о они спугнули вола, гревшегося на солнце у пруда, который,  в
силу своих почтенных  лет  и  миролюбивого  характера,  тотчас  же  поспешил
удалиться в рощу.  Лебеди  от  метко  направленных  в  них  камней  замахали
крыльями и полетели к своему убежищу, а стая золотистых фазанов  разлетелась
в разные стороны при звуке детских шагов.
   - Что, Лео, колдунья все еще там? - спросил наследный принц, указывая  на
индийский домик. Лео кивнул головой.
   - Если б я только мог... - и он хлестнул воздух своим хлыстом.
   - То выгнал бы ее или бросил бы в воду!
   - Какие глупости! Кто же не знает, что  колдуньи  не  тонут!  Они  всегда
всплывают наверх и могут так плавать хоть сто лет. Это говорила мне  Бергер,
а она это наверное знала.
   Удивленный наследный принц даже рот разинул: чудо это было для него ново,
но оно все-таки не могло помешать его планам.
   - Если б у нас был порох, - сказал он, - мы могли бы преспокойно взорвать
ее на воздух. Капитан фон  Горст  объяснил  мне  вчера  на  уроке,  как  это
делается: берут напитанную серой нитку...
   - Порох  есть  в  охотничьем  доме!  -  вскричал  Лео,  разгоряченный  до
крайности. - Взорвать колдунью на воздух! Вот будет потеха!
   Дети побежали по плантациям, встретили воспитателя и миновали  шпалерник,
где мать рвала фрукты. Они были слишком хитры, чтобы выдать кому-нибудь свою
тайну; они хотели сделать всем  сюрприз,  а  потому  тихонько  пробрались  в
охотничий домик. Ключ они нашли вложенным в замок шкафа с  оружием,  где  за
стеклом висел в дорогой оправе соблазнительный  пороховой  рог,  ловчего  не
было дома. Наследный принц влез на стул, снял с  гвоздя  рог  и  заглянул  в
него: он доверху был полон пороха. Затем он поискал кругом,  но  пропитанной
серной нитки нигде не оказалось; маленький принц и тут  нашелся:  на  ночном
столике увидал он огарок тонкой  восковой  свечки  и  тут  же  в  спичечнице
спички.
   - Довольно и этого! - сказал он и спрятал весь этот материал в карман.
   В эту минуту вошел ловчий и окинул всех беглым взглядом. То  был  молодой
человек с суровыми чертами лица, в котором,  однако,  проглядывал  страх  за
похищенный пороховой рог.
   - Ого! Из моей собственной комнаты? - сказал он, и кровь бросилась в  его
смуглое лицо.
   Он прямо подошел к наследному принцу, забравшемуся в угол и обеими руками
прятавшему за спиною рог с порохом, и без церемонии взял герцогского сына за
плечо; но это не прошло ему даром: принц  затопал  на  него  ногами,  другой
маленький принц тащил его назад за сюртук, а Лео подлетел к нему с  поднятым
хлыстом.
   - Постой! Я расправлюсь с тобой так же,  как  дедушка!  -  кричал  он.  -
Помнишь ли ты, как он ударил тебя хлыстом по лицу?
   Ловчий вдруг помертвел;  он  поднял  кулак,  чтобы  сразить  неукротимого
мальчика.
   - Негодяй! - проговорил он, с трудом сдерживая свой гнев. -  Мне  что  ж,
пожалуй, делайте, что хотите! Я бы всех вас взорвал на воздух!
   И он вышел, сильно хлопнув дверью. Дети с затаенным дыханием ждали, когда
умолкнет шум его шагов за дверью кухни, а потом выпорхнули вон.
   Немного погодя из дому выбежала Лен, и защитив  рукою  от  солнца  глаза,
пристально посмотрела в глубину парка. Это происходило  в  то  время,  когда
Майнау в сопровождении двух дам возвращался к кленовым деревьям.
   - Что такое, Лен? - спросил он, заметив ее волнение.
   - Они в индийском саду, то есть дети, барон! Я видела, как  побежал  туда
маленький барон, - сказала она торопливо. - Господи помилуй! Они ведь  взяли
с собой порох и спички! Мне сейчас передал это ловчий.
   С криком ужаса повисла  герцогиня  на  руке  Майнау,  который  тотчас  же
направился к "Кашмирской долине". Лиана  и  фрейлина  поспешили  за  ним,  а
воспитатель,  беспечно  бродивший  вдоль  шпалерника,  услышав  гневный  зов
герцогини, также бросился вслед за ними, широко  вышагивая  своими  длинными
ногами.
