довольно сомнительных пряничных фигурок - вот  все,  на  что  во  все  глаза
смотрели эти дети. А под елкой, на толстой белой скатерти, лежали грифельные
доски, карандаши - вещи, которые помимо елки даются каждому ребенку!
   А между тем как  эти  дети  счастливы!  Никто  не  замечал  ни  изумления
маленькой графини, ни саркастической улыбки госпожи фон Гербек.
   Войдя в комнату, обе дамы немедленно удалились на софу,  где  по  крайней
мере их шлейфы были в безопасности от неосторожных ног "маленьких пандур".
   Пастор ушел в кабинет, пасторша занялась хозяйством.
   Началось угощенье. Маленькая графиня не могла принять в нем участия: все,
что здесь подавалось, было ей запрещено.
   Как какой-нибудь профессор, заложив руки за спину, она серьезно  смотрела
на детей. Один из пасторских сыновей, прозванный толстяком,  проскакал  мимо
нее по комнате на только что подаренном ярко раскрашенном коне.
   - Какая гадкая лошадь! - сказала  Гизела.  Всадник  остановился,  глубоко
оскорбленный.
   - Не правда, она совсем не гадкая! - отвечал он с неудовольствием.
   - Настоящие лошади не бывают такими красными, и хвосты у них не торчат, -
продолжала критиковать маленькая графиня. - Я лучше тебе подарю моего слона,
который бегает по комнате  сам,  если  его  завести  ключом.  На  нем  сидит
принцесса и кивает головой.
   - "На нем сидит принцесса",.. - прервал ее рассудительно "толстяк". - Так
я-то где после того сяду?.. Не надо мне твоего старого слона,  я  люблю  мою
лошадку!..
   И с этим, понукая и пришпоривая, мальчик поскакал далее.
   Гизела с изумлением глядела ему вслед.
   Она привыкла, чтобы  прислуга  бросалась  целовать  ей  руки,  когда  она
что-нибудь ей дарила, а здесь с  таким  пренебрежением  отказываются  от  ее
подарков. Но еще более возмущало ее то, что "толстяк" находил прекрасной эту
ужасную  клячу.  Она  бросила  взгляд  на  свою  гувернантку,  как  бы   ища
разъяснения всего этого у нее, но та углублена была в разговор с Юттой.
   Гизела одиноко стояла среди детей. К тем двум девочкам, возившимся в углу
около куклы, не жалуя этих игрушек, она не хотела подойти,  а  "толстяк",  с
которым она хотела завязать разговор, отделал ее  таким  образом...  Но  вон
там, в стороне, около стола,  на  котором  сегодня,  ради  праздника,  также
зажжена свеча, стоят двое старших  детей  -  мальчик  и  девочка,  и  оба  с
осторожностью перелистывают книжку: сказки Гримм, подаренные отцом  старшему
девятилетнему сыну.
   - Была однажды маленькая девочка, - читал вполголоса мальчик.
   Гизела приблизилась и стала вслушиваться. Она умела уже бегло  читать,  и
сказочный мир с его неведомыми чудесами очаровывал эту юную душу.
   - Дай мне эти сказки. Я буду их читать, - сказала она мальчику,  стоя  на
цыпочках и тщетно заглядывая в книгу.
   - Этого бы мне не хотелось, - отвечал он в смущении, запуская руки в свои
курчавые волосы, - Папа обещал завтра сделать мне на нее обертку из бумаги.
   - Я ее не испорчу, - с нетерпением прервала Гизела. - Подай же книгу!
   И она протянула руки.
   Этот  повелительный  жест  ясно  показывал,  что  этот  ребенок  не  знал
противоречий.
   Мальчик измерил ее изумленным взором.
   - Ого, это у нас так скоро не делается! -  вскричал  он,  удаляя  от  нее
книгу, но вслед за тем, как бы раскаиваясь в  своей  резкости,  он,  обернув
книгу носовым платком, продолжал.
   - Впрочем, возьми, читай эти сказки, только ты не должна так приказывать,
ты должна попросить.
   Была ли Гизела взволнована предыдущей сценой с  "толстяком",  или  в  эту
минуту действительно она почувствовала сознание своего высокого положения  в
свете - добрые, прекрасные глаза ее сверкнули, и, отвернувшись от  мальчика,
она презрительно проговорила:
   - Книги твоей мне не нужно, а просить - я никогда не прошу!
   Дети широко раскрыли глаза.
   - Ты никогда не просишь? - повторили они хором.
