лазами,
лежала женщина.
   Это была одна из тех бедных женщин, которые из году в год  должны  что-то
делать, чтобы не умереть с голоду. Они покупают на фарфоровых  фабриках,  за
дешевую цену, брак и таскают свою ношу по всей окрестности, пока не  измерят
ее вдоль и поперек, а  затем  продают  свой  товар,  выручая  самую  скудную
прибыль, которая и дает им  возможность  не  умереть  с  голоду.  С  тяжелой
корзиной за спиной, крошечным ребенком на руках,  а  зачастую  и  с  другим,
побольше, рядом, странствуют эти бедные крестоносцы с израненными  ногами  в
зной и непогоду - более жалкие, чем какое вьючное животное, ибо страдают они
не одни, но видят, как зябнут и голодают их дети.
   Обморок, очевидно, произошел от  усталости.  Корзинка  с  посудой  стояла
рядом, маленький горлан, мальчишка месяцев восьми,  барахтался  на  коленях.
Глазенки его распухли от слез, но он сейчас же притих, увидев Гизелу.
   Молодая девушка с заботливостью посмотрела на бесчувственную женщину и  с
трепетом взяла ее холодные руки... Здесь нужна была помощь и должно было  ее
подать - но как? Тут не было под рукой  ни  расторопного  слуги,  обязанного
знать, как поступить во всевозможных случаях, ни возбуждающей  эссенции,  ни
даже стакана свежей воды: ни шороха человеческих шагов, ни голоса  кругом...
При этом совершенно незнакомое место -  самые  дальние  прогулки  Гизелы  не
простирались далее озера. Нечего делать, придется бежать обратно на  лужайку
за помощью.
   В эту самую минуту послышался как бы плеск воды. Она прислушалась и пошла
вдоль дороги, различая все явственнее и явственнее этот шум. Направо  дорога
сменялась тропинкой и тянулась через кустарник; девушка, не колеблясь, пошла
по ней - очевидно, она вела к человеческому жилью.
   Сзади доносился плач  ребенка,  принявшегося  кричать,  лишь  только  она
скрылась с глаз; это заставило ее тревожно ускорить шаги. Наконец, глазам ее
представился высоко бьющий  фонтан  Лесного  дома.  Минуту  она  стояла  как
вкопанная, затем невольно пошла за кустарник.
   В этом тонувшем в зелени  средневековом  сером  замке,  -  "не  то  месте
пребывания сказочного принца,  не  то  северного  варвара",  как  выражалась
красавица мачеха, - жил португалец, он каждую минуту мог  выйти  из  широких
дверей галереи, Ни за что на свете не хотела  бы  она  встретить  снова  его
мрачный и холодный взгляд, который  сегодня  отвратил  он  от  нее  с  таким
пренебрежением, А между тем в нескольких шагах  от  нее  лилась  живительная
влага, которую она так искала;  но  в  плеске  и  журчании  ее  чудились  ей
строгие,  негостеприимные  голоса,  каждая  капля  леденила  ей  сердце,   а
долетавший до ее слуха жалобный плач ребенка толкал ее невольно вперед.
   Она вышла из-за кустарника и очутилась перед фонтаном.
   ... Мертвая тишина царствовала вокруг дома; яркие  лучи  солнца  заливали
светом зеркальные стекла  окон,  гибкие  ветви  деревьев  слегка  колыхались
ветерком, нигде не видно было человеческого лица. Может статься, хозяин дома
сейчас в Нейнфельде - он человек деятельный. Кто-нибудь из прислуги может  с
нею пойти, чтобы помочь бедной женщине.
   Несколько ободренная,  она  приблизилась  к  ступеням,  которые  вели  на
террасу. Но тут она остановилась слегка вскрикнув: попугай, сидевший до  сих
пор спокойно на своем кольце, вдруг закричал  резким  голосом  и  обезьянка,
покинув свой любимый приют, почмокивая губами, неприятно  завертелась  около
нее.
   Восклицание ее, вероятно,  услышано  было  в  доме;  в  дверях  показался
старик. При виде  Гизелы  он  остановился  как  вкопанный,  вся  фигура  его
выражала такой ужас, как будто перед ним стояло привидение!
   Молодая девушка мало имела случая наблюдать за лицами, но тут она  сейчас
же могла убедиться, что перед ней стоял ее ожесточеннейший враг. Ненависть и
вместе с тем какое-то робкое недоумение ясно отразились на его темном  сухом
лице. Он, как бы защищаясь, протянул к ней свои большие,  костлявые  руки  и
сурово заговорил:
   - Что вам надо?.. В этом доме нечего вам  делать!  Ни  Цвейфлингенам,  ни
Флери нет до него дела!
