представить
кавалеров своей падчерице, среди пламени послышался глухой треск, а  за  ним
резкие крики.
   Князь поднялся навстречу пришедшим.
   - Последний охваченный пламенем дом разрушен, ваша светлость. При этом не
произошло никакого несчастья, - успокаивал один из придворных.
   - Идите и узнайте, что случилось! - приказал князь, и они припустились со
всех ног, как бы гонимые ветром.
   Почти вслед за этим на повороте верхней улицы селения показался  человек.
Это был грейнсфельдский школьный учитель, бежавший по направлению  к  замку,
вблизи которого он жил.
   - Что там делается, господин Вельнер? - спросила его госпожа фон  Гербек,
выходя их ворот.
   - Дом Никеля обрушился и погреб под собой антихриста, -  отвечал  учитель
почти торжественно, с выражением дикого фанатизма. - Насколько я мог видеть,
американцу из Лесного дома уже не встать... Да, сударыня, Господь творит там
суд в своем справедливом гневе. Все  погоревшие  спасли  своих  коз,  только
ткачева  коза  сгорела,  -  он  также  подписал  прошение   о   том,   чтобы
нейнфельдский пастор был оставлен при своей должности.
   - Глупый пустомеля! - раздался презрительный голос министра.
   Он и советник медицины были единственными, кто дождался  конца  рассказа,
кроме гувернантки.
   Князь, бледный, шел по улице, впереди него бежала Гизела... Крик отчаяния
готов был сорваться с ее  губ,  но  они  оставались  безмолвны  -  горло  ее
судорожно сжалось, но ноги продолжали двигаться.
   Зачем она туда спешила?.. Разрыть развалины, похоронившие под собой этого
человека, своим собственным телом потушить пламя,  готовое  его  охватить...
Умереть, задохнуться под грудой развалин и раскаленного пепла суждено  этому
благородному человеку, этой энергии и могучей воле, этой жизни, столь  нежно
любимой, лелеять которую она желала бы всеми силами своей души!
   Столб черного, густого дыма, как громадная смрадная свеча,  поднимался  к
небу. При этой картине Гизела почувствовала, что  ноги  ее  отказываются  ей
служить, какое-то облако заволокло ей глаза, она пошатнулась  и  механически
охватила руками ближайшее дерево!
   - Бедное дитя! - вскричал князь, подбегая к ней. - Зачем вы сюда  пришли?
Заклинаю вас - уйдите отсюда!
   Она отрицательно покачала головой.  Его  светлость  с  беспомощным  видом
огляделся вокруг. Придворные, остановившиеся с ним сначала у ворот, скрылись
в селении. В эту минуту голоса их снова достигли его  слуха,  -  послышались
радостные  восклицания,  за  ними  оживленный  говор,  наконец  и  сами  они
показались  на  дороге.  За  ними  из-за  угла  улицы,  окруженный   другими
придворными, вышел португалец.
   - Боже мой, наконец-то и вы! - вскричал с радостным удивлением  князь.  -
Как вы нас напугали!
   Вскоре Оливейра предстал перед князем и молодой девушкой,  которая,  едва
переводя дыхание, стояла, охватив дерево... Человек этот  не  был  камнем  -
жизнь живой струей билась в его сердце, которое в  эту  минуту  повелительно
требовало своих прав.
   ... Он слишком хорошо знал, что заставило потухнуть эти глаза; он читал в
скорбной улыбке,  скользившей  на  этих  побледневших  устах,  все  терзания
последних минут. Прошедшее  и  будущее,  планы  и  намерения,  мир  и  жизнь
потеряли вдруг свое значение для этого человека,  он  видел  только  бледное
девичье лицо.
   Он отнял от дерева ее нежные руки, охватил ее гибкий стан  так  просто  и
вместе с такой неподдельной задушевностью, как будто бы он поддерживал здесь
существо, охранять которое он имел полное право перед лицом всего  общества.
Он не сказал ни слова в то время,  как  князь  и  его  свита  рассыпались  в
соболезнованиях. Никому не бросилось в глаза странное положение,  в  котором
находились молодые люди. Эта богатырская фигура более чем кто-либо  призвана
была к тому, чтобы служить опорой слабым, - очень возможно, что  явилась  бы
необходимость снести на руках лишившуюся чувств даму в замок. Между молодыми
людьми, всякому было известно, лежала целая пропасть - они  совершенно  были
чужды друг другу, они даже не были представлены... "Honni  soit  wui  mal  y
pense".
