н может чувствовать. Поэтому  ее  смерть  он
пережил, как настоящую трагедию.
   Ничирен думал о своем Источнике. Я твой спаситель, - постоянно внушал
ему его электронный голос. Ничирен никогда не встречался с Источником  и
сомневался, что когда-либо встретится. И  в  этом  был  свой  смысл.  Во
всяком случае, Источник убедил его в этом, когда заключал с ним договор.
Подчиняясь воле Источника,  он  спасал  свою  душу,  осуществлял  тайную
помощь Китаю и подрывал влияние Советов в Юго-Восточной Азии.
   Источник знал о его любви к Японии.  Советы  были  враждебны  к  этой
стране.  Враги  его  духовной  Родины  были  его  врагами.  Даже   этого
последнего  фактора  было  бы   достаточно,   чтобы   убедить   Ничирена
сотрудничать с Источником.
   Теперь Ничирен не был во всем этом так уверен. У него было  ощущение,
что он стоит посреди затемненного анатомического театра. Перед  ним  был
образ Юмико. Но он видел ее будто бы сквозь фасетчатые глаза насекомого.
Она была матерью, которую он любил; она была калекой, которую он  жалел;
она была создательницей  ужасного,  мстительного  демона,  которого  она
слила с его душой посредством колдовской науки.
   Он видел перед собой Юмико, какой она была  во  плоти:  красавицей  и
уродкой. Вслушавшись в тишину ночи, он услышал литанию, которой его мать
вызвала дух его тезки.
   Внезапно он почувствовал удушье. Даже близость, к Перл  царапала  его
плоть, как наждаком. Ее  руки,  так  нежно  и  ласково  обнимающие  его,
показались ему щупальцами спрута, присосавшимися к нему.
   Судорожно хватая воздух открытым ртом, он высвободился из ее  объятий
и спустил ноги с кровати. Поднялся и тихо  пересек  испещренную  пятнами
лунного света комнату.
   Мгновенно оделся и выскользнул через  переднюю  дверь,  как  призрак,
рожденный утренним туманом. Когда он вышел на улицу, луна уже  зашла,  и
ночная тьма вновь окутала землю.
 
*** 
 
   В конце концов, Лантин сам решил свою судьбу.
   Он отклонил предложение Даниэлы разъехаться по своим  домам.  Смерть,
сказала она в шутку, всегда утомляет ее.
   У Лантина она  абонировала  его  шикарное  кожаное  кресло.  Дом  был
достаточно велик, и  эту  комнату  Лантин  отвел  под  кабинет.  Даниэла
почему-то подумала, что если бы у него были дети, он  бы  устроил  здесь
детскую.
   Всю стену  занимали  массивные  полки  красного  дерева,  заполненные
всемирной  литературой.  Что  бы  там  о   Лантине   ни   говорили,   но
невежественным человеком его не никто назвать бы не мог.
   На письменном столе, тоже красного дерева, стояла  фотография  самого
Лантина, только гораздо  моложе.  Он  улыбался  в  объектив.  Рубашка  с
открытым воротом и само выражение лица наводили на мысль, что перед вами
отчаянный парень и очень чистый. Рядом был столик  с  пишущей  машинкой.
Стены кабинета удивляли своей безмятежной голубизной, потолок с лепниной
был кремового цвета.
   Придя к Лантину, Даниэла облачилась - по его требованию - в  домашнее
платье от Диора из чистого шелка. До того, как Лантин купил для нее  это
платье,  она  знала  о  том,  что  существуют  домашние  платья   только
понаслышке. Оно было очень приятным на теле: под ним у Даниэлы ничего не
было, кроме шелковых чулок, ну и,  конечно,  пояса  с  резинками,  чтобы
чулки держались.
   Чулки с резинками - это была все лантинская фантазия, но  Даниэла  не
возражала. В доме у него она всегда ощущала себя, как  в  паровой  бане:
жарко,  непривычно,  иногда   мучительно   трудно   дышать,   но,   если
расслабиться, можно получить удовольствие.
   Лантин, как всегда, сам занялся стряпней на  кухне.  Оставшись  одна,
Даниэла открыла стеклянную дверцу книжного шкафа, где Лантин хранил свои
самые дорогие книги. Сразу же ей  попался  на  глаза  роман  Полин  Реже
"История О" на  французском  языке.  Он  понравился  ей  своим  шикарным
кожаным переплетом и золотым обрезом. Мало кто знал, что она говорила  и
читала на восьми языках. А к французскому  у  нее  была  особая  любовь.