   Восклицание  это   привлекло   внимание   госпожи   фон   Гербек.   Увидя
неприязненное выражение  на  лице  вверенного  ей  дитяти  и  догадываясь  о
случившемся, она поднялась и поспешно проговорила:
   - Гизела, дитя мое, прошу тебя, поди скорее ко мне.
   В эту минуту, уложив меньшого ребенка, вошла в комнату пасторша.
   - Мама, она никогда не просит! - заговорили дети,  показывая  на  Гизелу,
неподвижно стоявшую посреди комнаты.
   - Да, я не  хочу  просить,  -  повторила  она,  однако  уже  не  с  такой
самоуверенностью,  чувствуя  на  себе  взгляд  пасторши.  -  Бабушка  всегда
говорила, что мне неприлично просить, что я должна просить только  папа,  но
никого другого, даже госпожу фон Гербек!
   - Правда? Бабушка действительно так говорила? - ласково и  вместе  с  тем
серьезно спросила пасторша, беря за подбородок девочку и глядя  ей  прямо  в
глаза.
   - Я могу вас  уверить,  моя  любезная  госпожа  пасторша,  что  это  было
неопровержимым убеждением покойной графини, - отвечала  за  ребенка  госпожа
фон Гербек с неописуемой дерзостью, - и, само  собой  разумеется,  никто  не
имел права питать подобных взглядов на  воспитание  более,  чем  она,  в  ее
высоком положении!.. Кроме того, я должна вам дать добрый совет,  собственно
ради интереса ваших детей, разъяснить вам, что в маленькой графине Штурм  вы
должны видеть нечто  иное,  чем  в  каких-нибудь  Петерах  или  Иоганнах,  с
которыми вам приходится обыкновенно иметь дело!
   Не возражая ничего гувернантке, пасторша позвала  своего  старшего  сына,
чтобы узнать, как было дело.
   - Ты должен быть  предупредительнее,  -  Произнесла  она,  когда  ребенок
закончил, - должен  дать  книгу  маленькой  Гизеле,  как  только  она  этого
пожелала, - потому что она наша гостья, - помни же это, мой милый!
   Затем дети отправились спать, а Гизеле пасторша дала сказки и свела ее  в
классную, дверь в которую осталась полуотворенной.
   - Так, по-вашему мнению, - проговорила она,  возвратившись,  -  я  должна
детям своим внушить уважением к маленькой графине? Но едва ли это  возможно,
так как я сама - извините мою откровенность - не питаю к ней этого чувства.
   - Ай, ай, моя милейшая, так мало смирения в жене священника!  -  прервала
ее гувернантка со своей  обычной  улыбкой.  В  тоне  ее  слышалось  глубокое
ожесточение.
   - Я не так понимаю смирение, как  вы,  -  проговорила  пасторша  также  с
улыбкой, полной юмора и простодушия. - Маленькую графиню я могу  любить  как
ребенка, но уважать ее!.. Не понимаю, как  взрослый  человек  может  уважать
ребенка!
   Гувернантка поднялась.
   - Это ваше дело, любезная госпожа пасторша, - проговорила она сухо.
   На дворе послышался скрип саней, приехавших из замка.
   Гизела вошла в комнату и подала пасторше книгу. Своеобразный был характер
у этого ребенка! Ни нежно-льстивое обращение госпожи  фон  Гербек  или  кого
другого из окружающих ее, ни даже ласки отчима не могли вызвать расположения
и растрогать сердце этой девочки. Но теперь, прощаясь с пасторшей, женщиной,
относившейся к ней  с  тем  обожанием,  к  которому  она  привыкла,  малютка
бросилась к ней и с горячностью обвила шею ее своими худенькими руками.
   Пасторша крепко поцеловала подставленные ей губки.
   -  Храни  тебя  Господь,  милое  дитя,  будь  мужественна  и  честна,   -
проговорила она, и голос ее стал необыкновенно мягок, - она знала, что видит
ребенка в своем доме последний раз.
   Выходка  эта  заставила  побледнеть  гувернантку.   Холодно-презрительная
улыбка была ответом на "ребяческую демонстрацию".
   Сцена была прервана вошедшим лакеем, принесшим в комнату  разные  шали  и
салопы.
   - Снесите вещи в комнату  фрейлейн  фон  Цвейфлинген!  -  приказала  она.
Затем, взяв Гизелу за руку и приветливо наклонив  голову,  она  проговорила,
обращаясь к хозяйке:
   - Много благодарна вам за ваш восхитительный  рождественский  вечер,  моя
милая госпожа пасторша!