   Тем временем подошли министр, госпожа фон Гербек и  доктор  и,  немея  от
изумления, остановились перед группой.
   - Мнимо умерший, благодарение Богу, воскрес, - сказал князь. - Но  у  нас
здесь другая неприятность - бедняжке графине дурно.
   Доктор взял руку молодой девушки и стал щупать пульс.
   - Снимите тяжесть с моего сердца, доктор, - попросил его светлость. -  Не
правда ли, все это следствие сильного испуга и немедленно пройдет?
   Советник медицины согнул  спину,  изобразив  точно  не  вполне  раскрытый
перочинный нож; его светлость удостоил в первый  раз  обратиться  к  нему  с
речью.
   - Надеюсь, ваша светлость, хотя при  странных  припадках  ее  сиятельства
никогда  с  определительностью  невозможно   предсказать   продолжительность
приступа... Я должен сознаться, что мне  чрезвычайно  прискорбно,  что  этот
несчастный случай может замедлить возможное выздоровление моей пациентки.
   Кровь снова заиграла на щеках и губах молодой девушки. Она была возмущена
двусмысленными словами доктора, который и эту ее  невольную  слабость  сумел
приплести к ее прежним страданиям. Зачем вечно навязывали ей эту ненавистную
болезнь? И, в добавок, при этих господах, с любопытством смотревших на нее.
   - Благодарю вас, - сказала она тихим, задушевным голосом португальцу. - Я
хочу попытаться дойти одна.
   Он медленно отошел от нее,  и  она,  шатаясь,  сделала  несколько  шагов.
Госпожа фон Гербек хотела предложить ей руку, но она отказалась от ее услуг.
Гордость, негодование, а также благодарное  чувство,  вызванное  в  ней  его
присутствием, помогли ей быстро победить свою мгновенную слабость.
   Князь бросил торжествующий взгляд на доктора, когда движения ее с  каждым
шагом приобретали все более и более уверенности и гибкости, а  когда  Гизела
благополучно достигла сада, он, весело вздохнув, снова  сел  на  скамью  под
липами, посадив рядом с собой молодую девушку.
   -  Вот  вам  случай  определить  продолжительность   припадка,   господин
советник, - сказал он, очевидно в самом веселом настроении. -  Карие  глазки
нашей графини блестят по-прежнему, а завтра я разобью  в  прах  и  остальные
ваши опасения... Ну, скажите теперь, ради Бога, мой милейший Оливейра, каким
образом могло случиться, что о вас нам принесли такое нелепое известие?
   Один  португалец  не  последовал  примеру  князя,  он  продолжал  стоять,
прислонясь к дереву. Этот странный человек постоянно вел себя так, как будто
бы намерен был выступать против этого избранного общества.
   -  Вероятно,  принесший  это  известие  нашел  очень  пикантным  подобный
драматический конец, - возразил он с легким  оттенком  насмешки,  на  минуту
осветившей его строгое и суровое лицо. -  Он  не  дождался,  пока  рассеются
завесы дыма и копоти, и, таким образом, я сочтен был умершим героем пьесы.
   Все засмеялись.
   - Как мне рассказывали, - начал один из господ, которому португалец,  как
казалось, не  имел  ни  малейшего  желания  сообщать  хода  дела,  -  хозяин
последнего сгоревшего дома вернулся из А, именно в тот самый  момент,  когда
крыша готова была обрушиться. Он, как сумасшедший, бросился к  двери,  чтобы
что-нибудь еще спасти, а господин фон Оливейра нашел нужным его  остановить;
но человека этого, сильного как медведь, трудно было оттащить от дверей  его
жилища, и таким образом началась борьба; среди дыма и пламени оба  борющихся
упали, и несколько минут  все  окружающие  думали,  что  они  погребены  под
рухнувшей в это время крышей. Человек этот,  ваша  светлость,  хотел  спасти
свой капитал, скрытый в потаенном месте дома и состоящий из десяти талеров.
   Все опять засмеялись; начался общий  оживленный  разговор.  Старик  Браун
стал подавать мороженое.
   В это время португалец отошел от дерева и остановился у входа в сад, - от
поднесенного ему угощения он отказался.
   Гизела подошла к нему и, взяв с подноса Брауна мороженое, стала  вторично
угощать португальца.
   - Отчего вы не хотите остаться под липами? - спросила она его.
