й  ураган  атакует  трепещущие  бамбуковые
ставни на его окне. Ситуация, в  которую  попал  Эндрю,  показалась  ему
воплощением того беспокойства, в котором  пребывала  и  его  собственная
душа в связи с грядущей войной. Он чувствовал, что  этот  смерч  изменит
лицо его страны, как  ошибка  молодости  Эндрю  может  изменить  будущее
торгового дома "Сойер и сыновья" Кризис, который сейчас переживал Эндрю,
показался Чжилиню последней каплей, переполнившей чашу и его собственных
страхов. Он вспомнил слова Афины.  Мы  с  тобой  беспомощны.  Тогда  ему
показалось, что она не права.
   Он перевел взгляд на молодого  человека,  в  глазах  которого  стояли
слезы. Ум его лихорадочно работал.
   - Ну-ну Эндрю!  -  попенял  он  -  Будущий  тай-пэнь  не  должен  так
распускать себя! Надо быть сильным,  тем  более  когда  попал  в  полосу
невезения. Ни в коем случае нельзя показывать свой страх Никто не должен
знать про слабости тай-пэня, у него слишком  много  врагов,  которые  не
преминут воспользоваться ими. Тай-пэню  надлежит  думать  о  процветании
своего торгового дома. Это его священная обязанность.
   - Да, Старший дядя - Эндрю вытер мокрые глаза
   - Выше голову!
   - Да, Старший дядя
   - Никто не должен видеть представителя торговой династии с  опущенной
головой. Это знак поражения. А тебя еще и не побили даже.  И  не  побьют
никогда, если ты твердо решил занять когда-нибудь место своего отца.
   - Понимаю, Старший дядя.
   - Ну и хорошо, если понимаешь, - сказал Чжилинь. - А теперь  вернемся
к дочке Цзю Симина. Ты ее в самом деле не любишь?
   - Не люблю.
   - Тогда женитьба отпадает. И, не говоря  о  прочем,  именно  женитьбы
потребует от тебя Цзю. - Он посмотрел на  молодого  человека  испытующим
взглядом. - Это точно.
   Эндрю судорожно сглотнул, не сводя глаз с Чжилиня.
   А Чжилинь между тем думал. Думал о  том,  что  этот  молодой  человек
предоставляет ему уникальную  возможность  проникнуть  в  святая  святых
гвай-ло, указав собственным пальцем на зазор в их доспехах. Теперь  надо
только осторожненько сунуть туда лезвие  ножа  и  расширить  его.  Такой
случай представляется раз в жизни. Не торопись, а то одним  махом  можно
пустить по ветру случайно доставшееся тебе сокровище!
   Постаравшись обуздать охватившее его возбуждение, он стал  думать,  а
какой зазор может быть  в  чешуе  этого  дракона  по  имени  Цзю  Симин,
неуступчивого и жадного до безобразия. Жадность, -  подумал  Чжилинь.  -
Пожалуй, верно, в эту ловушку его можно заманить. Уже давно он  спит  и.
видит мои Хуанченгские склады. У него слюнки текут каждый раз, когда  он
проходит мимо них. Конечно, осмотрительный бизнесмен вроде меня не очень
держится за недвижимость в Шанхае в такое тревожное время, но  это  мало
кто понимает. Да, Хуанченгские склады - это выход. Но  надо  быть  очень
осторожным. Цзю Симин - не дурак, и он  постарается  выжать  из  нас  по
максимуму, в порядке компенсации за то, что Эндрю сделал с его дочерью.
   Оставив все эти мысли при себе, он сказал:
   - Всегда есть обходные маневры в любой ситуации. Все на  свете  можно
урегулировать посредством переговоров. Ну и денег, разумеется.
   - С деньгами у меня не густо, Старший дядя.
   - Да и с искусством ведения переговоров, я полагаю, тоже.  Но  ты  на
этих встречах будешь не один, а со  мной.  Главное  для  тебя  в  данной
ситуации - это выказывать побольше смирения и раскаяния. Цзю Симину  это
понравится. Это внушит ему надежды, что  он  сможет  и  на  отца  твоего
надавить.
   - Этого не должно случиться, Старший дядя!
   - Разумеется, Эндрю! Успокойся на этот счет и  предоставь  мне  иметь
дело с Цзю Симином. Ты при этом приобретешь бесценный опыт, наблюдая  со
стороны, как я буду вести переговоры. Но!  -  Тут  Чжилинь  назидательно
поднял палец. - Такие уроки, как этот, даются не бесплатно.
   - Я заплачу столько, сколько вы...
