и! Афанасий  получил  новую  квартиру,  и  все
приглашаются!
     -  Просим,  просим!  -  расслюнявился  ее  жених,  бездарный  куплетист
Афанасий  Восемь  На Семь.- Пожалуйста, приходите, только  у меня  пока есть
нечего, господа. Купите чего-нибудь, семужки, икорки, угорька в валюточке, и
приходите  без  церемоний,  дом  открыт для  людей искусства и  науки.  И вы
приходите, и  вы... у нас будет царство поэзии...  музыка... фанты... легкий
флирт... ведь можно же без свинства, правда, товарищи?
     Он  юлил  по  этой грязной  ложе, наступал всем на ноги,  заглядывал  в
глаза, а  оказавшись между  мной  и Фокусовым, забился,  затрепетал,  словно
судак  на нересте. Он был  пьян, конечно же,  не  менее трех дней. и от него
несло  безысходной  дурнотой,  тем илом,  из  которого я, как мне  казалось,
только  что  вынырнул  в  здоровый  мир,  к  траве  и лошадям,  к загорелому
спортсмену -  конструктору тягачей,  к его  рыжей потаскухе-жене с ее милыми
уловками, в мир, освещенный молодым огнем ревности. Я  ткнул Афанасию ладонь
под ребро и грубо отшвырнул его от себя.
     - Академик в своем репертуаре, - проговорил Афанасий с кривой улыбкой.
     Тут ударил колокол, и лошади пошли.
     -Аполлон!  Аполлон!  Ботаника! Ботаника! Весенний  Горизонт! - зашумели
трибуны.
     Я сообразил, что  не успел и заметить, какой масти  моя фаворитка,  моя
хромая навозница из Раменской МТС. Все же и я завопил заветное имя:
     - Акробатка! Акробатка!
     В нижних рядах обернулись на мой крик несколько физиономий.
     - Во шизик! Акробатку ждет!
     В следующее  мгновение  гостеприимный, но мстительный  Афанасий  сильно
влепил мне сзади по правой почке. Я скрючился от боли.
     Сука  такая, почку мне  порвал!  Я  ему под ребро,  а  он  мне в почку!
Насилие  торжествует,  Лев  Николаевич! Мадам, вы  гладите  меня по волосам?
Мадам, своей глажкой вы хотите смирить  мою боль? Я жду тебя, далекий  ветер
детства...  Не вас, мадам. У вас,  я вижу, юбка из  ковбойской  ткани. Можно
высморкаться?
     Вы невеста ковбоя? Я-  ковбой! Мадам, возьмите мое ружье и отомстите за
Рипго Кида...
     Пока я  так фантазировал, сидя  на корточках и скрипя  зубами  сп боли,
Афанасий  рыдал  на моем  плече,  а рев трибун нарастал,  как  будто  ТУ-104
газовал на взлетной дорожке. Боль ушла, и я выпрямился как раз в тот момент,
когда  пятнистая  мокрая  Акробатка,  вытянув шею,  пересекала линию финиша.
Остальные лошади,  грозные фавориты,  безобразной кучей  волоклись метрах  в
пятидесяти позади.
     Что там произошло с этой кобылкой или с остальными лошадьми, я так и не
узнал, да  это  меня теперь  уже и не интересовало.  Удар  гнусного Афанасия
выбросил Золушку с первого бала на кухню. Все здоровое, спортивное, любовное
стремительно  унеслось в глубину и застыло  там в рамочке,  словно небольшая
кар'!  ина,  на которую  никто  не  обращает внимания. Я  уже  хохотал,  как
безумный,  запихивая  в  глотку  Марчелло его  японские  очки;  хохотал, как
безумный, увидев на табло сумму  своего  выигрыша - 2.680 рублей  97 копеек;
хохотал,  как  безумный,  тиская своего  лучшего друга и будущего  соавтора,
Афанасия; хохотал, как безумный, подлезая к его невесте Зойке-дуре с гнусным
предложением;  хохотал,  как  безумный, получив ее  согласие;  хохотал,  как
безумный, хлеща  коньяк, принесенный  мне, триумфатору,  из буфета; хохотал,
как   безумный,   направляясь  в   кассу,   окруженный  толпой  восторженных
поклонников; хохотал, как безумный, получая деньги; хохотал,  как  безумный,
засовывая их  за  пазуху и туго  затягивая  ремень, чтобы не пропала ни одна
копеечка.
