нно расстроила веселое собрание... Как, это  воздушное  существо,
так грациозно державшееся на коне, такой смелой и сильной рукой  управляющее
лошадью,  -  то  самое  хилое,  желтое  созданьице,   которое,   по   словам
родственников его, умирало такой медленной смертью в своем уединении?.. Как!
Этих  прекрасных,  девственных,  карих  глаз  когда-то  боялась  хорошенькая
фрейлина? И в  этой  прекрасной,  украшенной  роскошными  сияющими  волосами
головке таилась злоба?..
   - Милая Ютта, ты с нами сыграла отличную  шутку!  -  проговорила  графиня
Шлизерн своим едким тоном, обращаясь к баронессе. - К  удовольствию  твоему,
признаюсь тебе, я удивлена так,  как  никогда  не  удивлялась  за  всю  свою
жизнь... Твои нападки на "мои  любопытные  глаза"  также  как  нельзя  более
удачны.
   Баронесса не возразила ни слова на эти колкие слова. Она была бледна  как
смерть, хотя уже и овладела собой; глаза ее с  упреком  устремлены  были  на
падчерицу.
   - Милое дитя, да простит тебя Бог за то, что ты мне  сделала!  -  сказала
она мягким тоном. - Я никогда не забуду  этой  минуты!..  Ты  знаешь,  какая
невыразимая боязнь овладевает мной, когда я вижу тебя на лошади! Ты  знаешь,
что я дрожу за твою жизнь!.. Вспомни, что ты мне обещала?
   Взор Гизелы на минуту застенчиво остановился на чужих  лицах,  но  теперь
карие глаза смотрели смело и решительно.
   - Я обещала не показываться тебе на глаза на лошади, мама, - сказала она;
- но должна ли я на самом деле оправдываться за то, что  не  могла  сдержать
своего обещания, когда приехала сюда за помощью для бедного  селения?..  Все
наши люди на ярмарке в А., только старик  Браун,  который  не  может  ездить
верхом, да хромой конюх Тиме дома... В селении нет ни единого мужчины -  все
на работе в Нейнфельде;  женщины  и  дети  бегают  с  воплями  вокруг  своих
пылающих домов, Она замолкла - в голове ее  пронеслась  та  ужасная  картина
отчаяния, которая заставила ее мчаться  по  горам  и  лесам  на  неседланной
лошади, и хотя пребывания ее здесь, на лугу, и продолжалось  лишь  несколько
минут, но и эти минуты были потеряны., Она должна ехать далее, прочь от этих
людей, из которых ни один не шевельнет  пальцем,  чтобы  помочь  несчастным,
прочь от этих знатных особ, которые, казалось, или не слыхали, или сейчас же
забыли, что  там,  за  лесом,  горят  человеческие  жилища...  Презрительная
усмешка,  характеризовавшая  когда-то  прекрасное  лицо  графини   Фельдерн,
запечатлелась на устах девушки.  Взор  ее  устремлен  был  на  нейнфельдскую
дорогу, и она, по-видимому, намерена была направить туда своего коня.
   Если бы глаза присутствующих не были устремлены на  молодую  графиню,  то
придворные льстецы имели бы случай  насладиться  зрелищем,  для  них,  может
быть, более интересным, чем  красота  юной  амазонки.  Министр,  этот  идеал
дипломата, его превосходительство с медным лбом, от которого отскакивали все
стрелы противника, этот субъект с сонливыми веками,  которые  поднимались  и
опускались, подобно театральному занавесу, давая возможность видеть лишь то,
что он хотел - могущественный, внушающий страх  государственный  человек,  -
вдруг изменил себе, как и его супруга: он тщетно старался овладеть  собой  и
принять свой обычный равнодушно-спокойный вид;  но  не  в  его  власти  было
стереть со смертельно побледневшего лица выражение отчаяния и злобы.
   Едва девушка собралась двинуться с места,  как  он  грубо  схватил  рукой
лошадь за повод и устремил на падчерицу дикий, угрожающий взор.
   - Папа, ты позволишь мне ехать в Нейнфельд,  -  сказала  она  решительно,
энергическим движением руки притягивая к себе поводья и поднимая хлыстик.
   Лошадь взвилась на дыбы - стоявшие поблизости в ужасе разбежались.
   В эту минуту послышался глухой выстрел.