   Они пришли как раз вовремя, чтобы испытать тот ужас, который  обыкновенно
ощущаешь ввиду неминуемой опасности.
   Посреди веранды индийского домика на блестящей пальмовой  циновке  сидели
дети; они  насыпали  маленькую  горку  пороху,  а  в  середину  ее  воткнули
зажженный  восковой  огарок,  тоненький  фителек  которого  горел  ярко,   и
достаточно  было  малейшего  движения  воздуха  или  чьего-либо  ускоренного
дыхания - и порох моментально вспыхнул бы! Конечно, этой ничтожной горсточки
пороха недостаточно было для того, чтобы взорвать дом колдуньи,  как  хотели
того дети, - опасность была в  бесконечной  неосторожности  детей,  которые,
всецело отдавшись своей затее, не думали о себе.  Тесно  прижавшись  друг  к
другу, они окружили  так  называемую  "мину"  и,  наклонившись  над  нею,  с
затаенным  дыханием  ждали  того  момента,  когда  фитиль  догорит  и  огонь
достигнет пороха.
   Лео сидел на корточках между обоими принцами и мог прежде  всех  заметить
приближающихся.
   - Тише, папа! Мы взорвем колдунью  на  воздух!..  -  выговорил  он  почти
шепотом и не отводя глаз от огня.
   Одним прыжком очутился Майнау у веранды; не входя на ступени, он нагнулся
и пальцами загасил пламя свечи. И когда поднялся, то был бледен как  смерть;
герцогиня же истерически рыдала, опустившись на руки  фрейлины.  Однако  она
тотчас же оправилась.
   - Принцы сегодня лягут спать без ужина, а завтра  в  наказание  не  будут
кататься верхом, господин Вертер! - приказала она строго,  в  то  время  как
Майнау сильно журил Лео и тряс его за плечи.
   Лиана подошла и обняла плачущего ребенка.
   - Неужели, Майнау, ты и в самом деле будешь взыскивать с  него  за  грехи
его прежней наставницы? - спросила она кротко, но серьезно. -  Мне  кажется,
это было бы так же несправедливо, как если бы кто вздумал осуждать народ  за
подобное жестокосердие, тогда как его  систематически  поддерживают  и  даже
утверждают в его нелепых поверьях.
   Она нежно провела дрожащей  рукой  по  чудным  глазам  мальчика,  которые
избежали  неминуемой  опасности  -  потери   зрения   -   только   благодаря
своевременному   вмешательству   отца.   Лицо    герцогини    приняло    тот
мертвенно-болезненный оттенок, который уже раз испугал Лиану при  первой  их
встрече в лесу; герцогиня забыла, что ее окружали фрейлина,  воспитатель  ее
детей и он сам, на губах которого так часто  появлялась  насмешливая  улыбка
торжества; она видела только, как молодая  прекрасная  женщина  прижимала  к
сердцу  мальчика,  а  это  был  его  ребенок,  его  портрет,  которому   эта
равнодушная молодая женщина так спокойно заявляла свои материнские права,  -
это было невыносимо! Тщательно сдерживаемая ревность  охватила  ее  со  всею
силою... Она лишь настолько овладела собою, чтобы не вырвать  у  ненавистной
ей особы ребенка своими царственными руками,  но  зато  совершенно  изменила
роли милостивой и благосклонной повелительницы.
   - Извините, моя милая, ваши воззрения так странны,  что  они  столько  же
идут к моему старому милому Шенверту, как трехцветное  знамя,  выкинутое  на
одной из его башен, - сказала она резко, указывая на замок.  -  Вы  извините
меня,  но,  слушая  вас,  я  все  время  думаю,  что  это  говорит   простая
гувернантка, какая-нибудь Шульце  или  Миллер,  разве  вы  так  мало  цените
преимущество носить блестящее имя Майнау?..
   - Ваше высочество,  несколько  недель  тому  на-!  зад  я  была  графиней
Трахенберг, - прервала ее молодая женщина, с гордым  спокойствием  произнося
свое древнее, высокоаристократическое имя. - Мы  обеднели,  и  на  последних
представителей нашего имени падает эта ответственность, но, несмотря на это,
я унаследовала право гордиться геройскими подвигами и  славным,  безупречным
поведением моих многочисленных предков и твердо убеждена, что  не  оскорбляю
их, думая и чувствуя по-человечески, а потому и Майнау могут быть спокойны.
