ько  добродетельна,  не  должна   беспокоить   меня   своим
поведением, за которое не пришлось бы  мне  краснеть.  Ведь  ты  знаешь  мои
воззрения на брак.
   Та же  самая  жестокая,  гордая  улыбка,  которая  только  что  заставила
побледнеть герцогиню, промелькнула на его губах - очевидно,  он  вспомнил  о
"блестящем реванше".
   - Что же мне остается делать? - спросил он с наивной беззаботностью после
некоторого молчания. - Дядя прогнал гувернера Лео за то, что  тот  по  ночам
читал лежа в постели и носил сапоги со скрипом, а наставница имеет  скверную
привычку немилосердно прятать глаза и мимоходом тайком лакомиться с подносов
конфетами - она просто невозможна! Я же намерен в непродолжительном  времени
предпринять путешествие на восток, ergo - мне нужна дома жена... Через шесть
недель назначена моя свадьба, - хочешь быть у меня шафером?
   Маленький господин переминался с ноги на ногу.
   - Что же с тобой поделаешь! Разумеется, я  должен  быть,  -  возразил  он
полугневно, полушутливо, - потому что из  тех,  -  и  он  указал  на  группу
перешептывавшейся и пересмеивавшейся молодежи, - из тех никто  не  пойдет  к
тебе в шафера, в этом ты можешь быть уверен.
   - Слышишь, Габриель, - сказал вслед за тем  взволнованный  маленький  Лео
своему товарищу, - новая мама, которая к нам скоро приедет, похожа на жердь,
говорит папа, и волосы у нее рыжие, как у нашей судомойки... Я ее терпеть не
могу, я не хочу ее и стану бить ее хлыстом, когда она приедет.

Глава 3

   - Посмотри-ка, Лиана, подарок Рауля! Он  стоит  шесть  тысяч  талеров!  -
послышался голос графини Трахенберг из другой комнаты, после чего  она  сама
показалась на пороге.
   Зал, куда она вошла, находился в нижнем этаже одного из боковых  флигелей
замка. Весь передний фасад его представлял  одну  сплошную  стеклянную  раму
гигантских размеров  с  тонкими  свинцовыми  переплетами,  отделявшую  покои
нижнего этажа от площадки этой террасы, с которой открывался вид на лужайки,
полные  цветов  и  прорезанные  дорожками,  усыпанными  мелким  гравием;  на
перекрестках этих дорожек стояли скульптурные группы из белого мрамора. Весь
этот изящный цветник был окружен рощей, казавшейся непроходимым лесом, и как
раз против средней стеклянной двери зала  пролегала  сквозь  всю  чащу  леса
бесконечной длины прямая  аллея,  заканчивавшаяся  высоко  бившим  фонтаном,
освещенным теперь чудным сиянием майского солнца.
   В общем замок  и  сад  были  образцовым  произведением  старофранцузского
вкуса; но - увы! - на  каменном  фундаменте  террасы  зеленел  мох,  ступени
поросли травой, которая пробивалась уже на дорожках, и даже на широкой аллее
виднелась  изумрудная  трава...  Но  чего  только  не  насмотрелся   потолок
прилегавшего к террасе зала, украшенный великолепною живописью!.. Теперь  он
с грустью нависал над расставленной по стенам мебелью в  стиле  рококо.  Эта
мебель, уже вышедшая из моды, давно была изгнана из парадных  комнат  замка,
перенесла  все  стадии  унижения  и,  наконец,  дожила  до  того,  что  была
перенесена в комнату конюха и в числе прочего хлама  скрывалась  под  густым
слоем пыли... Но вот она опять очутилась на прежнем месте,  как  неподкупный
свидетель  превратностей   судьбы.   Вытеснившая   ее   когда-то   роскошная
обстановка: новая изящная мебель, кружевные гардины, часы, картины, зеркала,
- все подверглось общей неизбежной участи, все пошло с молотка  и  разошлось
на все стороны, и тогда-то старинная мебель, не подлежавшая как  фидеикоммис
секвестру, наложенному на все имущество графа Трахенберга,  поставлена  была
на  прежнее   место.   Этот   "постыдный   признак   беспокойного   времени,
возмутительная  победа,  которую  правосудное  небо  не   должно   было   бы
допускать", как постоянно повторяла графиня Трахенберг, случился четыре года
тому назад.
