х. Я  стану
свободным бродягой, монтером, шахтером, рыбаком - есть ведь в Союзе обширные
края без колючей  проволоки! Потом,  быть может, я получу образование, может
быть, стану врачом, или ученым-математиком, или скульптором, или музыкантом,
а может быть, и не получу образования и не стану никем. Одно только ясно - я
буду  свободным человеком и всегда буду  писать стихи. Писать стихи и никому
их не  показывать, возить  их  с  собой в наволочке,  как Велимир Хлебников.
Когда-нибудь  Людка, которая выйдет замуж  за  Рыбу  и станет полковничихой,
встретит усталого бродягу в кожаной куртке, вздрогнет и подумает с горечью -
какая я была дура!
     В  таких терзаниях  и  борениях  Толя  фон Штейнбок  пробирался  сквозь
магаданский  "Шанхай", как  вдруг попал в столб  крутящегося пара  и  увидел
тусклый свет, льющийся из-под ног.
     Он  шагнул в сторону  и понял, что чуть не угодил в тепловую яму, в тот
самый "Крым", чья жизнь когда-то так поразила его.
     Сейчас, заглянув  в щель между  щитом  и  землей,  он ничего не увидел,
кроме пара. Из  этого парного  омута доносились между  тем взрывы хохота. Он
хотел  было уже отойти,  как вдруг щит  заскрипел, появилась чья-то  рука  и
чей-то очень знакомый голос крикнул:
     - Пока, черти подземные!
     Еще  через секунду веселый,  легкий и сильный Саня Гурченко встал перед
Толей.
     - Кого я вижу! Откуда, Толяй?
     - Из кино. Смотрел Ринго Кида.
     - Ага! - вскричал Саня. - Дельный малый Ринго Кид!
     Сюда бы мне таких десяточка три, мы бы тут дали шороху!
     Толя удивился сходности их мыслей.
     - Ты сам такой, Саня. Ты - магаданский Ринго Кид.
     - Ты мне  льстишь. - Гурченко обнял  Толю за плечи. -Я не такой меткий.
Однако автоматическим оружием владею неплохо.
     Знаешь, это  очень  весело,  когда  стучат  автоматы! Однажды мы втроем
расшуровали целую зондеркоманду СС, и почему? Потому что  мы были веселее их
и лучше владели автоматическим оружием!  - Он  заглянул Толе в лицо. - А как
вообще-то? Свидание разрешили суки?
     - Нет.
     -  Ах,  суки, суки  позорные,  блядские падлы, мандавошки  вонючие,- со
вкусом высказался Гурченко и еще добавил:- Говно! Послушай, камрад, - сказал
он. - Жратва-то у тебя дома есть?
     - Мартин приносит.  Вполне достаточно. - Толя закурил и сбоку посмотрел
на Гурченко. - Саня, а ты чего там... в "Крыму"- то делал?
     - У меня там кореша, - осклабился  Гурченко. - Я туда хожу, как в клуб.
Гораздо интереснее, чем в вашем  сраном Дворце  культуры. Жалко, сегодня там
бабы стирку завели, дышать нечем.
     - Сань, а ты меня бы туда не взял как-нибудь?
     - Да пошли хоть  сейчас, - сказал Гурченко, но вдруг осекся и замямлил:
- Вообще-то, Толик, туда детям до шестнадцати не рекомендуется...
     - Мне уже давно семнадцать!
     Гурченко  еще  помялся, что-то обдумывая. Он затягивался  сигаретой,  и
красный огонь освещал его  глаза, с насмешливой приязнью разглядывающие  фон
Штейнбока.
     - Гут! - сказал он наконец. - Канаем в яму. Только от меня ни на шаг!
     Он приподнял щит и шагнул в клубящуюся паром бездну. Толя последовал за
ним.  Они оказались на крепкой деревянной лестнице,  похожей на  корабельный
трап.  Десять  ступенек вниз. Не видно ни зги.  Сразу после мороза - влажная
жара. Лестница кончилась, и Толя увидел, что стоит на толстой трубе.
