й казни именно за
эти действия?

     Дюпон: Насколько я знаю, Кох обвинялся в мошенничестве. Кроме того,  он
в чем-то противился руководству СС. Несомненно то, что он был арестован...

     Дюбост: Мы остановились на том, что свидетель  показал  Трибуналу,  что
Кох был  наказан  не  за  то,  что  совершал  преступления  по  отношению  к
заключенным,  а  потому,  что  его  обвиняли  в  многочисленных   бесчестных
поступках при исполнении  служебных  обязанностей.  Так  я  понял  показания
свидетеля?

     Дюпон: Да. Я не могу говорить обо всех  обвинениях,  которые  ему  были
предъявлены. Я не могу утверждать, что он был наказан только за это. Я знаю,
что в этом его обвиняли,  у  меня  нет  никаких  других  сведений  по  этому
вопросу.

     Дюбост: Вам нечего больше добавить?

     Дюпон: Я могу только сказать, что  я  получил  эти  сведения  от  врача
Овена, который был арестован в то же время, что и Кох, был  освобожден  и  в
последнее  время,  то  есть  в  первые  месяцы  1945  года,  возвратился   в
Бухенвальд.

     Дюбост: Какой национальности этот врач?

     Дюпон: Немец. Он был эсэсовец. Он был подвергнут заключению  в  лагере.
Он был арестован в то же самое время, что  и  Кох.  Овен  был  освобожден  и
возвратился в Бухенвальд в начале 1945 года в своем прежнем чине  и  звании.
Он охотно разговаривал с заключенными и эти сведения получены от него.

     Дюбост:  У   меня   нет   больше   вопросов   к   свидетелю,   господин
председатель...

     Меркель (защитник гестапо): Господин свидетель, Вы сказали, что  методы
обращения с заключенными в Бухенвальде не были характерными лишь для  лагеря
Бухенвальда,  но  эти  методы  явились   следствием   общего   приказа.   Вы
обосновываете это тем, что и во всех других лагерях Вы видели то  же  самое.
Как следует понимать в данном случае выражение: "во всех других лагерях"?

     Дюпон: Я говорю о концентрационных лагерях. Я уточняю - о некоторых  из
этих лагерей: Маутхаузене, Дахау, Заксенхаузен, рабочих команд  Дора,  Лора,
С-3, Манслебен, Эбензее. И на этом ограничусь.

     Меркель: Вы сами были в этих лагерях?

     Дюпон: Я лично был направлен в Бухенвальд и имею  точные  свидетельские
показания в отношении других лагерей. Я их собрал от  моих  друзей,  которые
находились в этих лагерях. С другой стороны, само количество  моих  погибших
товарищей достаточно красноречиво, чтобы показать,  что  и  в  этих  лагерях
уничтожение происходило подобным же образом.

     Меркель: Благодарю.

     Бабель (защитник СС и СД): Я хотел бы получить сведения о том, в  каком
блоке Вы были. И Вы, может быть, скажете Суду о том,  Вы  уже  упомянули  об
этом, как распределялись заключенные? Мне кажется, что у них же были внешние
отличительные знаки. У одних на была красная, у других зеленая заплата и  т.
д.?

     Дюпон: В действительности  самые  различные  заключенные  находились  в
одних и тех же командах. Я уточняю. В так называемой "дренажной" команде,  в
которой был я, мы работали бок о бок с уголовными преступниками  -  немцами,
носившими отличительный знак зеленого цвета. Что  касается  национальностей,
то в этой команде были русские,  чехи,  бельгийцы,  французы.  Отличительные
знаки были разные, но  обращение  было  одинаковым  со  всеми,  и  здесь,  в
частности, мы находились под надзором уголовных преступников.

     Бабель: Я не совсем верно понял  начало  Вашего  ответа.  Я  спросил  -
делились ли заключенные на  определенные  категории,  которые  отмечались  с
внешней стороны какими-нибудь звездами или знаками зеленого, голубого  и  т.
д. цветов?

     Дюпон: Я сказал, что в лагере имелись различные значки, - треугольники,
по которым определяли к каким категориям относятся заключенные. Но  все  эти
люди находились вместе и подвергались одному и тому же режиму.

     Бабель: Я спрашиваю Вас не об обращении, а об отличительных знаках.

     Дюпон: Что касается французов...

     Бабель: Не только для французов, а для всех?

