герях.
     Когда мы оставляли лагерь Освенцим, мы не верили самим себе,  и  у  нас
сжимались сердца при виде того, что из всех нас, то  есть  из  общего  числа
230, когда мы прибыли туда 18 месяцами ранее, осталась маленькая группа в 49
человек. Мы испытывали такое чувство, как будто мы оставляем ад, и впервые у
нас зародилась надежда на то, что мы выживем и вновь увидим мир.

     Дюбост: Госпожа Вайян-Кутюрье, куда Вас затем отправили?

     Вайян-Кутюрье: Из Освенцима нас отправили в лагерь Равенсбрюк. Там  нас
поместили в блок "НИ", то есть "Нахт унд Небель". В этом блоке вместе с нами
находились польские женщины; некоторых называли "кроликами", потому  что  их
использовали в  качестве  подопытных  существ.  Из  партий  польских  женщин
отбирали здоровых  девушек  со  стройными  ногами  и  производили  над  ними
операции: у одних удаляли из ноги часть кости, другим  делали  впрыскивания,
для чего именно, я не знаю.  Среди  подвергавшихся  операциям  была  большая
смертность.
     Тех, кто отказывался идти в лазарет, где  им  должны  были  производить
операцию, силой отправляли в карцер, где их оперировал приехавший из Берлина
профессор. Он производил операции  в  военной  форме,  не  принимая  никаких
антисептических предосторожностей, не надевая халата и не вымыв  рук.  Среди
этих "кроликов"  были  такие,  которым  удалось  выжить,  и  они  испытывают
страшные страдания до настоящего времени.

     Дюбост: Ставили ли на заключенных по их прибытии в лагерь клеймо?

     Вайян-Кутюрье: Нет. В лагере Равенсбрюк клейма не  вытатуировывали,  но
подвергали гинекологическому осмотру,  и  так  как  при  этом  не  принимали
никаких предосторожностей, пользовались одними и теми же инструментами,  это
приводило  к  распространению  заболеваний.  Причем  следует   учесть,   что
уголовные и политические заключенные находились вместе.
     В блоке 32, в котором мы находились, были также русские  военнопленные,
которые  отказались  работать  добровольно  на   заводах   по   производству
боеприпасов. В связи с этим  они  были  помещены  в  лагерь.  Поскольку  они
продолжали отказываться работать, их подвергали  всяческим  издевательствам:
заставляли стоять целый день перед бараком, не  давая  пищи.  Часть  из  них
потом была  отправлена  в  Барт,  другая  была  использована  при  переноске
помойных ведер. В "штрафблоке" и "бункере" также были помещены  заключенные,
которые отказались работать на военных предприятиях.

     Дюбост: Вы имеете в виду тюрьмы лагеря?

     Вайян-Кутюрье:  Да,  тюрьмы  лагеря.  Впрочем,  тюрьма  лагеря,  я   ее
посетила, была гражданской тюрьмой, настоящей тюрьмой.

     Дюоост: Сколько французов было в лагере?

     Вайян-Кутюрье: От 8 до 10 тысяч.

     Дюбост: Каково общее число женщин, которые там находились?

     Вайян-Кутюрье: К моменту  освобождения,  в  соответствии  со  списками,
общее число равнялось 105 тысячам, может больше.
     В лагере производили и казни. Утром на перекличке вызывали по  номерам,
после этого женщин направляли в комендатуру, и их больше не  видели.  Спустя
несколько дней  их  одежду  помещали  в  вещевой  склад,  где  хранили  вещи
заключенных.

     Дюбост: Вся система содержания в лагере была такой же, как в Освенциме?