     Труба  была  такой  горячей,  что  жгло  даже  сквозь  толстые  подошвы
американских ботинок,  а между тем прямо на ней  сидели две фигуры в  нижнем
белье.
     Глаза уже немного привыкли к туману, и  Толя  различил в одной из фигур
настоящего дореволюционного профессора, тип, весьма знакомый по  литературе:
меньшевистская  бородка, пенсне  в  железной  оправе. "Профессор"  почесывал
грудь  под бязевой лагерной рубахой и  с наслаждением читал приятную толстую
книгу.
     Как он различал буквы в таком пару?
     - Все же  вернулись,  Александр Георгиевич? Милости  просим, -  любезно
обратился  "профессор" к  Сане. - А мы вот  с  Пантагрюэлем решили забраться
повыше, воздухом подышать.
     Тот, кого назвали  Пантагрюэлем, сидел подальше и различался смутно как
нечто розовое, округлое, во флотском тельнике без рукавов.
     - Эй, Пантюха, все вшей считаешь?! - крикнул ему Саня.
     - Ага, - отозвался Пантагрюэль. - Сегодня  уже  шашнадцать  отщелкал, а
Николай Селедкин всего семь.
     - Заложились? - деловито спросил Гурченко.
     - Ага. На белую булку заложились. Николай Селедкин возражал, что у него
вша цапучая, а я говорю - без разницы: насекомое есть насекомое.
     - Простите, юноша, вы к нам на проживание? - спросил "профессор" Толю.
     - Это гость, - пояснил Саня. - Мои френд. Что читаете, доктор?
     - Апулея. Владимир Ильич бы сказал: "Архизанятная книженция"!
     Саня  и  Толя  шагнули  вниз по  покатому  склону и тут же  уперлись  в
кирпичную кладку. Тогда шагнули вбок,  открылся проем,  а за ним Толя увидел
обширную пещеру. По  стенам пещеры  извивались трубы теплоцентрали,  а возле
них в ямках и нишах  угадывались копошащиеся люди. Всего здесь было не менее
пяти ярусов,  а на  самом  дне, откуда и валил-то  пар,  двигалось  какое-то
размытое визгливое пятно - там-то и шла стирка.
     Неожиданно  сквозь  общий  гул,  прямо  под  ногами у Толи  прорезались
мужские голоса, хриплый бас и сорванный дискант.
     - Сука  позорная,  контрик, чимчикуй  отсюда со своим кесарем, покуда я
тебе  не  воткнул,  а то  во  веки вечные  балдоха  не  увидишь!  -  Дискант
захлебывался мокротой. - Чимчикуй, фраер, или пачку чая отдавай!
     - Во-первых, не  смей  меня называть контриком,  бандитская  рожа!  - с
хриплым смешком отвечал бас. - И на понт не бери, не таких  видали! Я еще на
Волховстрое лопатой махал, создавал  индустрию  страны, а  ты  нарыв на теле
общества!
     -  Курва,  залупа  конская,  да  я  тебя  рашпилем  сейчас!  -  Дискант
захлебнулся.
     Внизу  началась  возня.  Саня прыгнул в  пар, и  Толя,  не  раздумывая,
последовал за ним.
     В алькове,  выложенном  досками и  картоном,  катались  двое  борющихся
мужчин,  харкали  и рычали.  Саня качнулся вперед  и отработанным движением,
должно быть приемом самбо, выбил у одного из борцов отточенный рашпиль.
     Враги отпустили друг друга и теперь смотрели на Гурченко, тяжело  дыша:
косматый  черный одутловатый мужчина и белобрысый сухонький паренек, похожий
на футбольного "крайка".
     - Ай-яй-яй, ребята!  -  Саня покачал головой,  а потом крикнул  куда-то
вниз:-Филин, на пятом профиле нарушение режима!
     -  Сами подумайте,  Александр, - загудел черный-косматый. - Предъявлять
мне такие мелочные  позорные обвинения!  Да у меня когда-то таких  гавриков,
как Шило, три тысячи было под командой!
