этой суете не участвовал. Его поле было ограждено от
воров памятью о жестокой расправе. Но и хозяйством Маканый почти
не занимался. Он н„с службу на границе, а в остальное время
предпочитал няньчиться с новорожденным сынишкой Койцога и вести с
Тамгай долгие разговоры ни о ч„м. С Шоораном Маканый встречался
редко, стараясь не знать, где тот бывает. "Их же любим
благодарным сердцем", но лучше было бы не подозревать друг друга
в величии, а просто жить, как добрые соседи.




* * *




Вот и ещ„ год прош„л. Завтра мягмар. Уже второй мягмар в стране,
словно созданной для него. Впрочем, она и создана им для самого себя,
а успокоившийся народ всего лишь не мешает доброму чудотворцу строить
вс„ новые и новые земли. К началу прошлого мягмара он поставил здесь
всего полдюжины оройхонов, зато за этот год их выросло ещ„ три дюжины
восемь штук. Лишь когда он пробивал дорогу к братьям он сумел за год
сделать больше. Новый оройхон уже не считают чудом, и об илбэче
говорят безо всякого уважения, словно земли растут сами по себе, как
наыс после мягмара. И это хорошо, так спокойней жить, когда ты никому
не нужен. Совсем никому.

Конечно, он легко мог бы завести себе новую семью -- двух или даже
тр„х ж„н, но из памяти не шли слова Яавдай о том, как трудно поверить,
что его тоже можно любить, и Шооран боялся даже просто смотреть на
женщин. Страшно было вновь купить человека, предложив в обмен на
одиночество кусок хлеба и нелюбовь. Да и труд илбэча ревниво забирал
все силы, убивая даже мысль о женщинах. Шооран ухаживал за своим полем
и н„с службу на границе, говорил в совете и делил вместе с другими
воинами землю, но вечером он уходил не к семье, а к далайну, и ночами
ему снились не женщины, а огонь. Но порой случались пустые вечера и
бессонные ночи, когда в памяти слышалась песня об ушедшем милом,
песня, которую он так самонадеянно примерял к себе. И детский палец
указывал ему в грудь, прожигая сердце, словно разогретое в нойте
тавро:

-- Дядя!

Тогда Шооран как за последнюю надежду хватался за суваг и спешил на
вершину холма. Разбуженные звоном волосяных струн собирались к
суурь-тэсэгу люди, обступали плотным кольцом, и Шоорану казалось,
что он не один. Медленно перебирая струны, Шооран рассказывал о
бессмертной любви красавицы Туйгай, о бродяге Мозолистая Пятка,
который умел ходить по аварам, повествовал о Великой улитке --
отце всех плавающих раковин, на которой покинутый мальчик Коох
уплыл в далайн и ун„с веселье недобрых людей, оставив им одну
сытость. И лишь сказку о пяти братьях Шооран никогда не
рассказывал, хотя уже знал пропущенный когда-то конец этой
истории.

Послушать Шоорана собиралось много народу, заглазно Шоорана называли
"молодым Чаарлахом", и только Ээтгон ни разу не приходил на звон
сувага. Не бывало в толпе и Маканого, но если первого гнала прочь
ненависть, то второго -- приязнь. Хотя, не вс„ ли равно, по какой
причине ты одинок?

Зато всегда в первом ряду виднелась махонькая фигурка Ай. Кто она
такая и откуда взялась -- никто не интересовался. Ай -- не имя, так
можно кликнуть любую маленькую девочку, когда не знаешь, как к ней
обратиться, можно позвать и взрослую женщину, если ты богат, знатен и
привык наступать на чужую гордость. К Ай так обращались все. Даже
ничего не зная о ней, можно было понять, что она родилась на мокром,
но почему-то не умерла, а продолжала тихонько тлеть. Ростом Ай вышла
с шестилетнего реб„нка да и разумом недалеко ушла от этого возраста,
хотя нойт успел обозначить на крошечном личике совершенно старческие
морщины.

