ясно сознавала, что человек этот, со своей испорченной  душой,  конечно,
не имел в виду лишь одно благородное намерение сохранить  незапятнанным  имя
Фельдерн, и не ради этого пустил в ход всю утонченность своего ума.
   Она ничего  не  ответила  на  его  шепот,  в  последних  словах  которого
проглядывало доверие к ней, и отвернулась от него с тем омерзением,  которое
испытываем мы при виде ядовитой гадины. Но эта презрительная уклончивость на
спасла ее от вынужденного сообщества. Министр так крепко держал ее руку, что
ей невозможно  было  освободиться  от  него  иначе,  как  возбудив  всеобщее
внимание.
   Госпожа фон Гербек так же стояла теперь на страже, и так энергически  шла
рядом с молодой девушкой, словно исполняла обязанности  жандарма.  Маленькая
толстуха до сих пор не могла прийти в себя от изумления "неприличной,  ничем
не мотивированной  выходкой"  Гизелы  во  время  рассказа  португальца:  она
утверждала, что еще теперь она дрожит всеми членами,  неоднократно  жалобным
тоном заверяя его превосходительство, что ничего так не желает, как  быть  в
эту  минуту  в  милом,  тихом  Грейнсфельде,  где  по  крайней   мере   "раз
совершенный, но ничем уже неизгладимый скандал"  можно  скрыть  за  четырьмя
стенами.

Глава 29

   Общество двинулось в путь. Его превосходительство шел с Гизелой вслед  за
князем, пригласившим идти с собой рядом португальца.
   Кто знал его светлость, тот очень хорошо  мог  видеть,  что  несмотря  на
отличное  самообладание,  несмотря  на  обыденную,  почти  бессодержательную
болтовню, с которой князь обратился к Оливейре, он был в  сильном  волнении.
Походка его резко изменилась в сравнении с обычным строго соразмерным шагом,
видимо, он желал скорее достичь Белого замка. В молчании  следовали  за  ним
гости.
   Впрочем, была самая пора искать себе убежище под  кровлей  замка.  Порывы
ветра стали быстро следовать один  за  другим  с  возрастающей  силой;  небо
мрачной массой нависло над освещенным иллюминацией лугом, шум воды  сливался
с шумом листьев и становился все грознее  и  грознее.  Все  начали  боязливо
жаться друг к другу, завертываясь плотнее в раздувающиеся от ветра  накидки.
Факелы один за другим стали гаснуть, так что  все  общество  почти  впотьмах
достигло замка.
   - Однако гроза, кажется, пронеслась мимо, - вскричал  министр  в  дверях,
оборачиваясь назад и глядя в темноту. - Дождя нет более ни капли - тучи ушли
по направлении к А. Мы могли бы и остаться в лесу! Я уверен,  что  в  десять
минут все окончится!.. Карету графини Штурм! - приказал он одному из лакеев.
   - Не благоугодно ли будет вашей светлости сегодня отпустить мою  дочь?  -
обратился он к князю, который только что хотел подняться по лестнице. -  Она
не танцует, и мне было бы очень приятно знать,  что  после  столь  многих  и
разнообразных волнений и впечатлений сегодняшнего  вечера  она  находится  в
своем тихом уединении.
   - Но вы не намерены,  надеюсь,  отправлять  графиню  в  такую  погоду?  -
вскричал князь с изумлением и в то же время как-то смиренно-спокойно.
   Он остановился на нижних ступенях лестницы, но  не  взглянул  на  Гизелу,
которая стояла близ него.
   - Я могу уверить вашу светлость, что прежде чем карета выедет отсюда, над
нами будет прекраснейшее звездное небо, - прибавил министр, улыбаясь.
   - Не боязнь непогоды удерживает  меня,  -  проговорила  Гизела  спокойно,
подходя ближе к князю. - Я очень охотно немедленно бы оставила Белый  замок;
но я должна просить вашу светлость оказать мне одну  милость  -  сегодня  же
дать мне возможность увидеться с вами, хотя бы на несколько минут.
   - Что  тебе  вздумалось?  -  вскричал  министр  сиплым  голосом.  -  Ваша
светлость, эта важная просьба моей дочери, без сомнения, касается ее кукол -
или нет, ведь она в последнее время  очень  развилась;  вероятно,  он  хочет
говорить о своих бедных. Не так ли, дитя? Но ты выбрала минуту  неудобную  и
если бы не мое долготерпение ввиду твоей неопытности - я рассердился  бы  не
на шутку... Госпожа фон Гербек, неужели графине нечем покрыть головы,  кроме
этой круглой шляпы?