     - Падла  буду,  ты  увел! - завизжал блондин.  -  Чтоб  я век  не видал
свободы,  товарищ Гурченко,  увел у меня Высокий  Пост две пачки грузинского
второго сорта!
     - Вон они, ваши пачки, в углу лежат, - брезгливо, надменно, но с дрожью
в голосе проговорил Высокий Пост. - Сами же и затолкали своими  облупленными
пятками.
     Шило ринулся в угол и тут  же вылез оттуда с двумя пачками чая в руках.
Физиономия его сияла теперь таким лучезарным  счастьем,  словно он нашел  не
чай, а волшебную лампу Аладдина.
     - Вот они, пачечки, закон-тайга!  Что  ты. Высокий Пост,  да  рази я на
тебя  клык  точу? Что ты. Высокий  Пост, сейчас заварим  чефиречку! Саня, чо
стоишь, как неродной? Приземляйся!
     - Садитесь, Александр, и  вы,  товарищ.  -  Высокий Пост подвинулся  на
нарах и сказал, чуть понизив  голос:  - Презираю блатных. Везде бью блатных.
Таков мой принцип - всегда их бить. Везде они меня боялись - и на Хатанге, и
в  Сеймчане, и на  этапах... Я краду  его чай? Я,  который когда-то...  - Он
закашлялся.
     Саня и Толя забрались с ногами в альков. Рядом копошился Шило, раздувал
примус, заваривал чай - обе  пачки целиком  в жестяной банке  из-под  свиной
тушенки.  Толя  впервые  видел,   как  приготавливается  чефир,   знаменитый
наркотический  напиток,  о  котором   с  уважительным  придыханием  говорили
одноклассники в мужской уборной.
     Чефир  интриговал  школьников  даже  больше,  чем  спирт  или папиросы.
Говорили, что он вызывает  галлюцинации, что можно попасть неизвестно  куда-
чуть  ли  не  в Париж  или  на Гималаи, чуть ли не к самой проходной райской
зоны.
     -  А как все  эти люди попадают сюда, Саня?  - спросил Толя. - Для меня
это загадка. Неужели начальство не знает про эти тепловые ямы?
     - Отлично знает,  но смотрит сквозь  пальцы. Куда людей девать? У хмыря
срок кончается, а до навигации еще пять месяцев. В общежитиях, конечно, мест
нет.  В кювете, что  ли, замерзать,  гражданин  начальник? Ладно, ладно, сам
знаешь  куда -  чимчикуй  в  "Крым"!  Здесь  у  нас кроме  "Крыма" есть  еще
"Одесса",  "Алупка", "Баку"  да  три безымянных. Во  всех колымских  лагерях
известно про эти  отели.  Между  прочим,  многих отсюда  палкой не выгонишь.
Живут по нескольку лет и про материк  забывают.  Еще неизвестно,  сможет  ли
хмырь обеспечить себе на  материке такие  условия  - не дует  и  с голоду нс
подохнешь. Здесь даже дети рождаются, Толяй.  Когда рассеется  дым,  увидишь
внизу детей и животных.
     Из  глубины долетел  и  приблизился  сладчайший  голосок, напевающий из
оперетты: "Частица черта в нас заключена подчас, и сила женских чар  в груди
родит пожар..." Толя увидел, как вдоль противоположной стены прошло существо
в гимнастерке,  оттопыренной большими грудями, и  с  круглым задом  в ватных
штанах.
     Мелькнуло белое лицо, ярко-красные губы.
     - Тьфу! Заткнись, Валька! - Гурченко сплюнул.
     - Гурченко, Гурченко, ты нехолосый, - кокетливо произнесло  существо, и
на колено Сане легла большая лапа с наманикюренными ногтями.
     Саня брезгливо стряхнул лапу и дал певцу ногой под  зад. С истерическим
смехом существо растаяло.
     - Это Валька Пшонка,  - пояснил  Саня. -  Педрила. Клизмы в гимнастерку
засовывает, а в штаны подушку.