У Ай не было земли и никаких прав, да она и не смогла бы работать на
земле. Даже здесь, в сытой стране Ай перебивалась чавгой. Таких как Ай
вообще было решено не пускать в страну, но Шооран однажды нарушил
закон и теперь был наказан привязанностью уродца, похожего на
странного двуногого зверька. Если бы не Ай, всюду ковылявшая по его
следам, Шооран за этот год мог бы сделать гораздо больше. Он слишком
поздно обнаружил, что если сказать уродинке, что ид„т по делам и скоро
верн„тся, то Ай остановится и тихонько пошл„пает в обратную сторону.

Что Ай может выдать его, Шооран не опасался. Даже если бы она увидела
создание оройхона, вряд ли она смогла связать чудо с его творцом. А
другие, более догадливые люди ничего не узнали бы от не„, хотя бы
просто потому, что один лишь Шооран знал, что Ай умеет говорить. При
посторонних она не произносила ни слова.

Прокормить Ай не составило бы труда, если бы она согласилась на
это. Но когда Шооран предлагал ей нормальную еду, Ай подцепляла
грязным пальцем немного каши, причмокивая, жевала тонкими
бесцветными губами, потом трясла головой и убегала собирать
чавгу. Зато порой она сама подходила к Шоорану, произносила
скрипучим голоском:

-- Я ва-зьму хле-еба... -- и, сорвав несколько гроздьев хлебной
травы, исчезала. А на следующий день потчевала Шоорана горькой,
замешанной на чавге кашей.

Так шла жизнь. Целый год.

На третий день мягмара -- всеобщий день рождения -- Шооран охранял
границу. В этот день семьи стараются не отпускать из дому
именинников-мужчин, и службу в основном несут неженатые. Так Шооран
попал в отряд, которым командовал Маканый.

Обычно такие случайные встречи проходили радостно. Приятели болтали,
делились незначащими воспоминаниями, рецептами холостяцкой жизни и
молчали о главном. Но сегодня Маканый был не в духе. Он отмалчивался
и часто вздыхал, отчего пластырь на щеке вздувался пузыр„м.

Шооран, не выдержав, спросил, что случилось.

-- Жубы болят, -- ответил Маканый.

-- Так они у тебя давно в далайне, -- попытался поддержать разговор
Шооран.

-- Вот в далайне и болят.

В конце концов Шооран отступился от Маканого и, устроившись возле
костяной баррикады, стал смотреть в дымное марево м„ртвой полосы.
Теперь в мире оставалось совсем мало м„ртвых болот, Шооран
позаботился об этом в первую очередь, так что и от царства вана, и от
добрых братьев государство изгоев отделяло лишь по одному
непроходимому оройхону. А вся западная часть далайна, ещ„ недавно
самая большая, превратилась в два узких, шириной в один оройхон,
залива, отделяющих страну изгоев от старых земель. ‚роол-Гуй не
заплывал в эти шхеры, но тем страшнее он свирепствовал на
открытом побережье.

Заливы и крошечные кусочки огненных болот Шооран сохранял
специально, чтобы не разжечь ещ„ одну войну и не погубить не
успевшее окрепнуть государство изгоев.

Мягмар -- время, когда особенно тяжело пересекать огненные болота, но
даже в это время к засекам прорывались люди, бегущие в счастливую
страну. Они шли, хотя знали, что здесь больше нет свободных земель,
и скорее всего их просто не пропустят через границу. Гнать прочь
неудачников -- именно это и должен был делать Шооран.

В дыму замаячила тень, вскоре Шооран различил фигуру с трудом бредущую
узкой тропой между огн„м и горой ещ„ не вполне издохших тварей. Лица
идущего было не видно под слоем намотанных тряпок, фигура
скособочилась от зав„рнутой в жанч ноши, но вс„ же что-то заставило
Шоорана, задохнувшись от предчувствия, спрыгнуть с баррикады навстречу
пришельцу. Секунду они стояли друг напротив друга с укутанными лицами
и глазами, спрятанными в чешуе, в надвинутых капюшонах, позволяющих не
узнать друг друга. Потом Яавдай глухо произнесла:

-- Пропустите нас. Если надо -- я согласна быть сушильщиком. Я знаю
это ремесло.