     Дюпон: Я отвечаю. Для французов, которых я лучше всего знал, знаки были
следующие: красные треугольники, значки политических  заключенных,  давались
всем без исключения, даже тем заключенным, которые были привезены  из  форта
Барро, т. е. уголовные преступники. То же я наблюдал и у чехов, и у русских.
     Действительно, было предусмотрено ношение отличительных знаков.  Но  на
самом деле порядка в этом не существовало...
     Наконец, я снова повторяю то, что сказал несколько  минут  тому  назад:
даже если и были различные отличительные знаки, все равно  заключенные  были
все вместе и подвергались одному и тому же режиму, одинаковому обращению.

     Бабель: Мы уже слышали неоднократно о  том,  что  они  были  перемешаны
между собой. Но я Вас спрашивал не об этом. Вы все-таки  так  долго  были  в
лагере, что Вы можете ответить на мой вопрос, как делились эти  заключенные?
Насколько мне известно, они делились  на  группы  уголовных  и  политических
преступников, а также и на другие группы. Каждая группа была отмечена особым
знаком. Носили ли они на одежде значки зеленого цвета, голубого или красного
цвета, или еще какие-либо?

     Дюпон: Для различных категорий предусмотрены были различные  знаки,  но
все категории были перемешаны. Например,  лица,  принадлежащие  к  категории
уголовных преступников, были вместе с  лицами,  принадлежащими  к  категории
политических. Однако в некоторых блоках та или иная  категория  преобладала,
но не существовало подразделения блоков в соответствии со  знаками,  которые
носили заключенные в них.

     Бабель: Мне  было  сказано,  что  политические  заключенные,  например,
носили голубой знак, уголовные - зеленый. Мы  уже  опрашивали  здесь  одного
свидетеля, который в определенном отношении подтвердил, что без труда  можно
было определить по значку,  к  какой  категории  принадлежит  тот  или  иной
заключенный.

     Дюпон: Правильно то, что существовали различные  знаки,  правильно  то,
что эти знаки были предусмотрены для различных категорий, но для того, чтобы
показать истинное положение вещей, следует уточнить, что эти знаки  не  были
использованы. Для  французов,  в  частности,  были  только  знаки  категорий
политических,  что  приводило  к  путанице,  так   как   повсюду   уголовные
преступники,  прибывшие  из  тюрем  для  уголовников,  рассматривались,  как
политические. Отличительные знаки существовали для того, чтобы не  смешивать
различные  категории  заключенных,  но   такие   знаки   систематически   не
применялись. В отношении французов они вообще не применялись.

     Бабель: Если я Вас верно понял, то  Вы  сказали,  что  все  французские
заключенные имели отличительные знаки политических заключенных?

     Дюпон: Это правильно.

     Бабель: И среди этих французских заключенных были,  однако,  не  только
политические заключенные, но также в большей своей части другие преступники,
да? По крайней мере я так понял  Ваши  прежние  показания.  Вы  это  сказали
довольно определенно.

     Дюпон:  Я  уже  сказал,  что  имелись  уголовные  преступники,  которых
привозили из специальных тюрем и которые имели не  зеленые  знаки  с  буквой
"Ф", которые  они  должны  были  бы  носить,  а  носили  знаки  политических
заключенных.

     Бабель: Что Вы делали в лагере, Вы же были врачом?

     Дюпон: Я приехал в январе и в течение трех месяцев  работал  сначала  в
каменоломне, затем на земляных работах, а затем я был использован в  полевом
госпитале.

     Бабель: Каковы были Ваши функции?

     Дюпон: Я работал в амбулатории по лечению внутренних заболеваний.

     Бабель:  Вы  могли  действовать  самостоятельно?  Какие  были  указания
относительно лечения?

     Дюпон: Мы работали  под  контролем  врача  СС.  У  нас  было  небольшое
количество мест в лазарете и мы могли производить  госпитализацию  некоторых
больных. Примерно на 20 нуждающихся больных одно место. Медикаментов  у  нас
почти не было. Я работал в этом госпитале до момента освобождения из лагеря.

     Бабель: Получали ли Вы указания относительно обращения с больными? Было
ли Вам сказано, что Вы должны лечить и ухаживать за больными или же  что  Вы
должны были применять медицинские средства, от которых больные умирали бы?

