гда он  почувствовал,  что
волны плещут ему в лицо, он закричал изо всех сил.
   - Учиться надо не с помощью глаз, - услышал он  голос,  звучащий  над
самым его ухом, - потому что ты не можешь доверять тому, что видишь.
   - Фо Саан! - закричал Джейк. - Где ты?
   - Учиться надо не с помощью уха, - продолжал голос, - потому  что  ты
не можешь доверять тому, что слышишь.
   - Фо Саан! Я тону!
   - Учиться надо не с помощью кожи или слизистой оболочки носа,  потому
что ты не можешь доверять тому, что  осязаешь  и  обоняешь.  Поэтому  не
пытайся думать!
   - Во имя милостивого Будды, Фо Саан!
   - Ба-маак! .
   Какой пульс? Джейк закашлялся, и жгуче-соленая вода пошла у  него  из
носа. Глаза резало от морской соли. Прилив сжимал его в своих  объятиях,
и он задыхался. Я умираю, - подумал он.
   - Ба-маак!
   Он ушел под воду, будто какое-то морское чудовище  опутало  ему  ноги
своими щупальцами. В отчаянии он взбрыкнул ногами, стараясь не выпустить
воздух  из  легких.  Прилив  крутил  его  как  щепку.  В  глазах  темно.
Постепенно усиливающийся шум  в  ушах  кажется  мертвым  безмолвием.  Он
оказался в странном мире, враждебном жизни. Его жизни.
   И в этот страшный миг он почувствовал грань между жизнью  и  смертью.
Будто он повис между двух громадных существ. У них не  было  физического
облика, но он чувствовал их психологическое присутствие. Свет и тьма. Он
знал, с какой стороны доносится тот страшный шум. Он не хотел слиться  с
тьмой, и он бежал от нее.
   Ба-маак! Он его почувствовал, этот пульс!
   И не органами чувств, и не разумом. А сердцем единым. Подвешенный  во
вздыбленной, первозданной тьме, он отказался от  поведения,  основанного
на разуме, отдавшись во власть чувств. И он нашел пульс.
   Он был подобен реке, серебром сверкающей  во  тьме.  Он  был  подобен
обезьяньему мостику, перекинутому  через  бездну.  Не  рассуждая,  Джейк
пошел на его стук и нашел дорогу к дому.
   Уже на берегу, задыхающийся и измученный, он почувствовал, что  рядом
с ним стоит Фо Саан. Почувствовал одеяло, обернутое вокруг его плеч, и с
благодарностью закутался в него, вздрагивая всем телом.
   - Ты нашел пульс.
   Джейк хотел ответить, но не смог: у него зуб на  зуб  не  попадал  от
холода и перенесенного ужаса.
   - Теперь ты знаешь,  куда  смотреть,  если  хочешь  найти  истину,  -
подытожил Фо Саан.
   И вот, окруженный мраком спустившейся ночи, Джейк  тихо  двигался  по
периметру владений Микио Комото. Фо Саан учил его не  полагаться  ни  на
один из своих органов чувств, если окажешься  на  вражеской  территории.
Только ба-маак!
   "Пульс", о котором говорил Фо Саан, было  нечто  аналогичное  понятию
"ци", а если быть более точным, уникальным сочетанием "и", то есть воли,
и "ци" - внутренней энергии.
   Держа руку на этом "пульсе", Джейк вошел во владения Микио Комото.
   Природа была с ним заодно. Луна то выплывала бледным пятном, то снова
скрывалась в тучах, предвещавших опять дождь. Сучья деревьев,  казалось,
приветствовали его, когда он перелезал  через  забор  и  прыгал  под  их
спасительную тень.
   Низко пригнувшись к земле, Джейк закрыл повязкой из черной марли нос,
рот и переносицу. Снял туфли и носки.
   Из своего укрытия он вышел "шагами ветра",  как  выражался  Фо  Саан.
Учитель говорил, что глупо пытаться двигаться абсолютно бесшумно:  такое
невозможно.  Лучше  научиться  двигаться,  подражая  природным   звукам,
например, таким, как шум, издаваемый ветром в ветвях деревьев.
   Так он приблизился к дому с западной стороны. Именно сюда его сегодня
подвезли на машине. Крыло, где обитает сам Микио  Комото.  Джейк  прошел
мимо  бокового  входа  после  минутного  раздумья.  Над  дверью   светил
маленький,  но  мощный  прожектор.  Входить   здесь   было   равносильно
самоубийству.