   - Вот мой башлык, душечка, - поспешно сказала прекрасная баронесса.
   Она сняла с себя блестящий белый башлык и хотела накинуть его  на  голову
падчерицы.
   - Еще раз прошу вас о той же милости,  -  сказала  Гизела  князю,  легким
движением руки отклоняя непрошенную любезность мачехи. - По  пустякам  я  не
стала бы беспокоить вашу светлость.
   Князь окинул взглядом лица окружающих его придворных.
   - Хорошо, - проговорил он быстро, - оставайтесь, графиня,  я,  во  всяком
случае, буду еще говорить с вами, хотя и не сей час; я должен  на  несколько
минут удалиться.
   - Ваша светлость!.. - вскричал министр задыхающимся голосом.
   -  Оставьте,  мой  милый  Флери,  -  перебил  его  князь,  -  не   станем
противоречить нашей маленькой просительнице... Итак, желаю вам повеселиться!
- обратился он слишком живо к другим гостям. - Я не замедлю снова  появиться
среди вас... Слышите ли, музыка уже зовет!
   Он знаком, совершенно непринужденным,  пригласил  министра  следовать  за
ним, вместе с португальцем поднимаясь по лестнице.
   В  залах  было  светло,  как  днем;  блестящий  полонез  заглушил  первые
раздавшиеся вдали раскаты грома, и лица, только что  с  такой  боязнью  и  в
таком молчании шедшие по дороге среди ночи, весело болтая,  с  неподражаемой
элегантностью начали порхать  в  своих  тщательно  оберегаемых  туалетах  по
зеркальному паркету.
   Гизела не осталась в бальном зале, она  ушла  в  комнату,  примыкавшую  к
домовой капелле, довольно отдаленную от прочих покоев.
   Баронесса Флери и госпожа фон Гербек отправились за молодой графиней. Обе
они употребили все свои усилия, чтобы узнать, о чем она  хотела  говорить  с
князем. Но так как ни просьбы, ни угрозы не тронули непокорную  падчерицу  и
не заставили ее, согласно желанию министра, возвратиться в  Грейнсфельд,  ее
превосходительство, пожав плечами, оставила комнату.
   Госпожа фон Гербек, глубоко вздыхая, уселась в  кресло;  молодая  графиня
принялась спокойно ходить по комнате, останавливаясь по временам у двери, из
которой  видна  была  лестница,  ведущая  в  верхний  этаж,   в   покои   их
превосходительств, - князь был там и на своем обратном пути в  бальную  залу
должен был спуститься по ней.
   Поднявшись в верхний этаж с двумя своими спутниками, его светлость достиг
салона с фиолетовыми плюшевыми занавесами и запер за  собой  дверь,  которая
вела в длинную анфиладу комнат. В  зеленой  комнате,  смежной  с  салоном  и
отделявшейся от него портьерой, разливался бледный матовый свет из  висевшей
на потолке лампы, освещая  зеленый  фон  обоев,  неясные  очертания  морских
богинь и как бы выступающий из рамы чудный образ графини Фельдерн.
   Князь остановился среди комнаты и поспешно  вынул  из  кармана  документ.
Теперь уже он не  маскировал  своего  волнения.  Вскрыв  бумагу,  он  прочел
задыхающимся голосом: "Генрих, принц А. - Ганс фон  Цвейфлинген,  Вольф  фон
Эшенбах".
   - Нет сомнения! - вскричал князь, - Эшенбах собственноручно  передал  вам
это завещание, господин фон Оливейра?
   - Прежде всего я должен сообщить вашей светлости, что я немец,  -  сказал
португалец спокойно. - Мое имя Бертольд  Эргардт  -  я  второй  сын  бывшего
смотрителя завода в Нейнфельде.
   - Ха, ха, ха! - вскричал с торжеством министр. - Я как  будто  знал,  что
вся эта история кончится подобной развязкой... Ваша светлость,  мы  имеем  в
государстве снова самого отъявленного демагога - двенадцать лет  тому  назад
он спасся бегством от кары закона!
   С суровым взглядом князь отступил шаг назад.
   - Как вы осмелились под ложным именем представиться мне?  -  вскричал  он
грозно.
