жчины, почти без исключения, были восторженными почитателями  ее
красоты и еще сохранили о  ней  воспоминание,  Само  собой  разумеется,  что
блестящая  роскошь  туалета  и  обаятельная  красавица  были  в  памяти   их
неразлучны - они никогда не видали изящные формы ее  иначе,  как  в  дорогих
кружевах и в блестящей шелковой ткани, но несмотря  на  это,  когда  молодая
девушка в своем скромном белом платье, опираясь на руку князя,  приблизилась
к ним, имя давно умершей прозвучало на устах всех.
   Лицо его светлости сияло удовольствием.
   - Графиня Штурм! - произнес он громким голосом,  указывая  на  Гизелу.  -
Наша маленькая графиня Штурм, которая  для  того  лишь  скрывалась  в  своем
скучном уединении, чтобы теперь предстать перед нами во всей своей прелести.
   Их окружили с радостными восклицаниями. Никто не  обратил  внимания,  что
прекрасное лицо девушки оставалось при этом строго холодно  и  покрыто  было
смертельной  бледностью,  что  глаза  были  опущены  в  землю,  -  это  было
восхитительное  замешательство  и  застенчивость,  придававшие  еще  большую
прелесть этой сцене; изображение блестящей, гордой и  самоуверенной  графини
Фельдерн поблекло радом с этой юной красотой и стыдливостью.
   Никто не заметил, что в эту же самую минуту между  пурпуровыми  складками
занавеса   мелькнуло   бледное,   гневно   нахмуренное   чело,    украшенное
бриллиантовой  диадемой,  и  два  черных  сверкающих  глаза   с   ненавистью
устремились на девушку.
   - Ну, милый барон, что скажете вы об этом первом вступлении? -  обратился
князь с торжествующим видом к министру.
   Лицо его превосходительства хотя и было мертвенно  бледно,  но  мраморное
спокойствие черт было безукоризненно.
   - Я скептик, ваша светлость, - возразил министр с холодной улыбкой,  -  и
держусь хотя и очень избитой, но неоспоримо верной поговорки:
   "Не хвали дня до вечера"... Я доверяю всему столь же мало,  как  и  небу,
которое неминуемо зальет сегодня дождем нашу иллюминацию.
   Князь бросил озабоченный и в то же время гневный взгляд на непочтительную
небесную твердь, где потухал последний луч заката.
   Нежно-золотистые облака становились все мрачнее и мрачнее, тем  не  менее
князь подал знак к началу празднества, и  из  чащи  леса  раздалась  веселая
увертюра Вебера - из А,  привезена  была  отличная  придворная  капелла  его
светлости.
   Князь стал обходить гостей, раскланиваясь с ними. Он приблизился также  к
Оливейре - лоб его несколько омрачился и  маленькие,  серые  глазки  приняли
жесткое выражение, но какая-то необъяснимая  власть,  должно  быть,  была  в
сильной  фигуре  иностранца,  какое-то   превосходство,   которое   невольно
подчиняло другого.
   Графиня Шлизерн, с сосредоточенным вниманием на лице стоявшая поблизости,
в негодовании сверкнула глазами. Все заранее были уверены, что его светлость
молча, не удостоив ни единым словом, пройдет мимо  португальца,  окинув  его
тем жестким взглядом, который должен был неминуемо ввергнуть вызвавшего этот
взгляд в пропасть княжеской немилости и немедленно удалить его  с  княжеских
очей... И вдруг старый, бесхарактерный повелитель забывает, что этот человек
оскорбил его своей насмешкой, - он раскланивается с  ним  самым  дружелюбным
манером, говорит с ним, как и с прочими!
   Тем временем душа Гизелы испытывала сильное страдание. Все эти чуждые  ей
голоса с льстивыми речами, обращавшиеся к ней, были ей невыносимы. Не сказал
ли ей отчим, что  именно  эти  самые  люди  с  неумолимой  преднамеренностью
поддерживали подозрение в подлоге ее бабушки, чем и  не  давали  возможности
замолкнуть этой ужасной молве?..  А  теперь  они  восхищаются  "божественной
графиней", которую они, по словам их, нежно любили и глубоко уважали.
   Она чувствовала нечто вроде презрения и  гнева  к  этим  людям,  которые,
вооружившись маской приличия, с бесстыдством выдавали свою  лицемерную  ложь
за утонченную нравственность, благопристойность и благовоспитанность, А там,
прислонившись к дереву, стоял хозяин Лесного дома  в  непринужденной,  почти
небрежной позе. После приветствия князя  он  немедленно  отошел  в  сторону.
