оюдная... Жалкое, упрямое созданьице, оставленное
мне графиней Фельдерн,  было  для  меня  предметом  отвращения  -  мне  было
противно  прикасаться  к  этому  маленькому,  тщедушному  ребенку,  которого
называли "моей дочерью"... Итак - мы квиты! А теперь иди туда и скажи:  "Мой
милый папа во что бы то ни стало захотел упрятать меня в  монастырь,  потому
что  польстился  на  мое  наследство!"  Я  говорю   тебе,   это   произведет
поразительный эффект, - и он защелкал пальцами в воздухе, как безумный. -  И
все твои остроумные аргументы  против  монастырской  жизни  были  совершенно
излишни - мы могли бы избавить себя от труда  спорить  о  том,  что  нам  не
принадлежало, графиня Штурм, другой роковым образом порешил наш спор!..  Ха,
ха, ха, а я-то думал, что  увижу  под  монашеским  покрывалом  последнюю  из
блестящих Фельдернов!.. Теперь ты можешь обойтись без варки супа для бедных.
Можешь бегать себе по  полям  и  лугам,  услаждая  жизнь  свою  идиллией,  и
сохранить над головой своей изрядный клочок неба, в Аренсберге ты  отряхнешь
только прах с ног своих, что чрез несколько минут также  намерен  сделать  и
его превосходительство министр!
   Он остановился с помутившимся взором, как бы теперь лишь впервые  осознав
весь ужас своего будущего  со  всем  его  неизгладимым  позором;  между  тем
Гизела, безмолвная от испуга, отошла в сторону и опустилась на подоконник.
   - Ха, ха, и все это рухнуло, все, все! - простонал он. - И крестьяне с их
оброками, и леса с дичью, и карпы в прудах, все, все снова перейдет  в  руки
княжеского дома!.. Все это тебе, конечно, нипочем, не правда ли, малютка? Ты
будешь довольна, если тебе оставят кружку молока да кусок  черного  хлеба...
Но она, она, схороненная там с распятием, которое вложили в ее  белые  руки,
прекрасная, возвышенная, святая бабушка -  ха,  ха,  ха!  Прекрасной  Елене,
которая как раз очутится на Блоксберге, понадобилось распятие!.. Если бы она
могла проснуться и увидеть эту жалкую бумажонку! Она растерзала бы ее зубами
и швырнула бы ее на  пол,  бросив  в  лицо  всем,  так  же  как  и  я,  свое
проклятие!..
   И дико захохотав, он пошел далее и начал спускаться с лестницы.
   Хохот этот, вероятно, услышан был и в салоне  с  фиолетовыми  занавесами.
Дверь отворилась, и на пороге показался князь.
   Министра уже не было; прислонившись  головой  к  косяку  окна,  Гизела  с
ужасом смотрела вослед ушедшему.
   Князь тихими шагами приблизился  к  ней  и  положил  руку  на  ее  плечо.
Необычайная строгость лежала на его худощавом лице; казалось, в эти  полчаса
он состарился на пятнадцать лет.
   - Войдите сюда, графиня Штурм, -  сказал  он  любезно,  хотя  и  без  той
доброты, с которой обращался к ней до того времени.
   Гизела неверными шагами последовала за князем с салон.
   - Вы желали говорить со мной без свидетелей, не  правда  ли,  графиня?  -
спросил его светлость, давая португальцу удалиться в другую комнату.
   - Нет, нет!.. -  вскричала  Гизела,  с  поспешностью  протягивая  руку  к
уходившему, как бы желая удержать  его.  -  И  он  должен  услышать,  как  я
виновна, - и он должен видеть мое раскаяние!
   Португалец остановился у дверей, между тем как молодая девушка  старалась
совладать со своим волнением.
   - Поведение мое сегодня вечером дало понять, что я знала  о  преступлении
моей бабушки, - сказала она задыхающимся голосом, опустив голову. - Я  имела
смелость, с сознанием  вины,  смотреть  в  лицо  вашей  светлости,  находила
мужество болтать с вами о пустяках, в то время как язык мой только  и  желал
сказать вам: "Вас обокрали самым постыдным образом!.." Я знаю,  что  утайщик
тот же вор, но, ваша светлость, -  вскричала  она,  поднимая  на  него  свой
отуманенный слезами взор, - меня может извинить лишь одно -  я  всегда  была
заброшенным, не знавшим любви существом, которое при всем своем богатстве не
имело ничего, кроме воспоминания о своей бабушке!