   - Я на самом деле фон Оливейра - в Бразилии у меня есть владение, носящее
подобное название, и  как  владелец  его  я  ношу  это  имя,  -  возразил  с
невозмутимым спокойствием португалец. - Если бы я возвратился в Германию  из
своих собственных, чисто личных интересов, ничто в мире на заставило бы меня
изменить мое немецкое имя, уважаемое всеми в здешнем краю... Но  я  взял  на
себя обязанность, для исполнения которой требовалось большая осторожность...
Я должен был вступить в непосредственные отношения с  вашей  светлостью,  но
был убежден, что при моей мещанской фамилии подобные  отношения  никогда  не
будут возможны, учитывая строгость придворного этикета в А.
   - Да, почтеннейший мой господин Эргардт, - прервал его высокомерным тоном
министр, - вам действительно  никогда  бы  не  удалось  мистифицировать  его
светлость подобной нелепостью, - и он указал на  завещание,  -  если  бы  вы
сохранили ваше "всеми уважаемое имя..." Ваша светлость,  -  обратился  он  к
князю, - никто более  меня  из  подданных  ваших  не  желает  так  увеличить
владения и доходы княжеского дома - все действия мои говорят за это, - но  с
моей   стороны   было   бы    непростительным    безрассудством,    вопиющей
несообразностью, если бы  я  не  решился  эту  жалкую  стряпню  признать  за
подлог!.. Многоуважаемый господин демократ, я слишком хорошо понимаю замыслы
ваши и вашей хваленой партии! Этим самым завещанием шайка  пытается  нанести
удар благородным сподвижникам  отечества,  охраняющим  трон  монарха,  -  но
берегитесь - я также в числе их и возвращу вам ваш удар!
   Лицо португальца вспыхнуло ярким румянцем, и правая рука, сжатая в кулак,
задрожала, но Бертольд Эргардт  не  был  уже  более  тем  пылким  студентом,
которого когда-то другой должен был сдерживать в границах самообладания, - в
эту минуту человек этот остался верен своей могучей силе воли,  выработанной
жизнью.
   - Выслушав меня, его светлость поймет, почему я  отказываюсь  от  всякого
удовлетворения с вашей стороны, - проговорил он хладнокровно.
   - Бесстыдный... - продолжал министр с раздражением.
   - Барон Флери, я убедительно прошу вас быть умереннее, - возразил  князь,
прерывая его и повелительным жестом поднимая руку. - Оставьте этого человека
говорить - я хочу сам  убедиться.  действительно  ли  партия  ниспровержения
существующего порядка и ненависть...
   - Так называемая партия ниспровержения существующего  порядка  в  стране,
управляемой  вашей   светлостью,   не   имеет   ничего   общего   с   данным
обстоятельством, - проговорил, прерывая его, португалец. - Что  же  касается
ненависти, о которой упоминает ваша светлость, то не могу не признаться  вам
в моей глубокой, бесконечной ненависти к этому человеку!
   И он указал на министра, который отвечал ему презрительным смехом.
   - Да, да, смейтесь! - продолжал португалец.  -  Этот  презрительный  смех
раздавался в устах моих, когда я должен был бежать из отечества! С мыслью  о
мщении  переехал  я  океан;  палящее  солнце  юга,  а  тем  более   рассказы
несчастного Эшенбаха, не умевшего до последней своей  минуты  примириться  с
совестью, постепенно довели мысль эту до  мании.  Этот  лист  бумаги,  -  он
указал на завещание, - также должен свидетельствовать против этого человека,
надругавшегося над  моим  бедным  братом,  ввергнувшего  в  нищету  двух  не
повинных ни в чем людей, и все это потому, что он прельстился женой Урия;  -
повторяю  еще  раз,  что  возвратился  сюда  единственно  для  того,   чтобы
отомстить!..  Но  это  пламя  потухло  в  моей  груди  -  недавно   честное,
благородное существо убедило меня, сколь нечисты были  мои  стремления...  И
если я теперь продолжаю последовательно идти к своей цели, другими  словами,
если я сброшу вас  с  высоты  вашего  абсолютного  владычества,  то  главным
мотивом, побуждающим меня стремиться к этому, есть  желание  уничтожить  бич
моего несчастного отечества!
   Князь застыл, пораженный как громом этой невероятной  смелостью,  министр
же порывался к звонку, как будто он был в своем  бюро,  а  за  дверью  целая
толпа полицейских ожидала его приказаний.