   Поднятая рука Чжилиня заставила его замолкнуть.
   - Никогда не совершай сделок так топорно, Эндрю.  Кроме  того,  я  от
тебя денег не  потребую.  Я  хочу,  чтобы  ты  взял  на  себя  некоторые
обязательства.
   - Какие угодно, Старший дядя!
   - Это уже лучше, - улыбнулся Чжилинь. - Какие угодно,  но  не  любые.
Помни, что прежде всего ты обязан думать о фирме "Сойер и сыновья".
   Эндрю кивнул.
   - Обязательства эти будут связаны с услугами, которые от  тебя  могут
потребоваться в будущем. Придет время, и я или сам  к  тебе  приду,  или
свяжусь с тобой через посланца. Ты  его  узнаешь,  потому  что  он  тебе
предъявит вторую часть талисмана, кусок которого будет храниться у тебя.
И тогда ты вспомнишь обещание, которое ты мне дашь  сейчас,  и  сделаешь
то, что я тебя попрошу сделать.
   - Что угодно, Старший дядя?
   - Ты сам это сказал, Эндрю. Что угодно.
   Эндрю Сойер встал и поклонился Чжилиню в пояс.
   - Что прикажете, то и сделаю. Клянусь в этом своей честью как будущий
тай-пэнь и честью моих предков, создавших "Сойер и сыновья"
   Да будут мне свидетелями вес боги, - подумал Чжилинь, - я  сделаю  из
этого парня самого могущественного тай-пэня в Китае. Я связан с ним  так
же тесно, как и он связан со мной.  Благодаря  греху  его  молодости,  я
спасен от бездеятельности,  которая  грозила  уничтожить  меня.  Клянусь
всеми богами, великими и малыми, черва него я  выйду  на  Запад.  Я  еще
сыграю роль Небесного Покровителя Китая. С сегодняшнего  дня  я  начинаю
свою борьбу за то, чтобы поднять Китай из грязи, в которую  его  ввергли
происки чужеземных чертей и наш собственный идиотский провинциализм.
 
*** 
 
   Цзю Симин был очень толстым человеком  с  кислым  выражением  лица  и
пуговичными глазами, в глубине которых затаилось пламя. Он то погружался
в угрюмое молчание, то вспыхивал, как порох, будто пытаясь сбить Чжилиня
с толку своим противоречивым поведением.
   Тем  не  менее,  его  отчаянный   традиционализм   скоро   вылез   на
поверхность, как он его ни прятал. Лиан Хуа, девушка, забеременевшая  от
Эндрю, была его дочерью, и он, естественно, негодовал по  этому  поводу.
Но  она  была  всего  лишь  дочерью,  и  особой  ценности  для  него  не
представляла. Вот сыновья - другое дело. В них была  его  жизнь,  потому
что они продолжат его дело.
   Очень дипломатично Чжилинь предложил кандидатуру одного китайца,  чьи
родственники  были  в  восторге  от  идеи,  что  их  сын  породнится   с
могущественным Цзю. Они к тому же были сами достаточны богаты, чтобы Цзю
Симин успокоился на этот счет Проницательный  Чжилинь  понял,  что  этот
дракон, несмотря на все свои широковещательные  угрозы  заставить  Эндрю
жениться на его дочери, дойди дело до этого, первым воспрепятствовал  бы
такому браку. Гвай-ло, даже такого высокого ранга, как будущий тай-пэнь,
не казался ему такой уж блестящей партией. Достаточно и  того,  что  ему
приходится поддерживать с ними деловые контакты. Но позволить одному  из
них войти в семью? Да ни за что на свете!
   Цзю Симин видел в гвай-ло только варваров  и  сущих  детей  по  части
культуры. Китайской культуре свыше четырех тысяч лет. Что рядом  с  этим
значат какие-то две-три сотни? Он хотел с ними иметь  как  можно  меньше
общего.
   Но Хуанченгские склады он тоже хотел.
   На четвертый день их переговоров, когда уже можно было смело сказать,
что лед тронулся,  они  пили  жасминовый  чай,  принесенный  симпатичной
молодой девушкой. Ей было лет девятнадцать или двадцать, почти как  Лиан
Хуа.
   Чжилинь  наблюдал  за  девушкой  с  интересом,  поскольку  она   была
единственным человеком, который  был  допущен  в  комнату  во  время  их
переговоров. Чжилинь понял, что все  это  неспроста.  И  его  подозрения
подтвердились: девушка не покинула комнату, разлив чай, а присела  у  их
столика, сложив руки на коленях и скромно потупив голову.