     - Зачем? - спросил потрясенный Толя. - В чем тут смысл, Саня? Что такое
"педрила"?
     -  Педрила,  ну... - Саня усмехнулся. - Ну, это которые без баб... - Он
смешался и глянул искоса на  Толю. - Ладно, парень, не все тебе сразу знать.
Ты небось и про баб-то еще мало знаешь, а?  Я тебе только скажу - держись от
этих  ребят  подальше. У них своя команда, у нас своя. А женщины, Толяй, это
лучшая половина свободолюбивого человечества.
     Лучшая половина между  тем  заканчивала стирку,  паровая завеса худела,
видимость  в "Крыму" прояснялась. Можно было видеть,  как бабы бросаются  на
Вальку  Пшонку, который (или которая) явился к  их корытам  простирнуть свой
жуткий бюстгальтер.
     Они лупили его скалками,  порвали гимнастерку, вытащили клизмы. "Сейчас
дрын  отхватим,  тогда  будешь бабой!"  Видно было  рыдающее лицо педрилы  с
размазанной краской на лице и на лбу.
     В толпу ворвался председатель всего "Крыма", иначе "паханок" по  кличке
Филин. Он был похож  на Емельяна Пугачева -  черные волосы кружком, короткая
борода,  широченные  плечи, обтянутые кремовой  пижамой  с плетеной тесьмой.
Филин  нещадно  колотил баб,  но,  должно  быть,  не очень больно,  открытой
ладонью.  Бабы визжали и замахивались  на "пахана", но стукнуть не решались:
авторитет его был велик.
     Наконец тепловая  яма угомонилась, и Толя действительно увидел ребенка.
Маленький мальчик катался  взад-вперед  по  нижнему профилю на  трехколесном
велосипеде.  Филин  устало  полез  вверх по  стремянке и,  добравшись до  их
"алькова", тихо сказал копошащемуся в углу Шилу:
     - Еще раз рашпиль заточишь, курва, выкинем в Магадан.
     Мутноватые  глаза   "паханка"  остановились  на  Толе  и  вопросительно
переехали на Гурченко.
     - Это Толька  фон  Штейнбок, - сказал  Саня. -  У него  матуху на  днях
органы замели. Таню знаешь? Жена Мартина.
     Филин  несколько  секунд  молча  смотрел на Толю, а потом подмигнул ему
обоими глазами:
     - Хавать хочешь. Фон?
     - Спасибо, я сыт, - пробормотал Толя.
     - Канай вниз, Саня, - сказал  тогда Филин, как бы утратив к Толе всякий
интерес. - Ленка сказала, сегодня Инженер придет.
     -  Серьезно! - Гурченко, казалось, был очень обрадован этой новостью. -
Вот это  дела! - Он вскочил, стукнулся макушкой о верхние нары, но даже и не
заметил этого.
     Секунду спустя  они с Филином  были уже внизу и исчезли за  развешанным
бельем.
     Толя  остался в  "алькове" вместе  с Шилом и  Высоким Постом. Последний
читал  газету  "Тихоокеанская  звезда",  что-то  о  ходе  снегозадержания  в
Амурской области, и с важным видом  подчеркивал красным карандашом отдельные
строчки и целые абзацы партийного руководства.
     - Я, между прочим, - заговорил он вдруг, как бы ни к кому не обращаясь,
-  до  трагической ошибки следственных органов НКВД занимал  весьма  высокий
пост  в родном городе,  а  теперь  намерен  начать все  сначала.  Никогда не
поздно, если владеешь методом  и  стилем руководства. Пусть прилавок,  пусть
мастерская - главное начать!
     - Да что ты, Высокий Пост!  На  хера тебе  прилавок! -  плача то ли  от
братских чувств, то ли от примусного газа, запричитал Шило.  - Да мы с тобой
в Грузию махнем и на барыге в Телави партбилет тебе купим. Кореша говорили -
в Закавказье  партбилеты за косую  толкают. Да я в натуре, Высокий Пост!  Не
обижайся! В Телави на барыге любую ксиву можно купить  и новую жизнь начать.