Французскую прозу она ставила на второе место после русской.
   Пролистав   первые   двадцать   страниц,   Даниэла   уже    составила
приблизительное представление  о  романе.  На  стерео  крутился  диск  с
музыкой Моцарта. Через каждые пятнадцать  минут  забегал  Лантин,  чтобы
перевернуть пластинку или поставить новую. Но на всех был только Моцарт.
   Сочетание музыки Моцарта, интеллектуальной  прозы  Реже  и  шелкового
платья от Диора создало неповторимый букет ощущений, так что у нее  даже
слегка закружилась голова. Невозможно было поверить, что она все  в  той
же Москве, а не в Париже. В Париже, где ей когда-то удалось  завербовать
своего лучшего агента.
   Вошел  Лантин  поставить  новую  пластинку.  Опять  зазвучала  музыка
Моцарта,  затопив  комнату  своей  чистой  мелодией.  На  Лантине   были
вельветовые брюки и светло-синяя  рубашка  из  джинсовой  ткани.  Ступая
босыми ногами по персидскому ковру, он приблизился к креслу, на  котором
она сидела, и сунул ей в рот что-то вкусненькое.  Угощение  растаяло  во
рту, и Даниэла даже промычала что-то от удовольствия.
   Вот тогда-то Лантин и предложил ей затянуться из трубочки  с  длинным
чубуком, сделанной из слоновой кости, которую он держал в  руке.  Резная
чашечка цвета хризантем была набита опиумом, черным как ночь.
   Лантин зажег ароматное зелье и передал трубочку ей.  Даниэла  сделала
затяжку. Чубук  был  очень  приятным  на  ощупь.  Конечно,  в  программу
обучения в Высшей школе КГБ, которую в  свое  время  закончила  Даниэла,
входило знакомство с наркотиками. Преподаватели описывали очень подробно
эффект,  производимый  различными  наркотическими  веществами  на  мозг,
нервную  систему,  координацию  движений  и  так  далее.  Но  пробовать,
разумеется, не давали. Ну а когда она начала работать в органах, то ей и
подавно было не до этого. Аналитическая работа требовала ясности мысли.
   Они докурила трубку, передавая  ее  друг  другу.  Лантин  вернулся  к
стряпне, а она возобновила чтение. Ноздри приятно щекотал  запах  свежей
кинзы,  чеснока  и  перца,  доносящийся  с  кухни.  Опиум  обострил   ее
восприятие мира, дал возможность одновременно читать книгу  и  думать  о
посторонних вещах. Мягкая кожа  кресла,  сначала  холодившая  ее  снизу,
теперь казалась теплой, как губы любовника. Она. заерзала.  Да  и  сюжет
книги, что она читала, тоже действовал возбуждающе.
   Запах кожи, такой  мужественный,  смешиваясь  с  запахами  лантинской
стряпни, создавал какое-то странное ощущение цельности, которого Даниэла
не могла себе объяснить. Йинь и янь - мужское и женское начало.
   Ее решимость порвать с Лантиным колебалось в ее сознании,  как  пламя
свечи на ветру. По правде говоря,  ей  нравились  вещи,  которые  он  ей
дарил. В них был  приятный  аромат  декаданса.  Вот,  например,  это  ее
домашнее платье было абсолютно декадентским. Оно ласкает тело при каждом
движении. Да и сам Лантин был декадентом до мозга костей, и это странным
образом тоже ее возбуждало. Возвышенная музыка Моцарта ласкала ее  слух,
как проза Реже - мозговые извилины.
   Она буквально купалась в море эмоций, раскрепощающих ее  желания.  Не
было ни вчера, ни завтра. Только бесконечно длящееся здесь и теперь.
   Она глотала страницу за страницей, пока не услышала голос Лантина:
   - Подымайся.
   Она повиновалась.
   Ее глаза, хотя и порядком остекленевшие, поймали  похотливый  взгляд,
который он бросил на ее вздернутые груди, соски и живот,  просвечивающие
сквозь тонкий шелк. Высокие каблуки  создавали  впечатление,  что  ноги,
облитые шелковыми чулками, бесконечны как вселенная.
   Лантин сменил пластинку.
   - Ты проголодалась?
   - Еще бы!
   - Тогда пошли.
   Она двинулась, но Лантин изменил направление ее движения, и скоро они
уперлись в книжный шкаф
   - Покажи руки.
   Она выполнила требование и, даже не успев сообразить, что происходит,
услышала  клик-клак  защелкнувшихся  на  ее  запястьях  очень   изящных,
никелированных наручников.