   - Это Шен Ли, - небрежно представил ее Цзю Симин, не глядя на нее,  -
подруга Лиан Хуа. Еще с детства. - Он пригубил из своей чашки. -  Теперь
моя дочка выросла... - Тут Цзю посмотрел на Эндрю, буквально сверля  его
взглядом. - И ей надо расставаться с детскими привычками.
   Чжилинь подумал, что он говорит о живом  человеке,  как  о  тряпичном
зайце с оторванным ухом, которого теперь,  когда  дочка  выросла,  можно
выкинуть на помойку.
   - Лиан Хуа предстоит начинать новую жизнь в ее новой семье,  так  что
ей будет несподручно тащить за собой лишний багаж, - продолжал между тем
Цзю Симин. - И, как часть нашей сделки, Ши Чжилинь, я  предлагаю,  чтобы
вы взяли эту девушку к себе. Делайте с  ней,  что  хотите.  А  дочери  я
скажу, что вы предложили Шен Ли  работу  и  лучшее  жалование,  чем  то,
которое ей могу платить я. И давайте на этом деле поставим точку.
   Чжилинь, чувствуя, что девушке в любом месте будет лучше, чем в  доме
этого человека, согласился. И только гораздо позже, уже устроив ее в дом
своего приятеля, он понял истинные причины того, почему Цзю Симин  хотел
отделаться от нее.
   - Я пришла в дом Цзю с матерью, - сказала она ему как-то  раз,  когда
он зашел проведать ее. - Тогда я была еще  слишком  мала,  чтобы  делать
что-нибудь по  дому,  ну  меня  и  приставили  к  Лиан  Хуа  в  качестве
компаньонки.
   На ней была отделанная парчой шелковая национальная  одежда,  которая
скрывала недостатки се худенькой, как тростинка, фигуры.  Когда  Чжилинь
зашел за ней, она поклонилась ему до земли  и  во  все  время  разговора
называла его  "чжуреном",  то  есть  господином,  и  использовала  самые
уважительные формы местоимения второго лица.
   - Мы подружились с ней, - продолжала она,  -  к  большой  досаде  Цзю
Симина. Дело в том, что он узнал, что мой отец японец.  Мать  моя  тогда
умирала, и он просматривал ее документы, пытаясь выяснить, нет ли у  нее
кого-нибудь из родственников, которые могли бы оплатить услуги врача. Ну
и похороны тоже.
   Чжилинь на это ничего не сказал. Он молча шагал рядом с ней,  заложив
руки за спину.  Прохладный  весенний  ветер  заставлял  его  наклоняться
немного вперед  при  ходьбе,  отчего  создавалось  впечатление,  что  он
глубоко задумался.
   - Никого из родни у нас  не  оказалось,  -  продолжала  девушка  свой
грустный рассказ, - и Цзю Симину пришлось самому заплатить  за  все  при
условии, что он будет удерживать эту сумму из моего жалования.  Так  что
последние полгода он ничего не платил мне. Но я не роптала. Мне было  бы
стыдно, если бы я не смогла отдать последний долг матери, которая всегда
так любила меня.
   Лодки сновали туда-сюда по Пудуну. Город жил своей  обычной  трудовой
жизнью. Шен Ли остановилась и вынудила и Чжилиня остановиться.
   - Вы были очень добры ко мне, Ши чжурен. Я  чувствовала,  что  должна
рассказать вам о своих, так  сказать,  пятнах  в  биографии  Я  не  могу
ожидать от вас, что вы оставите меня у себя или будете и впредь помогать
мне. Я теперь свободный человек и готова идти своим  собственным  путем.
Мы с вами больше не увидимся.
   Чжилинь  изучал  ее  лицо  совершенной   восточной   лепки.   Большие
миндалевидные глаза  с  тяжелыми  веками,  умный  широкий  лоб,  плоские
монгольские скулы красивая линия рта.  Овал  лица  не  типично-китайский
лунообразный. Это он приписал ее японскому наследию.  Он  увидел  в  ней
силу  духа,  напомнившую  ему  о   Май,   смешанную   с   необыкновенной
женственностью.
   В этот момент солнце наконец пробилось из-за свинцовых туч  и  залило
их своим золотистым светом.  Чжилинь  почувствовал,  как  в  нем  что-то
оборвалось, и ему  с  невероятной  силой  захотелось  стать  полноценным
китайцем, каким он был с Май. Идя рядом с Шен Ли, негромко  разговаривая
с ней, он чувствовал, как его дух освобождается от влияния гвай-ло.
   И он вдруг понял, почему он не захотел поселить Шен Ли в своем  доме.