   Он двинулся дальше мимо аккуратно подстриженных кустиков. За ними был
тот самый очаровательный садик, который он видел днем. Куртинка  высоких
японских кедров шумела кроной на другом его конце.
   Джейк пересек садик,  шагая  по  круглым  камням,  возвышающимся  над
ровной поверхностью гальки, как камни на  переходе  через  ручей.  Тропа
заканчивалась плоским, широким выступом, с которого можно  было  шагнуть
прямо на веранду, здесь Джейк помедлил немного.  Прямо  перед  ним  была
фузума, полупрозрачная раздвижная дверь на веранду.  Рядом  с  ней  было
окно. В этой комнате свет был потушен, но он горел кое-где в доме.
   Джейк достал маленький пузырек жидкой силиконовой смолы и,  окунув  в
него японскую деревянную шпильку для  волос,  смазал  верхние  и  нижние
желобки, по которым движется дверь. Затем,  вставив  лезвие  ножа  между
дверью и стеной, нащупал крючок и откинул  его  одном  резким  движением
вверх.
   Осторожно отодвинул дверь на пару дюймов.  В  просвете  между  тучами
показалась луна, и  он  прекратил  всякое  движение,  пока  ее  тусклый,
водянистый свет не померк снова.
   Отодвинув ногой дверь еще чуточку, он просочился внутрь и  закрыл  ее
за собой. Ногами он пола  не  коснулся,  а  остался  сидеть,  задрав  из
кверху. Достав из кармана тряпку, протер ступни от росы, обул их в новую
пару таби, японских "варежек" для ног. В  них  он  не  оставит  на  полу
следов.
   Включил крошечный фонарик. В магазине, где он покупал  его,  продавец
предупредил  Джейка,  что  фонариком  следует   пользоваться   экономно.
Японская  культура,  специализирующаяся  последнее  время  на   создании
миниатюрных чудес электроники,  породила  растущую  озабоченность  нации
загрязнением  окружающей   среды   тысячами   использованных   батареек,
выбрасываемых ежедневно.
   Джейк поиграл узким лучом по комнате.  Ничего  интересного.  Было  бы
странно, если бы он  сразу  наткнулся  на  то,  что  ищет.  Теперь  надо
выбираться в коридор.
   Бесшумно пересек татами и замер  у  содзи,  взявшись  за  нее  рукой.
Сделав глубокий вдох, "отцентрировал" себя, как выражаются адепты боевых
искусств. Найдя "пульс", потянул  на  себя  дверь  ширмы.  И  тотчас  же
оказался лицом к лицу с крохотным японцем. Глаза  на  сморщенном  личике
широко открылись, а затем,  будто  повторяя  расширение  глазных  орбит,
открылся и рот. Но прежде чем японец успел закричать,  Джейк  сграбастал
его за грудки, втянул его через порог  в  комнату  и  захлопнул  за  его
спиной дверь содзи.
   Приставив большой палец - более  эффективное  оружие,  чем  нож  -  к
подбородку,  он  слегка  нажал  им  на  болевую  точку.  Глаза  человека
выпучились.
   - Имя? - спросил Джейк по-японски, ослабляя давление пальца.
   - Ка... Качикачи.
   - Где картотека?
   - Я не... не знаю.
   Большой палец углубился в дряблую кожу под подбородком и на  довольно
продолжительное время.
   - Где картотека? - повторил Джейк. Непропорционально  большая  голова
Качикачи дергалась вверх и вниз. Он сморщился от сильной боли.
   - Отведи меня туда.
   Вместе вышли  в  коридор.  Темень  и  безмолвие.  Сомнительно,  чтобы
кто-нибудь в доме  в  такое  время  занимался  делами.  Разве  только  в
чрезвычайных обстоятельствах. И уж самого Комото  там  наверняка  сейчас
нет.
   Картотека оказалась через две комнаты. Связав  Качикачи  по  рукам  и
ногам, он уложил его на татами. В рот в качестве кляпа  запихал  тряпку.
Затем  открыл  шкаф  и,  найдя  нужную  папку,  углубился   в   изучение
материалов, относящихся к Ничирену.
   Особенно изучать там было нечего. Как и следовало ожидать, информация
такого рода не фиксируется в картотеках, циркулируя, в основном, в  виде
слухов среди членов клана.
   Со все возрастающим разочарованием он  читал  скудные  записи  насчет
связей Ничирена с многочисленными женщинами, о его частых  спорадических
отлучках из Японии,  о  местах,  где  можно  ожидать  его  появление  на
территории, контролируемой Кизаном, и особенно в самом  его  лагере.  Из
этих записей явствовало, что Ничирен тут не  живет  и  даже  никогда  не
остается на ночь. Так что эти  места  можно  вычеркнуть  из  списка  его
потенциальных убежищ.