     - Чтобы не пропала ни одна  копеечка, -  пояснил  я  своим поклонникам,
хохоча, как безумный.
     - Полагается с  такого  выигрыша  дать что-нибудь  кассирше,  -  сказал
Марчелло, стараясь сдержать брезгливую гримасу.
     - Не дам ни копеечки! -  вновь захохотал  я, как безумный. - Я ей лучше
потом по почте пришлю. Дайте мне ваш адрес, сударыня!
     Я  посмотрел в  окошечко на кассиршу  и вскрикнул от радости - это была
моя любимая Нина Николаевна из метро.  Она смотрела на меня с мягкой осенней
улыбкой и узнавала, узнавала меня, моя прелесть.
     - Здравствуйте, Сергей Владимирович, - сказала она своим милым голосом,
и хотя назвала она другое имя, но обращалась-то она ко мне, именно.
     - Почему же вы не в метро, Ниночка? - вскричал я.
     - Здесь работа интереснее, - смущенно пояснила она,- более творческая.
     - Понимаю, понимаю, - торопливо  закивал  я. - Значит, живы, значит, не
умерли, значит, ложь...
     Рука моя потянулась за пазуху, но почему-то остановилась.
     - Вам деньги нужны, Нина Николаевна?
     - Как хотите, Сергей Владимирович...
     - Я вам все-таки по почте пришлю. Дайте мне, пожалуйста, ваш адрес.
     -  Мой  адрес всегда "до востребования. Главпочтамт".  Вы  мне денег не
присылайте, если не хочется, а лучше просто  напишите,  когда выпишетесь  из
больницы.
     - Да я в больницу и не собираюсь, Нина Николаевна!
     - Вот  и  хорошо, я очень  рада, -  тихо улыбнулась она и склонилась  к
своим бумажкам,  начала  что-то  подсчитывать.  - На все воля Божия,  -  еле
слышно произнесла она, и  я вдруг  с  ослепительной  ясностью понял, что она
имеет в виду не слепую судьбу, а живого и умного Бога.
     Да что это со мной? До какой низости я скатился? Давно  ли я пью? Давно
ли я стою босыми ногами на полу с кучей липких денег за пазухой?
     Окошечко закрылось овальным щитком,  а на плечи мне бросилась с разгона
резиновыми титьками Зойка-дура.
     -  Говорят, что кто-то еще  сыграл  твою комбинацию! - завизжала она. -
Иначе ты получил бы больше пяти кусков!
     Конечно, я  знал, что  он где-то  здесь, неизвестный  друг,  и не очень
удивился, когда в кассовом зале снова взлетели к потолку восторженные вопли.
В  зал  над головами  толпы  вплывали черные ступни  сорок  шестого калибра.
Неизвестный  друг.   второй   триумфатор,   оказался   профессором  Патриком
Тандерджетом, gonoris causa Оксфорда и Праги. Какая радость - мы снова нашли
друг Друга!
     -  Сегодня  босым  везет, -  говорили  вокруг. -  Два психа  бежали  из
Кащенки.
     Патрик выиграл точно такую же сумму, как и я, 2680 рублей 97 копеек, и,
по моему примеру, засунул всю кучу себе за пазуху.
     Мы  заплакали от счастья  и  обнялись,  прижались  друг к другу  своими
деньгами.
     На  улице  Патрик  поинтересовался, где  находится  ближайшее отделение
милиции.
     - Я хочу попросить в Москве политического убежища, - пояснил  он. - Мне
нравится этот уголок земли.
