кус  свободы. Примите,  мой
друг, небольшой гладиолус.
     Жуткий,  похожий  на   винтообразный  рог   горного   козла,  гладиолус
приблизился к лицу ревизора, и он облегченно потерял сознание.

     Во второй половине дня под звуки песенки Талисман
     но ты пойми ты пойми капитан
     город обнаружил в воздухе еще одну розовую купюру
     она парила прихотливо и печально
     как будто ее хозяин прежде чем открыть дверцу клетки
     пустил себе каленую пулю в высокий мраморный лоб
     сотни глаз провожали ее полет
     но никто не потерял собственного достоинства
     С  большим  достоинством двигалась  по  набережной и  девушка Наталья -
осиная  талья  -  яблочные  грудки  -  глаза-незабудки и  ротик-плаксик  над
платьем-макси. Издали не сразу и заметишь дрожь оскорбленного тела. Уверенно
постукивают каблучки, и пряди отлетают на черноморском ветру, как в  хорошем
кино. А между  тем Наталья барахталась,  тонула в пучине беды  и смертельной
обиды, цеплялась за последнюю надежду, за циничный.
     протертый до блеска, полдень юности.
     Какая  дешевая  история   -  стать   жертвой   тривиальнейшего  обмана,
описанного уже сотни раз в  мировой и даже слегка  и в советской литературе!
Вызов  на киносъемки в  Ялту, ссора с родителями, полет, встреча с цветами в
аэропорту,   машина   киноэкспедиции,  пьянящий  вечер  в  горбатом  морском
городке... ах, Натали.
     сейчас  тебя  представят,  сейчас войдет  некто таинственный, некто  из
сумрака "американской  ночи",  некто в  джинсах  и  грязноватой  рубашке,  в
замутненных  очках,  как  Цибульский,  мировой  режиссер...  огромная сочная
киевская  котлета и водка, рюмка за рюмкой... ах, дали бы девушке мороженого
с  апельсином...   одутловатые  синеватые  щеки,  дешевый  пиджак,  рублевый
галстучек,  запах  изо рта, еще  одна рюмка, и вот  уже  какая-то комната, а
лампочка с потолка летит куда-то за голову, а наши  яблочки схватили какието
чужие  руки  и  давят,  давят...  что  это вам,  мячики, что  ли?.. и  вдруг
пронзительный страх за дорогое-любимое, за макси-платье...
     болезненное раздирание ног, а потом отвратное освобождение.
     слезливая раскрытость...  делайте со мной что хотите и пихайте  в  меня
то, что  вы  там  пихаете,  и  чем больше, тем лучше, только  ртом вашим  не
воняйте...
     Утром явилась скучная баба с денежной ведомостью,  оплатила  ей  билет,
выдала грошовые суточные и билет  обратно. Насчет съемок, девочка, ничего не
знаю, не мое это дело. Затем возле бедной нашей  птичьей головки задребезжал
телефон, и похмельный сорокалетний голос осведомился - проснулась ли "киса"?
Не хочет  ли "лапа" мотануть через часок на водопад Учансу и ударить  там по
шашлыкам,  что, как  известно, сближает?  Съемки"' Насчет съемок  ничего  не
знаю, не моя это епархия.
     Что-что? Ахты...
     Жить больше нельзя! Ее, красавицу, звезду Текстильного  института,  без
пяти минут манекенщицу, дочь замминистра,  теннисистку,  фирмачку,  какой-то
старый,  грязный, дешевый...  как это они  говорят?.. ОТОДРАЛ!!! И вовсе  не
режиссер, неизвестный подонок, но...  умелый, надо  признать, умелый... даже
сквозь пьянь помнишь его работу, так все и сжимается... уф, ненавижу!