   Затем он перешел к  заметкам,  сделанным  от  руки.  Те,  которые  он
просмотрел до этого, были напечатаны на машинке.  Помучившись  некоторое
время над расшифровкой небрежно начертанных иероглифов, Джейк понял, что
Ничирена несколько раз видели в  Японских  Альпах  к  северу  от  Токио.
Первый раз совершенно случайно человек Комото заметил его на заправочной
станции на автостраде. Хитрый оябун приказал следить за этим  местом,  и
одиннадцать дней спустя Ничирена опять увидели на той же дороге.  Теперь
можно было установить и направление,  откуда  он  ехал:  на  три  недели
Ничирен исчез, а затем, вернувшись  в  Японию,  все  время  находился  в
районе Токио и его окрестностях.  Комото  снял  наблюдение,  считая  его
бесперспективным.
   Тем не менее, это была трещинка в доспехах  Ничирена,  которую  Джейк
долгое время безуспешно искал. Он поставил папку  на  место  и,  оставив
Качикачи связанным на татами, вышел из дома тем же путем, что и вошел.
   Он одел носки и туфли как раз вовремя: пошел дождь.
 
*** 
 
   Везде были солдаты в форме. По части солдат у премьера  был  пунктик.
Чжилинь считал это даже манией. Но это и понятно: именно премьер в  свое
время отдал приказ  арестовать  Банду  четырех.  Чжилинь  прекрасно  это
помнил.
   Премьер стоял и наблюдал, как посланные  солдаты  делают  свое  дело.
Взойдя на свой высокий пост, он постарался сделать так, чтобы  каждый  в
Китае не забыл того эпизода.
   Власть преходяща. Как у римского императора,  у  премьера  была  своя
преторианская гвардия. Без сомнения, он стремился застраховать  себя  от
того, что произошло с  его  предшественниками.  Что  случилось  в  Китае
единожды, может повториться.
   И нельзя сказать, чтобы эти опасения были  беспочвенны.  Будь  на  то
воля У Айпина, еще больше идеологической крови пролилось бы  на  площади
Тяньаньмынь, - подумал Чжилинь. - И не исключено, что моей.
   Тайхэдянь, то есть Зал Высшей Гармонии, в котором его принял премьер,
был такой просторный, что в нем даже сейчас, в середине  лета,  когда  в
Китае все изнывают от жары, было прохладно. Потолок был  таким  высоким,
что прямо-таки терялся из вида. Казалось,  таинственная  дымка  столетий
висит  в  воздухе  и  покрывает  тонкой  пленкой  тяжелую  мебель,   как
полировкой. У нее был даже свой специфический запах, который  всколыхнул
воспоминания прошлого - его прошлого. Но  сейчас  он,  конечно,  не  мог
предаваться воспоминаниям.
   Приближаясь к дальнему концу комнаты, он увидел, что У Айпин уже там.
Долговязая  фигура  министра,  сложенная  втрое,  возвышалась  на  стуле
черного дерева с высокой спинкой, украшенной резьбой. Он  был  похож  на
богомола: одни острые углы и резко обозначенные линии.
   Премьер был, напротив, какой-то весь округлый и приземистый, он сидел
за  высоким   рабочим   столом,   напоминающим   судейский.   Возвышение
воспринималось  как  олицетворение  его   высокой   власти.   Коммунизм,
вывернутый наизнанку, - подумал Чжилинь,  -  как  и  употребление  слова
"товарищ" в качестве обращения:  чем  выше  стоит  человек  в  партийной
иерархии, тем чаще называют его этим уравнительным термином.
   Бедный Карл Маркс! Какие неприятные времена, наверное, переживает его
дух, взирая на вольности, которые позволяют  себе  его  последователи  в
отношении провозглашенных им принципов!
   Присаживаясь на краешек стула из черного дерева, Чжилинь подумал, что
между коммунистами и служителями католической  церкви  есть  трагическое
сходство: исторически их идеологии были извращены во имя  чистоты  теми,
кто рвался к власти.  Смерть  и  разорение  шли  за  ними  по  пятам.  И
коммунизм и католицизм стали бастионами ханжества.