     Тут на него  навалился, раскручивая в  разные  стороны лукавые глазища,
любимец столицы Алик Неяркий.
     - Вуд ю лайк одну  бабешку? Я тебе,  Патуля,  вумен нашел, закачаешься!
Все умеет, олл кайндс оф лав, зуб даю!
     - Сейчас не до баб! Я на  пороге поступка!  Прославлюсь по телевиденью,
головой  вниз  с  Останкинской  башни! Эксгибиционизм старого  американского
стукача!  Много лет  я стучал  в  ФБР на  своих друзей Эдварда  Олби,  Джона
Апдайка,  Арта Бухвальда и Боба Хоу для  того, чтобы  получить разрешение на
выезд в мир социализма! Где тут милиция?
     - Вот  она,  милиция,  - сказал Алик  Неяркий  и показал  удостоверение
старшего лейтенанта МВД.
     Американец закружился вокруг фонарного столба.
     -  Гой ты,  Русь моя, родина кроткая!  -  кричал  он.  - Мосты,  мосты,
наведем мосты! Наведем, а потом сожжем мосты и корабли!
     Между  тем Зойка-дура и Афанасий Восемь  На  Семь  все  носились вокруг
ипподрома,  собирая  гостей. Набралось вроде  бы человек сто и отправились в
такси и левых  машинах куда-то вроде бы в Измайлово, или в Чертаново, или  в
Хорошово,  а может быть, и  в Черкизово... О эти красные  деревеньки боярина
Кучки, сколько похабели вершилось  на ваших холмах еще  с тех времен,  когда
рыскал  здесь  пес-выжлец  и  бесчинствовала древнейшая русская  нимфоманка,
княгиня Улита!
     Наша компания зафрахтовала военную машину-амфибию.
     Там  внутри,  в  темноте, под  защитой добротной  уральской  брони  шла
какая-то копошня  и поиски стакана. Стакана, конечно,  не нашли  и  дули  из
горлышка. Там я отключился от действительности, улетел куда-то в окололунный
край, где витал без снов и воспоминаний.
     Очнулся  я от блеска кафеля, черного,  голубого, белого. Передо мной на
коленях  стояла  Зойка-дура,  с  голым  животом и  обрывками лифчика  на  ее
отменнейших шарах.  Бушевала  вода,  и  в  брызгах  возле  кранов  светились
маленькие  радуги,  а  Зойка-дура с замаслившимися глазами  мудрила над моей
дудкой,  то изображая  флейтиста или кларнетиста, то пряча  ее в сокровенные
места и застывая с выражением жадины-говядины.
     Вздох  сожаления  вылетел из  ее груди, и  шары  как будто опали, когда
концерт волей-неволей закончился. Она  села на коврик и,  свесив свои космы,
забормотала что-то невнятное, индюшиное.
     Вошел Патрик и присел на краешек ванны.
     - Мур-р-р, - пропела Зойка-дура и подползла к его ногам.
     Глаза ее снова замаслились.  - Мур-мур...  еще  одна красная  шляпка...
мур-р-р...
     В дверь просунулся Афанасий:
     - Академик, ты срочно нужен!
     Я вышел из ванной, и он цепко схватил меня за локоть.
     -  Неплохая  квартирка, а?  - Он заглянул мне в глаза.  - Вот  удобство
разобщенных санузлов: ты  моешься,  а товарищ хезает, и  никому не противно.
Вот погоди, осенью распишемся, обставимся, пока ведь у нас ничего нет, кроме
трех шкур медвежьих, подарок любителей песни из Заполярья. Тексты мои теперь
нарасхват, старичок. Ваше времечко кончилось, теперь  мы, маленькие, пошли в
ход!  Осенью  приходи на  пироги! Ой,  Зойка у  меня  мастерица  по пирогам!