   - А-а, в Нейнфельде ударили в набат! - вскричал  князь.  -  Господин  фон
Оливейра, как кажется, не шел, а летел!..  Успокойтесь,  прекрасная  графиня
Фельдерн! - обратился он к Гизеле.
   - Вам не нужно ехать далее. Неужели вы думаете, что я  оставался  бы  так
спокоен, если бы не знал, что там, - он указал по направлению к  Нейнфельду,
- готовится самая скорая помощь?
   Только теперь заметила Гизела пожилого господина,  самого  невзрачного  и
сухощавого из всего собрания. Он обратился к ней, называя ее именем бабушки,
- это хотя и показалось ей странным, так как она не подозревала, что  в  ней
он видел несравненные черты своей "протеже", но голос его был так добродушен
и это знакомое ей лицо с маленькими, серыми глазками -  у  гувернантки  были
фотографии, и литографии, и масляные изображения этого лица - казалось таким
приветливым рядом с враждебностью отчима, что сердце ее невольно смягчилось.
   - Очень благодарна вам, ваша светлость, за это успокоение, - сказала она,
улыбаясь и склоняя свой грациозный стан.
   Она, очевидно, хотела прибавить еще  несколько  слов,  но  министр  снова
овладел поводом и на этот раз уже не выпускал его из рук. В  эту  минуту  он
уже вполне владел собой и способен был изобразить сострадательную и в то  же
время извиняющуюся улыбку, с которой он взглянул на князя, когда тот  быстро
отшатнулся в сторону при движении лошади, Он повелительным жестом указал  на
аллею.
   - Ты сию же минуту вернешься  в  Грейнсфельд,  дочь  моя,  -  сказала  он
холодно и резко.
   -  Надеюсь  сегодня  же  найти  случай  объясниться  с  тобой  по  поводу
сделанного шага, которому нет ничего подобного в летописях фамилии  Штурм  и
Фельдерн.
   Гордая кровь имперской графини Штурм и Фельдерн, к которой он только  что
апеллировал, ударила в лицо молодой девушки.  Гизела  гордо  выпрямилась,  и
хотя сжатые тонкие губы ее не проронили ни слова, но  легкое,  выразительное
пожатие плеч отразило едкое замечание его превосходительства с большей силой
и достоинством, чем могло бы вызванное раздражением слово.
   - Но, мой милый Флери... - вскричал князь оживленно и с сожалением.
   - Ваша светлость, - перебил его министр с покорным видом и почти  набожно
опущенными ресницами - выражением, которое очень хорошо было известно  князю
и которое означало непреклонную волю, - в эту минуту я поступаю как преемник
моей тещи, графини Фельдерн. Она никогда бы не простила своей  внучке  такой
фантастической цыганской  выходки...  Я  знаю,  к  несчастью,  очень  хорошо
страсть моей падчерицы к приключениям, и если не в состоянии  был  отвратить
это тягостное для меня положение, то и не хочу, по крайней мере,  продолжить
скандала, который падает на меня, Гизела продолжала гордо держать голову.  С
тем глубоко испытующим выражением, которое страстно  ищет  истинную  причину
действий в  душе  другого,  она  твердо  и  проницательно  смотрела  в  лицо
человеку, который, бывало, чуть ли не с обожанием носил жалкого,  умирающего
ребенка на руках и воспитывал с  такой  систематичностью  и  который  вдруг,
несколько дней тому назад, стал выказывать ей такую холодность и отчуждение.
   Она далеко не похожа была на обвиняемую, скорее это была обвинительница в
своем спокойном молчании, с полной достоинства осанкой.
   Гордо  взмахнув  головой,  откинула  она  назад  волосы  и,  поклонившись
обществу, слегка коснулась хлыстиком лошади. Конь стрелой помчался к  аллее,
и через  несколько  мгновений  воздушное,  белое  видение  с  развевающимися
золотистыми волосами исчезло в зеленой лесной чаще.
   Минуту присутствующие молча глядели вслед девушке, затем  снова  поднялся
всеобщий разговор.
   Князь послал одного из кавалеров в Белый замок за экипажами; он желал,  в
сопровождении министра и кавалеров своей  свиты,  лично  посетить  пожарище.
Почтенный господин вдруг ни с того ни с сего заюлил и засуетился.
   - Но; мой милый барон Флери, не были ли вы слишком  жестоки  относительно
вашей  восхитительной  питомицы?  -  обратился  он  с  упреком  к  министру,
приготовляясь оставить луг, чтобы отправиться по грейнсфельдской дороге, где
должен был догнать его экипаж.
