илиня, суждения многих из  его  сверстников  насчет
"чужеземных  чертей"  так  же  отдавали  нафталином,  как   и   суждения
представителей  старшего  поколения.  Старики  верили  в   конфуцианское
терпение.  В  период  Средней  империи  господство  на   всей   обширной
территории Китая принадлежало китайцам, и к этому, по их словам,  все  и
вернется в свое время.  А  пока  они  советовали  терпимо  относиться  к
иностранцам. С  другой  стороны,  многие  ровесники  Чжилиня  отличались
нетерпимостью, требовали отвечать чужеземцам ударом на удар,  мстить  им
за все реальные и воображаемые обиды.
   Чжилинь считал оба подхода  глупыми  и  близорукими.  Цзян  учил  его
анализировать свои ошибки, а не упорствовать в них. То есть пользоваться
ими как уроками истории. Подрастая, Чжилинь не мог не заметить, что этот
подход особенно оправдан в отношении к историческим ошибкам страны.
   Изучая историю своего народа,  он  был  поражен,  с  какой  легкостью
чужеземцы смогли лишить китайцев возможности управлять  многими  сферами
жизни  в  их  собственной  стране.  Европейцы   очень   хитрым   образом
воспользовались слабостями китайской политической системы,  внедряясь  в
ее трещины и сгибая ее сообразно собственным нуждам.
   В  середине  XVIII  столетия  Китайская  империя   переживала   эпоху
беспрецедентного процветания. За какие-то сорок  лет  население  выросло
примерно на 130 миллионов человек, были  проведены  сельскохозяйственные
реформы, внедрены новые  культуры,  такие,  как,  например,  кукуруза  и
табак. В промышленности как государственные, так и  частные  предприятия
стремительно росли, используя  тысячи  наемных  рабочих  в  производстве
металлоизделий, шелка, фарфора и так далее.
   Но вместе с процветанием пришло и желание расширить свое  влияние  на
соседние страны, и империя затеяла войны в  Юго-Западной  и  Центральной
Азии. А войны - даже успешные - для таких промышленно неразвитых  стран,
как Китай, приносят больше отрицательных, чем положительных последствий.
В данном случае правящая Маньчжурская династия ослабела, и враги  режима
воспользовались этой слабостью, начав создавать тайные общества.
   Кроме того, теперь Китаю  угрожали  не  только  междоусобные  стычки.
Россия укрепляла свои позиции в  Сибири.  На  юге  англичане  и  датчане
основали свои Ост-Индийские компании. Оба  региона,  и  в  прежние  годы
бывшие пристанищем для  множества  эмигрантов  из  провинций  Фуцзинь  и
Нуандун, спасающихся от нищеты, теперь были просто наводнены китайцами.
   Через этих эмигрантов, а также из  других  источников,  соседи  Китая
знали о бедственном  положении  Маньчжурской  династии  и  приготовились
воспользоваться  трещинами,  появляющимися  на  теле   прежде   могучего
организма.
   Англичане, которые в 1839  году  вполне  основательно  утвердились  в
Кантоне, активно занимались экспортом опиума, доходы с которого помогали
ликвидировать значительный торговый дефицит.
   В этом году некий мандарин  по  имени  Линь  Цзэ-ксу  решил  примерно
наказать "чужеземных  чертей",  надеясь  этим  укрепить  разваливающийся
правящий режим. Но англичане,  всегда  охотно  прибегающие  к  аргументу
оружия, не заставили себя долго ждать. Их военные корабли вошли в  устье
реки Сицзян,  сравняв  с  землей  китайские  форты.  К  июню  1842  года
англичане взяли Шанхай и Нанкин. Подписанный после этого мирный  договор
открывал для них пять стратегически важных  портов,  и,  что  еще  более
важно, отдавал им Гонконг.
   Именно в этот исторический момент, по мнению  Чжилиня,  правительство
должно  было  попросить  чужеземцев  оказать   помощь   в   установлении
политической стабильности в стране. Маньчжуры могли тогда извлечь выгоду
из военного присутствия англичан, а не только позволять  им  обогащаться
за счет Китая. Но  императорский  двор  предпочел,  как  и  прежде,  "не
замечать" иностранцев, верный своей страусиной политике.  Он  был  занят
подавлением волнений среди мусульманского населения в провинции Юнань. А
вскоре  и  более  серьезные   внутренние   потрясения   стали   угрожать
целостности государства.