Слушай, Академик, ты очень заносчив, а я вот к тебе в друзья набиваюсь,  мог
бы  ведь передать тебя соответствующим органам,  а вместо этого  соавторство
предлагаю: давай оперетту наваляем под моим именем? Между прочим, Академюша,
тебя ищут! Вздрогнул!  Ха-ха-ха, Академик боится!  Не бойся,  тебя ищет твоя
жена,  вернее, мать троих  детей, как  она  назвалась. Кроме  того,  звонила
Мариан  - кто такая? - а  этого профессора, что сейчас в ванной зубы чистит,
ищут  из  американского  посольства  и  из  "Интуриста".  Это  еще  не  все,
Академик...  Прости, ты случайно  не еврей? Что-то волосы у тебя вьются. Дай
гляну. Э нет,  не еврей,  волжская это куделя, наша волжская... Да, вот еще,
звонили из Загорска две монахини, очень просят их не искать. В общем, я всем
дал свой адрес, скоро все сюда явятся. Ну пойдем-пойдем. Академик, к гостям.
Там все музыку слушают.
     Афанасьевские гости изображали из себя духовную элиту.
     Играла  музыка, конечно, что-то старинное. Оказалось, что для  Афанасия
музыка кончилась в восемнадцатом веке.  Такую  фразу  я уже слышал,  и не от
одного московского сноба.
     Что  ж, пусть они  так  говорят,  лишь  бы  слушали музыку  европейских
храмов. Авось хоть  что-нибудь изменится в  поросячьей хрюшке от этой долгой
музыки. Она ведь не испортится от грошовой московской моды.
     Вот  она  раскачивает,  мерно раскачивает твою лодку,  и  ты отплываешь
сразу  в несколько мест, сразу во  все свои года, и  в  прошлом ты не видишь
тоскливой  напраслины,  по  только  грустное  очарование,  и  плывешь  через
нынешний  дурной миг  в  тихое  будущее, и даже  миг этот, дурной, пьяный  и
стыдный, окрашивается старинным европейским очарованием.
     Пластинка кончилась,  и  с медвежьей шкуры, коротко всхлипнув, поднялся
Алик Неяркий.
     - Искьюз ми, я на минутку в ванную, зубы почистить.
     Афанасий подползал ко мне по другой шкуре, шептал слюнявой пастью:
     - Что, Академик, загрустил?  Жрать хочется? Вот ведь жизнь собачья  - в
Москве после десяти куска хлеба не сыщешь, верно?
     Небось на  Западе-то стоит только  хлопнуть в ладоши,  тут же тележка с
хот-догом подкатит, нет? Ты в какую страну сейчас оформляешься?
     -  В  Жопляндию,  - сказал я, -  а  потом  в Новую Мудею со столицей  в
Верзохе, слыхал?
     Афанасий доверительно положил мне голову на колени. В полутьме лицо его
приобрело чуть ли не античные очертания.
     -  Мания преследования, вот  что  губит  нашу интеллигенцию,  -  вполне
добродушно сказал он. - Не можем сплотиться.
     Я вот тебя напрямую спрашиваю - когда развалится весь этот бордель?
     - На мой век в нем блядей хватит.
     -  А  я  надеюсь  -  через  годик-другой  полыхнет.  У  тебя  не  такой
оптимистический прогноз, а? Небось не меньше  пяти лет даешь, верно? Слушай,
Академик,  правда,  что  сегодня   на  Пионерском   рынке  кто-то  из  наших
переворачивал лотки и выкрикивал лозунги?
     -  Правда, - сказал  я и  остановил  ногой катящуюся мимо  нас по  полу
четвертинку водки. - Правда, но не совсем. Это было  не на Пионерском рынке,
а на  Белорусском  вокзале, и тот бедолага  кричал  не лозунги,  а "караул",
потому что попал под железнодорожный ресторан "Митропа".
     -  Подробности,  подробности!   -  воскликнул  Афанасий,   но  я  нажал
опустошенной четвертинкой на его кадык, и тогда он смиренно затих.
     Заиграла новая  пластинка. Перголези.  Гости  сползались  по  медвежьим
шкурам  смотреть на редкое  зрелище  - удушение  стукача  в  его собственной
квартире.