   Холодная усмешка мелькнула на губах его превосходительства.
   - Ваша светлость, в моем официальном положении я привык  носить  на  себе
панцирь - и был бы давно уже трупом, если бы дозволил уязвлять себя  стрелой
осуждения, - возразил он с  оттенком  шутливости.  -  Но  совершенно  иначе,
напротив, организован я как обычный человек, - прибавил он несколько строже.
- Упрек из уст вашей светлости, признаюсь, огорчает меня.  В  эту  минуту  я
вполне сознаю, что любовь и ослепление заставляли меня беспечно относиться к
моей обязанности как воспитателя моей дочери.
   - И не одного себя обвиняй, мой друг, - прервала его супруга нежно-слабым
голосом, - и я  много  виновата.  Зная  все  сумасбродства,  которые  Гизела
позволяет себе в стенах замка, мы были слишком слабы, продолжая держаться  с
прежней беспечностью, и именно  еще  недавно  я  имела  крупный  разговор  с
Гербек, которая высказала намерение обращаться с ней несколько строже.
   - Но я не понимаю, какие  нелепости  видите  вы  в  поведении  Гизелы?  -
проговорила графиня Шлизерн. - Несколько отважная езда, и ничего более...  К
тому же прелестная малютка, видимо,  и  не  подозревала  нашего  присутствия
здесь, на лугу.
   - Но я тебе говорю, милейшая Леонтина, что она в состоянии так, как мы ее
теперь видели, явиться на площади  в  А.,  среди  белого  дня!  -  возразила
баронесса. - Одна нелепость у нее следует за  другой,  и  к  сожалению  -  я
должна сознаться - очень часто  с  намерением  досадить  Гербек...  Сегодня,
например, она настаивает на том, что намерена вступить в свет,  что  при  ее
болезни, по меньшей мере, смешно, - час спустя...
   - Объявляет свое непоколебимое намерение  идти  в  монастырь,  -  перебил
министр, продолжая описания характера падчерицы.
   Все дамы засмеялись - только графиня Шлизерн оставалась серьезна. На лице
ее  появилось  то  строгое  и  суровое  выражение,  которого   так   боялись
придворные, ибо оно всегда было предвестником великих событий для них, -  Ты
только что опять упоминала о болезненном состоянии твоей падчерицы, Ютта,  -
сказала она, не меняя предмета разговора. - Скажи мне по правде, ты в  самом
деле веришь словам доктора, что к этому прелестному созданию, с таким свежим
цветом лица  и  с  такими  здоровыми  и  сильными  движениями,  могут  снова
вернуться прежние припадки?
   Темные глаза прекрасной баронессы с уничтожающей ненавистью  остановились
на холодно улыбающемся лице приятельницы.
   - Снова вернутся прежние припадки? - повторила она. - Э, милая  Леонтина,
если бы дело было только в этом, то я не так бы беспокоилась, но к несчастью
Гизела никогда от них не освобождалась.
   - В этом я уверена! - с жаром вскричала красавица-фрейлина. -  У  графини
правая рука подергивается так же судорожно, как и прежде, когда она  внушала
мне такую боязнь.
   - Это неприятное движение и меня также  напугало!  -  произнесла  бледная
воздушная блондинка.
   Все дамы в один голос подтвердили печальную истину.
   - Вы, может быть, и правы. - сказала графиня Шлизерн с иронией, обращаясь
к ним. - Но, вероятно, вы  согласитесь  со  мной,  что  юная  графиня  очень
элегантно и свободно держится на лошади и своими белыми маленькими дрожащими
руками в совершенстве умеет управлять пылким  животным  -  а  держать  веер,
право, не требует особого мышечного напряжения... Я уверена,  восхитительные
ножки, которые проглядывали из-под белого платья, могут отлично танцевать...
Не правда ли, эта вновь открытая красота  будет  великолепным  приобретением
для наших придворных балов?
   И, не ожидая ответа от покрасневших, как пионы,  дам,  она  обратилась  к
князю, шедшему впереди.
   - Могу я просить, чтобы отдана была должная справедливость моим  искусным
глазам, ваша  светлость?  -  спросила  она  шутливо.  -  Час  тому  назад  я
удостоилась очень немилостивого взгляда за  то,  что  в  некрасивой  детской
головке маленькой Штурм находила знакомые линии знаменитого  своей  красотой
лица... Не гордая ли графиня Фельдерн была сейчас пред нами? Те же черты, те
же движения!