     Дюпон: Я получил приказ отбирать неизлечимых больных  и  отправлять  их
для уничтожения. Этот приказ я ни разу не выполнил.

     Бабель: Было ли Вам  сказано,  что  Вы  должны  произвести  отбор  лиц,
которые должны быть  уничтожены?  Я  не  понял  Вашего  ответа.  Пожалуйста,
повторите.

     Дюпон:  Я  получил  приказ  отбирать  наиболее  серьезных   больных   и
направлять их  в  61-й  барак,  где  их  должны  были  уничтожить.  Это  был
единственный приказ, который я получил в отношении больных.

     Бабель: Вы сказали: "где  их  должны  были  уничтожить"?  Я  спрашиваю,
говорили ли Вам, что отобранные должны были быть уничтожены? И было  ли  Вам
сказано, что они посылались в 61-й барак? Сообщали ли Вам о том, что с  ними
там должно было произойти?

     Дюпон: 61-й барак находился под  контролем  германского  унтер-офицера,
которого звали Вильгельмом, он сам руководил казнями. Это он отдавал  приказ
- кого из больных отбирать для того, чтобы направлять их в этот  барак.  Мне
кажется, что положение достаточно ясно.

     Бабель: Прошу прощения. Категорического указания Вы не получали?

     Дюпон: Указания направлять неизлечимых больных...

     Бабель: Господин свидетель! Мне бросается в глаза, что на  мои  вопросы
Вы не отвечаете коротко "да" или "нет", а всегда как-то обходите их.

     Дюпон: Было сказано, что эти больные должны были  направляться  в  61-й
барак. Больше ничего не разъяснили, но все больные, попадавшие в 61-й барак,
уничтожались.

     Бабель: Но Вы этого не наблюдали сами, об этом Вы узнали  или  слышали.
То есть, Вы узнали о том, что те, кто туда направлялся, уже  не  возвращался
обратно?

     Дюпон: Это неправильно.  Я  сам  мог  наблюдать  это,  так  как  я  был
единственным врачом, который мог входить  в  61-й  барак,  находившийся  под
контролем заключенного Луи Куних. Я смог извлечь оттуда  некоторых  больных.
Остальные умерли.

     Бабель: Если Вам приказали это, почему Вы не  заявили,  что  не  будете
делать этого?

     Дюпон: Если я правильно понял, Вы  меня  спросили,  почему,  когда  мне
приказывали посылать самых тяжелых больных...

     Бабель: Я спрашиваю Вас, почему, получив инструкции отбирать для  61-го
барака Вы не заявили, что знаете, что происходит в этом бараке, а поэтому не
будете делать этого?

     Дюпон: Потому, что для меня это означало бы смерть.

     Бабель: Я понимаю, а для немцев, которые бы  уклонялись  от  выполнения
подобного приказа, что означало бы это для них?

     Дюпон: О каких немцах идет речь? О немцах - заключенных?

     Бабель: О каком-нибудь немце, например, о немецком враче или каком-либо
другом человеке, который работал там. Что бы случилось бы с ним, если бы  он
отказался выполнять такой приказ?

     Дюпон:  Если  какой-либо  заключенный  категорически   отказывался   от
выполнения такого приказа - это означало смерть. На практике мы могли иногда
и не выполнять его. Я уточняю, что я лично никого  никогда  не  направлял  в
61-й барак.

     Бабель: Я хотел задать общий  вопрос  относительно  условий  в  лагере.
Тому, кто никогда не видел лагеря, трудно  себе  представить  действительное
положение вещей. Может быть, Вы могли  бы  коротко  описать  Суду,  как  был
организован подобный лагерь?

     Дюпон: Я считаю, что я достаточно  подробно  рассказал  об  организации
лагеря. Я позволяю себе спросить председателя, стоит ли возвращаться к этому
вопросу?

     Председатель:  Полагаю,  в  этом  нет  надобности...  Свидетель   может
удалиться.


ИЗ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ С. РОЙЗМАНА

     {IMT, vol. 8, p. 324-329.}

       ----------------------------

                              Стенограмма заседания
                              Международного военного трибунала
                              от 27 февраля 1946 г.

