ой почудилось, как будто шепот пробежал по устам  предков,  но
то был только сквозной ветер, ворвавшийся в отворенное окно и пробежавший по
бесконечной галерее... Внизу, на террасе, раздались торопливые мужские  шаги
и смолкли как раз под окном галереи. Сестры украдкой взглянули  вниз.  Барон
Майнау стоял вполоборота у перил террасы и смотрел вдаль; теперь он вовсе не
походил на холодного, сдержанного жениха, так пунктуально  и  безукоризненно
совершившего все формальности брачного обряда. Он, видимо, старался сбросить
с себя все то, что хотя бы на короткое время принудило его гордую  и  пылкую
натуру сыграть шаблонную роль.  Он,  совершенно  готовый  к  отъезду,  курил
сигару, голубоватый дымок которой поднимался до самой мраморной галереи.
   - Я не говорю "красавица". Боже мой, слово это имеет слишком  обширное  и
условное значение!  -  говорил  его  друг  Рюдигер,  высокий,  мягкий  голос
которого уже раньше доносился отдельными звуками до сестер, теперь же ясно и
отчетливо слышалось каждое его  слово.  -  Конечно,  у  этой  Лианы  нет  ни
греческого, ни римского носа,  да  что  до  этого!  Ее  личико  и  без  того
чрезвычайно мило.
   Барон Майнау пожал плечами.
   - Гм, пожалуй, - сказал он неузнаваемым, насмешливым тоном, - скромная  и
добродетельная девочка, робкого характера, с мечтательным выражением лица  и
бледно-голубыми глазами а 1а Lavalliere, - чего же еще!
   Он вдруг остановился и быстрым движением  руки  указал  на  открывавшийся
ландшафт.
   - Посмотри-ка лучше сюда, Рюдигер! У того, кто  планировал  Рюдисдорфский
парк, была гениальная голова!  Ничто  не  могло  бы  придать  более  эффекта
архитектуре a la Renaissance, как эти чудесные группы буковых деревьев.
   - Э, что там! - с досадою возразил Рюдигер. - Ты знаешь,  что  я  в  этом
ничего не понимаю.  То  ли  дело  прекрасные  глаза  или  прекрасные  волосы
женщины, вот, например, что за чудные косы лежали сегодня  пред  алтарем,  у
твоих ног!
   -  Несколько  полинявший  оттенок  трахенбергского  фамильного  цвета,  -
равнодушно ответил Майнау. - Пожалуй, тициановские волосы теперь в  моде,  и
новейшие романы изобилуют  рыжеволосыми  героинями,  и  все  они  любимы,  -
конечно, это дело вкуса!.. У моей возлюбленной подобное было бы  немыслимым,
но у жены!..
   Он отряс пепел сигары о перила и спокойно продолжал курить.
   Лиана инстинктивно скрыла свое лицо под густой  вуалью;  даже  сестра,  с
невыразимой болью смотревшая вниз на  говорившего,  не  должна  была  видеть
краски стыда и унижения, залившей ее щеки.
   Еще ниже,  в  цветнике,  графиня  Трахенберг  прогуливалась  с  пастором.
Окончив свой разговор с ним, она  быстро  приблизилась  к  террасе  и  стала
медленно подниматься по ступеням.
   - На одно слово, дорогой Рауль! - попросила она, взяв его за руку.
   Медленно прохаживаясь с  ним  по  террасе,  болтала  она  об  отвлеченных
предметах, пока Рюдигер и  пастор  не  удалились  настолько,  что  не  могли
услыхать ни одного ее слова.
   - A propos, - сказала она вдруг, остановившись.  -  Ты  не  сочтешь  меня
нескромной за то, что взволнованное сердце матери побуждает меня в последнюю
минуту затронуть несколько щекотливый вопрос... Могу я  узнать,  сколько  ты
назначаешь Лиане "на булавки"?
   Сестры  могли  видеть,  как  насмешливо  взглянул   он   на   женщину   с
взволнованным материнским сердцем.
   - Столько же, сколько давал моей первой жене: три тысячи талеров. Графиня
одобрительно кивнула головой.
   - О, ей остается только радоваться; когда я выходила замуж, я столько  не
получала!
   Майнау насмешливо улыбнулся ее глубокому вздоху, которым она сопровождала
свое восклицание.
   - О, не правда  ли,  Рауль,  ты  будешь  сколько-нибудь  добр  к  ней?  -
прибавила она с притворной чувствительностью.