Это была ложь, а вернее -- полуправда. Шооран успел заметить, что на
правой руке Яавдай не осталось ни одного пальца, и, значит, она
соглашалась, если потребуется, всего-лишь умереть возле авара.

Шооран молча помог Яавдай перелезть через заграждения, махнул рукой,
чтобы она уходила дальше от дыма. Ему казалось, что он слышит, как
хрипит, задыхаясь, укутанная в материнский жанч девочка.

Сам Шооран остался у заграждения, чтобы не видеть, как Яавдай станет
разворачивать дочь. Маканый подош„л к Шоорану.

-- Жачем ты их пропуштил? -- спросил он. -- Их вш„ равно будет негде
пошелить.

-- Это она, -- сказал Шооран. -- Та женщина, которую я искал, когда мы
с тобой встретились в первый раз.

-- Жначит, наш„л.

-- Нет.

Шооран помолчал, собираясь с мыслями, и сказал, словно отдавая
приказание, словно не он Маканому, а Маканый подчинялся ему:

-- Посели их на моей земле, только пусть они не знают этого. И пусть
они не гонят Ай, она не объест их. А мне прид„тся уходить. Подержи их
здесь с полчаса, девочку покорми, а я сбегаю домой, заберу кое-что и
уйду. Видишь, как вышло. Но это хорошо. Я не пропаду, а они бы
пропали. Спасибо тебе. И прощай.

-- Подожди, -- прошамкал Маканый. -- Тебе не обяжательно уходить. Я
ведь понимаю, почему это. Подожди, утряш„тша...

-- Нет, -- сказал Шооран.

-- Ну, как жнаеш, -- согласился Маканый. -- Я шделаю по-твоему. И ты
тоже прошшай.

Шооран бегом вернулся к дому, в несколько минут собрался, взяв
одежду, оружие, на день еды. Потрепал по голове Ай (бледная кожа
просвечивала сквозь жидкие волос„нки), подавив стыд, выдавил условную
фразу:

-- Я ухожу по делам, но скоро вернусь, -- и быстро уш„л.

Пробираясь краем мокрого оройхона он увидел, как по поребрику с
важным видом шагает Маканый с Бутай на руках, а следом ид„т Яавдай.
Покалеченную руку она прятала в пройме жанча, и Шооран увидел лишь
лицо, густо испещр„нное точками от сгоревшего харваха.

Шооран проводил их взглядом и, когда они скрылись, пошел дальше уже не
прячась и не останавливаясь.




* * *




Ну, вот и вс„. Переделаны дела, розданы долги. Хотя, у него никогда не
было долгов -- сначала никто не давал, потом он сам не брал. И вс„
же, долги отданы. Даже на границе он отстоял свой срок до последней
минуты, не убежал как Шооран на час раньше. А потом пош„л и выполнил
просьбу Шоорана -- поселил женщину с реб„нком на освободившейся
земле. Сначала хотел на выбор предложить им два участка, но потом
решил, что Шоорану будет приятнее, если сушильщицу поселят на его
земле. Любит Шооран сушильщиков... хотя это как раз понятно -- память
матери. А может быть, это и в самом деле та женщина, девчонка-то
словно слита с Шоорана, родство не скроешь. Но тогда получается, что
женщина появилась в тот самый день и чуть ли не в тот час, когда
Шооран решил бежать. Хотя, не вс„ ли равно, отчего бежит Шооран?
Даже если он не знает о вчерашних событиях, все равно ничего
не меняется.