   Среди этого зала стоял длинный дубовый стол,  за  одним  концом  которого
сидела девушка, поразительно некрасивая собой. Можно было просто  испугаться
при виде этой непомерно большой головы,  с  жесткими  рыжими  волосами  и  с
физиономией негра, с тою только разницей,  что  кожа  ее,  хотя  и  покрытая
веснушками, была необыкновенно бела и нежна. Только проворно работавшие руки
были чудно  хороши,  точно  изваянные  из  мрамора.  Девушка  вертела  между
пальцами ветку лиловой сирени, и казалось, чудный  аромат  исходил  от  этой
ветки и наполнял комнату - так свежа была она; но стебелек ее в  эту  минуту
обвивался тонкой  полоской  зеленой  бумаги,  почему  только  и  можно  было
догадаться, что это был искусственный цветок.
   При входе графини девушка вздрогнула от испуга, цветок полетел в  сторону
к прочим материалам, а на молчаливых  свидетелей  ее  занятий  был  наброшен
платок.
   - Ах, мама! - воскликнула вполголоса молодая девушка, стоявшая у  другого
конца стола, спиною к двери.
   Волосы ее, белокурые с красноватым отливом, были совершенно распущены  и,
подобно золотой мантии, покрывали ее плечи  до  самого  подола  ее  светлого
кисейного платья.
   Увидав ее с распущенной косой, графиня на секунду замедлила шаги.
   - Почему ты так растрепана? - спросила она коротко, указывая на волосы.
   - Я возвратилась домой с сильной головной болью, милая  мама,  и  поэтому
Ульрика расплела мне косы, - робко  ответила  молодая  девушка.  -  Ах,  это
ужасная тяжесть! - вздохнула она и закинула голову,  как  бы  изнемогая  под
этой тяжестью роскошных волос.
   - Ты опять бродила по этой жуткой жаре и на несла сюда негодной травы для
забавы мужиков? - спросила графиня гневно и  строго.  -  Когда  же  настанет
конец этому ребячеству?
   Она пожала плечами и бросила презрительный взгляд на стол. На нем  лежала
целая кипа папиросной  бумаги  рядом  с  прессом,  из-под  которого  молодая
девушка только что вынула несколько орхидей, чтобы уложить их в гербарий. Ее
сиятельство графиня Трахенберг, урожденная княжна  Лютовиская,  знала  очень
хорошо, что старшая  дочь  ее,  графиня  Ульрика,  занималась  изготовлением
искусственных  цветов,  которые  посылались  в  Берлин,  где  очень   хорошо
оплачивались; дело ) I о велось с  помощью  старой  кормилицы,  и  никто  не
подозревал, что голова искусной  художницы  украшалась  графской  короной...
Графине также было известно и то, что ее единственный сын и наследник  замка
Трахенберг с помощью  сестры  своей  Юлианы  отлично  высушивал  презренную,
негодную траву и в виде сборника образцов чужеземной флоры продавал в Россию
под чужим именем. Но урожденная княжна Лютовиская не должна была этого знать
- и горе той руке, которую она застала бы за неприличной работой, или языку,
который решился бы намекнуть об источниках  увеличения  доходов  семьи:  это
было просто забавой, на которую следовало смотреть сквозь пальцы, - и  более
ничего!
   Проходя мимо, графиня подхватила волосы дочери  и  взвесила  на  руке  их
"ужасную  тяжесть";  что-то  похожее   на   чувство   материнской   гордости
промелькнуло на ее еще прекрасном, с резко очерченными чертами лице.
   - Рауль должен бы это видеть, - сказала она. - Глупенькая, ты  скрыла  от
него свое лучшее украшение!.. Я никогда не прощу тебе тех огромных бархатных
бантов, которые ты придумала надеть на голову в первый визит его к нам...  С
такими волосами...
   - Да ведь они рыжие, мама.
   - Вздор! Вот эти рыжие, - сказала она, указывая на другую дочь,  Ульрику.
- Боже меня избави от двух рыжих голов! За что такое жестокое наказание?
   Графиня Ульрика,  вынувшая  между  тем  из  кармана  какое-то  вышивание,
сидела,  как  статуя,  и  слушала  беспощадные  слова  эти  с   невозмутимым
спокойствием. Ни один мускул на ее лице не дрогнул: ведь ее  красавица  мать
была права; но сестра подбежала к ней и, ласкаясь,  положила  голову  ей  на
грудь, а потом принялась с нежностью целовать ее рыжие волосы.
   -  Сентиментальности  без  конца!  -  раздражительно  проворчала  графиня
Трахенберг и положила на стол принесенный с собой большой пакет.