   - Что вы хотите этим сказать, тетушка? -  спросил  он,  замедляя  шаги  и
бросив на нее недоверчивый  взгляд.  -  Разве  вы  считаете  меня  настолько
бестактным, что допускаете, будто я могу  забыть  уважение,  которое  обязан
оказывать женщине, носящей  мое  имя?..  Но  если  вы  требуете  чего-нибудь
большего, то это будет против нашего уговора. Мне нужна мать моему ребенку и
хозяйка в моем доме, которая могла бы заменить меня в мое отсутствие,  а  я,
быть может, надолго,  очень  надолго  отлучусь.  Все  это  вы  знали,  когда
рекомендовали  мне  Юлиану  как   кроткое   женственное   существо,   вполне
соответствующее моим желаниям... Любить ее я  не  могу,  но  буду  настолько
добросовестен, что не стану возбуждать любви и в ее сердце.
   Заливаясь горькими слезами, обняла Ульрика сестру и прижала ее  к  своему
сердцу.
   - Бога ради, не раздражайся так, Рауль! - просила струсившая  графиня.  -
Ты совершенно не понял меня. Кто  и  говорит  о  сентиментальностях?  Уж  я,
конечно, менее всех думаю о них... Я только просила  твоего  снисхождения  к
ней. Ты сегодня сам видел,  до  чего  может  дойти  эта  "вечно  женственная
натура", - сыграть такую шутку со своим подвенечным нарядом.
   - Оставьте это тетушка: в этом случае Юлиана могла  действовать,  как  ей
было  угодно.  Пусть  и  всегда  так  поступает,  если  только  будет  уметь
применяться к обстоятельствам...
   - За это я ручаюсь... Боже, невыразимо грустно признаться,  но  Магнус  -
колпак, человек без всякой энергии, нуль, и именно те качества, которые я  в
нем презираю, украшают его сестру. Лиана необыкновенно простодушное дитя, и,
когда Ульрика, этот злой гений моей семьи, не будет иметь на нее влияния, ты
можешь вертеть ею, как захочешь.
   - Мама очень быстра в своем приговоре, - сказала с горечью  Лиана,  когда
шаги внизу мало-помалу затихли. - Она ни разу не потрудилась вникнуть в  мою
духовную жизнь - мы выросли на руках чужих людей... Но  о  чем  ты  плачешь,
Ульрика?. Мы не имеем права бросить камнем в этого бездушного эгоиста. Разве
я спрашивала свое сердце, когда отдавала ему руку? Я сказала "да" из  страха
перед мамой.
   - И из любви ко мне и Магнусу, - добавила  Ульрика  еле  слышно,  как  бы
изнемогая от отчаяния. Мы употребили все усилия, чтобы  уговорить  тебя;  мы
хотели спасти тебя от ада домашней жизни, не сомневаясь ни одной минуты, что
тебя должны полюбить везде, куда бы ни забросила тебя судьба,  а  теперь,  к
несчастию, я вижу, что в любви тебе будет отказано. Ты, такая молодая...
   - Молодая?.. Ульрика, мне в будущем месяце минет двадцать  один  год;  мы
много горя пережили вместе, и я далеко  не  дитя  по  опыту,  уже  научилась
правильно смотреть на жизнь... Не беспокойся обо мне, я не хочу любви Майнау
и настолько горда, что не оставлю его  в  заблуждении  на  л  от  счет.  Мой
институтский аттестат, свидетельствующий о моих познаниях, особенно  о  моем
знании языков, придает мне мужества; сегодня не баронесса Майнау  переезжает
в  Шенверт,  а  только  воспитательница  маленького   Лео.   Мне   предстоит
благородная деятельность и, может быть, я  буду  иметь  возможность  сделать
доброе дело, большего  я  ничего  в  жизни  не  желаю...  Простимся  теперь,
Ульрика, оставайся здесь у отца, а мне приходится покинуть его дом!
   Она несколько раз обняла сестру и, вырвавшись  из  ее  объятий,  побежала
вдоль галереи в комнату матери;  там  у  окна  стоял  Магнус  и  смотрел  на
подъехавшую к крыльцу карету.
   В это время графиня проходила  по  двору  замка  с  Майнау,  Рюдигером  и
пастором. Хорошо, что она не могла видеть, как ее  сын,  "колпак",  "человек
без всякой энергии", с горькими слезами обнимал сестру. В какой гнев привело
бы ее это раздирающее душу прощание, которое так  мало  соответствовало  его
положению.
   Опустив вуаль. Лиана твердыми шагами сошла с лестницы.
   - Ступай с Богом, и да сопутствует тебе мое благословение,  дитя  мое!  -
сказала графиня с театральным жестом и коснулась  рукой  до  головы  дочери,
потом приподняла вуаль и запечатлела на лбу ее холодный поцелуй.