     Вайян-Кутюрье: В Освенциме преследовалась совершенно определенная  цель
-  уничтожение.  Производительность  труда   заключенных   не   представляла
интереса. Их убивали без всякой причины. Было достаточно заставить их стоять
на ногах с утра до вечера. Что же касается того, носят заключенные один  или
десять кирпичей, этому не придавали значения. Там  полностью  отдавали  себе
отчет в том, что людей - человеческий материал  -  использовали  как  рабов,
чтобы заставить их умереть. В Равенсбрюке вопрос о производительности  труда
играл большую  роль.  Это  был  распределительный  лагерь.  Когда  в  лагерь
прибывали партии заключенных, их спешно направляли либо  на  предприятия  по
производству боеприпасов, либо на пороховые заводы,  либо  на  строительство
аэродромов, а  в  последнее  время  на  рытье  окопов.  Отправка  на  заводы
производилась  следующим  образом:  промышленники,  или  мастера,   или   же
уполномоченные ими лица сами приходили в лагерь в  сопровождении  эсэсовцев,
чтобы поизвести отбор. Создавалось впечатление невольничьего  рынка:  щупали
мускулы, изучали выражение лица, после чего останавливались в  своем  выборе
на ком-либо. Затем отобранные проходили в раздетом виде перед врачом, и  тот
принимал решение, могут или не могут они работать  на  заводе.  В  последнее
время врачебный осмотр был только проформой, так как брали  кого  бы  то  ни
было.
     Работа была непосильная, особенно потому, что не хватало  пищи  и  было
мало времени для сна, то есть приходилось напряженно работать по 12 часов  и
утром и вечером выходить  на  перекличку.  В  самом  Равенсбрюке  был  завод
Сименса, где производилось телефонное  оборудование  и  радиоаппаратура  для
самолетов.
     Кроме того, внутри самого лагеря находились мастерские по  производству
камуфляжа,  военного  обмундирования  и  всевозможных  вещей,   используемых
солдатами...

     Дюбост: Сможете ли Вы сообщить Суду,  в  каком  состоянии  находился  в
момент  освобождения  лагерь,  в  котором  содержались  мужчины,  и  сколько
осталось в живых?

     Вайян-Кутюрье: Когда немцы покинули лагерь, они оставили в нем 2 тысячи
больных и некоторое число добровольцев, в том числе и меня, для того,  чтобы
ухаживать за больными. Нас оставили без воды и  без  света.  К  счастью,  на
другой день прибыли русские. Таким образом, мы смогли отправиться в  лагерь,
где помещались мужчины, и там мы увидели неописуемое зрелище. В течение пяти
дней  у  заключенных  не  было  воды.  В  лагере  находились   800   человек
тяжелобольных, три врача и семь  медсестер,  которые  не  успевали  выносить
мертвых из помещений, в которых лежали больные. Благодаря Красной  Армии  мы
смогли перевезти этих больных в чистые блоки, оказать им необходимую  помощь
и накормить их. К сожалению, я могу назвать лишь число французов.  Когда  мы
прибыли в лагерь, в нем находились 400 французов, но только 150 вернулись во
Францию. Что  касается  остальных,  то  было  слишком  поздно,  несмотря  на
оказанную им помощь...

     Дюбост: Присутствовали ли Вы при казнях, и  при  каких  обстоятельствах
они совершались в лагере?

     Вайян-Кутюрье: Я  не  присутствовала  при  казнях.  Я  знаю  лишь,  что
последняя казнь имела место 22 апреля, за 8 дней до прихода  Красной  Армии.
Как я уже говорила, заключенных отправляли в комендатуру, затем возвращалась
только их одежда, а их карточки вынимали из картотеки.

     Дюбост: Являлось  ли  положение  в  этом  лагере  исключением,  или  Вы
полагаете, что такова была система?

     Вайян-Кутюрье: Трудно  дать  точное  представление  о  концентрационных
лагерях, когда лично сам в них не побываешь, так как можно  только  привести
примеры  зверского  обращения,  но   невозможно   дать   почувствовать   эту
убийственную рутину существования.  Когда  спрашивают,  что  являлось  самым
ужасным, невозможно на это  ответить,  так  как  все  было  ужасным:  ужасно
умирать от голода, от  жажды,  быть  больным,  видеть,  как  умирают  вокруг
товарищи и не иметь возможности что-либо  сделать.  Ужасно  думать  о  своих
детях, о своей стране, которых никогда больше не увидишь.  Иногда  наступали
такие моменты, когда мы сомневались, не кошмар ли  это,  так  эта  жизнь  по
своему ужасу казалась нам нереальной.
     В течение месяцев и лет у нас было одно желание: чтобы несколько из нас
осталось в живых чтобы рассказать всему миру о  том,  что  такое  нацистская
каторга. Так было всюду: В Освенциме и в Равенсбрюке. А те, которые  были  в
других лагерях, рассказывают то же самое: всюду  систематически  проявлялась
беспощадная воля к тому, чтобы использовать людей в качестве рабов и,  когда
они больше не в состоянии работать, убивать их.