   Герцогиня  гневно  закусила  нижнюю  губу  своими   маленькими,   острыми
перламутровыми зубками, а по движению складок ее платья видно было, как  она
нетерпеливо  топала  маленькими  ножками.  Фрейлина  и  воспитатель  принцев
заметили эти явные признаки высочайшей немилости.
   Пока Лиана говорила, Майнау стоял отвернувшись, как  бы  собираясь  уйти;
теперь он оглянулся.
   - Ваше высочество, я не виноват, - уверял он, насмешливо прижав обе  руки
к сердцу. - Я право ни при чем, что вы в  старом,  милом  Шенверте  услышали
такой ответ, - я сам рассчитывал  на  безответную  голубиную  кротость.  Эта
особа с кротким личиком  a  la  Lavalliere  обладает  не  только  знаменитым
именем, но получила в наследство и славный меч своих доблестных  предков,  -
он у нее на кончике языка. Я имел уже случай в этом удостовериться.
   И иронически улыбаясь, он пожал плечами. Эта маленькая, блиставшая редким
остроумием сцена, в которой каждое слово походило на только  что  потушенный
огонь среди кучки пороху, сопровождалась тихим плачем:  храброму  наследному
принцу очень хотелось полакомиться своим любимым морковным соусом за ужином,
а брат его плакал о своем пони, которого не увидит завтра. Как  красноречиво
ни уговаривал их господин Вертер, они были неутешны; когда же он, видя  гнев
герцогини, хотел скорее увести их, то жалобный дуэт их превратился в громкие
рыдания. Почти в то же время послышался  шум  колес  приближающегося  кресла
гофмаршала, и скоро он подъехал, бледный и  встревоженный.  Увидя,  что  все
целы и невредимы,  он  приказал  ловчему,  который  его  вез,  остановиться;
очевидно, он избегал близко подъезжать к индийскому домику.  С  ним  прибыли
священник и Лен, оба также взволнованные, и волнение их еще более  усилилось
при виде плачущих детей.
   - Бога ради, Рауль, что за неслыханные дела творятся  тут?  -  воскликнул
старик. - Правду ли говорит Лен, что дети играли порохом?
   - Игра имела глубокий смысл, дядюшка. "Лотосу" грозила опасность  умереть
смертью колдуньи: дети хотели взорвать ее, - отвечал Майнау с полуулыбкой.
   -  Если  бы  это  случилось  шестнадцать  лет  тому  назад!  -  проворчал
гофмаршал, причем взгляд его робко скользнул по бамбуковой  крыше.  -  Но  я
желал бы знать, как попал к  детям  порох?..  Кто  дал  его  вам,  принц?  -
обратился он к горько плакавшему старшему мальчику.
   - Вот он! - проговорил тот, указывая на  ловчего,  который  неподвижно  и
почтительно стоял за креслом.
   У маленького труса не хватило мужества самому отвечать за свой проступок,
а потому он и взвалил его на плечи другого.
   - Да ведь это вовсе не правда! - вскричал запальчиво  Лео,  прямодушие  и
правдивость которого возмутились против такой лжи. - Даммер вовсе  не  давал
нам пороху; он только был  ужасно  груб,  хотел  прибить  меня,  бранил  нас
негодяями и говорил, что самое лучшее было бы нас  всех  самих  взорвать  на
воздух.
   - Собака! - закричал вне себя гофмаршал на ловчего; злоба душила его:  он
вскочил, но тотчас же со стоном опустился назад  в  кресло.  -  Вот  видишь,
Рауль, куда ведут твои  гуманные  идеи!  Мы  кормим  этих  воров,  по  нашей
бесконечной доброте они избавлены от голодной смерти; но если не стоишь  над
ними с арапником, они становятся  дерзки,  воруют,  где  только  могут,  да,
наконец, еще и жизнь-то наша не в безопасности с ними!
   - Докажите хоть  одно  мое  воровство,  барон!  -  воскликнул  взбешенный
ловчий. На него страшно было смотреть: глаза его выкатились, а смуглое  лицо
пылало. - Я вор? Нет! Я тружусь честно!
   - Тише, Даммер, уйдите отсюда! - приказал Майнау, указывая  на  охотничий
дом.
   - Нет, барон, у меня тоже есть честь, как и у вас, и я дорожу  ею,  может
быть, больше, чем важные господа, потому что, кроме нее, у меня ничего  нет!