     Да ладно,  нечего мучиться! Подумаешь! Ну, кинула и кинула... как девки
говорят- "для здоровья". Не  целка ведь! Давно уже мое колечко закатилось за
шкафчик в раздевалке кортов "Динамо". А  с гордостью пора и попрощаться, вот
вернусь в Москву и всем дам. Всем, кто просит: и Тольке, и Жорке, и Грише, и
Аркадию, и тем двум тоголезам, но прежде всего пойду навстречу соседу, Игорю
Валентиновичу,  такому же черному и толстому, как  вчерашнее  наваждение.  И
никаких "таинственных в  ночи" мне не  надо! С  этой ресторанной  романтикой
покончено! Спорт, учеба, энергичный здоровый секс...
     Не  успела  Наталья  завершить  свою  решительную   идею,  как  увидела
"таинственного  в ночи". Подпрыгивая  в  стремительной пьяной ходьбе и часто
мелькая белыми тапочками, он приближался к Наталье и  нес в  вытянутых руках
две  чашки  дымящегося  бульона.  Лицо  его  при  виде   девушки  осветилось
невразумительной насмешливой улыбкой.
     - Имя? - спросил он.
     - Наталья, - испугавшись, прошептала незадачливая кинозвезда.
     - Мировоззрение? - был следующий вопрос.
     - Марксистско-ленинское.
     Она улыбнулась, и все вчерашнее тут  же мгновенно  улетело в небытие, а
осталось  перед  ней  только  сегодняшнее,  только  счастье  молодости,  как
перехват  горла,  как  ожог  солнечного  мороза,  как счастливая  встреча  с
безумцем, тем самым, "таинственным в ночи".
     - Пейте! - Он  протянул  ей чашку бульона  и залпом  выдул  другую. - Я
снова пьян, я снова  молод, я  снова весел  и бульон! -  продекламировал он,
размахивая пустой чашкой.
     - В меня, что ли? - рассмеялась Наталья сквозь бульон.
     - В тебя, моя газель! Я бульон в тебя!
     Он схватил  ее  за руку  и повлек  по  набережной  в сторону  маленькой
площади,  где  лежит маленький каменный  печальный  лев,  а  сверху на  него
взирает маленький каменный однокрылый орел.
     Наталья на бегу головку откидывала, смеялась, и волосы  ее трепетали, а
безумец сиял и горделиво ее оглядывал, словно военный трофей или собственное
изобретение.
     - Народоволочка в платье с иголочки!
     Девица  и  опомниться  не успела, как была  водружена на чугунную тумбу
прошлого  века,  и  длинное  платье ее мгновенно взметнулось, как v  девушки
прошлого века.
     -  Бросай прокламации!  Пучок прокламаций в толпу!  Свобода! Равенство!
Братство!
     - Да где ж мне взять прокламации? - развела руками Наталья.
     От пятидесяти до ста пятидесяти  отдыхающих и жителей города-курорта  с
хмурым любопытством следили за этой сценой, а из глубины площади бесстрастно
наблюдали за всем происходящим пятнадцать гладких больших лиц, расположенных
веером  вокруг  бронзоватой  скульптуры, которая,  по  обыкновению,  взирала
куда-то вдаль, как будто она здесь ни при чем.
     "Таинственный" запустил себе руку под свитер.
     - Вот, возьмите! Чем не прокламации?
     В руке Натальи затрепетала пачка десяток.
     - Бросайте!
     Десятки полетели в толпу. Такая пошла "булгаковщина".
     - Мы рождены, чтоб сказку  сделать  былью! - крикнула девица, спрыгнула
на  мостовую  и,  в хохоте, в  слезах, в  легких поцелуях,  была  увлечена в
какой-то темный подъезд.
     Здесь безумец поцеловал Наталью в оба глаза, в ротик, в грудки,  во все
парные органы и непарные,  а потом встал  на  колени  и поцеловал ее  в  обе
туфли.
     - Во дает, - прошептала девушка и, чуть поколебавшись, запустила пальцы
в спутанные его волосы, далеко не первой свежести.