   Холодная улыбка промелькнула на губах португальца.  Он  вынул  маленький,
пожелтевший клочок бумаги, который также должен был служить  доказательством
обвинения этого человека.
   - Ваша светлость, - обратился он к князю, - в ночь,  когда  принц  Генрих
лежал на смертном одре, один человек отправился в А., чтобы  призвать  князя
для примирения с умирающим. Грейнсфельд лежал в стороне, но всадник  оставил
шоссе, ведущее в А., поехал по дороге к замку, где графиня Фельдерн давала в
этот вечер большой маскарад. Среди бала к графине вдруг  подошел  человек  в
домино и сунул ей в руку эту  записку  -  впоследствии  она  выронила  ее  у
постели принца, а господин фон Эшенбах поднял ее и сохранил.
   В эту минуту министр вне себя бросился на португальца, пытаясь вырвать  у
него из рук бумажку. Но старания его были тщетны - одним движение португалец
отстранил от себя нападающего и передал записку князю.
   - "Принц Генрих умирает, - читал его светлость колеблющимся голосом, -  и
выразил желание  примириться  с  княжеским  домом.  Поспешите  -  иначе  все
напрасно. Флери". Несчастный! - проговорил князь, бросая  к  ногам  министра
записку.
   Но этот человек все еще не хотел считать  себя  погибшим.  Овладев  снова
собой, он поднял бумажку и пробежал ее глазами.
   - Неужели ваша светлость вследствие подобной  жалкой  инсинуации  захочет
осудить верного слугу своей фамилии? - спросил он, ударяя рукой по бумаге. -
Я не писал этой записки - она поддельная, и клянусь в том.
   - Поддельная, как и фамильные бриллианты  Фельдерн,  которые  носит  ваша
супруга? - спросил португалец.
   В соседней комнате раздался звук упавшей на  пол  подушки,  затем  издали
слышно было, как кто-то с силой хлопнул дверью.
   Худшим свидетелем против министра было его лицо - его нельзя было узнать,
но он продолжал защищаться с отчаянием утопающего.
   - Ваша светлость, не торопитесь верить, что вы имеете дело с негодяем!  -
заговорил он. - Уместно ли  здесь  рассуждать  о  моих  частных  и  семейных
отношениях, которые грязнят здесь с таким неслыханным бесстыдством?
   Князь  отвернулся  -  ему   невыносимо   было   смотреть   на   судорожно
подергивающиеся черты своего  старого  любимца  и  повелителя,  старающегося
сбросить с себя таким образом тяжкое обвинение.
   - Я нисколько не желаю касаться ваших частных  и  семейных  отношений,  -
продолжал португалец, - хотя я не могу не сознаться, что и эта сфера мне  не
чужда, - А, для вас интересно обшаривать мои карманы и рыться в моем белье?
   Министр   еще   раз   пытался   придать   словам   этим   свой    обычный
презрительно-саркастический тон. Но все это было напрасно.
   - Вы имели непримиримого врага в фон Эшенбахе, - продолжал португалец.  -
Горе заставило  его  бежать  из  отечества;  несмотря  на  приобретенные  им
богатства, он продолжал оставаться бедным, несчастным, одиноким человеком  и
на чужой стороне должен был сложить свои кости... Измена  и  вероломство  не
прошли даром и для фон Цвейфлингена - он опускался все ниже и ниже... Только
вы, первый подавший сигнал к  тому  постыдному  обману,  преданный  помощник
графини Фельдерн, завязавший вместе с ней первые петли сети, опутавшей  двух
безумцев, - только вы твердой ногой встали на совершенное вами  преступление
и,  окруженный  почестями,  уважением,  достигли  того   неограниченного   и
бесстыдно употребляемого вами могущества... Было время, когда  фон  Эшенбах,
не  перестававший  питать  любовь  к  дочери  той  корыстолюбивой   женщины,
надеялся, что жизнь еще улыбнется ему, - это было, когда он получил известие
о смерти графа Штурм, фон Эшенбах хотел возвратиться в  Германию  -  но  тут
снова поперек дороги его стал  могущественный  министр  и  повел  прекрасную
вдову к алтарю.
   - Вот оно в чем  дело-то!  -  вскричал  министр  глухим  голосом.  -  Моя
счастливая звезда возбудила зависть, которая и  точила  свое  оружие  против
меня в тишине и мраке!