   Да и сам я, - думал Чжилинь, - далеко не  безгрешен.  Внезапно  волна
отчаяния захлестнула его с пронзительностью физической боли. Хотя я и не
приложил к этому руку, но и моя вина велика. Я молча смотрел, как  кровь
струится по  улицам,  по  которым  я  хожу.  Я  молчал,  когда  фанатики
возвышали свой голос, объясняя, что кровопускание  было  необходимо  для
того, чтобы удалить идеологическую заразу из тела нового  Китая.  Смерть
во имя чистоты идеи! Бедные мы люди, годами занимающиеся  самообманом  с
неистовостью крестоносцев!
   В этот момент он был уже готов оставить свой рен . Отчаяние - сильная
эмоция: он был готов пустить на ветер работу десятилетий, если не сможет
справиться с этим чувством. Конечно, ему приходилось  знать  отчаяние  и
прежде. Чжан Хуа знал, что ему свойственны приступы хандры, но  объяснял
это, по видимому, тем, что у Чжилиня не было семьи. Чем еще он  мог  это
объяснить?
   И тогда, уже в  который  раз,  Чжилинь  напоминал  себе,  что  только
благодаря умению держать язык за зубами он и смог так  многого  достичь.
Из всей старой гвардии уцелел только он. Один  он  из  всех  друзей  его
юности все еще держал в руках скользкие вожжи власти.
   Отказ от действия - тоже действие. Эту истину он усвоил очень  давно,
учась играть в вэй  ци.  Молчание  -  тоже  голос,  если  его  правильно
интерпретировать. Не умей он молчать, он никогда бы не смог довести свой
рен до стадии, когда он начнет приносить плоды. Он знал о личных выгодах
от него для себя самого, как и для всей страны. И он не позволит  никому
разрушить его. В том числе и У Айпину.
   - Товарищи министры, -  произнес  премьер  своим  обычным,  распевным
голосом. - От имени Китая и Революции я приветствую  вас.  Мы  должны  с
вами обсудить одну жизненно важную, но трудную проблему.
   Он прочистил горло легким покашливанием, перебирая лежащие  на  столе
бумаги.
   - Товарищ Ши, - продолжил он. - Товарищ У  хочет  довести  до  вашего
сведения  некоторые  соображения  насчет  вашей  политики  в   отношении
Гонконга. Вместо  того,  чтобы  повторять  его  взгляды,  высказанные  в
докладной записке, представленной на мое  рассмотрение,  я  попрошу  его
высказать их самолично.
   Медленно У Айпин распрямил сложенные части своего тела и поднялся  со
стула. Для  китайца  он  был  очень  высоким:  около  шести  футов.  Его
выпирающая вперед  грудная  клетка  казалась  -  во  всяком  случае,  по
китайским понятиям - уродливой. Большие  глаза  сверкали,  как  маяки  в
ночи. Он был младше обоих находящихся в комнате мужчин по  крайней  мере
лет на тридцать, но этот факт не уменьшал исходящей от него уверенности.
Скорее наоборот, поскольку в Китае мало кто  мог  бы  ожидать  чего-либо
умного  от  человека  его  возраста  и  ему  приходилось   носить   свою
уверенность, как знамя.
   - Обнародование нашей "компромиссной политики", названной  так  самим
ее автором,  Ши  Чжилинем,  в  отношении  будущего  Гонконга,  послужило
поводом для серьезной озабоченности в возглавляемом мной учреждении,  не
говоря уж лично обо мне. Мы против капитуляции  какого-либо  рода  перед
иноземными  капиталистами.  Этот  так   называемый   компромисс   отдает
близорукой политикой Манчжу, вообще допустившей оккупацию нашей исконной
территории. Мне, как и моим коллегам, кажется, что чем больше мы тянем с
возвращением Гонконга, тем больше мы теряем лицо и тем  больше  сомнений
появляется в том, что мы вообще сумеем вернуть его.  Для  цивилизованных
людей  нехорошо  терять  лицо,  но  терять  его  перед  гвай-ло   вообще
невыносимо... Товарищ Премьер! Позволив Ши Чжилиню  сформулировать  нашу
политику в Гонконге, мы таким образом  предупредили  Запад.  Предстоящее
дезертирство Маттиасса,  Кинга  и  Ко  -  последнее  из  наглядных  тому
доказательств. Я считаю, мы не можем себе позволить подобных  колебаний.
Если мы считаем, что Гонконг необходимо вернуть,  то  надо  сделать  это
быстро и решительно, так что  бесперебойная  работа  всех  деловых  фирм
будет гарантирована в то время, как  мы  будем  вводить  свои  войска  и
делать этот остров нашим специальным административным центром. И в этом,
товарищ Премьер, нас поддерживает Председатель Партии и Министр обороны.
Вот их подписанные заявления.