   Он указал на узкую тропинку в лесу и прибавил:
   - Вон дорога в аренсбергский лес!
   Окаменев от ужаса, глядела молодая девушка на негостеприимного старика.
   Неясное воспоминание из ее детства предстало пред ней - в эту  минуту  ее
второй раз прогоняли с порога Лесного дома... Неописуемый  ужас  овладел  ее
сердцем, но недаром гордая аристократическая кровь  рода  Штурм  и  Фельдерн
текла в ее жилах.
   Гордым взглядом измерила она старика, углы рта ее опустились  точь-в-точь
с  той  же  надменностью,  с  которой  когда-то  графиня  Фельдерн  наносила
смертельные удары преданному сердцу. - Я и не имела намерения входить в этот
дом!
   - сказала она отрывисто, поворачивая  назад  и  намереваясь  уйти,  -  но
неужто таким образом должна я явиться без всякой помощи к бедной,  покинутой
женщине?..
   Несказанного усилия  над  собой  стоило  ей,  чтобы  снова  обернуться  к
ужасному старику, но она сделала  это,  ибо  сердце  ее  все  еще  было  под
впечатлением тех размышлений, которые пробудила в ней пасторша.
   - Прикажите дать мне стакан, чтобы я могла почерпнуть там воды! - сказала
она тем повелительным тоном, которым привыкла отдавать  приказания  в  Белом
замке, и указала на фонтан.
   - Эй, госпожа Бергер! - закричал старик, оборачиваясь в  галерею,  но  не
двигаясь с места, как будто ему поручено было охранять вход в это жилище.
   В глубине галереи показалась женщина почтенного вида в  белом  чепчике  и
переднике, - как видно, домоправительница.
   - Принесите стакан!. - крикнул ей старик. Женщина исчезла.
   - Что случилось, Зиверт? - раздался из галереи голос португальца.
   Старый солдат, видимо,  испугался;  казалось,  ради  этого  человека  так
заботливо охранял он этот вход.
   Он  поспешно  протянул  руку,  как  бы  с  намерением  не  допустить  его
приблизиться к двери, - но португалец стоял уже на пороге.
   Лицо его было бледно. Но  лишь  только  взгляд  его  упал  на  Гизелу,  с
выражением гордости и надменности стоявшую у  подножия  террасы,  как  яркий
румянец вспыхнул на его смуглом, мужественным лице. В эту минуту  черты  его
не выражали ни отвращения, ни презрения. Глубокая, резкая  складка  на  лбу,
правда, оставалась  неизгладима,  но  глаза  сверкнули  каким-то  загадочным
блеском.
   Под этим взглядом девушка преобразилась. Она утратила прежнее  горделивое
выражение, и теперь это была не надменная высокородная графиня,  а  молодое,
робкое созданье, очутившееся нечаянно в незнакомом месте.
   Девушка  собралась  уже  тихо  объяснить  причину  своего  появления,  и,
обращаясь к португальцу, протянула к нему руки.
   Движение это окончательно вывело из себя старого солдата.
   - Бегите отсюда! - вскричал он, отстраняя рукой португальца. -  Это  она,
как две капли воды... Только не достает огненной змейки на шее - ни дать  ни
взять, то же белое лицо, те же  длинные  волосы,  как  и  у  той  бесчестной
проныры!.. И она точь-в-точь поднимала так же руки, и с  той  поры  господин
мой стал погибшим человеком!.. Она,  конечно,  уже  сгнила  в  земле,  и  ее
достойные проклятия руки не могут более доводить до погибели людей,  но  она
еще продолжает жить в своем отродье!
   И он указал на молодую девушку.
   Точно ветхозаветный пророк, призывающий кару небес, стоял этот старик  на
террасе.
   - Да она и не лучше той, ни на волос, - продолжал он, возвышая  голос.  -
Сердце ее жестко как камень! Как камень, бесчувственна она к своим  людям  и
ей нужды нет, что люди около нее мрут с голоду, как мухи!.. В Грейнсфельде и
Аренсберге вздумали молиться за бедняков, а чтобы накормить их - так  никому
не пришло в голову!..  Не  пускайте  ее  сюда!  Как  та  приносила  с  собой
бедствия, так и эта также!