   Силы  мятежников,  объединившиеся  вокруг  партии   "Тайпин",   скоро
захватили провинцию Гуанси, а в 1852 году волнения распространились и на
Аньхой. Лидер тайпинов Хун Сиуцян захватил Нанкин и объявил его столицей
"небесного царства великого мира" -  Тайпин-дянгуо.  Он  начал  издавать
свои эдикты и повел армию на север, намереваясь взять Пекин.
   Воспользовавшись этими внутренними  смутами,  англичане  и  французы,
укрепив свои позиции в  сфере  торговли,  решили  начать  новую  военную
кампанию.
   Едва успевая отбиваться от сил мятежников,  правительственные  войска
оказались под дулами пушек "чужеземных чертей". Но даже когда английские
и французские войска в октябре 1860 года шли на  Пекин,  многие  китайцы
все еще не осознавали угрозы со стороны европейцев.
   После  взятия  китайской  столицы  "чужеземные  черти"   основательно
почистили летние императорские дворцы. Один старик, которого лично  знал
Чжилинь, присутствовал  при  сем  юношей  и  рассказывал,  как  это  все
происходило. Наиболее ценные произведения искусства и  старинная  мебель
откладывались в сторону, чтобы позже  быть  переправленными,  как  стало
известно,  королеве  Виктории  и  Наполеону  III.  А  затем  к   грабежу
допускались  солдаты.  Но  поскольку  мародерство   принимало   размеры,
угрожающие дисциплине армии, офицеры начали  отдавать  приказ  поджигать
здания, представляющие интерес для  мародеров.  Вот  тогда  и  дошло  до
правителей страны, что их  священная  столица,  расположенная  далеко  к
северу, не менее уязвима для посягательств чужеземцев, чем южные  города
Гонконг, Шанхай и Кантон.
   Согласно Пекинскому договору, еще одиннадцать портов были открыты для
торговли с заграницей. Кроме того, иностранцам,  проживающим  в  стране,
были  дарованы  некоторые  привилегия,  например,  права  организовывать
концессии, открывать религиозные миссии, права экстратерриториальности.
   За  это  европейцы  присоединили  свои  собственные  военные  силы  к
правительственным войскам для разгрома  Тайпинского  восстания.  В  июле
1864 года Нанкин был освобожден, что, однако, не очень укрепило  позиции
правящей династии.
   По мнению Чжилиня, правители Китая всегда были склонны  недооценивать
своих противников. Если бы они внедрили достаточное количество шпионов в
ряды  тайпинов  и  воспользовались   внутренними   разногласиями   среди
мятежников, усилившиеся после их разгрома у ворот Пекина, им бы не нужна
была иностранная военная помощь для окончательной ликвидации мятежа.
   Сунь Цзу писал, что тот, кто в своем высокомерии, порожденном высоким
положением  и  почестями,  воздаваемыми   ему,   пренебрегает   услугами
секретных агентов, не достоин звания полководца. И не исключено, что это
вызвано не столько высокомерием,  сколько  парой  сотен  золотых  монет,
полученных в виде взятки от противника.
   Маньчжуры, очевидно, никогда не изучали труды Сунь Цзу.
   А французы тем  временем  внедрялись  в  соседнее  государство  Аннан
(позднее - Вьетнам). Война, начавшаяся в юго-западных провинциях Китая в
1883  году,  закончилась  тем,  что  два  года  спустя  французам   были
гарантированы права на торговлю в двух городах этого региона.
   Теперь  расчленение  некогда  великой  державы   стало   реальностью.
Европейцы  фактически  контролировали  таможенную   службу   страны.   В
соответствии с положениями Пекинского договора англичане начали  строить
железные дороги, арендовать землю под совместные предприятия. Оставалось
только официально разделить  страну  на  "сферы  влияния",  что  и  было
сделано на  пороге  XX  столетия.  Россия  получила  север,  Германия  -
Шаньдун, Англия - долину Янцзы, Франция - юго-запад.
   Но уже начинало поднимать голову общество "Ихэтуань", наиболее мощное
из китайских тайных  обществ  антизападнического  толка.  В  Европе  оно
известно под названием "Боксерского движения". Их  восстание  на  пороге
столетия началось с захвата Императорского дворца в  Пекине  и,  хотя  и
было потоплено в крови совместными усилиями заинтересованных иностранных
держав, привело одиннадцать лет спустя к новой революции  и  образованию
Китайской республики.