Глаза его рассеянно смотрели на толпу - казалось, он слушал музыку.
   Гизела не решалась взглянуть на него - она с глубоким  чувством  унижения
повернула голову в противоположную сторону. Теперь стало ей понятно,  почему
тогда на лесном лугу  он  оттолкнул  ее  с  таким  отвращением;  она  вполне
оправдывала его негостеприимство относительно ее  -  всегда  избегают  того,
кого презирают!..
   Ему известен был позорный поступок ее бабушки, он знал так же хорошо, как
и все собравшиеся здесь, что большая часть владений графини Штурм  досталась
ей по подложному документу - он, гордый, безукоризненный характер,  от  всей
души презирал род, который заслуживал бы  того,  чтобы  стоять  у  позорного
столба,  и  который  при  всей  подлости  своих  намерений  в   безграничном
высокомерии желал видеть у ног своих остальное человечество, -  а  она  была
последней  представительницей  этого  рода,  она  осталась  верна  традициям
благородного дома, воображая, что по рождению имеет право стоять выше прочих
людей  и  с  высоты  своего  воображаемого  величия  пренебрегать  остальным
человечеством.
   Она сидела как прикованная.
   Она должна была молчать, она не могла сказать этому  человеку:  "Я  знаю,
что ореол святости был фальшивым! Я несказанно страдаю!  Всю  свою  жизнь  я
посвящу тому, чтобы  загладить  преступление  той  женщины  -  только  сними
презрение с головы моей!"
   Лицо ее было бледно и сурово -  а  кругом  раздавался  шепот;  "Красивая,
замечательно красивая  девушка;  но  князь  ошибается,  она  еще  не  вполне
оправилась!"
   Темнота спустилась так быстро, что все глаза невольно обратились к  небу.
Грозная туча висела над  вершинами  деревьев,  хотя  еще  ни  один  лист  не
шевелился на них...
   Общество,  казалось,  решилось  еще  на  некоторое   время   игнорировать
нелюбезность погоды и за громадными пирамидами  дорогих  фруктов  забыло  об
удушливой жаре; дневной  же  свет  был  бесполезен  в  эту  минуту.  В  одно
мгновение, как  бы  от  электрической  искры,  загорелись  венки  из  звезд,
разноцветные шары и факелы и пестрыми волнами света залили озеро, лужайку  и
сумрачное небо.
   Раздались неподражаемые звуки из "Сна в летнюю ночь"; пурпуровый  занавес
взвился, и глазам зрителей представилась обворожительная картина  покоящейся
Титании, окруженной эльфами... Никогда бриллиантовая  фея  не  торжествовала
такой полной победы, как в  эту  минуту!  Забыта  была  безмолвная,  бледная
девушка, благодаря благосклонности князя обратившая на себя общее  внимание,
забыто девственное чистое созданье при виде этой обворожительной женщины,  в
пленительной позе отдыхающей на мшистом ковре, усеянном цветами.
   Раздались восторженные рукоплескания - занавес беспрестанно поднимался  и
опускался,  все  последующие   живые   картины   проходили   холодно,   даже
восхитительная Эсмеральда - Зонтгейм потерпела заметное крушение.
   - Прекрасная Титания, довольны ли вы  вашим  успехом?  -  спросил  князь,
когда баронесса по окончании представления, опираясь на руку своего супруга,
подошла к его светлости.
   Князь был в очень веселом расположении духа. В антрактах  разговаривая  с
Гизелой, он нашел, что  протеже  его  -  девушка  хотя  и  грустно  строгого
характера, но в ответах своих  проявляла  так  же  много  остроумия,  как  и
покойная блестящая графиня Фельдерн.
   - Ах, ваша светлость, я, может быть, очень бы гордилась и тщеславилась, -
возразила прекрасная Титания нежным голосом, - но я была так озабочена, что,
право, совсем и не думала об этом так называемом успехе. В то  время  как  я
должна была лежать там так неподвижно, глаза мои только и видели мое бледное
дитя, мою маленькую Гизелу - она казалась такой бледной  и  страждущей...  Я
ужасно расстроена!.. Ах, ваша светлость, я сильно опасаюсь, что  моя  бедная
девочка слишком рано  и  ко  вреду  себе  покинула  благодетельное  для  нее
уединение... Гизела, дитя мое...