   - Взгляните на меня и скажите - могу ли я в подобном виде приблизиться  к
этому изящному обществу! - возразил он иронически, указывая на свой  сюртук,
покрытый густым слоем пепла и сажи,  -  Я,  напротив,  хочу  воспользоваться
моментом и уйти незаметным образом.
   Она с умоляющим видом подняла на его него свои карие глаза.
   - Ну, так отведайте, по крайней мере прохладительного! Я горжусь тем, что
могу что-либо предложить вам в своем доме.
   Португалец горько усмехнулся.
   - Разве вы забыли, что я ваш  противник  и  стою  с  оружием  в  руках?..
Принимая ваше гостеприимство, я должен сложить оружие.
   Хотя это и сказано было в виде шутки, но тем не менее  в  тоне  и  улыбке
проглядывала горечь.
   - Господин фон Оливейра совершенно прав,  отказываясь  от  мороженого,  -
сказал, проходя, министр, - он пришел очень разгоряченный с пожара. И ты  не
должна с такой экзальтацией относиться  к  твоим  обязанностям  как  хозяйки
дома, дитя мое!
   И с мрачным взглядом он взял у нее блюдце и отдал подошедшему лакею.
   - Кроме того, я сейчас только  что  слышал  в  деревне,  что  ты  сегодня
приняла на себя  роль  святой  ландграфини  Елизаветы...  Замок  Грейнсфельд
превращен в пристанище для бесприютных и нищих!
   - О, оставьте юности ее идеалы! - вскричал князь, поднимаясь. - Мой милый
барон Флери,  нам  очень  хорошо  известно,  как  редко  они  сохраняются  в
старости!.. Заботьтесь хорошенько о тех, которым вы покровительствуете,  моя
милейшая маленькая графиня, -  я  также,  со  своей  стороны,  принесу  свою
лепту... Ну, а теперь, прежде чем удалиться отсюда, я хочу  просить  вас  об
одном... Послезавтра я возвращаюсь в А., но прежде  я  хочу  доставить  себе
маленькое удовольствие, устроить завтра небольшой праздник в лесу -  желаете
ли вы быть моей гостьей?
   - Да,  ваша  светлость,  желаю  от  всего  сердца,  -  отвечала  она,  не
колеблясь.
   - Но этим еще не ограничиваются мои желания, - продолжал князь, улыбаясь.
- Я вижу, что я должен прийти на помощь вашему слишком заботливому и нежному
папа, - он, как видно, желает еще год  продлить  ваше  уединение  из  боязни
возвращения вашей болезни, - болезни, не имеющей никакого основания. Поэтому
я назначаю представление ваше ко двору на будущей неделе безотлагательно,  и
заранее радуюсь, как ребенок, изумлению  княгини,  когда  она  вдруг  увидит
перед собой восставшую графиню Фельдерн.
   Министр спокойно и молча выслушал эти слова. Веки его  были  опущены,  ни
один мускул не шевельнулся на мраморном лице.
   - Беру смелость заявить вашей светлости, что  это  всемилостивое  решение
пугает  меня  чрезвычайно!  -  вдруг  заговорил  советник  медицины.  -  Моя
священная обязанность, как врача...
   - А, ба! Господин советник медицины, - перебил его светлость, и маленькие
серые глазки сверкнули довольно немилостиво. - Мне кажется, вы  переступаете
границу своих обязанностей.. Я отчасти сержусь на  вас,  что  вы  не  хотите
успокоить его превосходительство!
   Советник  медицины  опешил  и  вдруг  притих  в  глубочайшем  сокрушении.
Княжеская немилость! Боже избави!..
   Госпожа фон Гербек просто оцепенела от этого поражения. Сначала она  была
готова дать отпор, подметив взгляд на лице его превосходительства, - но  это
длилось лишь одну минуту, и  у  нее  хватило  мужества  лишь  на  то,  чтобы
проговорить:
   - Я только одно могу сказать, ваша светлость: у  графини  нет  ни  одного
туалета.
   - Оставьте это! - перебил министр мрачно. - Его светлость приказывает,  и
этого достаточно, чтобы оставить в стороне всякие рассуждения...  О  туалете
позаботится баронесса.
   Гизела встрепенулась.
   - Нет, пап, благодарю! - вскричала она взволнованно. - Ваша светлость,  -
обратилась она со своей милой улыбкой к князю, -  могу  я  явиться  в  белом
кисейном платье?