   - Бедное дитя, никто вас не  осудит,  -  сказал  князь,  расстроенный  ее
слезами. - Но кто мог решиться рассказать вам об этом деле?  Вы  были  тогда
ребенком и не могли...
   - Я узнала об этой тайне несколько  часов  тому  назад,  -  прервала  его
Гизела. - Министр, - язык ее не повернулся назвать иначе отчима, - до начала
праздника сообщил мне это... Зачем он сказал мне эту тайну, я  не  знала,  -
теперь мне стала ясна причина. Но я не буду просить вашу светлость позволить
мне умолчать о ней... Я думала, что обязана была спасти имя Фельдерн, и если
решительно отказалась поступить так, как мне  повелел  барон  Флери,  то  во
всяком случае часть его идеи была в том, что я намерена была сделать:  я  на
всю жизнь хотела запереться в Грейнсфельде.
   - Барон Флери хотел сделать вас  монахиней,  не  правда  ли,  графиня?  -
спросил князь. Гизела молчала.
   - Эгоист! - проговорил князь сквозь зубы. - Нет, нет, вы не будете заживо
погребены в Грейнсфельде, - сказал он милостиво, опуская свою руку на  плечо
девушки. - Бедное, бедное дитя, теперь я знаю, почему во  что  бы  ни  стало
хотели представить вас больной.  Вы  окружены  были  изменническими  душами,
которые пытались умертвить вашу душу и тело... Но  теперь  вы  узнаете,  что
значит молодость и здоровье, - вы будете выезжать в свет и веселиться!
   Он взял ее руку и повел к двери.
   - Сегодня уезжайте в ваш Грейнсфельд - ибо здесь пребывание ваше не...
   - Ваша светлость, - прервала она его решительно, останавливаясь у порога,
- я пришла сюда не единственно для того, чтобы сделать признание...
   - Да?
   - Княжеский дом уже так много потерь понес через похищенное наследство  -
я единственная наследница графини  Фельдерн,  и  моя  священная  обязанность
употребить все силы, чтобы загладить совершенное ей преступление, - возьмите
все, что она мне оставила.
   - О, моя милая, маленькая графиня, - перебил ее  князь,  улыбаясь,  -  вы
серьезно думаете, что я в состоянии взять с вас контрибуцию и заставить  вас
каяться в поступках вашей бабушки?.. Слушайте  же,  милостивый  государь,  -
обратился он к португальцу, - то, что вы мне открыли, нанесло  мне  глубокую
рану - вы положили секиру у корней дворянства, - но слова этой милой девушки
примиряют меня с ним снова. В моих глазах дворянство спасено этими словами!
   - Мысль, высказанная только что графиней, очень близка к той, -  возразил
португалец спокойно, - которую лелеял также  фон  Эшенбах.  Взамен  доходов,
которых, вследствие поддерживаемого  им  обмана,  лишен  был  в  продолжение
многих лет  княжеский  дом,  он  отказал  вашей  светлости  четыреста  тысяч
талеров.
   Князь приведен был в крайнее изумление.
   - О, так в самом деле он был такой Крез? - спросил он, прохаживаясь  взад
и вперед  по  комнате.  -  Мне  известна  история  вашей  жизни,  милостивый
государь,  -  сказал  он  после  небольшой   паузы,   останавливаясь   перед
португальцем. - Но некоторые из ваших показаний, направленных против  барона
Флери, напомнили мне об одном несчастном случае -  брат  ваш  утонул,  и  вы
вследствие этого оставили Германию?
   - Да, ваша светлость.
   -  Вы  случайно  встретились  с  господином   фон   Эшенбахом   в   ваших
странствованиях по свету?
   - Нет. Он был дружен с моими родителями; он звал меня  и  брата  моего  к
себе в Бразилию - я уехал из Германии согласно его желанию.
   - А, так вы, стало быть, его приемный сын, его наследник?..
   - Во всяком случае, он думал, что я должен принять от него его  богатства
за ту любовь и попечение, которые я ему оказывал. Но  я  без  ужаса  не  мог
подумать о сокровищах этого человека, когда пред смертью он открыл мне  свою
тайну. Я не могу простить ему его молчания, через которое так много  дурного
совершалось в его отечестве, между тем как одного его слова достаточно было,
чтобы уничтожить причину зла. Он не был мужествен и  боялся  запятнать  свое
имя... Оставленное им наследство я употребил на  общественные  учреждения...
