озь языки огня нам открылось поле боя. Броневик
разъезжал  по  всему  двору  и  спокойно уничтожал  медицинский  персонал  и
пигмеев,  а  также  сжигал и  разрушал  постройки. Гремела  музыка: мерзавцы
прокручивали на ходу через проигрыватель модную в том сезоне  песенку Фрэнка
Синатры  "Stranger in the Night". Филипп, хохоча, крутил  турель пулемета, а
Тедди с неясной ухмылкой выпускал  из портативного  огнемета  струи  горючей
смеси.  Третий, водитель,  крутил баранку и то и дело прикладывался к бутыли
метилового  спирта, которую ему  приволокли из  госпиталя друзья.  Все  трое
подпевали Синатре на свой лад:

     Стукачи в ночи
     Пока не дремлют,
     Тихо, как сычи,
     Копают землю.

     Ну вот, пришла  минута прощаться. Ну,  мистер СЮ! Ну,  товарищ  ЮС! Ну,
мальчики... Флаги ЮН!
     Патрик  стащил с  ноги Штрудельмахера кованый башмак  и шагнул  к  краю
провала, я  снял  со стены саксофон (по всем  законам драматургии  в  пустом
медицинском  кабинете  висел  саксофон, который  должен  был  сверзиться  на
чью-нибудь  голову)  и  тоже  шагнул  к  краю  провала.  Броневик,  конечно,
притормозил прямо под нашей развороченной комнатой.
     - Пока, - сказали мы все трое, подразумевая этим словечком, что разлука
будет недолгой. Потом мы с Патриком ухнули в броневик, и я со всего  размаху
засадил саксофоном по  голове Теоцорусу,  а  Патрик ударом  башмака отправил
Филиппа в туристическую поездку к берегам Стикса.
     -  Еще  хлебнете,  мужики?  -  С  этим  вопросом  шофер  Масляное  Рыло
повернулся  к  нам и  даже удивиться не  успел, полетел  вслед за друзьями в
соседние сферы.
     Нога  его, однако, ушла к педали газа, а руки  конвульсивно задергались
на  руле.  Словно  озверевший носорог, броневик пробил стену  и  помчался по
комнатам   внутри  госпиталя.  С   грохотом,  с   треском  разламывались   и
разваливались  палаты,  перевязочные, кладовые и  кабинеты этого  еще  вчера
столь  прекрасного сооружения.  Наконец мы ворвались  в библиотеку, полки  с
книгами  поехали в  разные  стороны, а  на  меня  с  большой  высоты полетел
энциклопедический словарь на  букву "Д".  Перед ударом том  раскрылся,  и  я
успел  заметить  славную в  бакенбардах  физиономию Чарли  Дарвина, который,
конечно,  никогда не  подозревал,  что  внесет  такой большой  вклад  в дело
воспитания нового человека в России.
     Очнулся я в  красивых дымных сумерках. Догорали руины госпиталя. Вокруг
помоста Метамунгву тихо  бродил черный мерсенер,  пробитый  десятком  стрел,
словно  святой Себастьян.  Он  спотыкался  о  трупы,  галантно расшаркивался
"сорри, мадам", чтото  напевал,  прищелкивал пальцами, тихо смеялся каким-то
своим мыслям. Наконец он облокотился  о помост  и спросил сидящего в дальнем
углу грифона:
     - Я извиняюсь, здесь цветных обслуживают?
     Должно быть, им овладела предшоковая эйфория,  и ему казалось, что он в
каком-то злачном месте.
     Вот я все видел правильно.  Отчетливо  видел грифона  с  жилистой голой
шеей  и  с  отвратительным  красным  наростом  под клювом. Грифон ничего  не
ответил  истекающему   кровью   черному  ландскнехту.  Возможно,  он  думал,
обслуживают ли здесь грифонов.