   Взяв со стола ножницы, она торопливо вскрыла его и вынула оттуда футляр с
ожерельем и белую шелковую материю, затканную серебряными арабесками.
   С необыкновенною жадностью  бросилась  она  на  футляр,  открыла  его  и,
закинув назад голову, устремила испытующий взгляд на подарок; при  этом  она
едва могла совладать  с  охватившим  ее  чувством  неприятного  удивления  и
зависти.
   - Посмотрите-ка! Моя скромная овечка предстанет пред алтарем  прекраснее,
нежели  прославленная  княжна  Лютовиская,  -  проговорила   она   медленно,
подчеркивая каждое слово и играя в лучах солнца ожерельем  из  брильянтов  и
крупных смарагдов. - Да, конечно, для Майнау это возможно!.. А ваш отец  был
бедняк, я должна была бы еще тогда это заметить.
   Ульрика вскочила, как будто мать ударила ее по  лицу;  в  некрасивых,  но
выразительных, опущенных длинными  ресницами  голубых  глазах  ее  сверкнула
искра негодования; но тотчас же, овладев собой и продергивая зеленую нить  в
шитье, она сказала серьезным, монотонным голосом:
   -   Трахенберги   обладали   тогда   большим   состоянием,    равнявшимся
полумиллиону. Они, кажется, всегда отличались бережливостью и уменьем  жить,
и мой дорогой отец оставался верен  этим  добродетелям  до  сорокового  года
своей жизни, когда он женился... Я  работала  вместе  с  чиновниками,  чтобы
пролить свет  на  этот  хаос,  а  поэтому  знаю,  что  отец  обеднел  только
вследствие своей безграничной уступчивости.
   - Бессовестная! - закричала  графиня,  и  приподнятая  рука  ее  невольно
сжалась в кулак, но в ту же минуту с презрительным жестом опустилась.  -  Ты
всегда защищаешь твоих Трахенберов; у меня с тобой ничего нет общего,  кроме
того, что я должна была дать тебе жизнь. Ты в  этом  еще  больше  убедишься,
когда посмотришь на всех своих предков, собранных в портретной галерее,  где
рыжеволосые обезьяны покрывают стены сверху  донизу!  Недаром  я  плакала  и
проклинала судьбу, когда тридцать лет тому  назад  положили  мне  на  колени
новорожденное чудовище, живую Трахенберг!
   - Мама! - воскликнула Лиана.
   - Успокойся, успокойся, дитя! - уговаривала ее, кротко улыбаясь дрожащими
губами, сестра. Она свернула свое вышивание и поднялась с места. Обе  сестры
были одинакового роста, стройные, как  сильфиды,  с  благородными  красивыми
руками и ногами, гибкой талией и детски неразвитым бюстом.
   В то время как мать гневно бросила на стол футляр с ожерельем, Ульрика не
спеша  развернула  шелковую  материю.  Необыкновенно  плотная,  она   скорей
походила на парчу времен наших прабабушек, и такая тяжелая, что выскользнула
из ее рук и, шурша и шипя, упала на  паркет.  Бросив  испуганный  взгляд  на
драгоценную ткань. Лиана отвернулась, устремила свои взоры  в  сад  и  стала
всматриваться в даль так пристально, как будто задалась задачею  пересчитать
золотистые брызги отдаленного фонтана, сверкавшие на солнце подобно алмазам.
   - Ты будешь величественной невестой. Лиана... Ах, если б отец мог  видеть
тебя! - воскликнула Ульрика.
   - Рауль издевается над нами, - прошептала глубоко оскорбленная девушка.
   - Он издевается над  нами?  -  переспросила  графиня,  от  тонкого  слуха
которой не ускользнули слова дочери. - В уме ли ты?  Не  будешь  ли  ты  так
любезна объяснить мне, каким образом может он издеваться над Трахенбергами?
   Лиана молча указала  на  полинявшую  материю  старомодной  мебели,  возле
которой лежало роскошное подвенечное платье.
   - Можно ли вообразить себе более поразительный контраст, мама? Разве  это
не бестактно, не унизительно перед лицом бедности? - возразила она, стараясь
преодолеть страх, внушаемый ей матерью.
   Графиня Трахенберг всплеснула руками:
   Боже мой! И это я, я произвела на свет такие пустые головы с  плебейскими
воззрениями, которые  мерят  свое  высокое  положение  на  аршин  торгаша?..