   - Я признаю себя побежденным, - возразил  князь.  -  Прекрасная  амазонка
затмевает мою протеже - она обладает двумя очарованиями, которых  у  нее  не
было: молодостью и невинностью.
   Слабый возглас баронессы Флери прервал разговор.
   Ее превосходительство, неосторожно зацепившись за дикий шиповник, уколола
себе руку, кровь просачивалась через тонкий батистовый платок - это казалось
таким ужасным событием для всех юных, чувствительных  девичьих  сердец,  что
они никак не понимали, как его светлость может находить  важнее  этот  пожар
там, за лесом, и покидать их в  эту  минуту,  да  еще  уводя  с  собой  всех
кавалеров.

Глава 21

   Между тем животное мчалось по лесу. Как бы чувствуя, что  там,  на  лугу,
остались недоброжелатели его молодой госпожи, оно своим быстрым бегом словно
старалось увеличивать  пространство  между  ними.  Легкие  копыта  его  едва
касались мшистой почвы.
   Гизела представила бежать животному, как оно  хотело.  Лицо  ее  выражало
гордость и презрение, как будто она  все  еще  находилась  под  уничтожающим
взглядом своего отчима.
   В то время как общество  уже  потеряло  ее  из  виду,  ее  зоркому  глазу
представилась  далекая,  залитая  лучами  солнца  картина  в  конце   аллеи,
миниатюрное  изображение  на  золотом  фоне...   Действительно,   это   была
миниатюра! Нарядненькие фигурки, элегантные и гибкие, но уж никак не  герои,
не  рыцари  с  непреклонным  взором  владыки  и  с  неизгладимым  отпечатком
благородства на челе, как рисовала  ей  ее  детская  фантазия  не  только  в
ребяческие годы, но еще так недавно.
   Так вот он, этот придворный круг,  эта  квинтэссенция  высокопоставленных
лиц в государстве, а между ними властелин, разум  которого  должен  обладать
мудростью, а сердце - возвышенностью чувств; он отмечен перстом  провидения,
он царствует милостью Божией и его приговор над жизнью и смертью  подданных,
над благосостоянием и нищетой страны вполне основателен... Но природа  самой
невзрачной оболочкой наградила все это могущество власти; портреты в комнате
госпожи фон Гербек лгали, величие и блеск высоких умственных качеств озаряли
на них худощавое лицо,  тусклые  глаза  которого  в  действительности  могли
выражать лишь одно добродушие. И чтобы заполучить благосклонный взгляд  этих
глаз, чего бы не сделала ее гувернантка; каждое слово, слетевшее с этих уст,
когда-то, "в блаженное время ее пребывания при дворе", и обращенное  к  ней,
свято сохранилось в ее  сердце...  И  бабушка,  дозволявшая  тяжелым  камням
отягчать свое блистательное чело, делала это ради того, чтобы с достоинством
появляться в этом избранном кругу, и  она  сама  свою  юную,  одинокую  душу
питала блестящими картинами придворной жизни;  она  выросла  с  мыслью,  что
когда-нибудь должна стать наряду с этими избранниками, даже выше их... Какое
разочарование!..  Этот  круг  был  исключителен  лишь  строго   соблюдаемыми
законами этикета, но  не  каким-либо  отпечатком  внешнего  превосходства  -
какое-нибудь общество обыкновенных смертных нисколько бы  не  отличалось  от
него.
   Только один из них не походил на прочих - но и он играл с ними ребяческий
пасторальный фарс, и на  его  строгой,  смуглой  голове  красовались  лесные
цветы, цветы, которые теперь ей стали так постылы. В минуту появления ее  на
лужайке он принимал шляпу свою  из  рук  прекрасной  мачехи,  увенчавшей  ее
цветами.
   А рядом с ним стояла красавица-фрейлина - она знала эту девушку, это  был
тот самый ребенок, который ей был когда-то так противен, потому что  в  этих
темных локонах вечно пестрели самые яркие ленты и эта хорошенькая головка ни
о чем ином не  могла  думать,  как  о  нарядных  платьях,  детских  балах  и
кукольных свадьбах. При этом маленькие, старательно ухоженные  нежные  ручки
самым изменническим образом, исподтишка, щипали бедного Пуса и очень  ловко,
за спиной госпожи фон Гербек, спроваживали в свой  карман  разные  сласти...