   Она остановилась.
   Молодая девушка поднялась со своего места и с  истинно  царским  величием
встала перед своей  мачехой.  Бледное  лицо,  о  котором  так  соболезновала
прекрасная баронесса, покрылось теперь жгучим румянцем, и карие глаза долгим
презрительным взглядом измерили жалкую, фальшивую комедиантку.
   Теперь победа была  на  ее  стороне,  что  без  труда  мог  прочесть  его
превосходительство  на  лице  князя  и  всей  теснившейся  вокруг  толпы,  -
Пожалуйста, без сцен, Гизела! - проговорил он с мрачной  строгостью  и  едва
сдерживая свое волнение. - Ты очень любишь разыгрывать комедии, но здесь  не
место ждать появления твоих припадков... Госпожа фон Гербек, уведите графиню
немного в сторону, пока она не успокоится!
   Молодая девушка хотела  говорить,  но  дрожащие  губы  ее  отказались  ей
повиноваться.
   - Бриллианты эти поддельные, ваше превосходительство?  -  спросил  в  эту
самую минуту португалец спокойным голосом, но  тон  которого  привлек  общее
внимание.
   Оливейра стоял рядом с министром и показывал на камни,  украшавшие  наряд
повелительницы эльфов.
   Министр отшатнулся, как будто кто ударил его в лицо; супруга же с глубоко
возмущенным видом обернулась к прекрасному чужестранцу.
   - Не думаете ли вы, милостивый  государь,  что  баронесса  Флери  захочет
обманывать свет, надевая на себя фальшивые камни? - вскричала она с гневом.
   - Ее превосходительство вправе возмущаться вашими словами,  господин  фон
Оливейра, - проговорила  подходя  графиня  Шлизерн  с  своей  саркастической
улыбкой. - Что эти чудные камни без изъяна, может вам сказать каждый ребенок
в стране, - ибо это знаменитые фамильные бриллианты  графов  Фельдерн!..  Во
славу же они вошли с тех пор, как ими стала украшать себя красавица Фельдерн
- она умела носить бриллианты!
   И она нежно провела рукой по пепельным,  с  серебристым  отливом  волосам
Гизелы.
   - Хотела бы я видеть эту юную, восхитительную  головку,  увенчанную  этой
сияющей диадемой, - прибавила она со спокойно-беззаботной миной, указывая на
бриллиантовые фуксии в локонах баронессы.
   Женщина эта обладала той редкой способностью немногими  словами  касаться
чувствительного места в душе человека и, играя, наносить в ней тяжкие раны.
   Прекрасная  баронесса  стояла  в  оцепенении   перед   своей   неумолимой
мучительницей; тонкие ноздри ее раздувались в безмолвном гневе.
   Неприязнь, поводом к которой  служила  обоюдная  зависть,  существовавшая
между  обеими  дамами,  хотя  и  прикрытая   лицемерной   дружбой,   нередко
прорывалась наружу и давала его светлости повод являть свою  обходительность
и рыцарство.
   И на этот раз он хотел помешать этому поединку.
   - Вы любите драгоценные камни,  господин  фон  Оливейра?  -  спросил  он,
возвышая голос, который немедленно должен был заставить все смолкнуть вокруг
него.
   - Я собираю их, ваша светлость, - отвечал португалец.
   Он помедлил несколько секунд, затем быстро проговорил:
   - Но убор этот, -  он  указал  на  диадему  Титании,  -  интересует  меня
совершенно особым образом. Я обладаю точно таким же.
   - Это невозможно, милостивый государь! - воскликнула баронесса. - Диадема
почти  четыре  года  тому  назад  переделана  была  по  моему   собственному
специальному  рисунку,  и  парижский  дом,  который  исполнял  эту   работу,
обязательно должен  был  потом  уничтожить  этот  рисунок,  для  того  чтобы
предупредить всякое подражание.
   - Я могу поклясться, что эти два убора невозможно отличить  по  форме,  -
спокойно проговорил Оливейра, слегка улыбаясь и обращаясь более к князю.
   - О, милостивый государь, этим уверением  вы  лишаете  меня  лучшей  моей
радости!.. - вскричала баронесса полушутливым-полужалобным тоном,  с  нежной
выразительностью поднимая на него глаза.
   Но  сейчас  же  она  опустила  их,  несколько  испугавшись   уничтожающей
холодности и угрюмой строгости в чертах этого человека.