Унизительно! И это говорит графиня Трахенберг!.. Ты  снисходишь  до  Майнау,
делая эту партию... Пойми ты это!.. Неужели я должна  напоминать  тебе,  что
твоя мать происходит по прямой линии от польских королей, а твои  предки  со
стороны отца еще до крестовых походов были владетельными князьями?.. И  если
бы Рауль поверг к твоим ногам сокровища всего мира, то и тогда он не оплатил
бы знатности твоего безупречного рода... Он не насчитает и десяти  поколений
предков, и ты, выходя за него, скорее делаешь mesalliance. Если  бы  мне  не
была невыносима мысль, что у меня дома торчат две незамужние  дочери,  то  я
никогда не согласилась бы на его предложение. Он и сам хорошо это  знает,  в
противном случае он не взял бы тебя так необдуманно.
   Молодая   девушка   стояла   неподвижно,    опустив    сложенные    руки.
Красновато-золотистые волосы ее падали теперь и на грудь, почти  скрывая  ее
профиль, между тем как сестра ее молча скорыми шагами ходила взад  и  вперед
по залу.
   В эту минуту дверь, выходившая в коридор, осторожно отворилась, и  в  ней
показалась старая кормилица, исправлявшая теперь должность кухарки.
   - Осмелюсь доложить вашему сиятельству, - сказала она почтительным, тихим
голосом, - почтальон еще тут; он не хочет больше ждать.
   - Ах, да! Я совсем забыла о нем. Ну, пусть он еще подождет, пока я  выйду
к нему. Дай ему чашку кофе в кухне, Лена!
   Служанка ушла, а графиня вынула из кармана записку.
   - Почтальону надо дать на чай, да по этой  повестке  мы  должны  уплатить
сорок талеров. Реймские купцы до того дерзки, что высылают  заказанное  мною
для свадьбы шампанское наложенным  платежом!..  Заплати!  -  обратилась  она
лаконически к Ульрике, подавая ей счет.
   Яркая краска разлилась по некрасивому лицу дочери.
   - Ты заказала шампанское, мама! - воскликнула она с изумлением. - О Боже,
и на такую громадную сумму!
   Графиня  Трахенберг  злобно  усмехнулась,  показав  при  этом  целый  ряд
искусственных зубов.
   - Неужели же ты думала, что я стану угощать гостей на свадебном  завтраке
смородинной наливкой твоего собственного изготовления? Впрочем,  как  я  уже
говорила, я никак не ожидала такой бессовестности со стороны  купцов,  чтобы
требовать  немедленной  уплаты  денег,  -  она  пожала  плечами.  -   Теперь
приходится, как говорят, faire bonne mine au  mauvais  jeu  <Делать  хорошую
мину при плохой игре (фр).> и уплатить.
   Молча отперла Ульрика письменный стол  и  вынула  оттуда  два  свертка  с
деньгами.
   - Вот все наше достояние, - сказала  она  коротко  и  решительно.  -  Тут
тридцать пять талеров, но на них нам надо жить, потому что не в одном Реймсе
отказывают нам в кредите: во всей окрестности не дают  нам  ни  одного  лота
мяса без немедленной уплаты денег. Ты не можешь этого не знать, мама.
   - Разумеется; моя мудрая дочка Ульрика довольно часто проповедует мне  на
эту излюбленную ею тему.
   - Я вынуждена идти на это, мама, - спокойно возразила Ульрика, - так  как
ты часто забываешь, да, впрочем, это понятно, что наши  кредиторы  сократили
цифру нашего годового дохода с двадцати пяти тысяч до шестисот талеров.
   Графиня Трахенберг зажала уши и бросилась к одной из  стеклянных  дверей;
все жесты этой величественной дамы  напоминали  избалованного  ребенка.  Она
рванула дверь, хотела  было  выбежать  вон,  но  вдруг  остановилась,  точно
вспомнила что-то.
   Ну, хорошо, - проговорила она,  снова  хлопнув  дверью,  по-видимому  уже
спокойнее, - только шестьсот талеров. Но позвольте  же,  наконец,  спросить,
куда они тратятся?.. Едим донельзя скудно, - какой-то  нищенский  суп;  Лена
кормит нас рисом, яйцами да молочными кушаньями до тошноты, а порции  пекко,
которыми ты ежедневно угощаешь нас, становятся все гомеопатичнее. К 1 ому же
я облеклась в этот вечный мундир, - тут она указала на свое черное  шелковое
платье, который вы соблаговолили подарить мне к Рождеству.  Все,  что  могло
сделать  мою   отшельническую   жизнь   сколько-нибудь   сносной,   новейшие
французские книги,  конфеты,  духи  -  все  это  давно  сделалось  для  меня
недоступным.., а потому я справедливо заключаю, что у тебя денег  на  расход
больше, нежели ты показываешь!