Готово!  - вдруг радостно вскричал он и снял с примуса  банку с  пузырящимся
чефиром. - Ну, Фон, тебе как гостю первому! Пей!
     Толя  в  священном  ужасе  взирал   на  банку.  Перед  ним  открывались
бескрайние,  как  дифтерийные сны, перспективы. Какой простор! Какая система
зеркал!  Там, в коридорах бесконечной жизни, стоит, расставив ноги и заложив
за спину кулачища, старый обитатель "Крыма", матерый чефирист Фон.
     - Ну, чего ты. Фон? Пей от души!
     Из-за  газеты поглядывал лукавый порочный глазик важного партработника.
Высокий Пост перемигивался с Шилом.
     Чефир был тягуч, горяч, сладок и горек одновременно.  Вдруг перехватило
горло и закружилась голова. Банку подхватил Шило.
     Потом зеркальные дифтерийные палаты разъехались, и я оказался в  уютном
милом  тепле,  в  прелестнейшей  пещере.   Шаловливое,  полное  таинственной
прелести  колдовство  совершалось  вокруг.  Верные  мои друзья  смешно,  как
медвежата, боролись  из-за банки  волшебного напитка. Пока  они боролись,  я
отхлебнул еще  глоточек. Все  было чудно и чудно, а внизу меня ждали тайны и
радости. Плавно, как антилопа в мультфильме, я спустился с пятого профиля на
первый и  положил свою невесомую, кудрявую  свою, золотую голову  на  полные
ноги какой-то спящей богини, может быть даже Афродиты.  Голова моя лежала на
этих  ногах и  смотрела, а  к  нам приближалась другая  богиня, на этот  раз
Артемида, которая была, как и подобает охотнице, немного жилиста и суховата.
Но  прелестна!  Трудно  отрицать  прелесть  лесной  охотницы  Артемиды.  Она
прогоняет своих собак- брысь, Барсик! пошел. Шарик! - и тянет меня за руки в
свой хвойный шалаш.
     - Ты, свежачок! Чефиру, что ли, шарахнул?
     Пустые вопросы. Черная прядь Артемиды падает на синий глаз. Ленкой меня
зовут,  Ленкой.  Вздор! Вы,  губы Артемиды, как  вы влажны!  Как  вы  жадны,
прелестные губы!  Шелест ветра. Занавеска?  Вздор! Шелест средиземноморского
ветра.  Не бойся, дурачок, нас никто не  увидит. Где он там у тебя? Вздор  -
юноши Эллады ничего не боятся! Берите его,  если он вам нужен, больше у меня
ничего  нет, Артемида! А мне,  дурачок,  больше  ничего и  не  надо.  Вздор,
Артемида! Простите, но вы лепечете вздор! Где  ваш колчан,  где  стрелы, где
волшебные звери Барсик и  Шарик,  устрашающие  гигантов?  Как, Артемида,  вы
взбираетесь  на меня?  Вас прельщают лавры  амазонок? Вы  храбрая  всадница,
Артемида,  а вот эта кривая улыбка вам не к лицу. Ленка меня  зовут,  Ленка.
Что ты бормочешь, дурачок? Покажи-ка мне его, ну, дай-ка я  на него погляжу,
на родненького.
     В  шалаш  Артемиды вползли трое: Емельян  Пугачев,  Ринго  Кид  и  Враг
Народа.  Последнего  нельзя было не узнать: темносерый костюм с отглаженными
лацканами, галстук,  жилет, английские  шпионские  усики,  холодные глаза  -
типичный враг народа.
     - Я вас узнал. Враг Народа! Но вы не смущайтесь, я сам по происхождению
враг народа.  Я  люблю свой русский народ и  его врагов.  Яблоко  от  яблони
недалеко  падает. Кадры в  период  реконструкции решают  все.  Входите  и не
смущайтесь,  вы,  Емельян,  вы,  Ринго,  и  вы,  любезнейший  Враг   Народа.
