- Лян та мадэ! Совокупительный дождь испортит конец гонки'
   - Ставлю тысячу, что не испортит!
   Было очевидно что барабанщик на лодке Цуня Три Клятвы увеличил  темп,
хотя разумеется, ничего было нельзя слышать из-за  треска  фейерверка  и
ошалелых криков болельщиков.
   Лодка  Т.И.  Чуна  делала  последний  рывок.  Мощными  гребками  всех
пятидесяти весел  она  сокращала  разрыв,  пока  два  ярко  раскрашенных
дракона не поравнялись. Теперь драконы шли к  финишу  ноздря  в  ноздрю,
прорываясь сквозь серо-зеленую завесу дождя.
   Остров скрылся из виду, и впечатление было такое, что они отрезаны от
всего мира. Даже черные силуэты джонок, стоявших на якоре,  превратились
в темно-серые и слились с горизонтом.
   Тем не менее, никто не искал укрытия. Все, наоборот, свесились  через
борт и, загораживая  руками  глаза  от  дождя,  всматривались  в  мутную
круговерть, надеясь первым объявить победителя.
   - Кто?
   - Так кто же победил? Почтенный Цунь или почтенный Чун?
   - Чтоб эта погода совокупилась  со  всеми  метеорологами!  Ничего  не
разберешь!
   - Победил Т.И. Чун! - загремело со всех сторон.  -  Обошел  на  целый
совокупляющийся бушприт! На лодке почтенного  Цуня  в  последний  момент
сломалось весло!
   - Слава всем богам! - ликовал Сун. - Мне повезло дважды!
   А мне еще больше, - подумал Т.И. Чун, торжествуя. - "Укрощай ветры  и
загребай деньгу". Мысленно он даже потер руки.
   Ливень начал стихать, и мир  снова  обрел  свои  очертания.  Лодки  с
драконами на носу лениво покачивались на водной ряби, их  гребцы  устало
горбились на своих скамьях, подставив спины и непокрытые головы дождю.
   Фейерверк затрещал с новой силой, образуя дымное  облако,  стелющееся
над водой. Слуги разносили шампанское, и банкир  Сун,  радуясь  большому
выигрышу, поднял свой бокал:
   - За Т.И. Чуна, дважды победителя гонок "Дракон"!
   Со всех  сторон  сыпались  поздравления.  День  курчавился  дымом  от
фейерверков, смешанным с водяной пылью.
   Сэр Джон Блустоун улучил минуту и отвел Т.И. Чуна в сторонку.
   -  Так,  говоришь,  это  подарок  судьбы,  что  твоя  лодка  выиграла
состязания?
   Т.И. Чун флегматично пожал плечами, покосившись на высокого тай-пэня.
   - А что же это еще, как не судьба?
   - Интересно как-то получается! В прошлом году чья-то лодка  виляет  в
сторону, оказавшись на пути лидера, в этом - весло на  лидирующей  лодке
ломается. И все вблизи финишной линии. И в обоих  случаях  это  тебе  на
руку.
   - Часто под судьбой подразумевается удача,  схваченная  за  горло,  -
спокойно ответил Т.И. Чун.
   - А если она не подставит вам уязвимое место? Т.И. Чун  вырвал  нитку
из обшлага своего элегантного костюма.
   - Тогда необходимо - как бы это  выразиться?  -  хватать  ее  за  что
подвернется под руку и создавать нечто аналогичное горлу.
   Оба были очень осторожны и делали пробные шаги. Это было естественно,
когда вступаешь в новый деловой альянс.
   Он собрал здесь всех этих тай-пэней, чтобы пустить мне пыль в  глаза,
-  подумал  Блустоун.  -  И  этим   чертовски   поднял   себе   престиж.
Демонстрирует свою власть передо мной, как художник  демонстрирует  свое
искусство, устраивая вернисаж. Но вся ли его власть здесь выставлена  на
обозрение? Это надо выяснить.
   - И много вы заколотили  денег  сегодня?  -  спросил  Блустоун  самым
невинным голосом.
   - Ну что вы! - на лице  Т.И.  Чуна  появилось  добродушно-насмешливое
выражение, под которым могло скрываться что угодно. - Вы же знаете,  что
владельцам лодок запрещается делать ставки.
   Блустоун улыбнулся.
   - Просто строю догадки. Может, вы и здесь что-нибудь "создаете"
   - Неужели вы думаете, я польщусь на такие мизерные  выигрыши?  -  Его
лицо слегка потемнело, и Блустоун не мог не заметить этого.
   - Так зачем же вам тогда все это? - потянул  он  дальше  ниточку,  за
которую зацепил.