   Через несколько минут карета уже катилась по шоссе, ведущему к  ближайшей
станции железной дороги.

Глава 5

   После  четырехчасового  пути  путешественники  приехали  в  столицу.  Тут
молодой женщине  представилась  новая  жизнь  во  всем  своем  обаянии.  Для
переезда в Шенверт, находившийся от столицы на расстоянии одного часа  пути,
был  выслан  необыкновенно  изящный  и  роскошный  экипаж,  мягкие   подушки
которого, обитые белым атласом, как бы предназначались лелеять  избалованную
роскошью красавицу; а Лиана в своем простом  сером  дорожном  платье  скорее
походила на дочь какого-нибудь угольщика, которую сказочный принц похитил  в
лесу, чтобы перевезти в свой замок.
   В то время когда Рюдигер садился рядом с Лианой, Майнау вскочил на  козлы
и взял вожжи. Он сидел с гордой небрежностью, а управляемые им лошади бешено
неслись по широкому гладкому шоссе, прорезывавшему насквозь  часть  парка...
Там, далее, виднелся пруд, и над рыбачьей  деревней  вилась  целая  вереница
белых голубей... Всюду было тихо и безлюдно. Но вот дорога свернула в  самую
чащу леса, и только кое-где сквозь густую листву  мелькал  освещенный  ярким
солнцем красивый пейзаж. Вдруг шагах в пятидесяти от них выехала из чащи  на
шоссе амазонка - казалось, она поджидала летевший навстречу экипаж.
   - Майнау, герцогиня! - крикнул Рюдигер, вскочив в испуге,  чудные  рысаки
бешено летели, по барон Майнау ловким движением уже успел сдержать их, и они
шли теперь мерным шагом.
   Из леса выехала другая амазонка и последовала за герцогиней.  Они  быстро
приближались. В ту минуту герцогиня походила на ангела смерти, скачущего  на
коне по бранному полю: длинная черная бархатная амазонка ее  развевалась  по
воздуху; черные с синеватым  отливом  волосы  были  собраны  на  затылке,  а
прекрасное лицо смертельно бледно, и даже губы казались бескровными.
   - Здравствуйте, барон Майнау! - приветствовала она экипаж.
   Майнау отвесил низкий поклон.
   Сколько насмешки слышалось в этих словах, произнесенных медленно, звучным
женским голосом. Сделала ли герцогиня неосторожное движение, или  лошадь  ее
испугалась чего-то, только вдруг она после бешеного прыжка понесла герцогиню
прямо к подножке медленно проезжавшего экипажа.
   - Сидите, Рюдигер! - сказала она поднявшемуся Рюдигеру, и, минуя его,  ее
горящие глаза с беспокойством  старались  проникнуть  сквозь  густую  вуаль,
которая скрывала от нее лицо испуганной молодой женщины.
   Вслед за тем обе наездницы понеслись дальше.
   Несколько секунд лошади их бежали  рядом,  голова  в  голову,  и  молодая
фрейлина, склонившись к герцогине, сказала бесцеремонно:
   - Эта серая монахиня и  в  самом  деле  красно-волосая  Трахенберг,  ваше
высочество!
   Шум колес заглушил  ее  слова,  но  барон  Майнау,  оглянувшись,  заметил
движение молодой фрейлины и улыбнулся. В первый раз увидела Лиана эту гордую
улыбку торжества и удовлетворенного самолюбия; в первый раз при ней блеснули
его глаза своим опасным огнем. В ту сторону, где сидела его жена, он ни разу
не взглянул; но это равнодушие было так естественно  и  бессознательно,  что
даже  его  друг  Рюдигер  видел  в  нем  совершенное  отсутствие  напускного
спокойствия, в которое Майнау любил драпироваться  перед  самыми  блестящими
женщинами высшего круга.
   Серые рысаки еще бешеней понеслись дальше по  шоссе,  как  будто  бледная
герцогиня своим "здравствуйте" превратила в пламя кровь в жилах управлявшего
ими Майнау. Молодая женщина следила за каждым его движением. Встреча в  лесу
вдруг пролила свет на некоторые обстоятельства - теперь она  поняла,  почему
Майнау не мог любить ее.