   С достоинством и грацией прошла она по комнате и по лестнице. Войдя же  в
комнату Ютты, вне себя бросилась на стул.
   - Ни минуты я не должна оставаться  здесь,  моя  милая  фрейлен  Ютта!  -
вскричала она, глубоко переводя дыханье. - Однако и в таком  волнении  я  не
могу показаться на глаза прислуге! Посмотрите, как горят мои щеки!
   И она попеременно своими белыми руками стала сжимать виски и лоб.
   - Боже милосердный, что это был за вечер!  Само  собою  разумеется,  я  с
Гизелой последний раз в этом благословенном пасторском доме!
   Ютта побледнела.
   - О, это еще будет не так скоро, - я во всяком случае сюда еще  приду!  -
произнесла решительно маленькая графиня, подражая тону пасторского сына.
   - Мы  это  увидим,  мое  дитя,  -  внезапно  овладевая  собой,  возразила
гувернантка. - Папа один может решить это. Ты  не  можешь  еще  судить,  мои
ангельчик, каких злейших врагов имеешь ты в этом доме.
   - Слушайте, что я вам скажу, - зашептала она, кладя руку на плечо Ютты. -
Невыносимый детский  шум,  этот  отвратительный  напиток,  называемый  чаем,
грубые кушанья, которые нас заставляли есть, табачный  дым,  enfin  <Наконец
(фр.).>,  все  эти  жалкие  сцены  положительно  убеждают  меня,  что   ваше
дальнейшее пребывание в этом доме невозможно. По крайней мере, пока вы  ваше
древнее  имя  не  променяете  на  буржуазное,  до  тех  пор  вы  еще  должны
наслаждаться всеми преимуществами вашего звания. Я беру вас с собой, и  даже
сию же минуту. Тем, внизу, мы дадим  знать,  что  вы  уезжаете  со  мной  на
праздники, - иначе с ними не разделаешься... Вы будете жить не  у  министра,
не у маленькой графини Штурм, но лично у меня; я помещу вас в двух комнатах,
составляющих часть моего громадного помещения, но если и это  вам  и  вашему
жениху не понравится, ну, тогда давайте уроки музыки Гизеле!.. Согласны?
   Вместо всякого ответа молодая девушка поспешно вышла из комнаты и, минуту
спустя, вернулась в узеньком салопчике, из которого она выросла.
   - Я готова, - сказала она с сияющими глазами.
   Госпожа фон Гербек подавила улыбку при виде смешного вида, который  имела
молодая девушка в этом старомодном одеянии. Она пощупала подкладку.
   - Он слишком легкий, а теперь так холодно, - сказала она, снимая салоп  с
Ютты и роняя его на пол. - Лена прислала нам  целый  магазин,  -  продолжала
она, выбирая из груды принесенных лакеем вещей синий атласный меховой  салоп
и белый кашемировый капор и собственноручно надевая то и другое на голову  и
плечи молодой девушки.
   Маленькая  комнатка  осталась  пустой.  Все  трое  начали  спускаться   с
лестницы.
   Внизу стояла Розамунда и светила им, держа в руке кухонную лампу.
   Старуха с удивлением глядела на Ютту, величественно проходившую мимо  нее
в своем новом наряде.
   Молодая девушка обернулась к ней  с  намерением  объяснить  свой  отъезд,
когда вдруг из темноты показалась седая голова Зиверта.
   Вид этого старого, пасмурного лица был как  нельзя  менее  желателен  для
Ютты.
   Щеки ее запылали, черты  же  сохранили  прежнее  высокомерное  выражение.
Однако это  нисколько  не  устрашило  старого  воина,  он  подошел  ближе  и
враждебным взглядом окинул элегантный наряд девушки.
   - Горный мастер послал меня, - начал Зиверт.
   - Вы пришли из дома, где тифозный больной? - вскричала с  ужасом  госпожа
фон Гербек, поднося батистовый платок ко рту Гизелы.
   - Ах, пожалуйста, без истерик, - возразил Зиверт, не особенно почтительно
протягивая свою костлявую руку в направлении к гувернантке. - Ваша жизнь  не
в опасности... Горный мастер  знает,  что  делает.  Я,  почитай,  целый  час
проветривался и обкуривался на заводе.
   Он снова обратился к Ютте.
   - Мастер не мог сегодня прийти на елку потому, что студент наш почти  при
смерти.
   При последних словах голос старика сделался еще жестче и суровее.
   - О Боже! Бедняжка! - вскричала Ютта, Неизвестно, к кому  относилось  это
восклицание.