   - Ради победы, мистер Блустоун. - Черты его лица исказились от гнева.
- Мне надо было, чтобы Цунь Три Клятвы потерял авторитет, свое лицо. А я
подберу его и пущу в дело. Оно стоит миллиардов. Оно... -  вне  себя  от
злости, Чун был готов продолжать и дальше в  том  же  духе,  но,  сделав
усилие над собой, остановился и  пожал  плечами  -  Лицо  есть  лицо,  -
резюмировал он.
   Но Блустоун понял, что почтенный Чун собирался  сказать  нечто  иное.
Блеск в его глазах означал, что потерянное лицо Цуня для него вообще  не
столь уж важно. Почему?
   Что-то поистине грандиозное должно было случиться между  этими  двумя
тай-пэнями, чтобы вызвать  такую  дикую  злобу.  Но  что?  И  как  можно
воспользоваться этой враждой в ближайшем будущем?
 
*** 
 
   Когда Камисака открыла дверь на его стук, она невольно ахнула.
   - Великий Будда! - воскликнула она, прижимаясь к нему. - У тебя такой
вид, словно ты только что вернулся из страны духов!
   Ничирен знал, что было ошибкой приходить сюда. Но он все-таки пришел.
Конечно, ему было бы лучше, в имении Кизана на другом конце города. Умом
он это, понимал, но сердце говорило ему совсем другое.
   Он прошмыгнул из лагеря Кизана, потому что там он не мог  чувствовать
себя в безопасности. Здесь же, в ее усагигойе этой крошечной  "кроличьей
норе", затерянной среди миллиарда точно таких же, он  почувствовал,  что
относительное спокойствие возвращается к нему.
   С тех пор, как произошло нападение на его хижину в  Японских  Альпах,
он периодически чувствовал приступы черной меланхолии.  Во  время  казни
Джерарда Стэллингса он пережил кризис. По идее он должен бы  чувствовать
некоторое  удовлетворение,  уничтожив  убийцу  Марианны  Мэрок,  но   не
чувствовал этого. Наоборот, он буквально зациклился на смерти  Марианны,
беспрестанно вспоминая, как все это произошло. С невероятной ясностью он
видел, как дергается ее тело, пробитое пулями. Он  чувствовал  на  своем
лице брызги ее горячей крови. Он помнил запах грязной земли, который лез
ему в ноздри, когда он тянулся к ней рукой, отчаянно пытаясь схватить  и
удержать от падения.
   Его пальцы цеплялись  за  нее,  повисшую  на  краешке  бездны,  чтобы
вернуть ее назад, к жизни. А она, вместо того, чтобы схватиться  за  его
руку, сует ему обломок фу. Зачем? И какой смысл заключается в  том,  что
он стал обладателем и второго обломка, кроме того, что, очевидно,  он  и
Джейк Мэрок каким-то таинственным образом связаны друг с другом?
   Но он и так знал это уже давным-давно.  С  того  момента,  как  нашел
среди вещей покойной матери ее дневниковые записи, по которым можно было
установить, что ему и Джейку Мэроку суждено быть  смертельными  врагами,
какими были их матери.
   Разве та женщина, которая, пытаясь завладеть сердцем  отца  Ничирена,
избила Юмико до бесчувствия, а  потом  выжгла  на  ее  теле  раскаленной
кочергой клеймо, которое она носила всю свою жизнь, как напоминание о ее
варварской жестокости, не была матерью Джейка?
   И на реке Сумчун тот  момент  истины  материализовался  в  конкретные
действия и принес свои плоды
   Что означает фу, кроме того, что она - источник необъятной силы? Один
обломок ее был у Джейка, другой - у Юмико. Откуда? Из общего  источника?
А может быть, мать Джейка украла его у Юмико, когда напала  на  нее?  Но
откуда у Юмико, у японки, могла взяться фу?
   И еще. Чью  власть  представляет  талисман?  Источника,  управляемого
Джейком? Но тогда почему и у Ничирена тоже  имеется  обломок?  Ведь  его
Источник находится на другом полюсе...
   Все эти вопросы он поставил перед своим Источником, когда вернулся  с
Цуруги и рассказал ему, что там произошло.
   - В твоих руках весточка из будущего,  -  сказал  Источник.  -  Такое
объяснение тебя устраивает?
   - Меня устраивает все что угодно, кроме того, на что  два  жадеитовых
обломка, по-видимому, намекают.
   - То есть?