Вчера к Маканому приш„л гонец с северной границы. То есть, конечно, не
гонец, кто такой Маканый, чтобы посылать к нему гонцов? Прибежал
просто "свой человек", сидящий на северной границе на случай
всяческих неожиданностей. На этот раз неожиданность была страшной,
хотя посланник думал, что сообщает рядовое, хотя и неприятное
известие. Цэрэги добрых братьев попытались проникнуть в страну.
Затея была лишена всякого смысла: первая настоящая земля лежала в
четыр„х оройхонах от границы, а до этого тянулась лишь сухая полоса,
легкопроходимая, но почти незасел„нная, не имеющая для грабителей
никакой ценности. Зато остановить здесь врагов, даже если бы они
прорвались через границу, можно было дюжину дюжин раз. Но в эту
попытку цэрэги не дошли даже к сухой полосе. Напоролись на ухэры,
когда-то для них и делавшиеся, и удрали, потеряв пять человек. А у
защитников погиб всего один. Этого одного звали Куюг.

Угрюмый каторжник и на новом месте продолжал жить на особицу. Он не
обзав„лся семь„й, не стал получать землю и, вообще, если бы не
палатка, стоящая на сухой полосе в опасной близости от аваров, можно
было бы сказать, что и в стране изгоев есть свой изгой. Время от
времени Куюг переселялся на один из цветущих оройхонов в палатку
какой-нибудь одинокой женщины, жил там неделю, а то и месяц, работал
на поле, поправлял хозяйство, сам округлялся от ласковой жизни и
сытных харчей, а потом, не сказав ни слова, беспричинно уходил в тот
самый день, когда случайная жена начинала думать, что одиночество
кончилось.

Единственное, к чему Куюг относился ответственно, были дежурства на
границе. Стоя на самой кромке огненного болота, Куюг вглядывался в
задымленное пространство, и, если там появлялись фигуры с копьями,
лицо Куюга озарялось радостью, и два тяж„лых, из подлинного камня,
кистеня начинали с гудением вращаться на длинных ремнях. Цэрэги
отходили, не приняв боя, и даже пальнуть им вдогонку Куюг не имел
права, потому что в счастливой стране никто не хотел быть
сушильщиком, и харваха не хватало. В конце концов добрые братья
решили, что ухэры вовсе не заряжены, и поп„рли прямиком. Троих
убило выстрелом, двоим расколол головы Куюг, нетерпеливо
выскочивший навстречу врагу.

Но даже имея два кистеня, нельзя сражаться в одиночку, особенно, если
в руках противника точно такое же оружие.

Товарищи вынесли на сухое убитого Куюга, потом молодой воин побежал
докладывать Суваргу о нападении, а вернее о том, что пришлось
стрелять. Посланный не поленился пробежать пару лишних оройхонов,
чтобы рассказать обо вс„м Маканому. Так Маканый узнал, что из бывших
чудотворцев в живых осталось двое.

Любой человек, вздумавший искать илбэча, должен был бы выбирать
одного из четверых: Маканого, Шоорана, Куюга или исчезнувшего
Коайхана. Каждый из них был странным человеком и вполне мог оказаться
илбэчем. Шоорану и Куюгу приходилось выбирать из тр„х: они верили,
что Коайхан жив и где-то прячется. У Маканого оставалось два варианта.
И если завтра на побережье родится новая земля, то выбирать будет уже
не из кого -- Маканый будет знать, а это смерть для илбэча. А если
илбэч погиб вчера в сражении, то стоит ли тогда жить?

...их же любим благодарным сердцем...

Полный день Маканый пров„л рядом с Шоораном. Разговаривать, шутить
было невмоготу, и Маканый подавлено молчал, но далеко не отходил,
присматривался, думал и старался понять. Хотя, что здесь особенно
понимать? Сначала Шооран был спокоен, он явно ничего не знал -- и
вдруг вскинулся бежать. Вряд ли это из-за женщины. Если она ему
опасна, он легко мог прогнать е„ на верную смерть. А если нет, то
зачем бежать?

Маканый вздохнул пот„р пальцем лоб. Не о том он сейчас думает. Сейчас
вообще не надо думать, чтобы ненароком не раскрыть тайну. Сейчас,
пока тайна ещ„ прикрыта, надо действовать. Надо успеть уничтожить
человека, который стал слишком опасен для возможного илбэча.