   Даниэла вытаращилась на него, ничего не понимая. Если бы  он  сказал:
"Подыми руки", - она бы могла  догадаться  о  его  намерениях,  особенно
учитывая величину бугра, образовавшегося спереди его брюк. Она подумала,
что это, наверно,  больно,  когда  член  вот  так  упирается  в  жесткую
материю.
   - Повернись.
   Казалось, она была не в силах даже пошевелиться. Потом  почувствовала
его грубые руки на своих плечах, разворачивающие ее лицом  к  стеклянной
дверце шкафа. Схватив ее скованные руки за цепочку, он поднял  их  вверх
так, что Даниэла едва касалась пола. Он фактически подвесил ее на  крюк,
вделанный в одну из полок.
   - Мы будем есть через пару минут.
   Ее платье от Диора было тотчас же задрано. Звук расстегиваемой молнии
на джинсах корябнул по мелодии Моцарта. Шрам, увечащий прекрасное лицо.
   Даниэла поняла, что сейчас произойдет, за мгновение до того, как  это
случилось. Героиню романа Реже тоже таким образом  заставили  доказывать
свою любовь и преданность. Причем это унижение было первым из многих.
   Она невольно  вскрикнула,  почувствовав,  как  его  раскаленный  член
входит в нее. Казалось, он вырос вчетверо против своих обычных размеров.
Инстинктивно она выгнула спину, предоставив таким образом свои ягодицы в
его полное распоряжение.
   Ощущение было такое, словно ее оседлал жеребец.  Ничего  приятного  в
этом не было. Унижение и липкий ужас мгновенно очистили ее  сознание  от
паров опиума. Сладкая мелодия Моцарта казалась издевкой.
   Она вспомнила эпизод из романа, который только что читала. Бедная  О!
Ее возлюбленный первым овладел ею именно таким способом, а потом  и  его
друзья. А предварительно они отстегали ее кнутом. И кольцо с  инициалами
ее возлюбленного засунули в нижние губы.
   Но бедная О терпела ради  любви.  Лантин,  конечно,  недаром  ей  эту
книжку подсунул. Это чтоб каким-то образом ее подготовить к тому, что он
собирался с ней сделать. И сам акт замыслен как этап своеобразной  школы
мужества.
   Но Лантин, видно, не внимательно читал. Он упустил  в  истории  самое
главное. Героиню спрашивали на каждом этапе испытаний, согласна  ли  она
перенести его. И на каждом этапе  она  давала  свое  согласие.  Пока  ее
измученная душа не освободила ее от традиционных женских цепей,  дав  ей
безграничную власть над мужчинами.
   Лантин же ничего не  спрашивал  у  Даниэлы.  Ему  не  нужно  было  ее
согласие. Из истории О он понял только ее поверхностный  смысл:  мужчина
заставил женщину выполнять его прихоти. Но он не понял,  что  подчинение
женщины - это ее сила, а  не  слабость.  И  за  свою  непонятливость  он
заплатит.
   Таким образом он заставил Даниэлу принять решение.
   Она позволит ему достичь своего потного оргазма. Но свое унижение она
обратит в победу, как это сделала героиня  Реже.  В  конце  концов,  она
должна быть благодарна Лантину, потому  что  через  его  жестокость  она
стала свободной женщиной, а не представительницей слабого пола,  которой
могущественные мужчины помогают достичь высот карьеры.
   Все еще пыхтя, Лантин вытянул руку и снял цепочку с крюка.  Освободил
ее покрасневшие запястья от оков, которые, звякнув, упали  к  ее  ногам.
Ноги тоже пылали от стыда.
   Но он все еще не хотел выходить из нее. Ощущение было такое, что  она
больна дизентерией:  все  внутри  сводило  судорогой.  Даниэле  хотелось
плакать от боли, но она не могла себе позволить этой роскоши. Во  всяком
случае, при нем.
   Он не хотел отпускать ее, но мышцы ног Даниэлы так дрожали,  что  ему
все-таки пришлось это сделать. Он вытащил из нее свой инструмент,  будто
меч из тела жертвы. Во  всяком  случае,  у  Даниэлы  было  именно  такое
ощущение. Она прижалась лбом к холодному стеклу шкафа, и оно скоро стало
мутным от ее горячего дыхания.
   Она была вся мокрая от пота, и в комнате буквально висел запах секса,
покачиваясь на волнах музыки Моцарта.