   - Я не хочу иметь ничего общего с Джейком Мэроком. Я подозреваю,  что
обломок фу, который я обнаружил, вовсе не  принадлежал  моей  матери.  Я
подозреваю, что это ты его туда подложил. И это была твоя идея с  самого
начала, чтобы связать меня каким-то образом с Джейком Мэроком.
   - Если бы это было так...
   -  Нет!  -  почти  крикнул  он   сквозь   разделявшее   их   огромное
пространство. - Я не хочу слушать!
   - У тебя нет выбора. - Голос Источника был невозмутим.  -  Во-первых,
тот  обломок  фу  принадлежал  твоей  матери.   Во-вторых,   ты   связан
дисциплиной. Не думаешь ли ты, что я намереваюсь увести тебя  в  сторону
от дороги, указанной тебе твоей матерью? Это  не  так.  Всякое  действие
имеет свой смысл внутри пьесы, в которой каждый играет свою роль.
   - Это уже слишком! - воскликнул тогда Ничирен,  пытаясь  отогнать  от
себя видение: Марианна, вся в крови, падает, перевертываясь на  лету,  в
пропасть. - У тебя нет права на роль бога в этой пьесе! Эта  манипуляция
- во имя каких бы целей она ни велась - не может сработать.
   - Во имя всех нас, - сказал Источник, - тебе  лучше  помолиться  тому
воплощению Будды, которое тебе больше  нравится,  чтобы  она  сработала.
Иначе разрушительный смерч снесет нас с лица земли.
   - Откуда он придет?
   - Да откуда бы ни пришел! Америка, Россия, Китай - все  они  будут  в
его власти. Весь мир.
   - Какое отношение это имеет ко мне и к Джейку Мэроку?
   - Когда вы встретитесь, ты все узнаешь.
   - Мы встречались не раз, - заметил Ничирен. - И  только  смерть  была
результатом этих встреч.
   - Фу все изменит. Она свяжет вас нерушимыми узами. Она вольет в  тебя
новую жизнь. Не теряй веры.
   Он хотел сказать. Как я могу потерять то, чего у меня нет? У меня нет
веры в Будду и, значат, я не могу верить и тебе. Но он промолчал.
   Мысли  бились  в  его  смятенном  сознании,  как  рыбы  на   внезапно
образовавшейся отмели Измученный, он принял дар Камисаки и слился с  ней
в объятии, потрясшем их обоих. Ногой, затянутой в таби,  она  захлопнула
дверь и провела его вглубь "кроличьей норы", где  было  лежбище  в  виде
футона.
   Они рухнули на это не слишком мягкое ложе, предварительно смахнув  на
пол разложенные на нем учебники Она попыталась высвободиться, но Ничирен
прижал ее к себе еще крепче.
   - А чай?
   - Не сейчас, - промычал он, зарываясь лицом в ее плечо. - Не уходи
   Камисака чувствовала обеспокоенность, испуг и  восторг  одновременно.
Она протянула руку и погладила его по голове, как, бывало, мать  гладила
ее младших братьев. У нее сердце разрывалось при виде написанного на его
лице отчаяния, но оно одновременно и пело, потому что Ничирен вернулся к
ней. Значит она нужна  ему.  Есть  много  других  мест  где  он  мог  бы
укрыться, но он пришел именно сюда. К ней.
   - Ничирен, любимый, - прошептала она, целуя его в висок и прижимая  к
себе
   Что с ним произошло? Его мир был для нее полон тайн, о которых она не
хотела ничего знать. Она, конечно, читала газеты  и  слыхала  о  наемном
убийце по имени Ничирен, но никак не могла отождествить  того  персонажа
теневого мира с этим человеком, которого любила всем сердцем.
   Но теперь, видя его в таком  состоянии,  она  почувствовала,  что  ей
необходимо знать - знать все. Она захотела понять, что  могло  причинить
ему такую боль. Она захотела узнать, что именно он совершил. И почему.
   Она почувствовала, что, только поняв,  что  у  него  на  сердце,  она
сможет удержать его и не позволить ему покинуть ее вновь. Прежде она  не
знала, да и знать не желала, ради чего он всегда покидал ее. Чтобы опять
убить кого-нибудь? Какая  разница,  ради  чего.  Главное,  чтобы  он  не
покидал ее... Прежде это  ее  нежелание  знать  его  тайны  граничило  с
детским упрямством. Она закрывала глаза на темные стороны его  личности,
не понимая, что, смирившись с частичным знанием о  нем,  она  тем  самым
обрекала себя и на частичное счастье.
   Теперь же все изменилось. За последние шесть месяцев она повзрослела.