   Вот они выехали на опушку леса и стали спускаться  в  Шенвертскую  долину
мимо парка, далеко превосходившего герцогский парк. На всем  его  протяжении
тянулась тонкая, как паутина, проволочная  решетка;  а  далеко,  в  глубине,
точно из-за  серого  флера,  поднимались  величественные  группы  чужеземных
растений; на гигантских  кустарниках  красовались  пурпуровые  цветы,  точно
нитка кораллов в зеленой морской волне. Далее  целая  стена  мимоз  лепилась
вдоль прозрачной  решетки  и  доходила  до  вдруг  открывшивося  удивленному
взгляду ярко раскрашенного индийского храма с золотыми куполами.  Прозрачные
воды большого пруда омывали его широкие мраморные  ступени,  а  на  переднем
плане,  повернувшись  к  проезжавшему   мимо   экипажу,   пасся   на   ровно
подстриженном прибрежном дерне  породистый  вол...  Все  по  казалось  сном,
перенесшим вас на мгновение  под  небо  сказочной  Индии;  но  с  окончанием
решетки сон этот исчезал бесследно, тут опять шумели  вековые  липы,  темные
сосны простирали длинные ветви над покрытыми клевером лугами.
   Еще один поворот сквозь темный разросшийся  можжевеловый  кустарник  -  и
экипаж покатился по ровному, усыпанному гравием двору и остановился прямо  у
подъезда Шенвертского замка.
   Несколько лакеев в парадных ливреях бросились к экипажу,  а  дворецкий  в
черном фраке и белом жилете откинул с низким поклоном подножку.
   Несколько лет тому назад Лиана была невидимою  свидетельницей  того,  как
молодой лесничий, привезший свою  молодую  жену  в  Рюдисдорф,  с  восторгом
поднял ее из экипажа и понес на руках в свой дом; ее же муж,  передав  вожжи
груму, холодно, хотя и очень любезно, взял, едва прикасаясь, ее правую  руку
и повел новую баронессу по широким ступеням Шенвертского замка.
   Ей казалось, что она вошла в собор: так величественно  поднимались  своды
над ее головою! И сходство это еще более усиливалось от света,  проникавшего
сквозь разноцветное готическое окно  и  отражавшегося  на  стенах,  покрытых
живописью  духовного  содержания.  Здесь  он  освещал   пурпуровое   одеяние
Богоматери, в другом месте - пальмовый венок  над  Святым  семейством,  там,
бросив косой луч на красную порфировую стену, ложился  на  широкий,  во  всю
лестницу, разостланный ковер,  такой  мягкий  и  так  плотно  прилегавший  к
ступеням: все  это  в  совокупности  усиливало  впечатление  и  поддерживало
характер церковного стиля - а именно византийского в его последнем периоде.
   Не успел Майнау войти в сени,  как  взгляд  его  с  удивлением  и  гневом
остановился на дворецком. С низким поклоном и не смея поднять глаз на своего
повелителя, тот робко и с замешательством прошептал в свое оправдание:
   - Я не смел, господин барон не позволили дотрагиваться  до  оранжереи,  а
гирлянды приказали снять в память покойной баронессы.
   Яркий румянец вспыхнул на лице барона Майнау. Испуганные лакеи  поспешили
бесшумно удалиться, только один злополучный дворецкий должен был остаться на
своем посту...
   Но  ожидаемая  буря  ограничилась  на  этот  раз   насмешливой   улыбкой,
мелькнувшей на губах красавца барона.
   - Я осрамлен, Юлиана, - сказал он  дрожащим  от  волнения  голосом,  -  я
бессилен этому противиться. В Рюдисдорфе наша дорога была  усыпана  цветами;
здесь же  ничем  подобным  не  почтили  твоего  приезда.  Извини  дядю:  эта
высокочтимая им покойница была его дочь.
   Он  не  дал  Юлиане  времени  ответить.  В  сопровождении  дворецкого   и
покачивавшего головой Рюдигера он быстро  повел  молодую  женщину  вверх  по
лестнице через парадные залы, к которым  примыкала  великолепная  зеркальная
галерея. Лиана видела себя под руку с высоким, гор дым бароном,  по  виду  и
манере они были парой, но какая неизмеримая пропасть лежала между ними, союз
которых, хотя  и  основанный  на  одном  расчете,  был  только  что  освящен
церковью. Дворецкий торжественно распахнул перед ними обе половинки  входной
двери. У Лианы закружилась голова.  Несмотря  на  толщину  каменных  стен  и
высокие своды, в галерее было душно и жарко. Палящие лучи  июльского  солнца
падали прямо на незанавешенные стекла многочисленных окон,  а  тут  еще,  на
противоположном конце зала, топился камин. Пушистые ковры покрывали стены  и
полы, драпировали окна и двери, кроме того, последние были еще  герметически
обиты; все свидетельствовало о стараниях о том, чтобы внешний воздух не  мог
проникать сюда, и в этой удушливой  атмосфере,  напоенной  вдобавок  разными
хсенциями, сидел перед пылавшим  камином  старик.  Ноги  его,  завернутые  в
стеганое шелковое одеяло, казались  безжизненными,  между  тем  как  верхняя
часть туловища сохранила юношескую грацию и подвижность.  Он  был  в  черном
фраке и белом галстуке. Маленькое умное лицо его было  болезненно-бледно,  и
эта  бледность  еще  более  усиливалась   от   смешения   золотисто-красного
солнечного света с бледно-желтым светом топившегося камина. То был гофмаршал
барон фон Майнау.