   - Ютта, подумай, что ты говоришь! - сказал министр увещевательным тоном -
казалось, последняя капля крови исчезла с его губ.
   - Зачем же я буду скрывать, что разочарование это делает меня несчастной?
- спросила она дерзко.
   И  бросив  враждебно  сверкающий  взгляд  на  португальца,   который   из
воображаемого пламенного поклонника вдруг превратился в дерзкого противника,
она продолжала:
   - Я не люблю носить того, что можно встретить у каждого!..  Я  бы  многое
дала, чтобы иметь  возможность  убедиться  собственными  глазами,  насколько
основательны ваши уверения, господин фон Оливейра!
   - Ну, моя милая,  это  не  так  трудно  сделать,  -  проговорила  графиня
Шлизерн.
   - Признаюсь, и мне любопытно знать, до какой степени  прав  господин  фон
Оливейра. Лесной дом так близко.
   - Не благоугодно ли будет вашей светлости подать знак к  началу  кадрили?
Молодежь стоит там как на иголках, - вмешался министр, пропуская  мимо  ушей
высказанное с таким  жаром  желание  своей  супруги  и  предложение  графини
Шлизерн.
   Женщина  с  умными  глазами   и   острым   языком   бросила   удивленный,
оскорбительно-испытующий взгляд своему союзнику; взгляд, который он позволил
себе проигнорировать.
   - Слишком рано, слишком рано, любезный барон! - решил князь уклончиво.  -
Программа заключается танцами.
   -  Я  опасаюсь,  ваша  светлость,  что  наша  очаровательная  Титания  не
успокоится  до  тех  пор,  пока  не  увидит  самый  corpus  delicti  <Состав
преступления (лат.).> интересующего нас дела, - шутила графиня Шлизерн. - Не
правда ли, пикантным интермеццо было бы для всех дам, если бы  господин  фон
Оливейра дал нам возможность решить самим этот спорный пункт?
   Женщина эта на  минуту,  казалось,  совершенно  забыла,  что  сегодняшним
вечером решено было низринуть португальца.
   - Не слишком ли многого вы желаете, дорогая графиня! - проговорил  князь,
улыбаясь и пожимая плечами. -  Подумайте,  в  какое  двусмысленное  общество
господин  фон  Оливейра  должен  принести  свои  драгоценности.  Кругом  нас
разбойники, цыгане  и  бог  весть  какие  странные  личности...  Вы  видите,
господин фон Оливейра, - обратился он к португальцу, - я  охотно  беру  вашу
сторону, но вы сами неосторожным образом бросили искру пожара, и я опасаюсь,
что вам ничего более не остается, как представить доказательства.
   Оливейра поклонился молча - яркий свет факела озарял его смуглое  лицо  и
придавал ему почти мертвенную бледность.
   Он вынул из бумажника карточку, написал на ней несколько слов и послал ее
с лакеем в Лесной дом.
   - Мы увидим бриллианты! - воскликнули некоторые из молодых дам,  радостно
всплеснув руками. Разбросанные группы гостей сомкнулись,  приблизилась  даже
красавица-фрейлина, опираясь на руку нежной, бледной блондинки.
   - Неужели вы не боитесь хранить столько драгоценностей  в  этом  одиноком
доме? - обратилась к нему блондинка, подымая на него свои  большие,  голубые
глаза,  невинно-боязливый   взгляд   которых   изобличал   сильную   нервную
впечатлительность.
   Графиня Шлизерн рассмеялась.
   - Малютка, - воскликнула она, - неужели вы  так  плохо  рассмотрели  этот
дом?.. Конечно, он не окружен ни заборами, ни рвами, но самый  вид  его  как
будто говорит: не подходи ко мне слишком близко... Стены его - целый арсенал
оружия  и  победоносных  трофеев,  я  не  поручусь  за  то,  что   там   нет
оскальпированных черепов индейцев; куда  ни  посмотришь,  всюду  тигровые  и
медвежьи шкуры, что при первом же взгляде убеждает вас, что пуля хозяина  не
знает промаху... Господин  фон  Оливейра,  таинственность  -  действительная
охрана вашей резиденции... Кстати, - прервала она свое шутливое описание,  -
признаюсь вам чистосердечно, что сегодня  даже  попугай  ваш  заставил  меня
обратиться в бегство! Скажите мне ради Бога, почему  эта  ужасная  птица  не
переставая кричит своим приводящим в ужас голосом:
   "Мщение сладко"?