     Дюбост: вы больше не можете ничего рассказать?

     Вайян Кутюрье: Нет.

     Дюбост: Я закончил допрос.

     Руденко: Я вопросов не имею.

     Максвел Файф: Я вопросов не имею.

     Маркс: Я говорю от имени  защитника  организации  СС  адвоката  Бабеля.
Доктор Бабель не может присутствовать на сегодняшнем утреннем заседании, так
как ему предложено явиться на совещание к генералу Митчеллу. Господа  Судьи!
Я позволю себе задать свидетелю несколько вопросов.

     Госпожа  Кутюрье,  Вы  заявили,  что  Вы  были  арестованы  французской
полицией?

     Вайян Кутюрье: Да.

     Маркс: На каком основании Вы были арестованы?

     Вайян Кутюрье: За участие в движении Сопротивления.

     Маркс: Теперь следующий вопрос... Какое  у  Вас  образование,  и  какие
должности Вы занимали?

     Вайян Кутюрье: Где?

     Маркс: Например, были ли Вы учительницей или лектором?

     Вайян Кутюрье: До войны?

     Маркс: До войны.

     Вайян Кутюрье: Я  не  могу  понять,  что  имеет  общего  Ваш  вопрос  с
настоящей темой. Я была журналисткой...

     Маркс: Как же можно объяснить то, что Вы сами так  легко  отделались  и
что Ваше состояние здоровья настолько хорошее?

     Вайян Кутюрье: Во-первых, я была освобождена год тому назад,  а  год  -
достаточный срок для восстановления своих сил. Затем я  была  в  течение  10
месяцев, как я об этом уже говорила, в карантине и  мне  посчастливилось  не
умереть от сыпного тифа, хотя я и болела им три с половиной месяца.
     С другой стороны, так как я знаю  немецкий  язык,  в  Равенсбрюке  я  в
последнее время работала на перекличке в лазарете, и поэтому мне не пришлось
страдать от непогоды...

     Маркс: Вы здесь  сообщали  только  свои  личные  наблюдения  или  же  и
сообщения из других источников?

     Вайян Кутюрье: Каждый раз я указывала в  моем  заявлении,  о  чем  идет
речь; я ничего не сказала кроме того, что было проверено по первоисточникам,
причем несколькими лицами, но большинство  моих  показаний  основывается  на
личных наблюдениях.

     Маркс:  Как  можно  объяснить  тот  факт,  что  у   Вас   есть   точные
статистические сведения, например, что 700 000 евреев прибыло из Венгрии?

     Вайян Кутюрье: Я вам сказала, что работала в канцелярии, а что касается
Освенцима, то я сказала, что была знакома  с  секретарем,  фамилию  и  адрес
которой я называла суду.

     Маркс: Утверждают, что только 350 000 тысяч евреев прибыло из  Венгрии,
по данным начальника гестапо Эйхманна.

     Вайян Кутюрье: Я не  желаю  спорить  с  гестапо.  У  меня  есть  веские
основания считать, что то, что заявляет гестапо, не всегда бывает точно

                               (Смех а зеле).

     Маркс: Как с Вами лично обращались, с Вами хорошо обращались?

     Вайян Кутюрье: Как и с другими.

     Маркс: Как и с другими. Вы ранее сказали, что немецкий народ должен был
знать о происходящем в Освенциме? На чем Вы основываетесь, утверждая это?

     Вайян Кутюрье: Во-первых, на том факте, что  когда  мы  направлялись  в
лагерь, солдаты  германской  армии,  уроженцы  Лотарингии,  говорили  нам  в
вагоне, что если бы мы знали, куда мы едем, мы не спешили бы туда прибыть.
     Во-вторых, на том факте, что немки, которые  выходили  из  карантина  и
направлялись на работу на заводы, знали об этих фактах и все  они  заявляли,
что расскажут об этом вне лагеря. И, в-третьих, на том факте,  что  на  всех
заводах, где работали  заключенные,  они  общались  с  немецким  гражданским
населением. Кроме того, надзирательницы также общались со своими  семьями  и
друзьями и часто хвастались тем, что они видели.

     Маркс: Еще один вопрос. До  1942  года  Вы  могли  наблюдать  поведение
немецких солдат в Париже. Разве немецкие солдаты вели себя там  непристойно,
и разве они не платили за все, что они отбирали?