   Закрыв лицо дрожащими руками, графиня пошла прочь, но,  сделав  несколько
шагов, она  почувствовала,  что  ее  кто-то  остановил  -  перед  ней  стоял
португалец и тихо отнимал руки ее от лица.
   Он, видимо, испугался смертельной  бледности  девушки,  глаза  которой  с
отчаянием  и  горестью  смотрели  на  него.  Может  статься,  в  сердце  его
шевельнулось сострадание - он сжал ее руки, но сейчас же быстро выпустил их,
как бы под влиянием того чувства, с которым он оттолкнул ее от себя на лугу.
   - Вы, кажется, желали обратиться ко мне с чем-то, графиня, я видел это по
вашему лицу! - сказал он нетвердым голосом. - Можете вы мне сказать,  чем  я
могу вам служить?
   - В лесу лежит бедная женщина, - прошептала она едва слышно.  -  Обморок,
очевидно, произошел от утомления, я  пришла  к  этому  дому,  чтобы  просить
чем-нибудь помочь ей.
   И с поникшей головой, ускорив шаги, она пошла мимо него к лесу.
   Была  ли  это  та  самая  молодая  девушка,  недавно  с  такой  гордостью
произносившая свой высокий титул, выражая этим, что  никакие  обстоятельства
на заставят ее быть ничем иным, как  высокорожденной  аристократкой!..  Куда
девалась гордая кровь Штурм и Фельдерн, которая еще  так  недавно  придавала
такое  высокомерное  выражение  ее  юному  лицу?  В  ней  играли  тщеславие,
властолюбие  и  эгоизм  -  она  становилась  на  дыбы  при  всяком   внешнем
оскорблении.
   Во время отсутствия Гизелы бедная женщина пришла в себя.  Видя  с  полным
сознанием приближающуюся молодую девушку, она была все  же  не  в  состоянии
подняться и произнести хоть слово. Маленький крикун успокоился и,  улыбаясь,
водил ручонками по бледному лицу матери.
   Гизела слышала за собой мужские шаги.
   Она знала, что помощь близка, и теперь,  не  поворачивая  головы,  хотела
удалиться отсюда. Ибо при всем  сокрушении  ей  овладело  другое  чувство  -
чувство женской гордости.
   Если этот друг человечества,  нейнфельдский  благодетель,  и  имел  право
осуждать ее, то, во всяком случае, он не должен был допускать,  чтобы  слуга
его оскорблял женщину.
   Он ни единым  словом  не  остановил  ужасного  проклятия,  произнесенного
старым  солдатом.  Очевидно,  оно  находило  отголосок  в  его   собственных
воззрениях; хотя на минуту им и овладело сожаление, но все-таки  он  находил
вполне уместным не смягчать горького урока,  данного  жестокосердой  графине
Штурм.
   Сердце девушки полно было горечи, и под влиянием ее она отошла от  бедной
женщины в ту самую минуту, как к  ней  подошел  португалец  в  сопровождении
Зиверта. Старый солдат нес на подносе различные  возбуждающие  средства,  но
едва ребенок увидел старое, суровое, обросшее бородой лицо, как поднял  крик
и, дрожа от испуга, стал прижиматься головой к груди матери.
   Гизела остановилась - глаза беспомощной женщины тревожно впились  в  нее.
Она поняла немую просьбу и вернулась назад. Сорвав землянику,  растущую  при
дороге, он поднесла ее ребенку, который протянул за  ней  ручонки  и  охотно
пошел на руки к девушке...
   Португалец кинулся к ребенку, чтобы взять его у нее из рук. Его  глубокие
глаза проницательно устремлены были на ее лицо.
   - Это неприлично для вас, графиня Штурм, - сказал он отрывисто. - Вы худо
держите ваше слово, - продолжал он. - Я слышал, как вы обещали  еще  недавно
вашим родственникам никогда не забываться до такой степени... Вы  находитесь
на опасном пути скрытности - ибо невозможно же вам рассказать в Белом замке,
как вы держали на руках крестьянского ребенка!
   Он напомнил ей о той  минуте,  когда  она,  как  бы  устыдясь  маленького
общества, которое она везла в лодке,  дала  обещание  вести  себя  сообразно
своему общественному положению. Он был невидимым свидетелем того, и в  тоне,
которым он ей об этом  напомнил,  обнаруживалась  вся  его  враждебность,  с
которой он, по словам госпожи фон Гербек, к ней относился.
   Смягченное сердце девушки снова возмутилось.