Счастье благоприятствовало моим частным предприятиям - и  я  стою  на  своих
собственных ногах.
   - Вы намерены  возвратиться  в  Бразилию?  -  спросил  князь  с  каким-то
странным, двусмысленным взглядом и подошел ближе к португальцу.
   - Нет - я желаю сделаться полезным в моем отечестве... Ваша светлость,  я
питаю  благую  надежду,  что  с  того  момента,  как  тот  жалкий   интриган
безвозвратно переступил порог, новая жизнь настанет для всей страны...
   Лицо его светлости омрачилось. Он опустил  голову  и  исподлобья  измерил
пронзительным взглядом португальца.
   - Да, он  жалкий  интриган,  вконец  испорченная  душа,  -  сказал  князь
медленно, напирая на каждое слово, - Но мы не  должны  забывать,  милостивый
государь, что он в то же время был великим государственным человеком!
   - Как, ваша светлость, этот человек, который самые ничтожные стремления к
высшим потребностям в народе  забивал  немедленно  своей  железной  рукой?..
Человек, который в продолжение  всей  своей  долгой  деятельности  ни  одним
пальцем не шевельнул, чтобы поднять страну в ее  материальном  положении,  а
напротив, со злобой преследовал каждое  отдельное  лицо,  желавшее  принести
пользу народу, из опасения, вероятно, что мужик с сытым брюхом захочет, чего
доброго, на досуге бросить  взгляд  в  политическую  кухню  государственного
правителя?..
   Лицемер, не носивший и искры религии в своей груди, но приклеивший  ее  к
своему скипетру; поддерживаемый воем властолюбивой касты, обладающей  правом
свободной речи; из  благотворной,  высшей  силы,  источника  света,  который
должен  был  бы  освежать  человеческую  душу,  он  сделал  пугало,  которое
безжалостно  душит  каждого,  кто  приблизится  к  нему!..  Пройдите,   ваша
светлость, по всей стране...
   - Тише, тише! - прервал его  князь,  замахав  руками;  лицо  его  приняло
холодное и жесткое выражение. - Мы живем не на востоке и не в  то  сказочное
время, когда великие визири прохаживались по улицам, чтобы услышать приговор
народа своему правлению... В наше  время  так  много  появилось  стремлений,
фантазий и всяких  бредней,  что,  право,  человеку  здравомыслящему  трудно
становится среди этого хаоса... Мне известны ваши убеждения - заведение ваше
служит вывеской им; я не сержусь на вас за это,  но  моими  убеждениями  они
никогда не могут быть... Вы ненавидите дворянство - я же  буду  поддерживать
его и охранять до конца  моей  жизни...  Да,  я  не  задумавшись  принес  бы
исповедываемому мной принципу самые тяжелые жертвы... Я не  сомневаюсь,  что
сегодняшние события, если они станут известны, должны принести много  дурных
последствий, и потому они вдвойне неприятны для  меня...  Того  несчастного,
само собой разумеется, я должен  удалить...  Но  если  удаление  его  станут
объяснять другими мотивами, одним словом, если бы дело это  в  самом  худшем
его свете можно было замять теперь же, я готов с полной охотой  смотреть  на
все случившееся - разумеется, за исключением личности барона Флери,  -  так,
будто ничего не случилось... Я оставляю в ваше  полное  распоряжение,  милая
графиня, имущество, о котором идет речь...
   - Ваша светлость! - вскричала молодая девушка, как бы не веря своим ушам.
- О, - прибавила она с горестью, - это  слишком  недостойное  наказание  для
меня!.. Я навсегда отказываюсь от него! - запротестовала она торжественно.
   - Но, милое дитя, не принимайте дело это так трагически! - успокаивал  ее
князь.  -  Никто  никогда  не  думал  о  нем  так  строго...  Но  пора   вам
отправляться. В скором времени я побываю в Грейнсфельде и  буду  говорить  с
вами - в скором времени вы будете жить при моем дворе  под  покровительством
княгини.
   Ни лице Гизелы отразился испуг, и в то же время оно покрылось румянцем.
   - Ваша светлость осыпает меня милостями, - проговорила она, с  твердостью
глядя в глаза князя. - Я вдвойне благодарна за это отличие, так как  фамилия
Фельдерн, по справедливости, не заслуживает его... Но тем не менее я  должна
отказаться от чести жить при дворе в А., ибо мой жизненный путь  с  недавних
пор совершенно ясно и определенно начертан предо мной.