     Вайян Кутюрье: Я не имею об этом ни малейшего представления. Я не знаю,
платили ли они за то, что отбирали. Что касается  достойного  обращения,  то
слишком много из моих  было  убито  или  истреблено,  чтобы  мое  мнение  не
отличалось от Вашего по этому вопросу.

     Маркс: У меня нет больше вопросов к свидетельнице...


ИЗ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ С. ШМАГЛЕВСКОЙ

     {ЦГАОР СССР, ф. 7445, оп. 1, ед. хран. 38.}

       ----------------------------

                              Стенограмма заседания
                              Международного военного трибунала
                              от  27  февраля 1946 г.


     Смирнов: Я прошу сейчас у Суда разрешения вызвать в качестве  свидетеля
польскую гражданку Шмаглевскую. Советское обвинение просит  о  вызове  ее  в
качестве свидетеля для подтверждения одного  лишь  вопроса  -  об  отношении
фашистов к детям в концентрационных лагерях. Разрешит ли Суд  вызвать  этого
свидетеля?

     Председатель: Да, пожалуйста.

                          (В зал входит свидетель)

     Председатель: Пожалуйста, назовите Ваше имя.

     Свидетель: Северина Шмаглевская.

     Председатель: Повторяйте за мной слова присяги...

                     (Свидетель повторяет слова присяги)

     Смирнов:  Скажите,  пожалуйста,  свидетель,  Вы  были  узницей   лагеря
Освенцима?

     Шмаглевская: Да.

     Смирнов: в течение какого времени Вы находились в Освенциме?

     Шмаглевская: С 7 октября 1942 г. до января 1945 года.

     Смирнов: Чем подтверждается, что Вы были узницей этого лагеря?

     Шмаглевская: У меня есть номер, вытатуированный на моей руке, здесь

                                (показывает).

     Смирнов: Эго то, что узники Освенцима называли "визитной карточкой"?

     Шмаглевская: Да.

     Смирнов:  Скажите,  пожалуйста,  свидетельница,   Вы   были   очевидцем
отношения эсэсовцев к детям в Освенциме?

     Шмаглевская: Да.

     Смирнов: Я прошу Вас рассказать об этом.

     Шмаглевская:  Я  могу  рассказать   о   детях,   которые   родились   в
концентрационным  лагере,  о  детях,  которые  были  привезены  в  лагерь  с
еврейскими транспортами и которых вели прямо в крематорий, а также о  детях,
которые были привезены в лагерь как интернированные.
     Уже в декабре 1942 года, когда я шла на работу за 10 км от Биркенау...

     Смирнов: Простите, я Вас перебью. Вы были в отделении Биркенау?

     Шмаглевская: Да, я была в лагере Биркенау. Это часть лагеря  Освенцима,
которая называлась  Освенцим-2.  Тогда  я  заметила  женщину,  которая  была
беременной на последнем месяце. Это было видно по ней. Эта женщина вместе  с
другими шла 10 км к месту своей работы и там работала весь день с лопатой  в
руках по раскопке траншей. Она уже была больна. Она попросила мастера-немца,
штатского немца, чтобы он разрешил ей отдохнуть. Он на  это  не  согласился,
смеялся и вместе с другими эсэсовцами начал бить ее и очень сурово надзирать
за  ней  при  работе.  Таково  было  положение  всех  женщин,  которые  были
беременны. Только в последнюю минуту  им  разрешалось  не  идти  на  работу.
Новорожденных еврейских детей уничтожали немедленно.

     Смирнов: Я прошу извинить меня, свидетель, что значит немедленно? Когда
это было?

     Шмаглевская: Нет, я говорю о детях, которые родились  в  лагере.  Через
несколько минут после рождения ребенка отбирали  у  матери,  и  мать  больше
никогда не видела его. По  истечении  нескольких  дней  мать  снова  шла  на
работу. В 1942 году не было еще отдельных бараков для детей. В  начале  1943
года, когда начали татуировать заключенных, дети,  которые  были  рождены  в
концлагере, также татуировались. Номер вытатуировывали на ноге.

     Смирнов: Почему на ноге?

     Шмаглевская: Потому что ребенок очень мал, и номер, состоящий  из  пяти
цифр, не поместился  бы  на  маленькой  ручонке.  Дети  не  имели  отдельных
номеров, у них были те же номера, которые имели взрослые. Дети помещались  в
отдельном блоке,  и  через  несколько  недель,  а  иногда  через  месяц  они
увозились из лагеря.