Как-то совершенно незаметно для  себя  самой  она  стала  женщиной.  Она
почувствовала свою ответственность за Ничирена. Поняла,  что  любовь  не
может долго оставаться частичной,  что  без  полноты  знания  о  любимом
человеке  любовь  умрет.  Значит,  она  должна  добиться  полноты  в  их
взаимоотношениях. И, что самое интересное, у нее было ощущение, что  это
и для него будет лучше.
   Но как начать?
   Она знала, что нет на  свете  слов,  сказав  которые,  она  могла  бы
уменьшить его боль и заставить его заговорить. Поэтому не надо слов. Она
опустилась на деревянный пол, по-прежнему прижимая его к  себе.  На  ней
было  легкое  полотняное  кимоно.  Хотя  на  улице  она  обычно   носила
европейское платье, дома  предпочитала  традиционное  японское  одеяние,
чувствуя в нем себя более свободно.
   Сейчас ей на ум пришла хокку,  традиционное  японское  стихотворение,
состоящее из трех строк, которое ее мать напевала вместо колыбельной:
   Их нет, что прошли здесь,
   Копьями ощетинясь.
   Есть травы по пояс.
   Через  все  ее  детство  пролегала  эта  цепочка  слов,  которые  она
неизменно слышала, отходя ко сну. Она тогда даже не понимала их  смысла,
но ее завораживало это сочетание поэзии Сики и  незамысловатой  мелодии,
придуманной  ее  матерью.  Только  много  лет  спустя,  рассматривая   в
маленьком  токийском  музее  гравюру   Хиросигэ,   изображающую   группу
телохранителей князя-дайме на пути к одной из 53 станций Токайдо,  одной
из  двух  главных  магистралей,  соединявшую  Эдо   (теперь   Токио)   с
провинциями в дни сегуната Токугавы.
   В этой сцене она увидела интерпретацию того стиха  Сики  и  мгновенно
поняла его смысл: героическая эпоха самураев ушла в прошлое,  но  стебли
летних  трав  на  их  могилах  напоминают  копья,  с  которыми  они   не
расставались при жизни.
   Теперь этот стих напомнил ей о Ничирене, и она подумала, что Сики был
не прав, несмотря на печальную красоту  высказанной  им  мысли.  Вот  он
перед ней, самурай  из  эпохи  Токугавы.  Возможно,  последний  самурай.
Возможно, и сам не осознающий  того,  каким  анахронизмом  он  является.
Может быть, сказать ему об этом?
   Но она ничего ему не сказала.
   Сквозь открытое окно вливались звуки современного  Токио:  неумолчный
гул проезжающих машин, завывание сирены скорой помощи. Неоновое свечение
токийской ночи раскрашивало в розовые и голубые  тона  стены  и  потолок
усагигойи, ее руки, его волосы.  Электрический  вентилятор  жужжал,  как
крупное ночное насекомое. В коридоре  прозвучали  чьи-то  шаги,  обрывки
разговора, затем хлопнула дверь.
   Тишина.
   Камисака постаралась сбросить с себя тенета современности, уйти в мир
прошлого. В  Эдо  была  другая  жизнь:  на  поверхности  -  замысловатые
прически,  утонченные  манеры,  сочетающиеся  в  самурайских   женах   с
гибкостью куртизанок; в сущности - суровость и простота нравов, холодный
блеск клинка.
   Тишина окутала комнату, отделяя ее от какофонии ночной  жизни  города
из стекла и бетона. Появилось ощущение  ма  -  ощущение  пространства  и
паузы.
   И поскольку ей было нечего  сказать,  Камисака  заполнила  эту  паузу
единственным, чем ее следовало заполнить.
   Она протянула к нему руку через пространство,  освещенное  мертвенным
отблеском неона, и коснулась его. И столько нежности, столько ласки было
в этом жесте, что Ничирен просто не мог не понять его смысла.
   Медленно повернулся он на футоне, и  их  глаза  встретились.  Она  не
отняла руки от его бедра. Эта связь, возникшая  между  ними,  звучала  в
притихшей комнате громче самого громкого крика.  В  этом  единении  была
сила и глубина, невыразимая словами.
   Камисака была потрясена, когда поняла  то,  что  он  молча  хотел  ей
сказать.  Потрясение  ее  было  тем  более  сильным,   что   именно   ее
прикосновение заставило его открыться ей. Сердце ее  растаяло,  и  слезы
навернулись у нее на глазах. Усилием воли она прогнала  их,  потому  что
понимала, что совсем не этого он ждет от нее в ответ. Он может понять ее
слезы как знак ее слабости и своего позора.
   Она хотела заговорить, но не посмела разбить эту хрупкую ма,  которая
укутала их своим  покрывалом.  Она  чувствовала,  что  ее  прикосновение
сломало барьер, которым он замыкал в себе свою боль.