Когда-то, за дерзкие грабежи его макали три раза, да и то старший
брат ласково объяснял, что наказывают его не за воровство, а за то,
что переоделся духом шавара. Тогда он потерял имя, даже для себя
самого стал Маканым. Второй раз преступление было более серь„зное.
Тайничок с кое-какими вещичками и жратвой был квалифицирован как
подрыв основ государства. Так, во всяком случае, объявили собравшимся
поглазеть на макание. Макали шесть раз. От дюжины, полагавшейся за
попытку спорить с начальством, он счастливо уклонился. А теперь
четв„ртое преступление, самое страшное -- знать. Он ещ„ не
совершил его, но одна лишь возможность подобного требует
возмездия. Илбэч, если конечно он жив, должен жить спокойно.

Торопиться некуда, вряд ли сегодня в далайне что-то изменится, но
и задерживаться -- зачем? Чтобы сжамкать ещ„ одну миску каши?
Дела переделаны, женщину он отв„л к палатке, представил соседям,
показал поле, познакомил с Ай. Дурочка взглянула исподлобья и
убежала куда-то, должно быть, в нарушение приказа, шастать по
мокрому. Сушильщица вне себя от счастья бормотала какие-то
слова. Потом села кормить ребенка. Трудно ей будет управляться с
одной рукой, ну да как-нибудь... Кому есть для чего жить -- тот
справится.

Маканый зашел к себе, собрался. Надел башмаки (у него теперь
прекрасные башмаки!), хитиновые поножи и панцирь, глухой шлем. Взял
связку соломенных факелов, два гарпуна, нож. Есть не стал, отбитое
нутро плохо принимало пищу, так зачем мучить его напоследок? Натянул
толстые рукавицы и пош„л. Ш„л не торопясь и к шавару добрался под
вечер. Хотя, не вс„ ли равно? Внутри всегда ночь.

Он заж„г просмол„нный соломенный жгут и пригнувшись шагнул в пасть
шавара. Вокруг ног сомкнулась жижа, кто-то заскр„б зубами по поножам.
Маканый ткнул гарпуном, выдернул из плеснувшего нойта жирха. Вот и
первая добыча -- стряхнул с острия многоногую тварь и пош„л дальше.
Паутинки зоггов налипали на прозрачный щиток, мешая смотреть, и
потому факел он н„с перед собой, чтобы паутина сгорала.

Сначала пол поднимался, и он почти вышел на тв„рдое. Вспугнул
семейство тукк, чавкавших над грудой слизи -- видно и в шаваре что-то
раст„т -- не останавливаясь пош„л дальше. Светлое пятно входа давно
исчезло из виду, факел догорел и пришлось зажечь новый. Пол пош„л под
уклон, нойт колыхался уже выше колен, но охотничья одежда берегла
тело.

Коридор ещ„ раз свернул, впереди открылся обширный зал. Он был
высок, даже вытянувшись во весь рост не удавалось достать потолка, в
котором светлели бойницы окон. Как тут будет хорошо, когда этот
оройхон станет сухим! Но для этого надо, чтобы илбэч жил.

По смоляной поверхности нойта пробежало волнение, в воздухе появились
осязательные усы, верхняя пара клешней, потом дрожащие на тонких
стеблях глаза. С минуту гвааранз рассматривал человека, и человек
стоял неподвижно, подняв руку с гарпуном и с ужасом думая, что он
будет делать, если вдруг ему угораздит убить зверя. Потом сказал:

-- Ну иди же. Я жду.

Сухо клацнув всеми четырьмя клешнями, гвааранз двинулся впер„д.




* * *




У сытого человека душа жиром заплывает.

Во времена великого Вана во вс„м мире оставался один изгой -- сам Ван.
Любой человек имел землю, каждый жил на сухом, но илбэч должен
строить, ему некогда м