Теперь девушка эта была статс-дамой и прославленной,  остроумной  красавицей
при дворе, как часто уверяла гувернантка.
   ...  Каким  образом  маленькая,  неутомимая  пустомеля  со  своей  пошлой
болтовней вдруг оказалась наделенной небесным даром, который Гизела называла
разумом?.. Прекрасной,  ослепительно  прекрасной  стала  она  теперь  и,  за
исключением красавицы-мачехи, была одна под стать высокой, величавой  фигуре
чужестранца... Случайно ли она стояла рядом с ним? Или оба  они  нашли,  что
должны принадлежать один другому?
   Молодая девушка, всегда чуждавшаяся строптивости,  вдруг  сильно  рванула
поводья, так что лошадь высоко взвилась на дыбы.
   И позлащенная солнцем миниатюра  в  лесу  на  лужайке,  и  самое  горящее
селение, к которому спешила всадница, исчезли из ее мыслей при  воспоминании
об этих двух фигурах, стоявших рядом.
   Она подъезжала уже к опушке леса, и далее дорога шла открытым полем.
   Впереди лежали громадные каменоломни, мимо  которых  предстоял  ей  путь,
если она хотела сократить  дорогу.  Узкая,  довольно  опасная  для  верховых
прогулок тропинка вела вдоль пропасти. Мысль об опасности не приходила на ум
Гизеле, она была неустрашима и могла положиться на верный шаг и  сметливость
мисс Сары.
   За каменоломнями начинался снова лес, и над ним  носились  густые  облака
дыма.
   В то время, когда Гизела выезжала  в  поле,  на  окраине  леса  показался
другой всадник.
   Португалец ехал из  Лесного  дома,  и  если  его  внезапное  появление  и
напоминало шутливое замечание князя, что Оливейра может  летать,  то  теперь
эту волшебную быстроту можно было объяснить прекрасным быстроногим скакуном,
на котором он ехал и который был предметом удивления и восхищения  для  всей
окрестности.
   Мисс Сара испуганно попятилась в сторону при неожиданном появлении его из
лесной чащи - девушка же точно окаменела в немом испуге. Не мыслью ли о  нем
была наполнена вся душа ее...  Даже  в  это  самое  мгновение  со  страстной
боязнью она следила за каждой чертой его лица и  за  каждым  его  движением,
чтобы по ним угадать отношение, которое он мог иметь к  красавице,  стоявшей
рядом с ним.
   ... Чувство отвращения к очаровательной фрейлине  при  этом  исследовании
перешло в сильнейшее ожесточение, когда она  с  унынием  увидела,  что  гнев
должен касаться и его, или же она должна была изгнать мысль о нем из  своего
сердца... И все эти ощущения он мог прочесть на ее лице?..
   Чувство уничтожающего стыда охватило все ее существо; щеки  ее  вспыхнули
предательским румянцем - если она не убежит  сию  же  минуту,  тайна  ее  не
скроется от этих темных, проницательных глаз.
   Никогда спина мисс Сары не подвергалась таким энергическим ударам хлыста,
как в эту минуту - она как стрела помчалась по полю.
   Она не слышала за собой ни единого звука, и только удары копыт ее  лошади
раздавались в ее ушах. Но вот открытое поле было  уже  за  ней,  и,  въезжая
снова в лес,  она  приближалась  к  каменоломням.  За  спиной  она  услышала
догоняющего ее всадника.
   Конечно, мисс Сара не могла соперничать с конем Оливейры - минуту  спустя
португалец оказался рядом с  молодой  девушкой  и  поспешной  рукой  схватил
поводья ее лошади.
   - Ваша боязнь ослепляет вас, графиня! - с сердцем проговорил он.
   Она не в состоянии была произнести не слова. Руки ее,  без  сопротивления
отдавшие поводья, медленно опустились на колени. В  своем  белом  платье,  с
испуганным, побледневшим лицом она похожа была на голубку, которая  оцепенев
от ужаса, не могла улететь от настигшего ее врага.
   Может быть, это самое сравнение пришло на ум и этому человеку -  скорбное
выражение мелькнуло на его губах.
   - Я был слишком резок? - спросил он с большей мягкостью, не  выпуская  из
рук поводья и еще более притягивая их к себе, так что лошади пошли рядом.
   Гизела ничего не отвечала.
   - Вы мне недавно сказали, что вы  меня  боитесь,  -  начал  он  снова