   Было ли то  от  пламени  факела,  или  на  самом  деле  лицо  португальца
окрасилось таким пылающим пурпуром?
   Все глаза с любопытством и ожиданием были устремлены на него.
   - Много времени назад фраза эта, беспрестанно повторяемая птицей,  должна
была карать человека,  который  под  влиянием  слабости  уклонился  с  пути,
предписанного справедливостью, - проговорил он после небольшой паузы, обводя
строгим взглядом окружающих... - Господин ее,  которого  она  очень  любила,
выучил ее этим словам; он повторял их в  беспамятстве,  даже  при  последнем
издыхании... С этими словами связана очень страшная история...
   При последних, намеренно медленно и с  ударением  сказанных  словах,  вся
кровь, казалось, отлила от лица португальца.
   Графиня Шлизерн устремила на него испытующе-вопросительный взгляд.
   - Вы мистифицируете нас, господин  фон  Оливейра,  -  проговорила  она  с
улыбкой, грозя ему пальцем. - Вы возбуждаете наше  женское  любопытство  для
того лишь, чтобы потом, пожав плечами,  с  таинственностью  отказать  нам  в
удовлетворении.
   - Кто говорит вам это, графиня? Я  мог  бы  без  дальнейших  околичностей
начать сейчас же; но вы сами, наверное, менее  кого-либо  простили  бы  мне,
если бы без специального дозволения его светлости своим рассказом я  нарушил
программу праздника.
   - Ах, ваша светлость, это же интересная история из Бразилии! - обратились
молодые женщины в один голос с просьбой к князю.
   - Э, я-то полагал, что ваши маленькие ножки стоят как  на  иголках  из-за
боязни, что танцы будут задержаны, - пошутил он. - Прекрасно, я очень охотно
принимаю в программу праздника историю господина фон Оливейры -  за  это  мы
вычеркнем из нее мужской квартет, который должен быть исполнен в лесу.

Глава 27

   Что за странный оборот  дела!  Человек,  так  сказать,  заранее  лишенный
благорасположения князя, делается львом вечернего празднества.
   Конечно, почва, на которой он стоял, колебалась, она могла изменить  ему,
как трясина, в которой погибает обманутый неосторожный путник. Никто не знал
этого   лучше   прекрасной   фрейлины.   Она   бросала   на   него   долгие,
многозначительные взгляды. "Не заблуждайся",  -  предостерегали  его  темные
глаза.
   Гизела, до сих пор молча стоявшая рядом с князем и ни разу не  решившаяся
поднять глаз на португальца в то время как он говорил, поймала эти взгляды -
они как кинжалы пронзили ее сердце... Кровь бросилась ей в лицо! Как  бывало
в детстве, когда, выражая свое отвращение к кому-либо,  она  отгоняла  рукой
неприятный предмет, так и теперь она чуть было не подняла свою руку.  Слова,
полные горечи, готовы были сорваться с ее  уст...  Безумная!..  Кто  дал  ей
право вмешиваться в спор этих двух существ?.. В этот самый момент глаза  его
разве не искали глаз восхитительной цыганки и не бросали  ей  таких  долгих,
выразительных взглядов, от которых лицо ее вспыхивало таким пламенем?
   ...Эти два существа уже давно любили друг друга.
   И как она могла равнять себя с той девушкой? К имени ее не  примешивалось
дурной славы,  она  была  прекрасна,  умна  и  держала  себя  в  обществе  с
неподражаемой грацией... А она!.. С этим бледным лицом, неуклюжими манерами,
своим  неведением  света   она   завидует   прекрасной,   всеми   признанной
красавице!..
   В простоте своего сердца она не нашла другого определения жгучему чувству
ревности.
   Она отвела глаза от красной, унизанной жемчугом шапочки и стала  смотреть
на темневшую вдали дорогу, которая  вела  в  Грейнсфельд.  Глубокое  желание
тишины и уединения охватило ее... Прочь, прочь от этого лицемерного света, в
одиночестве скроет она свое растерзанное, страждущее сердце! Бежать не медля
ни минуты! В тысячу раз лучше ей погибнуть в эту темную ночь в каменоломнях,
чем оставаться здесь, среди этой порхающей толпы,  слушать  веселую  музыку,
смотреть на улыбающиеся лица, в то время как  глаза  ее  отуманиваются  едва
сдерживаемыми с