   Музыка сопровождала ее, когда она, пошатываясь, шла в ванную.  Закрыв
за собой дверь, она оперлась о нее спиной и уже не могла сдержаться:  ее
вырвало прямо на кафельный пол.
   Двадцать минут спустя, прибравшись и  приняв  холодный  душ  (горячая
вода не помогала), Даниэла  подошла  к  шкафчику  с  медикаментами.  Она
взглянула на себя в зеркальце, укрепленное на дверце, и, преисполнившись
отвращения  к  себе,  открыла  дверцу,  чтобы  только  не  видеть  своей
физиономии.
   Прошло несколько минут,  прежде  чем  ее  взгляд  прояснился,  и  она
увидела, на что смотрит. Пузырек со снотворным.
   Прихватив его с  собой,  она  вернулась  в  спальню  и  высыпала  все
таблетки в бутылку со старкой, которую Лантин всегда держал  на  столике
возле кровати. Все двадцать штук.
   Как завороженная, она смотрела, как таблетки медленно растворяются  в
алкоголе. Скоро от них и  следа  не  осталось.  Бутылка  была  заполнена
меньше чем наполовину.  Даниэла  прикинула,  какая  концентрация  у  нее
получилась. Примерно такая, какую люди делают, когда  хотят  отравиться.
Почти.
   Было так больно сидеть на жестком обеденном стуле, когда они ужинали,
что Даниэла кусала губу, чтобы не расплакаться. Лантин этого не замечал,
а, может быть, и замечал, но воздерживался от  комментариев.  Он  с  ней
разговаривал, будто ничего такого не произошло.
   Ложась спать, он, по привычке, плеснул  в  стакан  немного  старки  и
выпил. В кромешной тьме  Даниэла  ждала,  когда  лекарство  подействует.
Ощущать его рядом с собой было так страшно и так  противно,  что  у  нее
мурашки на теле высыпали. Это было все равно, что лежать в кровати рядом
с медведем или с гиеной, которые, хоть и достаточно одомашнены, но могут
в любой момент шарахнуть лапой.
   Наконец она не выдержала.
   - Юрий? - позвала она. Потом немного погромче:
   - Юрий?
   Ответа не последовало.
   Она повернулась к нему. Он лежал на спине и  в  темноте  его  профиль
четко вырисовывался на фоне стены. Дьявол! - подумала она, вздрогнув.
   Сжав кулак, она ткнула его под ребра. Потом  ударила  с  оттяжкой  по
лицу. Никакой реакции.
   Тогда она перелезла через  его  неподвижное  тело  и  стащила  его  с
кровати. Времени до рассвета не так уж много, -  подумала  она.  -  Надо
спешить.
   Схватив его под мышки, она потащила  его  через  комнату,  кряхтя  от
напряжения. Его ноги волочились по ковру, добавляя  веса,  пока  она  не
догадалась положить его на пол и, скатав  ковер,  выдернуть  его  из-под
него.
   По полированному паркету тащить стало легче. Медленно  двигались  они
по коридору по направлению к  кухне.  Даниэла  слышала  тиканье  больших
часов в гостиной. Жаркое дыхание вырывалось  у  нее  из  открытого  рта.
Из-за наклонного положения живот снова свело судорогой.
   На кухне она открыла дверцу духовки и пустила газ. Подтащив Лантина к
плите, сунула его головой в духовку. Зажав рот и  нос  рукой,  повернула
газовый кран до отказа.
   У нее ушло пятнадцать мучительных минут, чтобы одеться,  вломиться  в
ящик  стола,  где  он  держал  свой  архив,  удалить  все  следы  своего
присутствия в его доме, включая отпечатки пальцев. К этому  времени  газ
так заполнил помещение, что она  почувствовала,  что  у  нее  начинаются
галлюцинации.
 
*** 
 
   В скольких войнах он участвовал? В войне  с  Чан  Кайши,  в  войне  с
капитализмом, в войне с не правильными коммунистами.  Но  самая  трудная
война - это война с самим собой.
   Как  альпинист,  измученный  долгим  восхождением,  стоит,  окутанный
облаками, стоял Чжилинь у окна своей виллы, погруженный в раздумья.
   Его тайная жизнь, посвященная  йуань-хуаню,  протекала  в  постоянной
борьбе. Со стороны казалось, что он неустанно работает над  претворением
в жизнь предначертаний каждого следующего  режима:  нажимал  на  кнопки,
тянул за веревочки, заворачивал гайки. Но, несмотря на все его старания,
Китай не вылезал из зыбучих песков политической  нестабильности,  болота
стагнации системы производства и распределения  и,  главное,  из  пучины
хронической  неспособности  ставить  более  или   менее   реалистические
долговременные планы и придерживаться их.