Приветствую вас в шалаше Артемиды. Искренне. Анатолий фон Штейнбок, эсквайр.
     Гурченко,  Филин  и  Инженер переводили  взгляды  с Ленки  Перцовки  на
мальчишку фон Штейнбока, который в не заправленных еще штанах валялся в углу
Ленкиной "фатеры" на лоскутном одеяле.
     - Ты, Ленка, у меня допляшешься, - с затаенной тоской сказал Филин.
     Перцовка оскалилась в хулиганской улыбке:
     - А я чо? Это его Шило угостил.
     - А ты чего с ним делала?
     - А чего я делала, это без разницы. Я чистая, вчерась проверялась, а  с
сифилитиками ничего общего.
     - Я тебе  нос  откушу, - тоскливо и  нестрашно пригрозил могущественный
Филин.
     На Саню Ленкины бандитские чары  не подействовали. Он попросту  залепил
ей сокрушительную пощечину и спросил:
     - Есть за что?
     Ленка  Перцовка  на пощечину  не обиделась,  а только  улыбнулась  Сане
глазами  из-за  острого плеча.  Она поправила  подушку под  головой блаженно
мычащего Толи и закурила цигарку, тоже не очень-то безвредную.
     - Послушайте вы, дети подземелья...
     Инженер с неприятной улыбкой оглядел присутствующих.
     Толя не без оснований назвал его Врагом Народа. Он действительно был во
вражде  с народом и всю свою сознательную  жизнь активно и деловито  боролся
против народа, то есть против любимых  народом  "батьков" и  против  любимой
народом  системы единодушия.  Среди колымского  лагерного люда были и  такие
невероятные  люди - участники настоящих,  а не сочиненных  НКВД  заговоров и
оппозиционных групп. Эти  редчайшие люди,  как  правило, приспосабливались к
неволе гораздо лучше, чем бесчисленная армия "невинно пострадавших".
     -  Послушайте, дети  подземелья,  -  заговорил Инженер пренеприятнейшим
голосом, - ваши оперные сцены разыгрывайте без меня. У меня всего пятнадцать
минут. Вряд  ли будет  полезно для  дела, если облава выловит в тепловой яме
вместе  с урками  и  проститутками  помощника главного механика  Нагаевского
порта.
     Давайте к делу. Итак, мы установили,  что  после выгрузки этапа команда
"Феликса" начинает жрать спирт и бдительность на борту значительно  слабеет.
Вопрос стоит  так: брать  пароход с пирса или проникнуть на борт и взять его
уже в море? Между прочим, вы уверены, что пацан спит?
     - Кемарит свежачок. - Ленка погладила Толю по волосам.
     Я спал или не спал, но что-то видел, во сне ли, наяву ли, в будущем или
в прошлом. Я где-то стоял, куда-то бежал, на чем-то ехал, зачем-то лежал под
стеклянной стеной, за которой группа страшных людей замышляла дерзкий захват
теплохода "Дзержинский" для бегства в Америку.
     Я  оглянулся  в  тоске  на  свою  родину  и  увидел  выжженный  солнцем
асфальтовый двор и белую  стену,  вдоль  которой  шла рыжеволосая  женщина в
ярчайшем сарафане.  А  я  стоял в тени мелколистой акации  и чувствовал, как
рядом шлепает о  бетонную набережную усталое море. Море устало от набегов на
берег, а кипарисы устали от фотосинтеза  и еле шевелили усталыми верхушками.
Я никогда прежде  здесь не был, но  знал, что  это моя  усталая родина.  Все
вокруг устало,  и  только  лишь  эта  женщина была  бодра  и шла  быстро  по
раскаленному  асфальту, небрежно отмахивая на ходу тяжелые рыже-пегие волосы
и выбрасывая из босоножек мелкие камушки и морща нос и улыбаясь с вызовом, с
дерзостью, с хулиганством кому-то невидимому; как буд