   Взгляды Чжилиня на "чужеземных чертей" значительно отличались от тех,
что преобладали среди его сверстников. Он не страдал ксенофобией,  по  и
не склонен был лебезить перед иностранцами. Он  считал,  что  необходимо
изыскать  пути  взаимовыгодного   сотрудничества   между   китайцами   и
европейцами. Какие формы примет это сотрудничество не суть важно,  важен
результат. Это тоже было одним из уроков,  полученных  Чжилинем  в  саду
Цзяна.
   Зачем отказываться от общения с иностранцами, - думал он, - если  они
могут быть полезны мне и моей стране.
 
*** 
 
   После подавления  Боксерского  восстания  начался  период  небывалого
процветания иностранцев в Китае. Но он длился недолго. В 1906  году  все
изменилось коренным образом. Победа Японии в войне с Россией  прозвучала
для "чужеземных дьяволов" похоронным звоном колокола, влив новые силы  в
китайских экстремистов. Во главе их встал Сунь  Цзоншань,  который  стал
известен всему миру как доктор  Сунь  Ятсен.  Рожденный  в  Кантоне,  он
пользовался поддержкой китайской  буржуазии  на  юге.  Но  главное,  его
поддерживала китайская интеллигенция, получившая образование на  Западе,
а также его бывшие соотечественники, достаточно разбогатевшие там, чтобы
субсидировать его революционную деятельность и созданную им  организацию
"Союз возрождения Китая", а  позднее  и  партию  Гоминьдан.  Талантливый
стратег,  он  использовал  каждую  ошибку  правительства,  каждое  новое
недовольство простого человека на пользу своей  партии.  Таким  образом,
влияние Гоминьдана росло пропорционально падению популярности  правящего
режима.
   Когда в 1908 году умерла императрица Циси, правительство оказалось  в
большом затруднении по поводу престолонаследия. Не доверяя ни одному  из
взрослых  членов   императорского   дома,   оно   объявило   наследником
императрицы ее двухлетнего Пуи. Естественно, это  непродуманное  решение
повергло императорский двор в такие склоки, каких страна не знала  целое
столетие. Сторонники  Регента,  отца  малолетнего  императора,  отчаянно
сопротивлялись оппозиции, возглавляемой важным сановником по имени  Юань
Шикай.
   В  августе  1911  года  правительство  попыталось   национализировать
железные дороги. Этот шаг был предпринят с целью упрочения власти режима
за счет растущей китайской буржуазии. Как по  сигналу,  по  всей  стране
началось движение протеста, грозящее  перейти  в  революцию.  Напуганное
правительство обратилось  к  популярному  военачальнику  и  фактическому
лидеру оппозиции Юань Шикаю с предложением возглавить  правительственные
войска и  подавить  движение.  Но  Шикай,  чувствуя,  куда  дует  ветер,
предпочел принять  сторону  революционеров.  И  он  не  ошибся  в  своих
расчетах. В декабре этого же года делегаты всех провинций Китая на своем
съезде избрали первым президентом страны Сунь Ятсена.  Но  не  прошло  и
четырех месяцев, как он уступил свой пост Юань Шикаю. Этот  шаг  казался
тогда вполне логичным, потому что  тот,  благодаря  своему  влиянию  при
дворе, был  единственным  человеком,  который  мог  склонить  последнего
императора династии Цин отречься от  престола.  За  это  он  был  избран
временным президентом Китайской республики.
   Но затем славный генерал предал Революцию. Соблазн  самому  войти  на
императорский трон и основать  новую  династию  был  слишком  велик.  Он
запретил партию Гоминьдан и распустил парламент, сформированный  в  1913
году. Но  возобновившаяся  борьба  за  власть  сделала  невозможным  его
восхождение на престол. И в 1916  году  он  умер,  так  и  не  добившись
императорского  титула,  оставшись  в  глазах   потомства   всего   лишь
неотесанным воякой и интриганом.