     Я  видел  немало  птиц  вокруг.  Вдруг  шумно  пролетела  розовая  стая
фламинго.  Куда  они  летят?   Нетрудно  догадаться,  в  детство,  в  страну
филателистов.
     Затем  на  развалинах мусорного коллектора  меланхолично появились  два
прокурора в отставке, птицы марабу.
     Чудом  уцелевшая  в   побоище  курица-мать  Пегги  вела  высиженных  ею
крокодилят на вечерние купания.
     - Эй, кореш, очухался? -  услышал я слабый голос и увидел, что к капоту
броневика привалился не кто иной, как Ян Штрудельмахер. - Хочешь хлебнуть? -
Закованными в собственные наручники руками он протянул мне бутыль метилового
спирта с эмблемой смерти на этикетке.
     -  Как вы его  пьете?  - спросил я.  -  Ведь  от  него нормальные  люди
слепнут.
     - И мы слепнем, - смиренно улыбнулся Ян. - Но если в него поссышь, пить
можно.  Слепнешь,  конечно, немного, но не  совсем, не навсегда. Вот сейчас,
например, я тебя вижу.
     -  Ну,  давай. - Я  взял у  него  из рук бутыль  и хлебнул.  Запах  был
отвратительный, а вкуса никакого.
     - Пей, Генок, и зуб на меня не держи, - сердечно сказал  молодой подлец
Штрудельмахер.
     -  Ты хочешь сказать, что мы  здесь все свои? Хер тебе!  - сказал я, но
оторваться от зловонной бутыли уже не мог.
     Вдруг кто-то шевельнулся подо мной и недовольно закряхтел:
     - Ишь, хлещет! Между прочим, рядом с тобой тоже люди лежат.
     Это  был Филипп. Я протянул ему бутыль, и он весело  заклокотал,  сразу
позабыв обиду.
     Вскоре очнулись и остальные: Тедди, Патрик и шофер Масляное Рыло.
     -   Сейчас  я  вам  еще   метилки  приволоку,   -  изъявил  желание  Ян
Штрудельмахер, упал на землю и довольно быстро покатился к руинам госпиталя.
     - Я смотрю, и среди наемных шакалов есть люди, - сказал я, - но вот вы,
Теодорус, мне активно не по душе.
     - Взаимно, - буркнул тот и бесцеремонно перелез через ногу Патрика.
     - Осторожнее, хамюга, - сквозь зубы рявкнул Тандерджет.
     - От  хамюги  слышу,  от  хамюги  слышу,  от  хамюги слышу,  - завизжал
старшой, словно торговка битой птицей на Привозе.
     Шофер Масляное Рыло блаженно потянулся.
     - Кончайте лаяться, мальчики! Сейчас я вам горяченького врежу!
     Он включил проигрыватель. Двор огласился бодрящим  маршем  "Шестнадцать
наций" в  исполнении "Битлов". Под  эти звуки  из  какой-то  дыры  вылезли и
построились остатки племени пигмеев. Потрясая  своим сокрушительным оружием,
они продефилировали вокруг  помоста своего пропавшего божества. Кажется, они
праздновали свою всемирно-историческую победу.
     Затем появилось колченогое  воинство ООН, еще не вполне оправившееся от
наркоза. Они  построились  вокруг  флагштока,  к которому подошел  профессор
Аббас  с газетой  "Русские  ведомости" в руках. Как всегда, при виде  такого
трогательного международного сотрудничества я расплакался.
     -  Не  плачьте, товарищ  Малькольмов,  -  ободрил  меня Аббас.  - Лучше
послушайте, какие  обнадеживающие  новости. - Он  стал читать  газету гулким
голосом:  -  "Прогрессивная общественность  мира гневно  осуждает бандитское
нападение империалистических  наймитов на госпиталь Организации Объединенных
Наций в  Катанге. Рабочие и инженерно-технический  состав московской фабрики
"Сиу  и сыновья" единодушно  клеймят происки сионистской  агентуры. Донбасс.