Вы уже раз ударили меня арапником, - обратился он к  гофмаршалу,  задыхаясь,
слова срывались у него с языка, -  я  смолчал,  потому  что  должен  кормить
своего старого отца,  но  забыть  этого  я  не  мог!  Вы  говорите  о  своей
бесконечной доброте? Где только возможно, вы урезываете наше  жалованье,  вы
не стыдитесь обсчитывать нас на какие-нибудь гроши; весь свет знает, как  вы
скупы  и  жестоки!..  Так,  теперь  я  высказался  и  оставляю  Шенверт;  но
берегитесь, берегитесь меня!
   Мощными руками схватил он кресло, сильно потряс его и  оттолкнул  его  от
себя с такою силою, что оно прокатилось далеко в кусты.
   Фрейлина и дети громко вскрикнули, а  герцогиня  удалилась  к  индийскому
домику. Майнау в ужасном гневе вырвал из земли засохший  прут  и  замахнулся
им; нежный, болезненный крик раздался в воздухе.
   - Не бей его, Майнау! - воскликнула Лиана.  Губы  ее  нервно  дрожали,  а
правая рука ее бессильно опустилась; она неслышно подбежала  к  мужу,  чтобы
отвратить удар, и, в то время как ловчий, удачно  избежав  его,  скрылся  со
злобным хохотом, удар попал прямо в нее.
   Одну секунду Майнау стоял неподвижно,  как  пораженный  громом,  потом  с
проклятием далеко отбросил от себя  прут  и  хотел  схватить  обеими  руками
раненую правую руку жены, но невольно отступил, - перед ним стоял придворный
священник. Этот  священник  не  выказал  бы  большей  фанатической  энергии,
защищая от варваров святую дарохранительницу, чем в  эту  минуту,  когда  он
бросился между Майнау и  его  молодой  женой.  Он,  видимо,  действовал  под
влиянием необузданного чувства пылкой страсти; иначе как объяснить движение,
с которым он, защищая собою молодую женщину, привлек  ее  к  себе  и  поднял
правую руку?
   - Но, ваше преподобие, не собираетесь ли вы убить меня? - спросил Майнау,
медленно произнося каждое слово и оставаясь на месте;  он  ледяным  взглядом
смерил священника с головы до ног; болезненный ужас,  за  минуту  перед  тем
выражавшийся в его вспыхнувшем от  испуга  лице,  сменился  теперь  холодным
презрительно-насмешливым выражением; это  спокойствие  тотчас  же  заставило
священника прийти в себя: он опустил руки и отступил.
   - Удар был так ужасен, - пробормотал он, как бы извиняясь.
   Майнау повернулся к нему спиной. Стоя  близко  около  Лианы,  он  пытался
заглянуть ей в глаза, но они оставались  опущенными.  Тогда  он  хотел  было
взять ее больную руку, которую та глубоко спрятала в складках платья.
   - Это ничего не значит, я могу  слегка  двигать  некоторыми  пальцами,  -
ответила она со слабой улыбкой, как бы желая успокоить его.
   Теперь она подняла голову, и ее безучастные, усталые глаза встретились  с
его  выразительным  взглядом,  покоившимся  на  ней,  после   чего   она   с
необъяснимой мукой перевела их на небесную синеву.
   - Вы слышали: удар незначителен, и вы можете успокоиться, святой отец,  -
сказал Майнау, повертываясь к священнику.  -  Мне  тяжелее!  Эта  прекрасная
ручка будет завтра  снова  с  обычным  искусством  и  артистичностью  водить
карандашом, а на моей репутации будет вечно лежать клеймо, что я нанес  удар
женщине! - Необычная резкость звучала в эту минуту в его голосе. - Об  одном
хотел бы я напомнить вам, святой отец: что подумал бы непримиримый орден,  к
которому вы принадлежите, о вашем необыкновенном участии?..  Ведь  это  рука
еретички?
   - Вы говорите против собственного убеждения, господин  барон,  приписывая
нам такую жестокость, - возразил он холодно. - Мы никогда не забываем, что и
эти заблудшие принадлежат нам по крещению.
   -  Ну,  этот  довод  встретил  бы  некоторое  противоречие   со   стороны
приверженцев Лютера, - прервал его со смехом Майнау и, не  обращая  внимания
на энергически  протестующий  жест  Лианы,  пошел  навстречу  приближающейся
герцогине.
   - Каких ужасов пришлось быть свидетельницей вашему высочеству в Шенверте!
- проговорил он развязно своим небрежным тоном.
   Герцогиня  устремила  на  него   свой   испытующий   взгляд:   его   лицо
действительно было холодно, как лед... При всей ненависти к молодой женщине,
боль, выражающаяся в ее бледном лице, возбудила в сердце герцогини некоторое
сострадание... А он оставался нечувствительным, у него не нашлось ни  одного
слова извинения за нее... Да, эти существа никогда не могут сблизиться!