   Как бы сознавая, что подобный момент неудобен к совершению  предпринятого
шага, она машинально стала подниматься по ступеням.
   Гувернантка схватила ее руку.
   - Как это жалко! - произнесла она задушевным тоном участия,  -  Теперь  я
чувствую двойную  обязанность  не  покидать  вас  в  эти  печальные  минуты.
Пойдемте, милое дитя, мы не вправе подвергать долее Гизелу сквозному ветру.
   Ютта спустилась с последней ступени.
   - Скажите мастеру, что я очень несчастна, - обратилась она к Зиверту, - Я
на несколько дней еду в Аренсберг, и...
   - Вы едете в Аренсберг? - вскричал он, хватаясь за голову,  -  Почему  же
нет? - спросила госпожа фон Гербек с  выражением  той  барской  величавости,
которая тщится привести в ничтожество человека.
   Величавость эта, однако, не произвела  должного  впечатления  на  старого
озлобленного солдата.
   - В замок Аренсберг,  принадлежащий  барону  Флери?  -  воскликнул  он  с
горечью.
   - Я должна вас убедительно просить, милейшая  фрейлейн  фон  Цвейфлинген,
покончить этот странный разговор, - произнесла гувернантка с нетерпением.  -
Я не понимаю, чего хочет этот человек!
   - Он хочет разыгрывать роль советчика! -  прервала  ее  с  озлобленностью
Ютта. - Но он забывает, с кем имеет  дело...  Я  говорю  вам  раз  навсегда,
Зиверт, - обратилась она к нему  с  величайшим  презрением,  -  миновали  те
времена, когда вы осмеливались мне и моей матери говорить в  лицо  ваши  так
называемые  истины  и  отравлять  этим  нашу  жизнь...  Если  мама  в  своем
болезненном положении терпела эти вечные противоречия - так я-то ни в  каком
случае не намерена дозволять вам этого обращения!
   И она отправилась далее, полная грации и аристократического достоинства.
   - Скажите  вашим  господам,  что  я  уезжаю  с  госпожой  фон  Гербек  на
праздники! - крикнула она мимоходом Розамунде.
   Зиверт безмолвно стоял внизу лестницы.  Только  скрип  отъезжавших  саней
вывел его из оцепенения.
   - Ложь и ложь, - проговорил он медленно, взволнованным голосом,  поднимая
свои дрожащие руки к небу, а там, над заводом,  белым  светом  сиял  Сириус,
бледный любимец старого звездочета. - Да, и ты тоже уж не тот!  -  продолжал
он, глядя на звезду, - где твой красный блеск, которым ты сиял для  древних?
И все так, и наверху то же, что в жалкой,  презренной  душе  человеческой!..
Ладно, кати себе в замок! На здоровье, говорит тебе старый Зиверт, -  только
смотри, сойдет ли тебе все это с рук!..

Глава 6

   Замок  Аренсберг  выстроен  был  не  на  горе,  подобно  многим   древним
тюрингенским замкам. Какой-нибудь благородный Ниморд тринадцатого  столетия,
чувствовавший себя как нельзя лучше среди волков и медведей,  соорудил  себе
эту исполинскую груду камней в недоступной, может быть,  еще  в  те  времена
дикой долине.
   Грубо,  без  малейшего  архитектурного  украшения,  высились  тогда   его
саженной толщины стены, прорезанные кое-где узкими, несимметричными окнами.
   Переходя из рук в руки, здание меняло свою внешность по  прихоти  каждого
нового владельца.
   Ныне стены его снабжены были правильными рядами окон и выбелены, почему в
окрестности  называли  его  Белым  замком.  Не  обладая  вообще   суровостью
феодального  жилища,  замок,  тем  не  менее,  в  деталях  являл   некоторый
средневековый характер.
   Маленькой  графине  нравилось  здесь;  как   какая-нибудь   заколдованная
принцесса, одиноко, не видя ни единого детского  лица,  проводила  она  свои
дни, предоставленная единственно госпоже фон  Гербек  и  Ютте.  Несмотря  на
глубокие снега, барон Флери еженедельно приезжал  на  день  в  Белый  замок,
чтобы повидать ребенка, Свет немало прославлял эту необыкновенную нежность и
заботливость. Сама же девочка никогда не встречала его лаской. Он  же  между
тем так редко противоречил ей, с такой готовностью,  казалось,  исполнял  ее
подчас нелепые желания! Он привозил ей дорогие игрушки, различные  туалетные
вещицы, тщательно удаляя книги, страстно любимые ребенком  сказки,  под  тем
предлогом, что графине Штурм не к лицу играть роль синего чулка.