Трудящиеся  Юзовки, Горловки, Луганска  на общегородских митингах единодушно
заявляют: руки прочь от  пигмеев  Метамунгву и других свободолюбивых народов
Африки!" Как видите, господин  Малькольмов. в  вашей стране попрежнему царит
полное единодушие.
     -  А  вы бы  как хотели? -  с оттенком  непонятной  гордости  пробурчал
старшой Теодорус. - Единственная нормальная страна.
     Подумав, он зааплодировал своими  железными  ладонями.  К аплодисментам
тут же присоединились Филипп и Масляное  Рыло. Затем явился с аплодисментами
и Ян Штрудельмахер. Удивительной цепкости молодой человек  полз к броневику,
толкая  носом  здоровенную  бутыль  метилового  спирта  и  бурно  аплодируя,
невзирая на  наручники. Вскоре весь двор уже, все уцелевшие аплодировали кто
чем   может,  вечер   завершился   бурными   несмолкающими   аплодисментами,
переходящими   в  овацию.  Последним   сдался   самый   ярый   борец  против
тоталитаризма   Патрик   Тандерджет.   Взметнулись   в   аплодисменте   руки
вольнолюбивого баскетболиста.
     - Видишь, Патрик, у  нас  у всех есть  что-то общее, - многозначительно
сказал ему Штрудельмахер.
     - Хуй в  кармане, блоха  на  аркане!  -  рявкнул в ответ  американец на
жаргоне университета Беркли.
     Во  дворе  появилась  любопытная  парочка-  богиня  Метамунгву  и вождь
племени старичок Кутсачку. Богиня плыла на высоких каблуках, пышные ее бедра
облегала  юбочка  "чарльстон",  на  голове  прическа  "Грета  Гарбо".  Вождь
облачился в лимонносиний клетчатый пиджачок и пожелтевшие от времени гамаши.
     Что-то щемящее, волнующее, романтическое было в этой ужасной парочке, в
этих призраках "веселых двадцатых", тех времен, когда надежды еще витали над
европейским континентом, словно Новая Экономическая Политика.
     - Господа,  мы  с мужем  пришли  попрощаться,  - сказала  Метамунгву на
вполне приличном английском. - Большое спасибо за все!
     - Сматываетесь, Элен? - спросил Патрик.
     -  Да,  мистер  Тандерджет, мы  улетаем в  Женеву. Думаем  открыть  там
парикмахерский салон.
     - Хватит,  погорбатили на этих  пигмеев, внесли свою лепту  в  развитие
цивилизации, - загундосил старичок Кутсачку. - Пора и о себе подумать.
     - Прощай,  моя Африка!  - сентиментально  воскликнула бывшая  богиня  и
прислонилась щекой к помосту, на котором провела без малого сорок лет. - Мне
будет  многого   не   хватать  там,  в  Женеве.  -   Она   метнула   лукавый
взглядик-"косячок". - Не забывайте, господа!
     - Масляное Рыло, включи что-нибудь подходящее к случаю, -  распорядился
Теодорус.
     -  "Новая серая  шляпа" в исполнении  Кида Ори, сорок четвертый  альбом
национальной  фонотеки,  -  очень  просвещенным  тоном, словно  какой-нибудь
ленинградский всезнайка, объявил Масляное Рыло.
     Под дребезжащий диксиленд бутыль метилки  подплыла к моему рту. Затем в
поле  зрения  выпльш  том   энциклопедического  словаря.  С  целью  проверки
оставшихся  сил я взял том и саданул им по темени старшому. Ребята, конечно,
развеселились.
     - Эх, если бы члены мои двигались, - проворчал Теодорус, - показал бы я
вам, паразиты, как смеяться.
     - Пока что слушай,  грязный Спарафучилле,-  сказал ему Патрик, - пока у
тебя  члены не действуют, набирайся ума, благородства, человечности. Генаша,
прочти нам  со страницы тридцать пятой, строка восьмая сверху. Тише, ребята!