   -  Не  оружие,  ваше  превосходительство,  а  противоядие  злу,   которое
торжествовало столь многие годы! -  сказал  португалец,  подчеркивая  каждое
слово. - С той минуты фон Эшенбах  следил  за  вами  всюду,  как  неутомимый
охотник, преследующий свою дичь. Он обладал миллионами - а вы открывали  ему
тысячи путей наблюдать за собой в самых  сокровенных  ваших  поступках.  Ему
были известны самые интимные дела ваши  в  Париже  и  на  водах,  в  игорных
притонах; за  несколько  дней  до  своей  смерти  он  передал  мне  все  эти
подробности. Это на самом деле ваши частные обстоятельства, и они  не  могут
быть причислены к делу. Но никоим образом нельзя назвать частным  делом  то,
что вы растрачиваете собственность вашей падчерицы, когда  принадлежащие  ей
бриллианты продаете за восемьдесят тысяч талеров и взамен их делаете  ничего
не стоящую жалкую копию... Точно так же нельзя считать вашим частным делом и
то, что вы здесь стоите на  несправедливо  приобретенной  земле,  ибо  Белый
замок никогда не был вами куплен; он - цена вашей измены княжескому дому!..
   - Дьявол! - закричал министр. - Да вы не оставляете мне ничего в жизни! -
И он обеими руками схватился за голову. - Ха,  ха,  ха,  неужели  я  еще  не
умер?.. Неужели первый встречный искатель приключений в глазах его светлости
безнаказанно может кидать мне в лицо самую недостойную клевету?
   - Опровергните  эту  клевету,  барон  Флери!  -  сказал  князь,  сохраняя
наружное спокойствие.
   - Вашей светлости угодно в самом деле, чтобы я снизошел  до  того,  чтобы
отражать клевету этого авантюриста?.. Я не могу  упасть  так  низко  -  я  с
презрением отталкиваю ее  ногой,  как  камень,  брошенный  мне  на  пути!  -
вскричал министр довольно твердым голосом.
   Его дерзость и самоуверенность снова начали расти. Ему послышались скорбь
и сожаление в тоне его светлости.
   - Ваша светлость, предположим  -  я  говорю  только  предположим,  -  что
действительно я заслуживаю упрека, но разве, с другой стороны, столь  многие
заслуги,  которые  я  оказал  княжеской  фамилии,   не   заставляют   забыть
несправедливость, совершенную так много лет тому назад?..  Неужели  никакого
значения не должно иметь в глазах ваших то обстоятельство, что  ни  один  из
моих предшественников не сумел придать так много блеску династии, как я? Что
я, как  щит,  стоял  пред  вами  и  на  меня  сыпались  удары  злонамеренных
демократов, которые рады закидать  каменьями  традиции  вашего  благородного
дома? Что я  не  допустил  коснуться  священных  прав  монарха  современному
духу?.. Я, преданный, действующий лишь в  вашей  пользе  советник,  как  при
управлении страной, так и в интимных делах княжеской фамилии...
   - Более вы уже не будете им, -  перебил  его  князь,  делая  ударение  на
каждом слове.
   - Ваша светлость-Князь отвернулся от него, стал в оконную нишу  и  сильно
забарабанил пальцами по стеклу.
   - Принесите мне доказательства противного, барон Флери! - вскричал он, не
поворачиваясь к нему.
   - Не замедлю это сделать, ваша светлость, - произнес  министр,  буквально
едва держась на ногах.
   Дрожащей рукой он схватил ручку двери и  неверной  поступью  двинулся  по
коридору.

Глава 30

   В эту минуту в конце коридора показалась Гизела.
   Опасаясь, что князь на обратном пути пройдет другим ходом, она  поднялась
по лестнице, решившись ждать князя в  коридоре,  поскольку  была  совершенно
уверена, что ей уже не удастся приблизиться  к  нему,  если  он  вернется  в
бальную залу.
   Вид падчерицы как  бы  возвратил  сознание  министру;  лицо  его  приняло
насмешливое выражение, на губах появилась презрительная улыбка.
   - Тебя точно кто позвал, мое сокровище!.. Войди, войди туда!  -  вскричал
он, указывая чрез плечо пальцем на только  что  оставленную  им  комнату.  -
Милочка, ты ненавидела меня от всего твоего  сердца,  со  всей  силой  твоей
непокорной души - я  знаю  это,  и  теперь,  когда  дороги  наши  расходятся
навсегда, я не могу отказать себе в удовольствии объявить со своей стороны и
тебе, что антипатия была об