   Выслушав рассказ гувернантки  о  случившемся  на  елке  в  доме  пастора,
министр раз и навсегда  запретил  дальнейшие  туда  поездки,  прибавив,  что
ребенок ни на минуту не должен быть предоставлен самому  себе,  несмотря  на
то, что однажды величайшее наслаждение доставило Гизеле,  пробежавшей  через
всю анфиладу комнат, проникнуть одной в старинную нежилую залу,  примыкавшую
к домовой церкви, и рассматривать там отличные  древние  фрески  библейского
содержания. Но что наиболее вызывало протест в маленькой  графине,  так  это
уроки музыки у фрейлен Ютты, особенно поощряемые отцом и гувернанткой.
   Во всю свою  жизнь  Ютта  встретила  лишь  одного  человека,  который  не
поддавался ее обаянию и держал себя с  ней  постоянно  строго  и  сурово,  -
человек этот был Зиверт. Теперь в отношениях своих  с  Гизелой  ей  пришлось
испытать подобные отношения вторично.
   Интересно было видеть, как это некрасивое,  болезненное  созданьице  вело
безмолвную, но упорную борьбу  с  красивой  молодой  девушкой.  Неоднократно
страстные  стремления   Ютты   приобрести   расположение   знатного   дитяти
разбивались  о  холодный,  неподвижный  взгляд  ясных  карих  глаз  девочки.
Случалось, что молодая девушка ласково, своей нежной рукой гладила  ребенка,
но маленькая графиня с энергией встряхивала своими бесцветными волосами, как
бы желая движением этим сбросить все следы непрошенного прикосновения.
   Госпожа фон Гербек игнорировала "странности ангельчика", в задушевных  же
беседах  с  Ют-той  признавалась,   что   это   нестерпимое   наследственное
"упрямство", которым, к несчастью, заражена была и покойная бабушка, ее саму
приводит нередко в ярость.
   Ютта помещалась в двух прелестно меблированных комнатах в  конце  длинной
анфилады, занимаемой маленькой графиней с  ее  гувернанткой.  Как  растение,
пересаженное  на  хорошую  почву,  этот  последний  отпрыск   гордого   рода
Цвейфлингенов    распустился    во    всей    своей    индивидуальности    в
высокоаристократической атмосфере графского дома. Прошедшего для нее как  не
существовало. Замечательно скоро и просто объяснила она себе загадочную  для
нее сцену между матерью и министром. Еще даже в тот вечер, стоя рядом с этим
человеком, она была уже на стороне  его,  а  впоследствии  легко  дала  себя
совершенно убедить, что мать, по своему болезненному положению  возбужденная
почти до бешенства и ослепления злобным наговором  других,  допустила  явную
несправедливость к министру.
   В первую минуту горный мастер был глубоко поражен поступком Ютты, но  раз
ошибка была сделана, поправить  ее  без  огласки  было  невозможно.  Молодой
человек не имел права  делать  упрека  любимой  девушке,  ибо  она  не  была
посвящена в тайны своего  семейства,  а  о  сцене,  предшествовавшей  смерти
госпожи  фон  Цвейфлинген,   он   ничего   не   знал.   Ютта,   единственная
свидетельница, ничего о ней не говорила. Первое время пребывания ее в  Белом
замке горный мастер не виделся с ней. Хотя после кризиса,  совершившегося  в
рождественский вечер, жизни Бертольда и не  грозила  смертельная  опасность,
тем не менее болезнь все еще удерживала горного мастера при  постели  брата.
За это время Ютта письменно объяснила своему жениху необходимость сделанного
ей  шага   настолько   убедительно,   что   молодой   человек   не   решился
несвоевременным разъяснением отношений ее семейства к семейству барона Флери
поселить неловкость и натянутость в ее обращении с  госпожой  фон  Гербек  и
маленькой графиней. Позже, когда  опасность  заражения  миновала,  он  начал
ходить в Аренсберг. Не робкое, молчаливое создание, которое провожал  он  из
Лесного дома к пастору, встречало его в замке, -  теперь  это  была  женщина
поистине какой-то царственной осанки и самоуверенности.
   Ютта приобрела тот светский лоск,  который  самой  обыкновенной  салонной
болтовне придает  пикантность  и  обольстительность.  Нередко  на  губах  ее
появлялась какая-то особенная  обворожительная  улыбка,  которой  дотоле  не
замеча