   - Я сама сумею отвечать за свои поступки! - возразила она гордо,  обнимая
левой рукой ребенка.
   Он отошел от нее и снова склонился над женщиной.  Старания  его,  однако,
остались безуспешны - ни неоднократные приемы мадеры, ни растиранье висков и
пульса крепкой эссенцией не могли вернуть силы женщине.
   Долгая нерешительность, казалось, не была в числе качеств этого  человека
- не долго думая, он поднял больную и понес ее на руках в Лесной дом.
   Какой  мощной  и  в  то  же  время  какой  свободной  поступью  шел  этот
величественный  чужестранец!  Какая  разница  между  им,   так   человечески
помогающим   своему   ближнему,   и    владетелем    Белого    замка!    Его
превосходительство целыми залпами освежающей эссенции опрыскивал вокруг себя
воздух, если ему случайно доводилось находиться поблизости от "индивидуума",
носящего на себе печать бедности.

Глава 16

   И вот Гизела снова стояла на том самом месте, откуда только что бежала  с
таким ужасом. Она в молчании следовала за идущими впереди мужчинами.
   Больная внесена была в дом, и с тревогой в сердце молодая девушка  ждала,
чтобы кто-нибудь пришел забрать у нее ребенка.
   Между тем она занимала его, указывая ему то на обезьянку, то на  попугая,
и подносила его близко к фонтану.
   Наконец,   португалец   вышел   снова   на   террасу   в    сопровождении
домоправительницы.
   Женщина, очевидно, не подозревала, у кого находился ребенок, которого она
должна была взять, ибо торопливо и испуганно стала спускаться с лестницы при
виде Гизелы.
   - Но, ваше сиятельство, - сказала она с низким, почтительным книксеном, -
как это возможно!.. Носить этакого тяжелого, грязного ребенка!
   И она хотела было взять его от Гизелы. Но не тут-то было. Мальчик охватил
ручонками шею графини и, закинув назад голову, разразился плачем.
   - Тише, замолчи, маленький крикун! - успокаивала его почтенная женщина. -
Твоя бедная мама испугается!
   Но все старания переманить ребенка с рук молодой девушки  ни  к  чему  не
привели.
   Португалец между тем спустился с лестницы. Сопротивление и плач  ребенка,
казалось, причиняли ему какое-то странное волнение, - глаза его пылали и  со
странным беспокойством устремлены были на маленького упрямца, все  крепче  и
крепче цеплявшегося за нежную белую шею девушки и уткнувшегося  в  массу  ее
белокурых, шелковистых волос.
   Южной вспыльчивой натуре португальца, кажется, уже надоела эта сцена;  он
нетерпеливо потопывал ногой и несколько раз поднимал руку, точно силой хотел
забрать маленького упрямца из рук девушки.
   Лицо Гизелы вспыхнуло - она нерешительно взглянула на дом. Было ясно, что
девушка боролась сама с собой.
   При нетерпеливых движениях португальца она, успокаивая, прижала  мальчика
к себе.
   - Замолчи,  мой  милый,  я  тебя  снесу  к  твоей  маме!  -  сказала  она
решительным и в то же время  нежно-успокаивающим  тоном  и  твердыми  шагами
стала подниматься по лестнице.
   Зиверт из дверей смотрел на происходившее.
   Подойдя к порогу, Гизела остановилась перед стариком. Гордо выпрямившись,
но в  то  же  время  склоняя  свою  прекрасную  голову,  она  поистине  была
неотразимо прелестна в своей девственной красоте.
   - На этот раз  не  беспокойтесь,  -  обратилась  она  к  нему  со  слегка
дрожащими губами. - Если по следам моим и идет бедствие, как вы говорили, то
в эту  минуту  оно  теряет  всю  свою  силу,  ибо  дитя  это  разрушает  его
могущество, Старый солдат, может быть в первый раз в  своей  жизни,  опустил
глаза, в то время как графиня входила в галерею.
   Следовавшая за ней  домоправительница  отворила  дверь,  которая  вела  в
комнату южной башни.
   Там, на складной кровати, на  чистом  белье  под  мягким  одеялом  лежала
бедная женщина, протягивая с беспокойством во взоре  руки  навстречу  своему
ребенку, - она должна была слышать его крик.
   Гизела посадила мальчика на  кровать;  при  этом  рука  ее  почувствовала
слабое пожатие - больная подняла ее к своим бледным,  запекшимся  губам.  Не
подозревала эта бедная женщина, какая тяжелая жертва принесена была ради нее
в эту минуту гордой, высокорожденной графиней.