     Районный финал детской игры "Зарница"
     проходил  в  нескольких  километрах от моря  на серых выжженных солнцем
холмах, весьма, между прочим, похожих на Голанские высоты.
     Бронетранспортеры, ревя  расхристанными  моторами,  гремя разболтанными
глушителями, лязгая  расшатанными  гусеницами, плюясь  раскаленным мазутом и
визжа  разъяренными детскими голосами, с  ходу взяли гребень  и  встали.  На
изрытый  семифунтовыми  ракетами  грунт   спрыгнули   юные  автоматчики.  Их
мордашки,  опаленные  непрерывными  недельными  боями,  осветились  жестокой
солдатской  радостью  - Победа! Отряд первым вырвался  на гребень, а значит,
впереди  областные   военно-патриотические   потехи,   а  там,  глядишь,   и
всесоюзные! Дым и огонь, порох и сталь, компот и клецки!
     Подъехали на "козле" командир отряда, отставной генералмайор Чувиков, и
представитель обкома комсомола Юрий Маял.
     - Молодцы, ребята! - крикнул генерал своим бойцам. - Потери есть?
     - Сережу Лафонтена вытошнило, товарищ гвардии генералмайор  в отставке!
- доложил лучший чувиковский штурмовик Олежек Ананасьев.
     -  Отправить Лафонтена в тыл! -  гаркнул генерал  и отечески  улыбнулся
глазами из-под крылатых бровей. - Там его научат родину любить!
     Ребята  охотно  захохотали.  Они  успели  полюбить  солдатский  юмор  и
привыкли   потешаться  над  заикой  Лафонтеном,  сыном  бедной   алуштинской
газировщицы.
     Орлы! Генерал горделиво кивнул Маялу на своих маленьких солдат. Нет, не
все  еще потеряно, новое поколение вырастим без всякого  хрущевского сосу...
без поллитры и не выговорить  поганое слово... Ишь, гады,  напустили соплей-
"пусть всегда будет мама!". То ли дело в наши времена гремели песни:
     Мы отстаиваем дело, СозданнОе Ильичом.
     Мы, бойцы Наркомвнудела, Вражьи головы сечем!
     Ничего-ничего,  эдак  поработаем  годиков  десять,  будет  кому китайца
шугать, чеха и румына замирять!
     -  Виталий Егорыч, - умоляюще попросил Юрик  Маял, сам после вчерашнего
имеющий вид не ярче Лафонтена. - Достань, Виталий Егорыч!..
     - На, комсомол, соси!
     Чувиков сунул молодому человеку походную флягу с гнуснейшей джанкойской
чачей, сплюнул и вылез из "козла".
     Хиловатый пошел комсомол,  банку не держит, боевое воспитание переложил
на ветеранов, об одном только и мечтает - о финских банях с датским пивом.
     Генерал подошел к обрыву и посмотрел вниз на легкомысленную Ялту.
     По  сути   дела,  взорвать,  распотрошить,   попросту  уничтожить  этот
городишко  можно  с одной ротой  солдат, конечно,  при  условии современного
оружия. Три тактических ракеты  в разные концы - первый  ударный  шок! Потом
для  усиления   паники   пострелять  вдоль   набережной  из   автоматический
безоткатной пушки. После  этого катить уже  вниз колонной,  пуская гранаты и
огонь, а в городе  разделиться: первый взвод- к телефонному узлу, второй-  в
порт, третий- закладывает фугасы под горком. Пленных не брать! Вот так! Раз,
два - ив дамках! Современная война- стремительная штука! К сожалению, не все
это еще понимают!
     В Ялте Чувиков жил уже много лет, заведовал в ней  солидным санаторием,
но сейчас, как ни странно, впервые взглянул на этот город с истинно  военной
и, конечно, единственно правильной точки зрения.