   Князь отступил от изумления.
   - Можно узнать, в чем дело? -  спросил  он.  Молодая  девушка,  вспыхнув,
отрицательно покачала головой; затем она невольно сделала быстрое движение к
двери, как бы желая удалиться. Его светлость молча протянул ей  на  прощанье
руку.
   - Все же я не буду терять вас из виду, графиня Штурм, - сказал  он  после
небольшой паузы. - И если у вас будет когда-нибудь желание, которое я  смогу
исполнить, то вы доверите его мне, не правда ли?
   Гизела сделала глубокий  реверанс  и  переступила  порог  комнаты.  Дверь
затворилась.
   Прежняя  маленькая  хозяйка  этих  роскошных  покоев  проходила  по   ним
последний раз.
   Быстро, точно кто ее преследовал, она миновала  коридор.  Внизу  лестницы
стояла госпожа фон Гербек.
   - Ради бога, милая графиня, куда вы девались? - вскричала она с  досадой.
- Не совсем любезно с ваше стороны  оставлять  меня  одну  на  такое  долгое
время!
   - Я была у его светлости, - отрывисто возразила  Гизела,  быстро  проходя
мимо гувернантки в уединенную залу, в которой она сначала дожидалась князя.
   - Прошу вас распорядиться экипажем и  уехать  в  Грейнсфельд,  -  сказала
молодая девушка повелительным тоном, войдя в комнату.
   - А вы? - спросила гувернантка, ничего не подозревая о случившемся.
   - Я с вами не поеду.
   - Как, вы остаетесь в Белом замке? Без меня? - вскричала она, оскорбляясь
и постепенно возвышая голос.
   - Я не остаюсь в Аренсберге... В эти немногие часы отношения мои к  этому
дому  изменились  так,  что  присутствие  мое  здесь  невозможно,   -   Боже
милосердный, что же случилось? - вскричала озадаченная толстуха.
   - Здесь я не могу распространяться с вами об этом предмете,  госпожа  фон
Гербек... Уезжайте как можно скорее в Грейнсфельд... Объяснения, которые еще
между нами необходимы, я буду иметь с вами письменно.
   Гувернантка охватила обеими руками укутанную кружевами голову.
   - Создатель мой, или я с ума сошла, или я ослышалась? - вскричала она вне
себя.
   - Вы слышите совершенно верно - мы должны расстаться.
   - Как, вы хотите мне отказать? Вы?.. О,  там  же  найдутся  другие  люди,
которые решат это дело, люди, которые по достоинству оценят мои  поступки...
Благодарю Бога, я не игрушка в ваших руках и не завишу от ваших  капризов  -
вам еще долго, долго ждать того времени,  чтобы  самой  распоряжаться  таким
образом... Достоинство мое не позволяет мне разговаривать с  вами  более  об
этом предмете... Я немедля отправляюсь к его  превосходительству  и  у  него
буду просить удовлетворения за ваш неприличный поступок!
   - Барон Флери не имеет уже никакой власти надо  мной.  Я  свободна  идти,
куда мне угодно, - сказала Гизела с твердостью.  -  И  вы  хорошо  сделаете,
госпожа фон Гербек, если оставите в покое  его  превосходительство...  Я  не
буду обращаться к  вашей  совести,  почему  вы  навязывали  мне  так  упорно
болезнь, от которой я уже давно освободилась,  и  не  буду  спрашивать  вас,
почему вы употребляли все, что было в вашей власти, чтобы  удалить  меня  от
прочего мира, - вы были интимным другом бессовестного врача и вместе  с  ним
были покорным орудием моего отчима!
   Гувернантка в изнеможении опустилась на кресло.
   - Все это я прощаю вам! - продолжала Гизела. - Но вот чему я  никогда  не
могу найти прощения - тому,  что  вы  всячески  старались  сделать  из  меня
бесчувственную машину!.. В мои юные годы вы внушали  мне  ложные  понятия  о
добрых делах и о возвышенных радостях жизни, заковывая сердце мое в  панцирь
приличия и дворянского высокомерия!.. Как осмеливались  вы  поступать  таким
образом, непрестанно разглагольствуя о религии и ее тенденциях  и  в  то  же
время уничтожая все честные стремления вверенного вам существа?
   Она отвернулась к двери.
   - Графиня, - вскричала госпожа фон Гербек, - куда идете вы?