   - Понятно! Приезжайте так, как вы теперь стоите передо мной! Мы  ведь  не
при дворе в А... И так. aurevoir!
   Экипажи в это время остановились перед воротами, там  же  была  и  лошадь
португальца.
   Через  несколько  минут  сад  грейнсфельдского  замка  затих  в   прежнем
безмолвии. Гизела долго еще оставалась под липами и следила за облаком пыли,
поднятом уезжавшими.
   Душа ее была полна блаженства и страдания... Никогда она не забудет  того
взгляда, с которым он притянул ее к своей груди... И все же он хочет поднять
против нее оружие!
   Между тем госпожа фон Гербек, как сумасшедшая, бегала по  замку;  все  ее
платья, к ее ужасному отчаянию, были слишком старомодны. Ко  всему  этому  в
воздухе  чувствовалось  приближение  бури,  которая  неминуемо  должна  была
разразиться над ее головой... Лицо  министра  никогда  не  наводило  на  нее
такого ужаса.

Глава 25

   Было семь часов вечера, когда экипаж молодой графини  Штурм  показался  в
аллеях аренсбергского сада. Праздник в лесу должен был начаться после восьми
часов, но госпожа фон Гербек получила несколько  собственноручных  строк  от
его превосходительства, которыми она  приглашалась  привести  графиню  часом
раньше.
   Строки эти, о которых Гизела ничего не знала, были освежающей  росой  для
лихорадочного настроения гувернантки; они были написаны в прежнем доверчивом
тоне и выражали уверенность, что теперь более, чем когда-либо,  ее  разумный
надзор будет полезен  своенравной  девушке.  Записка  эта  перенесла  ее  на
седьмое небо.
   Его превосходительство, стало быть, не обвиняет ее в самовольном поступке
безрассудной падчерицы. Требовалось прежде всего повести дела так, чтобы как
можно менее выставить напоказ беспечное воспитание молодой  девушки,  -  эту
миссию доверительно возлагали на ее плечи...
   Очевидно, призвание ее - сопровождать молодую графиню ко двору!  Наконец,
после  столь  долгих  лет  изгнания,  она  снова  будет  дышать   придворной
атмосферой! Какая восхитительная перспектива!
   Конечно, некоторая тень падала  еще  на  обетованную  землю  -  это  была
неподатливость  и  так  называемая  нечувствительность  ее   воспитанницы...
Гизела, с таким достоинством и так  беззаботно  погруженная  в  свои  мысли,
сидела рядом  с  ней  в  своем  простеньком  платье,  так  что  ожесточенная
гувернантка была совершенно вправе сказать, что молодая девушка думала о чем
угодно, но отнюдь не о той важной минуте, которая ей  предстояла...  Госпожа
фон Гербек помышляла о своем собственном первом появлении среди  придворного
круга, а также о разных молодых дамах, которые ее заметили при ее дебюте,  -
какой лихорадочный румянец пылал тогда на ее щеках, сколько тревоги  было  в
ее сердце, как застенчиво опускала она  глаза!  Сознательное  спокойствие  и
уверенность Гизелы возмущали ее как нельзя более.
   Экипаж катился по саду... Чтобы  выразить  всю  свою  милость  и  доверие
министру и дать заметить  это  каждому,  князь  пригласил  на  праздник  все
наиотборное общество А. Праздник этот должен был стать  предметом  разговора
по всей стране.
   Госпожа фон Гербек была вне себя от радости, увидав пред собой оживленный
сад; она даже забыла о своих горестях. Изящные  наряды  дам  пестрели  среди
аллей и боскетов; мужчины, расположившись группами около оранжерей, курили и
болтали, стараясь как-нибудь сократить время до начала праздника. Где бы  ни
проезжала коляска, все  взоры  с  каким-то  недоумением  останавливались  на
сурово-равнодушном лице белокурой красавицы, а затем скользили и по округлым
формам маленькой толстушки. Мужчины высоко приподымали  шляпы,  дамы  махали
платками, приветливо кланяясь, - это было триумфальное шествие  для  госпожи
фон Гербек - "добрые старые знакомые", очевидно, радовались встрече с ней.
   Согласно полученным инструкциям, она повела молодую графиню в собственные
комнаты министра и его супруги.