     Воспитатель подрастающего  поколения, пожалуй, еще долго бы  предавался
сладким  военным  мыслям,  если  бы  не  увидел  вдруг  в  небе  невероятный
оптический обман. Там, в  небе. словно  ненавистные  голуби мира, парили, то
снижаясь, то  взмывая, денежные  купюры, ей-ей, семь новеньких нежно-розовых
десяток.
     Не успел генерал протиранием  глаз ликвидировать эту галлюцинацию,  как
снизу донеслось звуковое наваждение  - вполне гражданское подвывание мотора.
Старенькая  таксушка  тянулась  в  гору  боевой  славы  и вот  остановилась,
раскорячившись, раскрылись сразу  все  двери,  и  вылезла  в пороховые будни
"Зарницы"  неприличнейшая компания: здоровенная какая-то параська с танковым
задом,  вертлявый  морячок  в  кремовой  рубашке,  крашенная  сажей  выдра в
подлейшем мини-платье из лживой парчи и верзила-хиппи в белых тапочках. Этот
последний одной рукой прижимал к груди неслыханное богатство - виньяк, джин,
виски,  сливовицу, а в другой держал вилку с сочным купатом и потихоньку его
кушал.
     Компания даже внимания  не обратила на грозную  боевую технику, на юных
патриотов с  автоматами  и на  недюжинную личность генерал-майора. Параська,
выставив зоологический свой зад, взялась за сервировку пикника. Она напевала
"Тбилисо" и  хихикала  так,  как  будто  у нее в  складках  жира  копошились
муравьи. Черная шлюха развалилась на камнях в мечтательной  позе, прямо-таки
"Бахчисарайский фонтан".  Парча у нее задралась  едва  ли  не  до  пупка,  и
открылось нечто розовое, грязное, но желанное.
     - Томка, - низким голосом позвала черная, - ты под кого лягешь?
     - А ты, Люсик? - прощебетала толстозадая.
     - Без разницы.
     - А мне литовец глядится, если не возражаешь.
     Терпеть этот шабаш нельзя было больше ни секунды. Генерал сложил ладони
рупором и проорал:
     - Немедленно покинуть зону маневров!
     Гуляки тут  обернулись  и  только  сейчас заметили в десяти  шагах  все
воинство. Изумление  их было велико, они смотрели на подразделение Чувикова,
словно на инопланетных пришельцев.
     Надо сказать,  что и юные воины взирали  не  без интереса на  чуждую их
патриотической аскезе стихию. Вдруг долговязый хиппи отбросил в сторону свой
купат и завопил, радостно простирая руки:
     - Чилдрен!
     Подняв над головой большую коробку  шоколадного ассорти  и постукивая в
нее,  словно в бубен, он  стал  приближаться  к войску движениями  индийской
танцовщицы.
     - Кам ту сапа, джингл белл, хочешь чоколатку, маленький  пострел? - так
пел негодяй.
     Страшно   сказать,   как    быстро   началось   всеобщее,    полное   и
неконтролируемое  разоружение.  В  седой  боевой  ковыль полетели  автоматы,
гранатометы, базуки, а долговязый и явно нерусский хиппи прыгал от  восторга
выше головы, да еще и что-то хрюкал на языке потенциального врага.
     Поначалу   генерал-майора   охватила   полнейшая   растерянность,   все
происходящее показалось ему дурнотой, миражом, но потом он  взял себя в руки
и завопил,  подбегая  к  краю обрыва  и  замахиваясь на  позорную компанийку
пустым пистолетом:
     - Расстреляю!
     -  Правильно,  генерал,  - сплюнул  сидящий  на багажнике  таксист. - К
стенке надо ставить этих паразитов. Иначе сифилиса не искоренишь.
     Паразиты, однако, ничуть пистолета  не испугались. Обе бабы вскочили на
камни  и давай  лаять "не  имеете  прав"  и  "а  где это написано". Морячок,
нахальные  глаза,  делал  приглашающие  жесты,  постукивал   ногтем  то   по
деревянному своему кадыку, то по бутылке.