   - Ульрика никогда не лжет, мама! - воскликнула возмущенная Лиана.
   - Не могу же я отослать назад на почту повестку,  -  невозмутимо  сказала
графиня. - Прошу закончить эту комедию и уплатить деньги по счету.
   - Но откуда же я возьму их?..  Надо  отправить  вино  назад!  -  ответила
спокойно Ульрика.
   Мать  с  громким  воплем  бросилась  навзничь  на  диван  и   разразилась
истерическим хохотом.
   Спокойно, со скрещенными руками  стояла  Ульрика  у  изголовья  дивана  и
смотрела, как билась и металась графиня в припадке истерики, и на  губах  ее
мелькала горькая, ироническая улыбка.
   - Бедный Магнус! - прошептала Лиана, указав на дверь соседней комнаты.  -
Он там, как встревожится он от этого шума!..  Пожалуйста,  мама,  успокойся!
Магнус не должен видеть тебя в этом состоянии: что он подумает? - обратилась
она не то просительно, не то с упреком к матери.
   Возмутительная   сцена,   которую    дочери    старались    предотвратить
всевозможными уступками и покорностью, все-таки разыгралась до конца. Лианой
овладело справедливое негодование, какое ощущает человек  с  характером  при
виде подобного малодушия. Молодая девушка дрожала уже не от  страха  -  было
что-то уверенное в движении, с которым она подняла руку, серьезно уговаривая
мать. Но проповедь ее  была  гласом  вопиющего  в  пустыне:  крики  и  хохот
продолжались.
   Дверь в соседнюю комнату действительно отворилась,  и  Лиана  побежала  к
ней.
   - Уйди, Магнус, останься там! - попросила она детски растроганным голосом
и с нежностью постаралась удержать входившего брата.
   На самом деле не требовалось большой силы, чтобы не  впустить  в  комнату
этого худенького, деликатного молодого человека.
   - Пропусти меня, маленький Фамулус, сказал он  ласково;  умное  лицо  его
светилось радостью. - Я все слышал и принес пособие.
   Но при  виде  графини,  бившейся  в  судорогах  на  диване,  он  невольно
остановился на пороге.
   - Мама, успокойся, - сказал он несколько дрожащим голосом, подходя к ней.
- Ты можешь заплатить за вино. Вот деньги, пятьсот талеров, милая мама!
   И он высоко поднял руку, в которой держал банковские билеты.
   Ульрика тревожно глядела ему в лицо; она сильно покраснела, но брат этого
не заметил. Он небрежно бросил деньги на диван, где лежала мать, и развернул
принесенную с собой книгу.
   - Посмотри, душа моя, вот она наконец! - сказал он растроганной Лиане.
   Лежавшая на диване графиня начала успокаиваться. Со стоном провела она по
глазам  рукой,  и  сквозь  сжатые  пальцы  ее  взгляд,   вдруг   сделавшийся
сознательным, устремился на книгу, которую сын держал в руке.
   - Только не возгордись, мой милый маленький Фамулус! - проговорил Магнус.
- Наша рукопись возвращается к нам изящным изданием. Она одобрена  наукой  и
победоносно проходит сквозь перекрестный огонь критики;  ах.  Лиана,  прочти
письмо издателя!
   - Молчи, Магнус! - сурово и повелительно прервала его Ульрика.
   Но графиня Трахенберг уже сидела на диване.
   - Что это за книга? - спросила она. Ни в грозных чертах  ее  лица,  ни  в
повелительном голосе не было заметно  и  следа  только  что  прекратившегося
истерического припадка.
   Ульрика поспешно взяла из рук брата книгу и обеими руками  прижала  ее  к
груди.
   - Это сочинение об ископаемых растительного царства, написанное Магнусом,
а Лиана снабдила его рисунками, - объяснила она коротко.
   - Подай сюда, я хочу ее видеть!
   Взглянув с упреком на брата, Ульрика подала нерешительно книгу; Лиана  же
побледнела и, судорожно сжав свои тонкие пальцы, закрыла  ими  лицо:  она  с
самого детства привыкла бояться этого выражения на лице матери, как едва  ли
боялась адских мук, которыми грозила ей когда-то няня.
   - "Ископаемые растения,  сочинение  графа  Магнуса  фон  Трахенберга",  -
громко прочла графиня.
   Гневно сжав  губы,  она  с  минуту  пристально  и