   Молодая девушка жестом приказала ей замолчать, а сама отправилась далее к
выходу.

Глава 31

   Прихожая была пуста. Прислуга занята была в танцевальном зале, где в  это
время гремела бальная музыка. Гизела, не замеченная никем, вышла  из  двери.
Усыпанная песком площадка подъезда освещена была светом, падавшим из окон.
   Быстро миновала Гизела светлое место и вошла в ближайшую  аллею.  Но  тут
она вдруг остановилась и вскрикнула - из-за дерева показалась чья-то  фигура
и остановилась перед нею.
   - Это я, графиня, - сказал португалец взволнованным голосом.
   Испуганная Гизела, отступившая было на несколько шагов назад к  площадке,
остановилась, между тем португалец вышел из тени аллеи и приблизился к ней.
   Полоса света падала на его непокрытую голову и освещала каждую черту  его
прекрасного лица; глаза его горели радостным изумлением и страстью,  которую
он, видимо, и не желал скрывать.
   - Я ждал вас здесь, чтобы увидеть, как вы сядете в экипаж,  -  проговорил
он голосом, сдавленным от сильного волнения, - Пасторский  дом  недалеко,  и
туда можно дойти пешком, тем  более  просительнице,  какой  я  иду  туда,  -
сказала девушка мягко. - Я разорвала всякую связь со  сферой,  в  которой  я
родилась и воспитывалась, и там я оставлю все, - она указала на замок, - что
несколько дней еще тому назад  однозначно  было  связано  с  именем  графини
Штурм:  украденное  наследство,  высокомерие  и  все   те   так   называемые
преимущества,  захваченные  себе  эгоистической  кастой...  Я  до  сей  поры
ребячески  убеждена  была,  что  исключительное  положение  ее  относительно
другого человечества именно обусловливалось  тем,  что  отделяло  чистое  от
нечестного, добродетель от преступления, а теперь вижу, что преступлению нет
нигде столько простора, как в  изолированной  сфере.  Несколько  минут  тому
назад я поняла, что это так называемое благородное сословие вдвойне достойно
наказанья  за  то,  что,  называясь  благородным,  поступает   неблагородно,
прибегает к обману, чтобы скрыть пятно бесчестья от глаз света... Я  бегу  к
людям,  которые  действительно  люди.  Я  буду  просить   гостеприимства   в
пасторском доме.
   - Могу я вас туда проводить? - спросил он тихо.
   Она, не колеблясь, подала ему руку.
   - Да, опираясь на вашу руку, я хочу вступить в новую жизнь, - сказала она
с сияющей улыбкой.
   Он стоял перед нею точно так, как и в каменоломне, и не принял протянутой
ему руки.
   - Графиня, я напомню вам  один  темный  момент  из  вашего  детства,  тот
несчастный случай. вследствие которого вы получили болезнь,  которая  лишила
вас радостей детского возраста, - проговорил он глухо. -  Это  было  на  том
самом месте,  -  он  указал  на  площадку,  облитую  светом,  -  где  грубый
строптивый юноша оттолкнул от себя так безжалостно маленького, ни в  чем  не
повинного ребенка. Гизела побледнела.
   - Я вам уже сказала, что это воспоминание погребено во мне вместе...
   - С ним, с тем несчастным, утонувшим в ту же ночь, не правда ли, графиня?
- перебил он ее. - Но он не утонул; его спас брат,  вслед  за  тем  нашедший
себе смерть в волнах, из которых он его вытащил! Эта самая рука. - продолжал
он, поднимая руку, - оттолкнула вас, графиня Штурм!  Я  тот  самый  Бертольд
Эргардт,   который   наговорил    так    много    неприятных    вещей    его
превосходительству.
   - Вы еще недавно сказали мне: кто знает, как  страдал  он  в  ту  минуту!
Князь только что сделал вам упрек, что вы ненавидите дворянство,  -  вы,  во
всяком  случае,  имели  тогда  печальное  основание   оттолкнуть   от   себя
представительницу этого сословия, в ту минуту, конечно,  еще  ни  в  чем  не
повинную.
   - Должен ли я объяснить причину? - спросил он.
   Она утвердительно кивнула головой, и  они  оба  пошли  тихими  шагами  по
аллее.
   И он стал рассказывать ей историю любви своего погибшего брата, затем как
он страдал, обманутый любимой девушкой.  Он  указал  ей  на  висевшие  вдали
темной массой утесы, где