     -  Водитель, съезжай  с  горы!  -  В  полном  уже кошмаре  Чувиков стал
целиться в женщин.
     - Я что? -  снова сплюнул  шофер.  - Я,  как  пассажиры скажут.  У  нас
дисциплина.
     - Дави! - возопил тогда Чувиков, взлетая  на броневик.- Дави, Степаныч,
израильскую агентуру!
     Санаторный шофер Степаныч,  старший сержант  запаса  и  полный  кавалер
ордена Славы, тут же вылез из аппарата.
     - Дави сам, Чувиков! Мне эта железка за семь дней опизденела хуже тещи,
а в тюрьму я не хочу. Вот стартер, вот газ, дави, если хочешь!
     Огромная  машина  с  диким ревом, поднимая столб пыли,  закружилась  на
одном месте. Чувиков смотрел сквозь  прорези и видел то море, то кусок лысой
горы, то небо, прочерченное реактивными выхлопами. - авиация,  мать  родная,
выжги мне на  макушке череп,  кости и  звезду! - и вдруг увидел свое  бывшее
воинство,  детей,  семенную  свою   смену,  надежду,  будущих  освободителей
Европы!.. Дети приплясывали вокруг долговязого придурка в  белых тапочках, а
тот, кривляясь, оделял их уже не шоколадом -
     ЦВЕТАМИ!!!

     Враг, враг  матерый,  зрелый, как фурункул,  цветущий,  как  гладиолус,
хитрый  внутренний враг,  заброшенный извне! Вот кого  надо давить  в первую
очередь!
     Броневик прекратил ужасное, но бесцельное кружение, остановился и вдруг
рванул на идиллическое сообщество  друзей  ботаники и свободы. Дело могло бы
плохо  кончиться,  если  бы  хиппи   в  белых  тапочках  не  перепрыгнул   с
удивительным профессионализмом через  броню  и не заткнул бы  генералу пасть
букетом горных маков.
     Очнулся Виталий Егорович Чувиков совсем не в дурной для  себя ситуации.
Голова его покоилась на чем-то мягком  (впоследствии  выяснилось - Тамаркины
ляжки),  пояс  у него  был отпущен,  и живот, впервые за всю  боевую неделю,
вольготно дышал,  а возле рта  своего видел Виталий Егорович  чью-то руку со
стаканом янтарной влаги.
     Конечно, в  небе  еще  парила  проклятая галлюцинация  -  семь  розовых
десяток, и в голове еще клубился  значительный вишневый омут, но напиток был
доброкачественный,  резкий,  и  сознание   быстро,   как  ему  и   подобает,
прочищалось.
     - Повторить, товарищ гвардии генерал-майор?
     - Разумеется,  - строго кашлянул Чувиков и тут же получил еще стакан и,
кроме того, надкусанный купат со следами губной помады.
     Чувиков  тогда  бодро сел и  увидел  вокруг  себя  весну  человечества,
рожденную в трудах и  в бою: боржомные звезды и шампанскую  кипень, фиксатые
пленительные  пасти  дам, умело дерущие  полнокровных купатов,  и гитару,  и
комсомольца Маяла, влепившегося в грант как диковинная бабочка-инкрустация с
надломленным крылом.
     Рядом сидел нестарый интеллигентный профессор, который, заложив  за уши
длинные  волосы,  внимательно и  с человеческим чувством,  словно медсестра,
смотрел на генерала. Чувиков тогда ему с укоризной сказал:
     -  Вот  ты  мне все  виску  да виску подливаешь,  а  что эта  виска для
русского человека- квас! Я,  между прочим,  больше  нашу сормовскую  рабочую
предпочитаю.
     Профессор длинным пальцем преподнес ему слизистый сопливый гриб.