   С этими словами У Айпин положил  на  стол  два  запечатанных  пакета.
Премьер не спеша ознакомился  с  обоими  документами.  Затем  он  поднял
голову.
   - Товарищ Ши?
   С усилием Чжилинь поднялся со своего стула. Он не захотел  придти  на
прием, опираясь на палку,  и  поэтому  ему  пришлось  сейчас  ухватиться
обеими руками за ручку кресла.
   - Товарищ Премьер! - начал он. - При всем моем уважении к товарищу  У
Айпину, не могу не заметить, что  он  понятия  не  имеет  о  ситуации  в
Гонконге. Он не отдает себе отчета в том, что миллионы китайцев родились
и  воспитались  в  условиях  капиталистической  системы.  Он  не   хочет
принимать во внимание трудности, которые ожидают нас, если мы попытаемся
насаждать там совершенно иную социально-экономическую систему и  внушать
этим миллионам наши идеалы. Мы окажемся перед...
   - Значит ли это, что мы не можем вернуть  Гонконг  в  состав  КНР?  -
набросился на Чжилиня У Айпин. - Мы все преданы нашим принципам, товарищ
министр! Каждый из нас! И мы не собираемся поступаться  ими  в  вопросах
Гонконга. Эта истинно китайская территория была насильственно отторгнута
варварами, и они до сих пор там хозяйничают.
   - При всем  уважении  к  вам,  -  возразил  Чжилинь,  -  вынужден  не
согласиться с последним вашим утверждением. Гонконг уже наш.
   - Чепуха! - взорвался У  Айпин.  -  Это  рассадник  капиталистической
заразы и пороков!
   - Который дает нам миллионы долларов  каждый  месяц.  Это  деньги,  в
которых так отчаянно нуждается наша тяжелая промышленность. Должен также
добавить, что значительная часть этих денег идет на Камсангский проект.
   - А как же идеология, уважаемый товарищ министр? - прошипел У  Айпин.
- Чистота наших побуждений - вот главное! Весь этот разговор  о  деньгах
отдает идеологическим пораженчеством. В  вопросах  идеологии  вы  всегда
оказывали мне такое  же  отчаянное  сопротивление,  как  и  Камсангскому
проекту. Я нахожу ваши взгляды  абсолютно  неприемлемыми.  -  Его  глаза
блеснули. - Поэтому я обратился к товарищу Премьеру с просьбой  о  вашем
смещении с поста руководителя группы, ответственной за  выработку  нашей
политики в отношении Гонконга. Я полагаю, что на этот пост гораздо лучше
подойдет Хуан Сяо.
   Хуан Сяо, - подумал Чжилинь,  это  один  из  членов  ЦУН,  пытавшейся
выпихнуть меня на пенсию.
   - Товарищи министры! - пропел Премьер. - В  правительстве  по  поводу
этих животрепещущих вопросов  за  последнее  время  было  много  споров.
Настолько много, что мы подошли  к  опасной  черте,  грозящей  расколом.
Поэтому я был вынужден высказать свое  мнение...  В  словах  товарища  У
Айпина есть рациональное  звено.  Я  вижу  угрозу  возвращения  ситуации
начала века, когда у власти были Манчжу, когда наши  феодальные  князьки
грызлись между собой,  и  лидеры  боксеров  поднялись  на  такие  высоты
власти, о которых прежде и мечтать не  могли.  А  гвай-ло  тем  временем
украли у нас наши исконные владения. Такое не должно повториться... Хотя
работа Ши Чжилиня на различных государственных постах в  течение  многих
десятилетий была безупречной, но некоторые  соображения,  приведенные  в
докладной записке товарища У Айпина,  тоже  достойны  внимания.  Поэтому
было решено, что товарищу Ши будет предоставлен срок в тридцать дней,  в
течение которого  он  должен  будет  обдумать  проблемы,  вытекающие  из
предложенной им политики относительно Гонконга. Затем второе слушание по
этому вопросу будет проведено в  этом  зале.  Если  работа  товарища  Ши
Чжилиня будет признана неудовлетворительной, то товарищ Хуан Сяо заменит
его на этом посту. Таково решение правительства.
   Выходя из Зала Высшей Гармонии, Чжилинь заметил довольную  улыбку  на
лице У Айпина, Наверное, не меньшее удовольствие  было  бы  написано  на
нем, если бы этот фанатик подложил мне бомбу под рабочий стол, - подумал
Чжилинь, внезапно почувствовав свой возраст.  И  еще  он  подумал,  что,
по-видимому, его два гл