Что будет, что будет?
     Страшно подумать! Геннадий, читай!
     Левым глазом  я увидел,  как  по тлеющим  углям госпиталя прошла босыми
ногами Машка и встала на раскаленном крыльце.
     Она  была  совсем голая,  и  по телу ее прыгали, словно синие бесенята,
огоньки. Правым  глазом я увидел, как  под  лупой, огромные буквы и начал их
читать:
     -  Дюгонь,  морское  млекопитающее, точнее, корова,  в  настоящее время
почти полностью истреблен прогрессивным человечеством...
     Машка  спустилась с крыльца и пошла ко мне. Все ближе и ближе подходила
она и вдруг пропала.
     - Левый глаз у меня ослеп, - сказал я.
     - Ничего, читай правым, - сказал Ян Штрудельмахер. - Патрику ты здорово
прочел, а теперь мне почитай. Сто  пятнадцатая  страница, а строчка  восьмая
снизу.
     Действительно, правый глаз у меня еще видел отлично.
     - Последний представитель семейства дюгоней проживает в настоящее время
на свободной  территории Северного Ледовитого океана,  ноль градусов широты,
все  градусы долготы... - читал  я, как вдруг буквы пропали и прозрел  левый
глаз, который увидел совсем рядом яркие ягодные губы Машки, детский ее нос и
материнскую тонкую шею. - Вот чудеса, правый глаз у меня отказал, - сказал я
Машке.
     -  Ничего,  ничего, милый, -  прошептала  она,  -  Бог с ним,  с правым
глазом! Главное, что левый работает, а значит, мы видим друг друга.
     - Но дюгонь,  Маша, дюгонь! - вскричал  я и расплакался, как ребенок. -
Воображаешь, он  лежит на Северном полюсе, на самой шпильке, и млеком питает
все человечество, последним своим млеком! Ты понимаешь. Маша?
     - Понимаю, Генаша...
     Вдруг  левый  глаз мой погас, исчезла моя любовь, а  в правый глаз влез
майор внутренней  службы, товарищ Чепцов (как ярко вдруг вспыхнуло - Чепцов,
Чепцов), товарищ Чепцов в солидном штатском костюме.
     - Читайте теперь мне, - сказал он с официальной брезгливостью.
     Ох, как не хотелось мне ЕМУ читать!
     - Брокгауз и Ефрон запрещены, гражданин следователь, - промямлил я.
     -  Знаем не хуже вас! - рявкнул он.  -  БэСэ читайте!  Читай,  ебенать!
Читай, блядь! Патрику сраному прочел? Младшему лейтенанту Яну Штрудельмахеру
прочел? А мне, курва, не хочешь?
     Прочтешь, я своего не упущу!
     Он  ткнул мне  в  нос  раскрытую  книгу и  применил  один  из  "методов
активного следствия", кажется зажал в тиски мошонку.
     Тогда я, конечно, охотно стал читать:
     - Дюгонь. Впервые разработан  и изучен  великим вождем  народов Иосифом
Виссарионовичем   Сталиным  в   непримиримой  борьбе  с   Львом  Давыдовичем
Бронштейном. Великий  зодчий  прогрессивного человечества впервые установил,
что Д.  принадлежит рабочему классу,  потому что он (Д. -  ред.) принадлежит
крестьянству. Его величество, знаменосец мира во всем мире  генералиссимус с
головой ученого, телом философа, в одежде простого кентавра...
     Чепцов рядом  сопел  и иногда  взвизгивал, подходя  к порогу  оргазма и
всякий раз отодвигая сладостный момент.
     Вдруг буквы пропали, пропал и Чепцов. Поначалу я обрадовался, что ослеп
на  правый глаз. Я  надеялся,  что теперь заработает  левый и  я снова смогу
увидеть Машку, но дни шли, а я был слеп на оба глаза.