     - Виталий Егорович, ведь вы человек и я человек. Вот  хочется мне вам в
рожу плюнуть, сукин вы сын,  блядь полоумная, а я  не плюю, а преподношу вам
закуску.
     - Ваше  имя,  отчество, фамилия,  место  работы? - осведомился генерал,
принимая гриб.
     -  Патрик  Генри  Тандерджет,  профессор  Оксфорда,   король  Пражского
майалиса и дезертир из армии Соединенных Штатов.
     - Очень приятно. - Чувиков поклонился носом и грибом. - Чувиков Виталий
Егорович, русский анархист.
     Из огромнейшего окна кафе "Ореанда" видны корабли,  идущие по закатному
морю. Ах, романтическое местечко! С  набережной поднимаешься сюда  по крутой
лестнице, садишься  у окна с  непроницаемым  отчужденным видом,  смотришь на
море,   на  корабли,  щелкаешь   "ронсоном",  затягиваешься   "Винстоном"...
Какой-нибудь умник  скажет, что  в этом  пошлом  манерничанье  нет  никакого
смысла. Ошибка! Во-первых, ты обязательно здесь, в  конце концов, напьешься,
как  свинья;  во-вторых, уведешь какую-нибудь  интеллсктуалочку;  в-третьих,
проснешься утром, вспомнишь, как входил в это кафе, как  задумчиво  курил  и
что  делал потом, подумаешь "какая  же я пошлая и низкая мразь", а  из таких
мыслей человек всегда извлекает пользу.
     Алик Неяркий сидел за столом,  окруженный целой компанией. То ли врачи,
то ли артисты цирка, то  ли ворье  коммунальное,  дело  не  в этом. Главное,
болельщики и коньякер выставляют, только успевай глотать, а чувиха одна  уже
интересуется, уже поигрывает под столом молнией на штанах бомбардира.
     Алик, глотая коньяк, раздирая  цыпленка,  ковыряясь  пальцем  в икре  и
ободряя временами любопытную чувиху своей неотразимой кривой улыбкой, держал
площадку и отвечал на все вопросы любителей спорта.
     К примеру, его спрашивали:
     - А что, потянет еще один сезон тройка Фирсова?
     Он тут же отвечал:
     - Резинку гонять одно дело, а родину защищать- другое!
     Бывало, Анатолий Владимирович как начнет в раздевалке накручивать нервы
на кулак, ребята только попердывают! Что ж вы, сучьи дети, позволяете себя к
бортику прижимать малокровным  шведам? Вы же русские люди! За вашими спинами
вся наша мощь стоит! Мир! Труд! Свобода!
     Бомбардир вдруг скрипнул зубами, двинул локтем. Полетели рюмки, ошметки
закусок,  брызги напитков, запачкан был белоснежный  свитер соседа, молодого
фарцовщика-альпиниста.
     - Перебарщиваете, мадам, немного перебарщиваете. - процедил вбок Алик и
вдруг грохнул  кулаком по столу, уронил  голову на руки  и  глухо заговорил,
подавляя икоту: - Продолжаю! Продолжаю ответы  на  вопросы телеслушателей. В
настоящий  момент  в мои планы входит строго  засекреченный полет на  Луну в
рамках программы Всемирного Совета Мира. Тихо! Задача перед нами.
     товарищи, стоит нелегкая,  но  она нам  будет по  плечу, если Федерация
хоккея нас поддержит, в чем мы почти не сомневаемся. Тихо, хмыри!
     Кулак бомбардира  заплясал  по  столу,  круша  сервировку,  и  замер  в
заливном рыбном блюде. Болельщики испуганно переглядывались. Алик продолжал,
не поднимая головы, глухим, но грозным голосом:
     - Во всем мире хмыри вроде вас молчат, когда говорят настоящие мужчины!
Итак, решено- мы отправляемся по первой же команде Центрального Комитета! Со
мной  два  старых  кореша