   Возможно, - думал Чжилинь, - это не  столько  неспособность,  сколько
нежелание. После  дурацких  пятилеток  Мао  в  правительстве  не  горели
желанием вернуться к попыткам жить по плану, хотя необходимость в этом и
ощущалась.
   Мы просто  неповоротливая  и  неуклюжая  нация,  -  думал  Чжилинь  с
горечью.  -  Нас  слишком  много,  мы  слишком  темны  и  забиты.   Наше
коммунистическое  чванство  столкнуло  нас   в   область   неэффективной
экономики.  Наша  боязнь  "капиталистической  заразы"  обрекает  пас  на
девственное невежество в вопросах современного бизнеса.
   Но у китайцев врожденный талант к  бизнесу.  Снова  и  снова  Чжилинь
вспоминал о том,  как  хорошо  зарекомендовали  себя  в  этом  отношении
китайцы во всех уголках земного шара. И в большинстве случаев они платят
за это дорогую цену. Филиппинским  китайцам  отказывают  в  гражданстве,
хотя они живут там на протяжении нескольких  поколений.  В  шестидесятые
годы тысячи китайцев погибли во время расовых беспорядков в  Малайзии  и
Индонезии именно из-за того, что они занимали ведущие  места  в  деловом
мире этих стран.
   А десять лет спустя Ханойский режим  предпочел  сбросить  вьетнамских
китайцев в Южно-Китайское море, вместо  того  чтобы  воспользоваться  их
колоссальными знаниями в области экономики и бизнеса.  В  наши  дни  все
наиболее  влиятельные  бизнесмены  в  Джакарте  являются  китайцами   по
национальности, но, не желая подвергать опасности  себя  и  свои  семьи,
индонезирутотся, принимая новые имена.
   Хотя китайцев в Индонезии и не преследуют так откровенно, как в былые
времена, отношение к ним как к людям второго  сорта  остается.  Согласно
правительственному постановлению, бумипутры, то есть  коренные  малайцы,
имеют  преимущества  в  сфере  бизнеса,  и   "иностранным"   бизнесменам
рекомендуется брать малайцев в деловые партнеры.
   В Америке, правда, китайцы процветают. Среди них можно  отметить  Энь
Вана, гения-компьютерщика. Иногда Чжилинь сожалел, что никогда не увидит
Америки.
   Но еще более он сожалел, что в свое время покинул жену  и  любовницу,
обеих с его детьми на руках.
   Его юношеские мечты осчастливить свою Родину  казались  ему  в  такие
минуты чушью, родившейся в незрелом мозгу. Тоже еще Небесный Покровитель
нашелся! физические боли, от которых  он  так  страдал  последние  годы,
напоминали ему, что он - всего лишь смертный. Как и все  люди,  что  его
окружают.
   Правда, некоторые из этих смертных все более и более  проявляли  свою
демоническую натуру. Например, У Айпин. Его кожистые крылья все громче и
громче хлопали в ночи, окружающей Чжилиня на его  вилле.  Ночь  казалась
ему черным плащом, который министр набросил ему на  голову,  подкравшись
сзади, и для верности еще и руками обхватил вокруг тела. Чжилиня  в  пот
бросало, когда такие образы посещали его.
   Покинуть Афину и Шен Ли его вынудила мечта, родившаяся в его сознании
давным-давно в садике Цзяна в  Сучжоу.  Продуманный  до  мелочей  садик,
кажущийся созданием природы. Его  искусственническая  философия,  дающая
ему силы жить и бороться. Но в минуты сомнений  ему  казалась,  что  она
также извратила его сознание до неузнаваемости.
   Он Цзян. Созидатель и стратег.
   Конечно, современное лицо Китая - это плод его трудов, хотя  об  этом
мало кто знает. Но в самом ли деле будущее Китая более важно  для  него,
чем  его  собственное  человеческое  счастье  и  счастье  его   близких?
Поднимаясь  к  вершинам  власти,  он  был  свидетелем  таких  проявлений
жестокости, глупости и бесчеловечности, что немудрено, что его  посещали
сомнения в правильности выбранной стратегии. Он не мог остановить потока
злобы  и   алчности.   Ему   приходилось   приспосабливаться   к   нему,
подлаживаться к власть имущим. Иначе бы  он  просто  не  выжил  бы.  Мао
сожрал бы его. Его сожрали бы после смерти Мао вмес