     Смирнов: Я  хотел  бы  перейти  к  следующему  разделу  моего  доклада,
посвященному тайным пунктам, созданным германским фашизмом  для  уничтожения
людей. Это - не концлагеря, потому что пребывание людей в этих пунктах,  как
правило, исчислялось периодом от нескольких десятков минут до двух часов. Из
числа этих зловещих пунктов,  созданных  германским  фашизмом,  я  хотел  бы
привести Суду  доказательства  по  двум:  в  деревне  Хелмно  (Польша)  и  в
Треблинском лагере.
     В связи с этим  я  прошу  Суд  о  вызове  одного  из  свидетелей.  Этот
свидетель представляет интерес уже потому, что это, собственно,  человек  "с
того света", ибо дорога в Треблинку называлась немецкими  палачами  "дорогой
на небо". Я говорю  о  свидетеле  Ройзмане,  польском  гражданине,  и  прошу
разрешения вызвать его в качестве свидетеля и допросить...

                             (Вводят свидетеля)

     Председатель: Как ваше имя?

     Свидетель: Ройзман Самуил.

     Председатель: Повторяйте за мной слова присяги...

                    (Свидетель  повторяет слова присяги)

     Смирнов: Разрешите приступить к допросу?

     Председатель: Пожалуйста.

     Смирнов: Скажите, свидетель Ройзман, чем Вы занимались до войны?

     Ройзман: До войны я работал бухгалтером в экспортной фирме.

     Смирнов:  Когда  и  при  каких  обстоятельствах  Вы  оказались  узником
Треблинки-2?

     Ройзман: В августе 1942 года меня увели из Варшавского гетто.

     Смирнов: Сколько времени Вы пробыли в Треблинке?

     Ройзман: Я был в Треблинке один год, до августа 1943 года.

     Смирнов: Таким образом, Вам хорошо известны правила обращения с людьми,
установленные в этом лагере?

     Ройзман: Да. Я хорошо знаю их.

     Смирнов: Я прошу Вас описать Трибуналу,  что  представляет  собой  этот
лагерь.

     Ройзман: Ежедневно туда приходили  транспорты,  по  3,  4,  5  поездов,
наполненных  исключительно  евреями  из  Чехословакии,  Германии,  Греции  и
Польши. Немедленно после прибытия все люди в течение пяти  минут  выводились
из поездов и должны были стоя ждать. Все те, кто покидал поезда,  немедленно
разделялись на группы: мужчины отдельно, женщины и дети тоже  отдельно.  Все
должны были немедленно раздеваться донага, причем  эта  процедура  проходила
под нагайками немцев. Рабочие, которые там  прислуживали,  немедленно  брали
всю одежду и несли ее в бараки.  Таким  образом,  люди  голыми  должны  были
проходить через улицу до газовых камер.

     Смирнов: Я прошу Вас сообщить Суду, как называлась немцами  эта  дорога
до газовых камер.

     Ройзман: Эта улица называлась "дорога на небо". Смирнов:  Скажите  мне,
пожалуйста, сколько времени жил человек, попадавший в Треблинский лагерь?

     Ройзман:  Вся  процедура  -  раздевание  и  путь  в  газовую  камеру  -
продолжалась для мужчин 8-10 минут, для женщин - 15  минут.  Для  женщин  15
минут потому, что до того, как они шли в газовую камеру, им стригли волосы.

     Смирнов: Зачем им стригли волосы?

     Ройзман:  По  идее  "господ",  эти  волосы  должны  были  служить   для
изготовления матрацев.

     Председатель: Вы хотите сказать, что проходило только 10 минут  с  того
времени, когда их сгружали с поездов, до того времени,  как  их  отвозили  в
газовые камеры?

     Ройзман: Я уверен, что у мужчин это занимало не более десяти минут.

     Смирнов: Включая и раздевание?

     Ройзман: Да.

     Смирнов:   Скажите,   пожалуйста,   люди   привозились   поездами   или
грузовиками?

     Ройзман:  Главным  образом,  привозились  поездами.  Только  евреи   из
окрестных местечек и деревушек привозились на грузовиках. На грузовиках было
написано "экспедитион Шпеер", приезжали они из Вайнгрова, Соколова.

     Смирнов: Скажите, пожалуйста,  впоследствии  какой  вид  имела  станция
Треблинка?