Есть некая точка, в которой Восток и Запад никогда не сойдутся, несмотря
на все усилия Есть одна веха - возможно, такая же простая,  как  понятие
йинь и янь, - вокруг которой китаец и гвай-ло будут вечно  кружить,  как
мотыльки вокруг фонаря но никогда не встретятся
   Шен Ли, - подумал он, опять бросив на нее  свой  взгляд.  -  Это  имя
значит "победа".
   В завершение этой долгой субботы, когда он про водил ее обратно и сам
вернулся домой в сгущающихся сумерках, его встретила Афина  и  сообщила,
что носит в себе его дитя.
 
*** 
 
   Долгое время Афина ничего не подозревала. Она знала, конечно, что  ее
муж чем-то помог Эндрю Сойеру в каком-то важном  деле,  о  котором  надо
помалкивать. Но ничего больше.
   Во время своей беременности она  продолжала  свои  штудии  в  области
китайской истории, политики и культуры. Несколько  раз  Чжилинь  пытался
преподать ей основы  буддийской  религии,  но,  возможно,  из-за  своего
атеистического воспитания она никак  не  могла  усвоить  ее  философские
понятия. Она с  большим  рвением  изучала  археологию,  отрасль  знания,
озарявшую жизнь ее деда и бабки по отцовской линии.
   Она сколотила небольшую группу энтузиастов и начала  раскопки  вблизи
Старого Города. Будучи  на  шестом  месяце,  она  по  настоянию  Чжилиня
сократила свой рабочий день  до  трех  часов.  А  через  месяц  и  вовсе
прекратила  работать.  К  тому  времени  у  нее  собралось   достаточное
количество черепков и костей, чтобы было чем заняться и дома.
   Афина не чувствовала перемены в отношении к ней Чжилиня,  даже  когда
ее живот раздулся до положенных природой пределов.  Она  не  чувствовала
дефицита духовной связи с мужем, потому что не знала,  что  такая  штука
существует в природе. Надо отдать ему должное, Чжилинь пытался объяснить
ей неизъяснимое, как в свое время  пытался  растолковать  ей  буддийские
категории.  Хотя  Афина  и  могла  расширить  свой  микромир  до  уровня
макромира, что само  по  себе  было  достижением  для  гвай-ло,  но  она
оказалась не в силах постичь единство мира, которое является самой сутью
жизни
   Но это не было для него причиной, чтобы любить ее меньше.  Он  просто
не мог любить ее с той силой, которой хотел и обязан был ее любить.
   Но постепенно Афина начала  чувствовать  изменения  в  силовом  поле,
окружающем ее Она не знала, в  чем  тут  дело,  а  просто  ощущала,  что
атмосфера вокруг нее стала не та. Сначала  она  относила  это  к  своему
физиологическому состоянию. Ребенок уже полностью  сформировался  внутри
нее и был очень активным Чем ближе был день родов, тем больше изменялось
ее тело,  приспосабливаясь  к  тому,  что  должно  было  последовать  за
рождением ребенка. Все привычное казалось совсем другим.
   Когда и почему она начала подозревать, что с Чжилинем не  все  ладно,
она и сама не знала. Грандиозность процессов, происходивших внутри  нее,
в конце концов сказалась и на ее душевном состоянии. Долгие  дни  сидела
она над своими черепками и  костями,  потерявшими  уже  для  нее  всякий
интерес, задумываясь о новой жизни, ожидающей ее. Она злилась на  все  и
на всех. Она чувствовала, что ей не хватает воздуха в этом  бессердечном
мире.
   Она подозревала Чжилиня.
   В чем, она и сама не знала. Ей казалось, что она замечает, как уходит
куда-то в песок та самая сила, которую она  почувствовала  в  нем  с  их
самой первой встречи.  Она  ловила  себя  на  том,  что  вспоминает  тот
солнечный день на кладбище. Вспоминает, как солнце грело  ее  щеку,  как
сладко пели птицы, как смотрел на нее Чжилинь. И за этими воспоминаниями
неизменно следовал чудовищный шквал ее сегодняшних подозрений.
   Она хотела, чтобы он был с  ней  чаще,  она  прямо-таки  приходила  в
отчаяние от одиночества. В такие минуты она охватывала  свой  вздувшийся
живот, как будто хотела защитить еще не рожденное дитя от  безотцовщины.
Мысль, что муж может покинуть ее, наполняла Афину безрассудным  страхом.
Остаться одной с ребенком на руках в объятом  смутой  Китае,  в  стране,
которая вот-вот вступит в войну, - это было ужасно.