     Плач мадемуазель Мариан Кулаго
     Ах, где ты. родина-неродина, далекая  и  нежная, метельная и снежная, в
ку личиках, калачиках... поплачьте-ка!
     О чем ты? О палачиках? О пальчиках? Ах. Геночка!
     Расскажи мне об этой далекой неродине, где я еще не была, а
     только лишь слушала в Париже ее посланцев, стихотворцев и
     скрипачей
     ах нет, ах нет, не палачей!
     таких спортивных мальчиков
     да нет же, не канальчиков!
     березовых, весенних мальчиков России, моих мальчиков, что
     живут на огромных просторах моей неродины вдали от всего
     мира...
     Ты слышишь колокол? Это Воскресенье! Христос воскрес!
     Воистину!
     Так расскажи о мальчиках, угодных Богу зайчиках
     неведомых
     мне мальчиках, таинственных и нервных, женатых сплошь на
     стервах
     по пятницам в Париже весенней пахнет жижей
     Ой, говорят, они там у вас все страшно ученые, такие
     эрудиты,
     просто страшно, но почему же тогда рабы, почему трусы?
     Ах, елки, елки колкие,
     Скажите, как мне жить?
     Могла бы комсомолкою
     По родине ходить.
     Ах, дедушка-голубчик,
     Гвардейский офицер,
     Зачем ты стал, голубчик,
     Врагом Эсэсэсэр?
     Куличики, калачики, дешевый кренделек, и петушок на
     палочке,
     и бабушка в окошечке, и Лавры купола - ведь так ведь ведь
     так?

     А ты говоришь, она вся в гусеницах, в грохоте, в мазуте и солярке... Ты
говоришь-на троих, говоришь, полбанки...
     кес  ке  се?..  Ты  говоришь  -  фрей  с  гондонной  фабрики и  курва с
котелком... кес ке се, кес  ке се? Геночка, ответь, скажи хоть слово! Кес ке
се "пистон поставить"?
     ...Огромная, пустынная, холодная, поземка, поземка по всей ее широте...
Геночка, почему ты молчишь?
     Когда-то Машка, христианская сестра милосердия, привезла нас с Патриком
в  Женеву из  Африки под видом братьев, потерявших  разум и  речь  от  укуса
какого-то сверхъядовитого сверхорганизма. Швейцарскими сливками  и шоколадом
она отпаивала нас  день  за  днем.  Вскоре мы  начали ходить  и поступили на
службу в  Европейский  институт экономических  исследований при Общем рынке,
что раскинул  свои шатры  на границе кантона Гельвеции и республики  Франсе.
Говорить  мы  начали  еще  не скоро,  но  заработали кучу денег.  Так  и  не
перебросившись словечком, мы однажды расстались: Машку вызвали на эпидемию в
Курдистан, Патрик улетел  в Штаты вербоваться  в команду  астронавтов,  а  я
переотоварился  на  сертификаты  и  вернулся  в  Москву,  богатый,  славный,
многозначительно молчаливый. Вот лучший жених Москвы - говорили обо мне в ту
пору.
     Между   тем  черная  дипломатическая  "Импала"  продолжала  нестись  на
бетонную  ногу  гостиницы "Минск".  Оставались  какие-то микроны  до гибели,
когда водитель вдруг чихнул  и чуточку  сдвинул в сторону  серворуль. Машина
проскочила мимо столба  прямо  на улицу Горького, пересекла сплошную осевую,
провалилась в подземный переход, рыча  словно трактор,  вылезла  из него  на
другой   стороне,   вновь  ринулась   на  центральную   магистраль  столицы,
крутанулась перед потоком транспорта на  360 градусов и тогда  уже  спокойно
поехала  к "Националю". Никто  не пострадал,  кроме  постового регулировщика
Щелгуна,  у  которого  после  этого  случая на  допросе  в райотделе  джи би
началась сильная икота.