     У  одной  из дам  задралось  тронутое  молью  макси-платье, и  открылся
ноздреватый милейший зад пивницы Софьи Степановны.
     Рядом  с плохо  обработанной и слегка  подванивающей  головой полярного
великана лежала голова киноведа в зеленых очках к с волчьей улыбкой грузчика
Кима.  Да  уж не присутствует ли здесь весь наш популярный  "Мужской клуб" в
роли   духовной  элиты?  Да  уж  не   присутствует  ли  здесь  некто...  Да,
присутствует! Голова  полярного  великана смотрела на  меня  презрительно  и
страшно, словно капитан Чепцов на Толю фон Штейнбока. Капитан Чепцов!
     Алиса, ты помнишь? Алиса, спаси меня, я  вспомнил его имя! Алиса, беги,
теперь уже близко, здесь за сопкой... сбрось свои бахилы - снег не проглотит
тебя!
     Алиса  Фокусова  стояла  одна  на  фоне  зеленоватого  морозного  окна,
молчаливая  и спокойная, как  будто действительно  нашла короткое спасение в
бараке Третьего Сангородка. Она одна, и мне нужно сделать лишь малое усилие,
чтобы забрать ее, пока не подошли муж и  очередной любовник, ну сделай малое
усилие, ну встань, отбрось все эти рожи, ну, но тут в морозный квадрат вошли
муж и любовник, и вся троица отвернулась- они слушали музыку Перголези!
     Скрипнула дверь ванной,  и выплыла тройка Неяркого - он сам, Тандерджет
и Зойка-дура, жующая лошадиную дозу сен-сена.
     -  Ты его дави  покрепче,  друг, - сказал мне  Алик, имея в виду  горло
Афанасия. - Если сам не справишься, придем на помощь.
     -  Он еще спеть должен, - возразил я. - Пой, Восемь На Семь, самое свое
любимое, самое заветное!
     Афанасий откашлялся и грянул хором, далеким и грозным, как сто Кобзонов
и полсотни Хилей:

     А ты улетающий вдаль самолет
     В сердце своем береги,
     Под крылом самолета о чем-то поет
     Кусок самолетной ноги.

     - Ну, теперь вы оба в полном поряде, - сказал Неяркий и приколол нам на
грудь значки своего спорт-клуба. - Хеппи флай, чуваки!  Берегите концы -  на
юге сифиляга гуляет!
     Мы  пошли  по  плохо  освещенному  стеклянному  коридору,  за  стенками
которого выплывали  из дымной  мглы вздыбленные  хвосты  огромных самолетов.
Поджарые  торсы "Туполевых" и увесистые животы  "антоновых" казались в  ночи
столь целесообразными, что могли бы вполне  и не летать, просто стоять здесь
для явления "ночной аэропорт", ибо не может наше время обойтись без массовых
галлюцинаций.
     - Вот скотина этог Алик,  - пробурчал Патрик. - Проколол мне кожу своим
идиотским значком.
     - Мне тоже, - сказал я. - Впрочем, мне совсем не больно.
     -  Мне  тоже не  больно, но противно.  Шутка в духе Яна Штрудельмахера.
Клянусь, я отвечу на нее, когда придем в лагерь под стены Данцига.
     Я быстро взглянув на Тандерджета, но он как будто ждал этого взгляда  и
кивнул мне с очень серьезной миной.
     - Тебе кажется, что Алик из нашего отряда тех лет?
     Передо мной в  закатном мареве появились  каски мерно шагающих солдат и
их плечи,  навьюченные барахлом из ограбленного Магдебурга, я видел и нашего
князя, плывущего верхом в i олове  колонны, но никакого Яна Штрудельмахера я
не помнил.
     -Я не помню Яна. Века запылили мою память.
     - А  между  тем ты  шлепал  за  ним, почитай, два  года,  пока шведские
кирасиры не разнесли его на куски в бою под Кольцами.