   Но затем она закрывала глаза, заставляя себя дышать глубоко и  ровно,
пока не успокоится. Придя в себя, она спрашивала себя, что с  ней  такое
творится?  Чжилинь  любит  ее,  полюбит  он  и   малыша.   И   куда   он
запропастился? Почему он не идет? И с этой мыслю она засыпала.
 
*** 
 
   Что касается Чжилиня, то он, бывая с Шен Ли, не чувствовал  за  собой
вины. Во-первых, в те времена все в Китае имели любовниц. Во-вторых, - и
это главное, - он не чувствовал, что его встречи  с  Шен  Ли  каким-либо
образом отдаляют его от Афины и новорожденного  младенца,  которого  она
нарекла Джейком в честь своего деда-археолога. Поскольку  та  часть  его
души, которую Афина не могла понять, теперь нашла для себя подкормку, он
стал счастливее, свободнее.
   После того, как Шен Ли вошла в его жизнь, тот скрытый страх,  который
он испытывал перед Афиной, куда-то улетучился.  Лаская  Шен  Ли,  он  не
испытывал того ощущения, будто теряет себя. Наоборот, то, что отнимала у
него любовь к гвай-ло, беззаветная преданность Шен  Ли  ему  возвращала.
Менее чем через два года после того, как он забрал ее у Цзю Симина,  она
родила ему мальчика. Он явился в этот мир на целых шесть  недель  раньше
положенного срока желтушным недомерком. Шен Ли день и ночь хлопотала над
малышом, позволяя себе поспать час или два вместе с  ним,  но  не  более
того. Чжилинь старался быть с ней так долго, как мог себе позволить,  но
понимал, что этого явно не достаточно. Примерно год назад он  забрал  ее
из дома своего  приятеля  и  поселил  ее  в  Маленьком  домике,  который
специально купил для нее.
   Но были и другие трудности, которые надо было преодолевать.  Рождение
ребенка только осложнило их. Война с Японией, которая так долго  бродила
над страной,  как  грозовая  туча,  в  конце  концов  грянула.  Сражения
развернулись  по  всему  северо-востоку,  и  Шанхай  стал   прифронтовым
городом. Какое-то время армия сдерживала натиск японской военной машины,
но Чжилинь понимал, что неизбежный конец близок.
   Начало военных действий, естественно, сделало тайну происхождения Шен
Ли еще более опасной. Настолько опасной, что Чжилинь не  решился  нанять
ома - няньку - для  младенца,  чтобы  облегчить  существование  Шен  Ли,
боясь, как бы информация о ее японском происхождении  не  просочилась  в
город. В параноидальном климате Шанхая она тогда бы просто не выжила.
   Теперь Чжилиню надо было думать и о детях, что  особенно  его  жизнь.
Шел октябрь 1936 года. Японская армия заняла большинство крупных городов
на севере. Они контролировали все главные пути сообщения. На  юге  в  их
руках оказалась обширная территория  от  долины  реки  Янцзы  до  самого
Гуанчжоу. Да и на Шанхайском  плацдарме  они  уже  начали  перехватывать
инициативу
   Для страны наступил тот критический  момент,  который  Чжилинь  давно
предвидел. Пришло время, когда он должен был начинать действовать, иначе
его шанс будет упущен навсегда. Это, конечно, будет связано с  огромными
жертвами для него самого. Какими, пока трудно  было  сказать,  поскольку
последствия его действий скажутся не так скоро. И он также понимал,  что
в большой игре, которую он затевал, как и в вэй ци, сделанного  хода  не
вернешь.
   Когда он был с Афиной или с Шен Ли, когда он держал на  руках  детей,
он чувствовал, что его решимость колеблется. Он не мог тогда не думать о
боли, которую он неминуемо принесет людям, которых любил больше всего на
свете. Но он  также  понимал,  что  это  в  нем  говорит  эгоист.  Кроме
человеческих страданий есть еще  и  агония  страны,  погибающей  на  его
глазах.  И  если  его   усилия   помогут   свернуть   страну   с   этого
самоубийственного пути, то любые жертвы будут оправданы.
   Тем не менее, находясь рядом с Афиной или с Шен Ли, он очень страдал.
Глубокой ночью он бесшумно подымался с постели,  покидая  тепло  и  уют,
создаваемый женским телом. И сидел, прислушиваясь к шорохам ночи, совсем
один в огромной мире, и слезы жалости к  самому  себе  катились  по  его
щекам.
   Сейчас он человек с двумя семьями, а скоро у него не будет ни  одной.
Тогда он уже не сможет позволить  се