     Донесение внештатного сотрудника Городского
     управления культуры "Силиката" из валютного бара
     гостиницы "Националь" (Донесение перемежается
     внутренним монологом "Силиката")

     Дорогие товарищи! 32 мая в 0 часов 98 минут я, "Силикат"
     (Л.П.Фруктозов),  нес вахту в  распивочной точке свободноконвертируемой
валюты  "Националь". В  зале  находились:  шведский специалист  по  бумажной
промышленности, господин  Магнусон,  сенегальский  князь Жозеф  Калибава  со
своим слугой Пьером Плей  (оба студенты Университета  им.  Патриса Лумумбы),
три финских хоккеиста из команды профсоюза упаковщиков  города Турку, больше
никого.  Вахту  несли:  капитан  Диомидов ("бармен Петя"), старший лейтенант
Кривозубова  ("официантка Нюра"),  лейтенант Бахрушин  ("художник  Цадкин"),
старший сержант Гагинадзе ("спекулянт  Эдди"),  а также  лейтенанты  Сомова,
Ломова и Фильченко ("девушки Нина, Инна, Тамара").
     О часов 104 минуты.  Внезапно с  шумом распахнулись двери, и  на пороге
появился  известный  в  Москве  подозрительный  элемент  -  интеллектуал   -
творческое лицо неопределенных занятий - мой близкий друг - фамилии не помню
- по кличке Академик, как его зовут в пивнушке "Мужской клуб", что на свежем
воздухе  возле  Пионерского  рынка  в  Тимирязевском  районе. Вместе  с  ним
явились: Клара Хакимова, студентка МГУ, первый курс  филодендронфака,  некая
Мариан Кулаго, сожительница Академика и подданная кантона Гельвеция, а также
огромный  иностранец по имени  Пат, которого  по  одежде можно  было  вполне
принять за советского гражданина.
     Академик  тут  же  устремился  ко мне и  сразу  же  рассказал  мне  три
политически-двусмысленных анекдота: анекдот "брови"
     (1794/ 0040), анекдот "мясо" (8805/1147), анекдот "компьютер"
     (9564/2086).
     Когда он вошел, все так во мне и затрепетало!
     Кумир мой, любовь моя, сладость ты наша российская!
     Был бы я бабой, из-под тебя бы не вылезал!
     Сволочи, сучки, шпионки, прочь от сокола!
     Да почему же это органы так долго бездействуют?
     Отрок ясноглазый, застава богатырская!
     В тебе надежда державы нашей и народа измученного!
     Знакомьтесь, друзья, сказал мой сокол степной парящий и
     показал на меня.
     Перед вами небесталанный поэт Фруктозов!
     Ишъ прищурилась азиатская сучка: валютный поэт
     Фруктозов?
     Что вы, что вы, забрел сюда случайно, а доллары мне
     Фирлшгетти
     оставил для поддержания таланта, у них ведь там особый
     фонд.
     Врете, знаем, кто вы такой, весь университет знает!
     Академик дорогой, не верь паршивой бабенке, не верь, сокол
     ты наш русский! Между прочим, слышал новинки?.. и тут же в темпе, чтобы
не перебили, нашептал "брови", "мясо",
     "компьютер".
     Как  широко он  рассмеялся, Микула  наш Селянинович,  и с русским своим
благодушием повернулся к стойке, наш
     национальный шедевр:
     - Петенька, привет. Нюрочки, салют! Девочкам с кисточкой!
     Цадкин, хелло! Эдди,  гагелшрджос!  Князь, здорово! Господин  швед.  да
здравствует бумажная промышленность' Друзья.
     не  будем друг друга подозревать! Ведь эдак вся Россия может  скатиться
до мании преследования! Нюра,  всем  джин-и-тоник за мои счет! Петя, выключи
проигрыватель, сейчас стихи будем читать! Фрукт, прочти что-нибудь
     короткое!
     Пожалуйста, всегда наготове что-нибудь небольшое.  Синева синева синева
дожди косые мурава мурава это мать моя Росси