   У Гизелы сохранилось самое неясное представление о той бурной ночи, когда
она со своим отчимом искала гостеприимства в Лесном доме, -  да  и  понятно,
употреблены были все усилия, чтобы уничтожить в ней все воспоминания об этом
происшествии.
   Она не узнала комнаты и не подозревала, что в то самое мгновение стоит на
том самом месте, где когда-то слепая старуха со злобой оттолкнула от себя ее
маленькую руку.
   В эту минуту сердце ее щемило от какого-то необъяснимого чувства.
   Глаза ее робко скользили по комнате - глубокие оконные ниши придавали  ей
такой мрачный, негостеприимный вид.
   Старинная, как видно, немало послужившая на своем веку  мебель,  какую  в
Белом замке едва ли поставили бы и в помещении для  прислуги,  стояла  вдоль
стен, увешанных полинялыми масляными картинами в  черных  деревянных  рамах,
портретами, изображающими самые обыденные личности в мещанской до  крайности
обстановке... Наверно, это была комната ожесточенного  старика,  хотя  этому
минутному предположению и противоречило присутствие очень элегантных золотых
часов, стоявших на комоде, и небольшого столика в  оконной  нише  с  изящным
письменным прибором.
   Над изголовьем кровати, на стене, висел темный занавес,  главным  образом
произведший впечатление на девушку. Очевидно, назначением его было  скрывать
собой - и не от солнечного луча, ибо этот  угол  достаточно  был  удален  от
света, - от глаз посторонних чей-то портрет... Когда укладывали  на  кровать
больную, занавес нечаянно отдернули на середине, отчего  образовалась  очень
узкая щель, но и ее достаточно было, чтобы не отвести глаз  от  скрытого  за
занавесом лица. Глубокие, меланхолические  глаза,  оттеняющие  их  сросшиеся
брови невольно приковывали внимание зрителя.
   Гизела точно видела когда-то это  прекрасное,  задумчивое  лицо  с  русой
бородой  -  может  статься,  в  какой-нибудь  из  тех  раскрашенных  книг  с
германскими сагами, которые она так любила, еще будучи ребенком... Было  что
то неземное в этом облике: или никогда не существовало  подобного  человека,
или же кисть художника мастерски прописала на портрете всю историю  жизни  и
страданий его хозяина.
   И сам портрет, и вся обстановка комнаты производили  какое-то  безотчетно
грустное впечатление на девушку.
   Поспешно вынув все находившиеся  при  ней  деньги,  она  положила  их  на
постель больной. Взяв с нее обещание по выздоровлении  прийти  в  Аренсберг,
она оставила комнату.
   Быстро миновав галерею, она вошла на террасу.
   - Вы, как видно, очень торопитесь оставить мой дом? -  раздался  рядом  с
ней голос португальца.
   - Да, - прошептала она, проходя мимо него. - Я боюсь здесь старика и... -
она замолчала.
   - И меня, графиня, - добавил он каким-то странным тоном.
   - Да, и вас, - подтвердила она, медленно спускаясь со ступеней террасы, и
повернула к нему голову с выражением серьезности в глазах.
   Она спустилась и, подойдя к  фонтану,  стала  смачивать  водой  виски,  в
которых пульсировала кровь, - Мщение сладко! - прокричал на террасе попугай,
раскачиваясь на кольце.
   Испуганная молодая  девушка  видела,  как  португалец,  очевидно  имевший
намерение следовать за ней, вдруг остановился как вкопанный  внизу  террасы,
устремив взор свой на птицу.
   "Кто знает, какое прошедшее у этого человека, - даже попугай его кричит о
мщении!" - говорила красавица-мачеха. И в самом деле, человек этот,  хотя  и
мимолетно, имел в  себе  что-то  дикое,  неукротимое...  Это  был  характер,
который  никогда  ничего  не  прощал  и   не   забывал,   неуклонно   следуя
ветхозаветному изречению: око за око, зуб за зуб.
   Выражение мачехи звучало очень подозрительно, странно -  молодая  девушка
знала, что человек этот - явный ее недоброжелатель, и все-таки в ту  минуту,
когда он  снова  повернул  к  ней  свое  прекрасное  благородное  лицо,  она
почувствовала что-то вроде стыда, какую-то острую боль в сердце.
   Он тоже подошел к фонтану и подставил руку под па