   - Ах, мама, на что похожа  твоя  рука!  -  вскричал  Лео.  Он  с  любовью
прижался к матери, раздвинул складки ее платья и увидел ее  красную,  сильно
воспаленную руку. - Папа, я никогда не поступал так дурно и с Габриелем!
   Хотя упрек и был вполне заслужен отцом, но  в  устах  ребенка  он  звучал
потрясающим образом. Сама Лиана поспешила  загладить  его  впечатление.  Она
отстранила Майнау, который хотя и с угрюмым видом, но все же  приблизился  к
ней, и на предложение герцогини воротиться домой и прислать доктора  уверила
ее, что холодные компрессы всего лучше отняли бы жар, если бы  ей  позволили
удалиться на четверть часа к фонтану, находившемуся около индийского домика.
   - Вот вам награда за вашу комедию, баронесса! - дерзко сказал гофмаршал в
то время, как воспитатель принцев повернул его кресло с намерением везти его
назад. - Вы,  верно,  видели  на  сцене,  как  дама  бросается  между  двумя
дуэлистами, - там это очень эффектно... Но здесь отводить аристократическими
руками вполне заслуженное дерзким парнем наказание... fi done < Фу!. (фр.)>,
я нахожу это в высшей степени  неприличным!  Высокорожденная  герцогиня  фон
Тургау,  ваша  светлейшая  бабушка,  которою  вы   так   гордитесь,   должна
перевернуться в земле...
   Он вдруг замолчал и с  изумлением  оглянулся  кругом.  Майнау  молча,  со
сжатыми губами, отстранил воспитателя, сам занял его место и  с  неимоверной
быстротою покатил кресло. Все остальное общество последовало за  ним,  кроме
священника, который давно уже покинул индийский сад.

Глава 15

   "Кашмирская   долина",   бывшая   еще   недавно   театром   вышеописанных
драматических сцен, снова погрузилась в  мечтательную,  знойную,  нарушаемую
лишь жужжанием насекомых тишину, которую можно встретить только в деревне  в
послеобеденную пору. Там, где из клюва каменного лебедя струилась в бассейне
ключевая вода, слышался ее слабый плеск, а из-за куста высунул свой  зеленый
султан  золотистый  фазан,  намереваясь  прогуляться  по  усыпанной  гравием
площадке перед домом. После того как умолк  вдали  шум  катившегося  кресла,
можно  было  подумать,  что  все  предшествовавшие  сцены   были   картинами
волшебного фонаря, промелькнувшими перед  домиком  с  бамбуковой  крышей,  -
такое невозмутимое спокойствие царствовало тут;  но  там,  поперек  дорожки,
лежал далеко отброшенный прут, а на  веранде  еще  виднелась  роковая  кучка
пороху, на которую с удивлением поглядывал павлин, величаво  выступая  из-за
дома. По свежей воде бассейна  в  таком  множестве  плавали  белые  лепестки
осыпавшихся роз, как будто тесно окруженный розовыми кустами лебедь ощипал и
рассыпал по воде свой собственный пух. Молодая женщина окунула в  воду  свою
больную руку и сама испугалась ее вида в воде, - до того она  показалась  ей
красной и бесформенной среди плавающих белых лепестков роз.
   - Баронесса, вам непременно надо прикладывать компрессы, - говорила  Лен,
вышедшая из индийского домика; на ее руке висели белые полоски полотна...
   Она не перекрестилась и не всплеснула руками при виде  изувеченной  руки,
это было не в ее  духе;  однако  в  этой  по  виду  грубой  женщине,  всегда
бравировавшей своей холодностью, жестокосердием и невозмутимым спокойствием,
было что-то, что поразило  Лиану:  сильные  руки  Лен  тряслись,  когда  она
опускала в воду компресс.
   - Да, да, такая уж мода в Шенверте, - сказала она, бросив косой взгляд на
огненный рубец, - ударить по руке так,  что,  кажется,  ни  одной  кости  не
должно остаться целой, или бешено сдавить тоненькую шейку...
   Молодая женщина взглянула на нее с удивлением; но Лен  спокойно  выжимала
полотно, с которого вода, как дождь, струилась на гравий.
   - Той, что там лежит, было бы что порассказать, -  прибавила  она  глухо,
указывая мокрой рукой на стеклянную дверь  индийского  домика.  -  Я  всегда
говорю, что женщинам плохое житье в Шенверте. - Старушка, сама не подозревая
того, повтори