   После шумной суеты, оглашавшей Белый замок, дамы  были  странно  поражены
мертвенной тишиной,  которая  окружила  их,  когда  они  стали  подходить  к
кабинету. Ни луч солнца,  ни  малейшее  дуновение  ветерка  не  проникало  в
комнату сквозь наглухо спущенные темно-синие шторы. Сердце Гизелы сжалось  в
этой тяжелой, душной атмосфере.
   Вот за этой дверью ждет человек, с которым  ей  предстоит  столь  тяжелое
свидание. В их отношениях произошла страшная  перемена  -  девушка  стала  в
открытую оппозицию и знала, какая ее ожидает сцена. И хотя она и  не  думала
отступать и решилась во что бы то ни стало отстоять свое достоинство, но  ее
девственная душа невольно содрогалась при одной мысли о том, что ей придется
остаться с глазу на глаз с отчимом.
   Она хотела проскользнуть мимо роковой двери, но, видно,  не  миновать  ей
было этого испытания.
   Дверь распахнулась, и на пороге показался министр.
   Бледный  свет,  проникавший  сквозь   синие   занавески,   придавал   его
безжизненному лицу еще более отталкивающее выражение. Он не сказал ни  слова
привета -  словно  боялся  услышать  звук  человеческого  голоса;  тихо,  но
решительно взял молодую девушку за руку  и  повлек  ее  через  порог  своего
кабинета; рука его была холодна, как лед. Гизела содрогнулась, точно на  нее
вдруг повеяло могильным холодом.
   Он сделал знак удивленной гувернантке, что она ему не нужна, и закрыл  за
собой дверь.
   Вступая в небольшую наглухо занавешенную комнату,  Гизела  подумала,  что
она задохнется, а министр еще закрыл единственное полузатворенное окно, и  в
воздухе остался только одуряющий запах духов, которые  всегда  и  в  избытке
употреблял министр. Гизела ненавидела этот запах.
   Пока он тщательно запирал окно, Гизела безмолвно  остановилась  у  самого
порога, бессознательно ухватившись за  ручку  двери,  точно  ей  нужно  было
обеспечить  себе  возможность  отступления.  В  этой  комнате,  которую  она
ненавидела, с тех пор как помнила себя, был только один предмет, на  котором
взор ее мог остановиться с любовью, - то был  портрет  ее  покойной  матери,
висевший  над  письменным  столом  министра.  Из  широкой  золотой  рамы   в
полумраке, разлитом по комнате, выделялся светлый образ  молодой  девушки  с
золотистыми кудрями. Большие голубые глаза  ее  смотрели  так  приветливо  и
доверчиво на мир Божий, точно она ждала, что  путь  ее  жизни  будет  усыпан
такими же цветами, как те, которые она держала в  своих  тонких,  прекрасных
руках.
   - Гизела, милое дитя, мне нужно с тобой  поговорить,  -  сказал  министр,
подходя к ней.
   Тон его голоса был мягок, исполнен грусти и даже нежен. Этот зловещий тон
был хорошо знаком Гизеле, она всегда слышала  его,  когда  бывала  больна  и
несчастна,  когда  доктор  стоял  у  ее   изголовья,   пожимая   плечами   и
глубокомысленно покачивая головой, а госпожа фон Гербек  в  отчаянии  ломала
руки, - и теперь он только  усилил  давящее  впечатление,  вызванное  в  ней
настоящим ее положением.
   Вероятно, все это очень ярко отпечаталось на ее лице, потому что министр,
нахмурившись, остановил на ней свой холодный, суровый взгляд.
   -  Только   без   сумасбродств,   Гизела,   -   сказал   он   с   грозной
торжественностью.  -  Я  взываю  теперь   к   твоему   рассудку,   к   твоей
решительности, а больше всего к твоему сердцу...  Через  полчаса  ты  будешь
знать, что твоим безрассудствам пришел конец. Движением руки он пригласил ее
сесть в кресло. Но в эту  минуту  приподнялась  портьера  боковой  двери,  и
прекрасная мачеха, словно окутанная  облаком  розового  газа,  появилась  на
пороге. Черные глаза ее сверкали, лихорадочный румянец пылал на ее щеках.
   Она медленно подошла  к  молодой  девушке  и  окинула  ее  таким  злобным
взглядом, что та содрогнулась.
   - А! Так вот она, моя красотка! - сказала она хрипло. -  Ты  настояла  на
своем!..  И  на  будущей  неделе  произойдет  официальное  представление  ко
двору!.. Княгиня будет счастлива  видеть  около  себя  отпрыска  знаменитого
рода!