   - Любезный дядюшка, позволь представить тебе мою молодую жену,  -  сказал
Майнау довольно лаконично, между тем как Лиана подняла вуаль и поклонилась.
   Маленькие карие глазки старика пристально впились в нее.
   - Ты знаешь, любезный Рауль, - возразил он медленно, не отрывая  глаз  от
покрасневшей Лианы, - что я не могу приветствовать  эту  молодую  особу  как
твою жену, пока союз ваш не будет освящен нашей церковью.
   - Ну, дядюшка, - ответил Майнау, - я только сию минуту  узнал,  что  твое
ханжество простирается так далеко, иначе я сумел  бы  предупредить  подобную
встречу.
   - Та-та-та, не  горячись,  любезный  Рауль!  Это  дело  веры,  о  которой
благородные натуры не спорят, - добродушно проговорил  гофмаршал;  очевидно,
он трусил гневного голоса своего племянника. - Пока я  приветствую  ее,  как
графиню Трахенберг... Вы носите знаменитое имя, графиня, -  обратился  он  к
Лиане.
   Говоря так, он протянул ей свою  правую  руку;  она  заколебалась,  боясь
прикоснуться к этой бледной руке с несколько искривленными пальцами;  не  то
гнев, не то испуг волновали ее. Она знала, что в этот же день ее брак  будет
вторично освящен по обряду католической церкви, Майнау были католики, но то,
что в этом доме  совершенно  не  признавали  действительным  протестантского
брака, совершенного в Рюдисдорфе, поразило ее как громом.
   Старый барон сделал вид, что не заметил ее колебания, и вместо руки  взял
кончик одной из спустившихся ее кос.
   - Посмотрите, что за прелесть! - сказал он любезно. - Не  нужно  называть
вашего знаменитого имени, это верное его  отличие  -  оно  блистало  еще  во
времена крестовых походов!.. Природа не всегда так  предупредительна,  чтобы
сохранить из рода в род отличительный фамильный признак,  как  у  Габсбургов
толстая нижняя губа, а у Трахенбергов рыжие волосы.
   Сказав эту любезность, он принужденно улыбнулся.
   Рюдигер между тем нетерпеливо покашливал, и Майнау  быстро  повернулся  к
окну. Там неподвижно стоял маленький Лео,  устремив  глаза  на  новую  маму;
красивый мальчик небрежно опирался на великолепную леонардскую собаку,  а  в
правой руке держал свой знаменитый хлыст. Эта группа  вполне  достойна  была
кисти художника или резца скульптора.
   - Лео,  подойди  к  милой  маме,  -  приказал  Майнау  до  неузнаваемости
взволнованным голосом.
   Лиана не стала ждать,  чтобы  мальчик  подошел  к  ней.  В  этой  ужасной
обстановке прекрасное детское личико, хотя и смотревшее на нее  враждебно  и
упрямо, показалось ей отрадой, лучом света. Она быстро  подошла  к  ребенку,
нагнулась и поцеловала его.
   - Станешь ли ты хоть немного любить меня, Лео? - проговорила она, и в  ее
умоляющем голосе слышалось рыдание.
   Большие глаза мальчика с робким  удивлением  вглядывались  в  лицо  новой
матери, хлыст полетел на пол, и маленькие ручки крепко обвились  вокруг  шеи
молодой женщины.
   - Да, мама, я буду любить тебя!  -  проговорил  он  со  свойственной  ему
откровенностью и, посмотрев через ее плечо на отца, добавил почти сердито:
   - Не правда, папа, она вовсе не похожа на жердь, и косы у нее  не  такие,
как у нашей...
   - Лео!.. Неугомонный мальчишка! - оборвал Майнау сына.
   Очевидно, он был в большом замешательстве, между тем как старик  старался
скрыть улыбку. Рюдигер снова сильно закашлял.
   - Боже мой, да в чем же провинился этот бедняк? - прервал он  вдруг  свой
диплом