     Ройзман:  Вначале  не  было  никаких  надписей  на  станции.  Но  через
несколько  месяцев  заместитель  начальника  лагеря   Франц   Курт   устроил
первоклассную  железнодорожную  станцию  с  надписями.   На   бараках,   где
находилась одежда, были надписи: "буфет", "касса", "телеграф",  "телефон"  и
т. д. Было даже печатное расписание  прихода  и  ухода  поездов  на  Гродно,
Сувалки, Вену, Берлин.

     Смирнов: Правильно ли я Вас понял, что на станции Треблинка был устроен
бутафорский  вокзал  с  объявлениями  о  расписании  поездов,  с  указаниями
отправления поездов с платформы якобы на станцию Сувалки?

     Ройзман:  Когда  люди  выходили  из  поездов,   у   них   действительно
создавалось впечатление, что они находятся на хорошей  станции,  от  которой
путь идет в Сувалки, Гродно, Вену и т. д.

     Смирнов: А что дальше происходило с людьми?

     Ройзман: Этих людей  прямо  вели  через  улицу  "Химмельфартштрассе"  в
газовые камеры.

     Смирнов: Скажите, пожалуйста, как вели себя немцы при умерщвлении

людей в Треблинке?
     Ройзман:  Если  дело  идет  об  убийстве,   то   всякий   из   немецких
надсмотрщиков имел свою специальность. Я вспоминаю только один пример. У нас
был один шарфюрер Менц.  Его  обязанность  заключалась  в  надзоре  над  так
называемым "лазаретом". В этом "лазарете" были убиты все  слабые  женщины  и
маленькие дети, у которых не хватало сил дойти до газовой камеры.

     Смирнов: Может быть, свидетель, Вы опишите Трибуналу, как выглядел этот
"лазарет"?

     Ройзман: Это была часть  площади,  загороженная  деревянной  изгородью.
Туда уводили всех женщин, стариков и детей. При входе в этот "лазарет" висел
большой флаг Красного Креста. Менц,  чьей  специальностью  было  умерщвление
всех людей, которых привозили в  этот  "лазарет",  никому  не  уступал  этой
работы. Могли быть сотни людей, которые хотели знать и видеть,  что  с  ними
будет, но он никому не поручал этой  работы,  он  хотел  это  делать  только
собственноручно.
     Вот пример  того,  что  случалось  там  с  детьми.  Привели  из  вагона
десятилетнюю девочку  с  двухлетней  сестрой.  Когда  старшая,  десятилетняя
девочка увидела, что Менц взял револьвер, чтобы убить ее двухлетнюю  сестру,
она бросилась к немцу с плачем, спрашивая, почему он хочет убить ее  сестру,
и он не убил ее, а живую бросил в огонь, а  потом  немедленно  убил  старшую
сестру.
     Был еще один пример. Привели одну пожилую женщину с дочерью. Она была в
последней стадии беременности. Их привели в "лазарет", положили на  траву  и
привели нескольких немцев, чтобы они  были  при  рождении  этого  ребенка  в
лагере. Спектакль продолжался два часа. Когда ребенок родился, Менц  спросил
бабушку, то есть мать той женщины, которая родила,  кого  она  предпочитает,
чтобы убили раньше. Она сказала, что просит, чтобы ее убили.  Но  ясно,  что
сделали как раз наоборот: сначала убили только  что  рожденное  дитя,  потом
мать ребенка, а потом бабушку.

     Смирнов: Скажите, свидетель, знакомо ли Вам имя - Курт Франц?

     Ройзман: Это был заместитель начальника лагеря Штенгеля, самый  большой
убийца в лагере. Курт Франц стал оберштумбаннфюрером, то есть получил  более
высокий чин за его доклад о том, что в январе 1943  года,  в  Треблинке  был
убит миллион евреев.

     Смирнов: Я прошу Вас, свидетель, если помните, рассказать  о  том,  как
Франц Курт убил женщину, которая называла себя сестрой Зигмунда Фрейда?

     Ройзман: Прибыл поезд  из  Вены.  Я  стоял  на  платформе,  когда  люди
выходили из вагонов. Одна пожилая дама  подошла  к  Курту,  вынула  какой-то
документ и сказала, что она  является  родственницей  или  сестрой  Зигмунда
Фрейда. Она попросила, чтобы ей дали  легкую  работу  в  бюро.  Франц  очень
серьезно просмотрел ее документы,  сказал,  что  здесь,  вероятно,  какая-то
ошибка, подвел ее к расписанию поездов и сказал, что через  два  часа  б