   В  Пекине  было  создано  новое  правительство,  но   оно   оказалось
правительством только на бумаге:  противоборствующие  политические  силы
сделали невозможным его нормальное функционирование. Несколько раз  Сунь
Ятсен пытался создать в  Кантоне  то,  что  он  называл  "правительством
национального согласия". Единственное, что ему удалось, так  это  только
стабилизировать положение в провинции Гуандун.
 
*** 
 
   Все эти события послужили фоном, на котором Чжилинь  повстречал  свою
любовь. Это произошло 1 июля 1921 года в городе Шанхае. Этот жаркий день
мог бы затеряться среди сотни других  революционных  дней,  если  бы  не
событие, значение которого многие осознали лишь восемнадцать лет спустя.
   В этот день была создана Коммунистическая партия Китая. Но  даже  тот
факт, что на его глазах творилась история, не затмил  в  глазах  Чжилиня
значение этого дня лично для него. Она  сидела  в  том  же  зале,  такая
близкая и такая далекая. С первого взгляда он влюбился без памяти в  эту
пламенную революционерку.
   Май была очень молоденькая - ей было около двадцати лет, - и у нее не
было ни отца, ни матери. Последний факт,  по  мнению  Чжилиня,  послужил
основой для ее не по-женски решительного  характера.  Чжилинь  попал  на
сборище больше из любопытства, нежели из революционного пыла и сразу  же
почувствовал неудержимое влечение к ней.
   Ему шел двадцать второй год, и он считал себя куда  более  умудренным
жизненным опытом, чем она. Но  он  жил  в  обеспеченной  семье  на  всем
готовом, а она до всего доходила собственным умом. Возможно, именно  эта
разница в жизненном опыте и явилась основой для их сближения.
   В тот вечер даже Чжилинь не подозревал, какую  роль  суждено  сыграть
коммунистам в будущем его страны.  Но  непостижимое  историческое  чутье
привело его на тот митинг, хотя, надо сказать, что его больше впечатлила
красота Май, чем призрак коммунизма.
   После митинга он набрался смелости и подошел к ней.  Она  была  такая
маленькая, смугленькая, и гибкость ее была скорее  мальчишеская.  Нельзя
сказать, что в ней не было женственности, но его поразило исходившее  от
нее ощущение силы. А силу он привык считать уделом мужчин.
   - Ты член партии? - задал он ей довольно глупый вопрос, когда наконец
пробился к ней сквозь густую толпу. Другого ему просто не пришло на  ум:
у него был очень небольшой опыт общения с девушками.
   - Я секретарь товарища Сунь Ятсена, - был ответ. Она  еще  не  остыла
после ожесточенных споров, и глаза ее сияли,  но  не  было  в  них  того
фанатичного блеска, который отпугивал Чжилиня в других партийцах.
   - Почему-то его не было здесь, - заметил Чжилинь. - Зато  было  очень
много русских.
   Она насторожилась.
   - Ты находишь это странным?
   - Нет, только знаменательным. Но я бы хотел узнать о вас больше.
   Он  улыбнулся  ей  довольно  нервной  улыбкой.  Зал  быстро   пустел.
Перевозбужденные люди расходились,  оставляя  после  себя  кислый  запах
пота.
   - Почему бы нам не пойти куда-нибудь и не  поговорить?  -  предложила
Май.
   - Скоро, - сказала она, держа большую фарфоровую чашку обеими руками,
- Гоминьдан сольется с Китайской коммунистической партией.  Это  сделает
нас сильными. Это сделает нас непобедимыми.
   Столик был заставлен тарелками с остатками  риса,  жареных  креветок,
цыплят с грибной подливой. Май усмехнулась, глядя на них.
   - Давненько я так не ела, - призналась она, поглаживая свой  поджарый
животик. - Меня прямо-таки распирает.
   - Приятное ощущение, верно? - откликнулся Чжилинь. -  После  вкусного
обеда всегда возникает чувство удовлетворенности собой.
   Ее глаза посерьезнели.
   -  Не  уверена,   что   это   хорошо.   Удовлетворенность   порождает
примиренчество. Слишком много дурного творится в Китае, чтобы  позволить
такому чувству поселяться в нас.
   - Значит, оставим обед недоеденным и  оскорбим  повара?  Ты  выносишь
приговор его искусству как ненужной роскоши.
   Сначала Май подумала, что он говорит серьезно, и суровая отповедь уже
была готова сорваться с ее  уст.  Но,  заметив  веселые  искорки  в  его
глазах, рассмеялась.