     Смирнов: Куда?

     Шмаглевская: Нам никогда не удавалось узнать, куда  увозили  детей.  Их
увозили в течение всего времени существования этого лагеря, то есть в 1943 и
1944 гг. Последний транспорт детей был вывезен в январе 1945  года.  Это  не
были исключительно польские дети, так как  известно,  что  в  Биркенау  были
женщины со всей Европы. И до сегодняшнего дня неизвестно, живы эти дети  или
нет.
     Я бы хотела от имени женщин всей Европы, которые становились матерями в
концлагерях, спросить сегодня немцев: где находятся эти дети?

     Смирнов: Скажите, свидетель, были ли Вы очевидцем фактов,  когда  детей
отправляли в газовые камеры?

     Шмаглевская: Я работала очень близко от железнодорожной ветки,  которая
вела в крематорий. Иногда по утрам я  проходила  возле  помещения  немецкого
клозета, откуда я тайно могла присматриваться к транспортам. Тогда я видела,
что вместе с евреями, которых привозили в концлагеря, приезжало много детей.
Иногда в семье имелось несколько детей. Трибунал, вероятно, знает, что перед
крематорием имел место отбор - селекция.

     Смирнов: Селекция производилась врачами?

     Шмаглевская: Не всегда врачами, но и эсэсовцами.

     Смирнов: Но и врачами в том числе?

     Шмаглевская: И врачами. Во время этой селекции самые  молодые  и  самые
здоровые еврейки в очень малом количестве  входили  в  лагеря.  Те  женщины,
которые несли детей на руках или везли в колясках или  которые  имели  более
взрослых детей,  вместе  с  этими  детьми  посылались  в  крематорий.  Детей
отделяли от родителей перед крематорием и вели их отдельно в газовую камеру.
     В то время, когда больше всего евреев уничтожалось в  газовых  камерах,
вышло распоряжение, что детей будут бросать  в  печи  крематория  без  того,
чтобы их раньше задушить газом.

     Смирнов: Как следует Вас понимать: их бросали в огонь живыми или  перед
сожжением их убивали другими способами?

     Шмаглевская: Детей бросали живыми. Крик этих детей был слышен  во  всем
лагере. Трудно сказать, сколько было этих детей.

     Смирнов: Почему же все-таки это делалось?

     Шмаглевская: На это трудно ответить. Не знаю, потому ли, что они желали
сэкономить газ, или потому, что не было места в газовых камерах.
     Я хотела бы еще  сказать,  что  нельзя  определить  число  этих  детей,
например число евреев, так как их везли прямо  в  крематорий.  Они  не  были
зарегистрированы, не были татуированы, очень часто их даже не  считали.  Мы,
заключенные, которые хотели  знать  количество  людей,  погибших  в  газовых
камерах, могли ориентироваться только по тому, что мы узнавали о  количестве
детских смертей по числу колясок, которые были отправлены в магазины. Иногда
были сотни колясок, иногда тысячи.

     Смирнов: В день?

     Шмаглевская: Не  всегда  одинаково.  Были  дни,  когда  газовые  камеры
работали с ранних часов утра до позднего вечера.
     Я хотела бы еще сказать о тех детях, которые были в немалом  количестве
привезены в концентрационный лагерь в качестве заключенных.  В  начале  1943
года в концлагерь вместе с родителями приехали польские дети  из  Замойщины.
Одновременно начали  прибывать  русские  дети  из  областей,  оккупированных
немцами. Потом прибыло еще небольшое количество еврейских детей.  В  меньшем
количестве можно было встретить в концлагере  итальянских  детей.  Положение
детей было столь же тяжелым, как и  положение  всех  остальных  заключенных,
может быть, даже более тяжелым. Эти дети не получали  никаких  посылок,  так
как их никто не мог посылать. Посылки Красного Креста никогда не доходили до
заключенных. В 1944 году в  лагерь  стали  прибывать  в  большом  количестве
итальянские  и  французские  дети.  Все  эти  дети  были   больны   экземой,
лимфатическими нарывами, страдали от голода, были плохо  одеты,  часто  были
без обуви и не имели возможности мыться. Во время  варшавского  восстания