   - Если я вернулся сюда, - прошептал он, - то это значит, что я не мог
не вернуться. - Он закрыл глаза, чтобы  лучше  чувствовать,  как  из  ее
ладони, пальцев, ногтей перетекает в него ее живительная сила. - В горах
произошло убийство. Высоко в горах.  Шел  дождь.  И  была  кровь.  -  Он
говорил каким-то тонким и немного гортанным голосом, будто  разговаривал
во сне. - Она отлетела от меня, отброшенная пулями. Кровь  ее  брызнула,
как ярость. Всего лишь мгновение она продержалась  на  обрыве,  а  потом
исчезла в буре... Дождь размочил землю, и начался оползень. Мне  удалось
ухватиться за дерево. Но я хотел ее спасти. - Он крепко зажмурил  глаза.
- Я хотел ее спасти...
   Единственное, что Камисака могла для него сделать,  так  это  прижать
его к своей груди и покачивать, как  мать  качала  ее,  когда  она  была
ребенком.
   - Их нет, что прошли здесь, - запела она. - Их нет, что прошли здесь,
копьями ощетинясь. - Ее голос невольно дрогнул. - Есть травы по пояс.
 
*** 
 
   Джейк проснулся с ощущением, что его голова наполнена битым  стеклом.
Ему снилась Марианна. Будто он находится в неприятно,  резко  освещенной
комнате, лишенной, однако,  каких-либо  источников  света.  И  будто  он
совсем  голый.  В  комнате  так  холодно,  что  он  вынужден   постоянно
двигаться, чтобы хоть немного согреться. Он уже совсем изнемог, а все не
может позволить себе остановиться.
   Пол, потолок и три стены затянуты безликой, серой тканью. А четвертая
стена целиком из толстого стекла,  сквозь  которое  он  видит  Марианну.
Ведет она себя там совершенно свободно,  как  дома.  Вот  она  встала  с
постели,  облегчилась,  умылась,  причесалась.  Потом  села  к  столику,
написала пару писем, взяла  книгу  -  он  даже  название  ее  прочел  на
переплете: "Алиса в Зазеркалье" - и устроилась читать ее в своем любимом
кресле. Но все отрывает глаза от страниц, будто ждет кого-то.
   Через какое-то время он понял, что она ждет его. Тогда он подбежал  к
стеклу, прилип к нему носом и стал кричать ей, что он здесь.  Голос  его
отражался от стекла и звучал гулко, как в туннеле. Эхо подхватывало  его
голос,  бросало  о  стены,  разбивая  вдребезги.  Отголоски   множились,
сталкивались друг с другом, создавая какофонию.
   Марианна не обращала на него никакого внимания.
   - Я здесь! - кричал он ей до хрипоты. И проснулся  с  ощущением,  что
его голова наполнена битым стеклом. Горло саднило.
   Он застонал, вспоминая попойку с Микио Комото. В дверь постучали.  Он
сложил футон и крикнул:
   - Входите. Я уже встал.
   Дверь раздвинулась, и оябун переступил  через  порог.  Чисто  выбрит,
подтянут. В легких брюках свободного покроя и  в  полотняной  рубашке  с
короткими рукавами. Его  затянутые  в  таби  ноги  бесшумно  ступали  по
татами.
   Он ухмыльнулся.
   - Это ты называешь "встал"?
   - Угу, - буркнул Джейк.
   Комото протянул ему стакан с жидкостью кроваво-красного цвета.
   - Что это? - спросил Джейк, подозрительно нюхая жидкость.
   - Если у тебя сохранилась хотя бы крупица уважения к своему телу,  ты
это выпьешь. - Он тряхнул головой. - Залпом. Иначе нельзя.
   И расхохотался, глядя, как Джейк давится, глотая эту адскую смесь.
   - Полости тоже прочищает, - объяснил он, заметив, что у Джейка  слезы
текли не только из глаз, но и  из  носа.  -  Встретимся  через  двадцать
минут, - сказал он, принимая пустой стакан. - Тоси-сан покажет тебе, где
здесь ванная.
   По истечении этого времени Джейк чувствовал себя если  и  не  совсем,
то, во всяком случае, наполовину человеком. Рубашка с коротким  рукавом,
которую ему предложили, пришлась впору,  но  брюки,  сшитые  на  японца,
оказались коротковаты.
   Они подкрепились рисовыми лепешками и чаем. Скудная трапеза, но никто
из них в  этот  час  не  мог  осилить  ничего  более  существенного.  За
завтраком Джейк опя