   - Пожалуй, ты прав, Чжилинь, - согласилась, она. - Всему свое  время:
время есть и время поститься. Но чувство юмора  как-то  притупляется  на
чужбине, как оно, очевидно, притупилось  у  меня  за  время  вынужденной
эмиграции.
   - А я думал, что суровые  времена,  наоборот,  способствуют  развитию
чувства юмора. А где ты была?
   - В Японии, - ответила она, кивком головы подтвердив, что оценила его
мысль. - Мы бежали туда вместе  с  Сунь  Ятсеном  после  того,  как  наш
обожаемый генерал
   Юань объявил партию Гоминьдан вне закона. Нам тогда было не до юмора,
тем более в Японии, среди этих чужих и ужасно холодных людей.
   - Но они дали вам убежище,  когда  даже  ваши  близкие  люди  боялись
приютить вас. Может, у них с юмором и туговато,  но  в  мужестве  им  не
откажешь.
   - Как это так, - с иронией заметила Май, - что у  тебя  на  все  есть
ответ?
   Чжилинь засмеялся.
   - Не на все. Иначе я  был  бы  неимоверно  богатым  и  могущественным
тай-пэнем вместо того, чтобы быть тем, кем я являюсь.
   - И кто же ты?
   Он перевел взгляд с ее  красивого  лица  на  огни,  сверкающие  вдоль
запруженной народом набережной.
   - Просто человек, которого распирает от всяческих странных идей.
 
*** 
 
   Они плавали в небе, ощущая с необычайной остротой, как тучи  и  дождь
обволакивают их. Хотя Чжилинь никогда  прежде  ни  с  кем  не  занимался
любовью, ему не было страшно. Он всегда себя чувствовал уверенным  рядом
с Май, как будто силы, бьющей в ней  ключом,  было  достаточно  для  них
обоих.
   Она была необузданна, как ураган, а он был нежен, как облако,  и  эта
гремучая смесь, это истинное единение двух начал йинь и  янь,  наполняло
его душу восторгом. До этого  ее  темперамент  в  постели  заставлял  ее
партнеров-мужчин, непривычных к  такой  агрессивности  в  женщине,  либо
тушеваться, либо пыжиться, пытаясь сравниться с ней, что было  не  менее
отвратительно.
   Поэтому, хотя Май и имела некоторый опыт в  любовных  делах,  никогда
прежде волна страсти не подымала ее до уровня дождевых туч.  Ее  восторг
по поводу такого полета передался  и  Чжилиню,  заставив  его  полностью
потерять всякий контроль над собой, наполнив его тело  ощущением  просто
божественного наслаждения.
   Потом,  лежа  в  объятиях  друг  друга,  они  говорили  и  не   могли
наговориться,  полностью  освободившись   от   налета   искусственности,
который, надо признать, во многом определял уровень их  общения  даже  с
самыми близкими людьми. У тех, кто живет ради идеи,  часто  так  бывает:
любовь они отдают идее, а с людьми общаются посредством изобретенных ими
самими формул. Май была влюблена в  революционную  теорию  Сунь  Ятсена:
принципы   национальной   независимости,   народовластия   и   народного
благоденствия.    Чжилинь    был    влюблен    в    свою     собственную
"искусственническую"  философию,  постепенно  сплетаемую   из   побегов,
выросших из семян, посеянных Цзяном.
   И вот теперь, в эту душную летнюю ночь, они оба почувствовали, что их
прежние концепции мира и жизни, хотя и верные, но отдают провинциализмом
и узкостью, что существует не одна всепоглощающая  страсть  -  любовь  к
идее, - а их много, этих страстей, и между ними существует  определенная
иерархия,  приводящая  их  в  определенную  систему.  Для   двух   таких
идеалистов, как они, это было настоящим откровением.
   Через три месяца Чжилинь был введен в мир Сунь  Ятсена.  Через  шесть
месяцев они с Май поженились.
   Для Чжилиня Сунь Ятсен явился тоже своего рода откровением.  Врач  по
профессии, он получил  образование  в  школе  при  английской  миссии  в
Гонолулу и в  медицинском  колледже  в  Гонконге,  испытав  влияние  как
западной философской мысли, так и христианства.
   В оживленных дискуссиях, которые часто возникали между ними