     Тут передо мной возникли широченная спина и вороненые наплечники, мешок
с полузадушенными индюшками  и соболиное боа герцогини Плуа, ржавый арбалет,
татарская сабля и просмоленная косичка на кожаном воротнике.
     - Вспомнил! Ведь он служил прежде в пиратском  флоте и носил косицу, от
которой пахло ворванью!
     - То-то, - кивнул Патрик, довольный. - Это и есть твой Алик Неяркий, не
кто иной.
     Посадка  в ночной самолет проходила мирно, уютно, пассажиры поднимались
по  трапу, позевывая, разговаривали чуть ли не шепотом, свет в самолете  был
притушен, и стюардессы тоже позевывали.
     И  все-таки нашлась  одна  тетка,  которая  начала базарить  в  глубине
салона:
     - Это неуважение ко всем нам! К остальным! Босые, видите ли, в самолет!
Надо дружинников вызвать! Мужчины, куда вы смотрите?
     Голос этой тетки  был  и мне  очень знаком, а Патрик,  тот  просто весь
заострился в сторону голоса, задрожала его небритая щека.
     -  Это она, она... лидер партии Народного Единства из Бечуаналенда! Мне
страшно, Джо! Как она попала в самолет? Куда мы летим, Джо?
     - Спокойно, спокойно, я не Джо,  а она  не лидер,  просто  какая-нибудь
администраторша  из торговой сети. Садись, старик,  сейчас полетим,  и  тебе
молочка горячего принесут.
     Я обнял друга за плечи и усадил его  в  кресло, а  после, чтобы отвлечь
его,   попросил   рассказать,   как   он   отомстил  за   глупую  шутку  Яну
Штрудельмахеру.
     Патрик вдруг безудержно расхохотался, размазывая грязные слезы по лицу.
     -  Недобрый  случай свел  нас  с  этим  шакалом  в  одной баскетбольной
команде.  Мы  приехали играть финальную пульку в  СанДиего и разместились  в
мотеле  на берегу  океана. Жара  была неслыханная даже для  тех мест, и этот
скот Ян все время дрых  в своей койке. Однажды я пригласил ребят в его номер
и засунул ему  в  трусы живого лангуста. Вообрази, обычно он говорил "доброе
утро"  своему  недремлющему истукану,  а тут  из  трусов вылезает чудовище с
клешнями. Ты  не  смеешься, Джо?  Тебе  противно? Понимаю!  А  что прикажешь
делать  с  этими  хамами?  Скоты,  грязные  мужепесы,  только  и ищут  козла
отпущения- В Дананге у нас был  один тихий мальчик-санитар,  так ему  каждый
вечер   обязательно  кто-нибудь   ссал   в  койку.   Вообрази,  Джо,   после
отвратительной шутки  с  лангустом меня  стали уважать в команде.  Вот  тебе
человек, вот тебе его  натура! Волку  ведь не придет  в голову глумиться над
товарищем! Помнишь, мы  говорили с  тобой об этом на Плевательнице? Когда-то
мне казалось,  что  хотя бы там  человек  меняется,  хотя бы  из-за  слабого
тяготения, но  однажды  я увидел, как Раек  засунул Суаресу кусочек  мыла  в
систему жизнеобеспечения,  а  потом  катался  по  полу  от  смеха,  глядя на
судороги товарища. Тогда я понял,  ничего не изменится, даже если мы обживем
Юпитер. Всю  жизнь меня сопровождают жестокие идиотские розыгрыши! Я не могу
больше,  Джо! Не могу  терпеть!  Я  не удивлюсь, если  даже  ты засунешь мне
сейчас  гвоздь  под задницу, а  стюардесса подаст  мне вместо молока  стакан
разведенной известки.  Что  это такое, Джо? Сатанизм? Победа зла над добром,
торжество нечистой силы? Вряд ли!
     Небось и дьяволу стыдно за людей из-за этих мелких гадостей!
     Задыхающаяся,  клокочущая   английская  речь   с  задних  кресел  стала
привлекать пассажиров, на нас  оборачивались. Того и  гляд