неделю после того, как ее изымут, но соглашался потерпеть и две, если  будут
какие-то непредвиденные обстоятельства.  Главное,  надо  было  в  кратчайшие
сроки уведомить его о том, что коробку взяли, а также позвонить в Москву  по
условленному телефону и позвать Клаву. А в  Москве  к  телефону  должен  был
обязательно подойти мужик и ответить: "Клава  в  санатории,  что  передать?"
После этого надо было всего-навсего сказать такую фразу: "Передайте, что  мы
доехали нормально и все в порядке". Даже если б кто и подслушал,  придраться
не к чему. Равалпинди популярно объяснил Соне с Любой, что не будет  на  них
сердиться, если они, кроме коробки, найдут  у  своих  клиентов  какие-нибудь
купюры или разные мелкие ценности,  но  зато  очень  рассердится,  если  они
попробуют открыть коробку или вообще ее не отдать. Потом надо было  приехать
в Москву, позвонить по телефону Клаве. Опять должен был подойти мужик, но на
сей раз ответить по-другому: "Клава еще не приехала, будет  в  понедельник".
Мог сказать и "во вторник", и "в пятницу". Короче, в ближайший из тех  дней,
который назовет мужик, надо было приехать к 14.00 на метро  "ВДНХ",  вылезти
из  последнего  вагона,  идущего  от  центра,  и  там  дожидаться  появления
Равалпинди, разумеется, имея при себе хозяйственную сумку с коробкой.
   Конечно, Люба знала,  что  идет  на  144-ю.  Слава  Богу,  в  тюрьме  она
кое-какое юридическое образование получила. И  вообще-то,  выходя  на  волю,
как-то не думала, что сможет  профессионально  совершать  преступления.  Она
ведь была бытовушницей, а не воровкой. Тем  не  менее  уж  очень  захотелось
денег. Много и сразу.
   Само по себе изъятие коробки прошло нормально. Мужики,  ехавшие  в  купе,
были даже очень рады таким попутчицам, особенно Любе, чем порядком разозлили
Соню. Однако она, мужиков на  дух  не  переносившая,  тем  не  менее  смогла
более-менее сыграть свою партию. Во всяком случае, воспользовалась тем,  что
мужички выпендривались перед Любой, не обращая на Соню внимания, и  зарядила
им в стаканы нормальную дозу  зелья.  Одеревеневших  кавалеров  закатили  на
верхние полки, нашли в одном из чемоданов  стальную  коробку,  переложили  в
свою хозяйственную сумку, обернув  тряпками,  и  спокойненько  ушли,  ничего
лишнего не прихватив. Люба догадывалась, что проводница, должно быть,  когда
проспавшиеся "кавалеры" хватились своих дам, сказала им, будто девочки вышли
в облцентре, а не в Сидорове, потому что скорее  всего  операция  эта  имела
хорошую подготовку. Не  случайно  ведь  они  попали  в  одно  купе  с  этими
бедолагами!
   В Сидорове они оказались среди ночи, и  была  перспектива  заночевать  на
вокзале, но, на их счастье, подвернулся грузовик  из  Лутохино,  на  котором
знакомый водитель встречал родню, и уже в третьем часу  утра  Люба  с  Соней
взошли на крыльцо вот этого самого, тогда еще вовсе не заброшенного дома.
   Мать еще была жива, и может, то, что блудная дочь появилась  у  смертного
одра, продлило ей жизнь на трое суток. Соседки-старухи -  Антонина  Петровна
Аверьянова тоже среди них была - рассказали, что в больнице  матери  сделали
операцию, но спасти ее было нельзя - опухоль оказалась неоперабельна,  и  ее
выписали, наколов обезболивающими,  чтоб  дома  умерла,  статистику  ЦРБ  не
портила.
   Пока Люба занималась всякими скорбными делами, Соня  позвонила  в  Москву
"Клаве". Вот тут-то и произошел облом. Подошел к телефону  мужик  и  сказал:
"Нет тут никакой Клавы, надоели уже!" Соня подумала, что,  может,  соединили
не правильно, перезвонила. Опять подошел тот же мужик, Соня  спросила:  "Это
номер такой-то?" Мужик сказал: "Да, но Клавы тут отродясь не было",
   Получалась очень неприятная вещь. С одной стороны, вроде бы они,  получив
аванс, сперли  какую-то  ценную  штуку,  но  теперь  не  могут  связаться  с
заказчиком. Можно было, конечно, представить себе, что их собираются кинуть,
не заплатить полной  суммы,  но  чтоб  и  от  коробки  краденой  отказались?
Странно!
   Между тем почти весь аванс ушел на похороны да на поминки.  Дом  Люба  на
себя  переоформила,  паспорт  получила  с  марфуткинской  пропиской.  Начала
помаленьку  прибираться.  Участковый  уже  намекал,  что  не   худо   бы   и
трудоустроиться. Соня что-то там насчет возможности устроиться в  Москве  по
лимиту бормотала.
   На самом деле они с Соней никак не могли  решить,  что  делать.  Ехать  в
Москву с коробкой, когда не знаешь, что тебя там ждет, - страшно. Они  ведь,
как и уговаривались с Равалпинди, коробку не открывали. И боялись вскрывать,
тем более что коробка была наглухо  заварена  со  всех  сторон.  Нужно  было
минимум зубило применять, а после него следы наверняка останутся. Да и  черт
его знает, что там, в этой коробке,  лежит?  Может,  радиация  какая-нибудь.
Дело-то ведь после Чернобыля было...
   Решили они тогда коробку оставить в Марфутках.  Даже  если  задержат  их,
допустим, где-нибудь, то придраться не к чему. Долго думали, куда запрятать.
На огороде зарывать побоялись, потому что больно заметно. Народу  в  деревне
немного, а бабки народ востроглазый и остроухий. Даже ночью  заинтересуются,
чего там девки с лопатами делают. В лес нести? Опять же внимание привлечешь.
Весна, нечего там приезжим собирать. Ни грибов,  ни  ягод.  Зачем  с  сумкой
ходили? А коробка такая, что просто так ее под одежду не спрячешь,  тяжелая.
В  полиэтиленовый  пакет  не  положишь  -  порвет.  Да  и  вообще,  на  них,
"тюремщиц",  в  смысле  "в   тюрьме   отсидевших",   население   поглядывало
пристально: не своровали бы чего...
   Наконец придумали: в  печь  замуровать.  Благо  с  этим  делом  кое-какое
знакомство имели. Немного сомневались, правда. Вдруг  эту  печку  кто-нибудь
когда-нибудь затопит,  а  внутри  коробки,  допустим,  что-нибудь  сгорающее
окажется?  Например,  доллары  или  те  же  чеки,  которые  им  обещали?  Но
понадеялись, что быстро разберутся, приедут за коробкой до холодов.  Правда,
перед отъездом Люба все-таки решила предусмотреть вариант  на  случай,  если
вернется не скоро. Все, что было в доме более-менее ценного и  дельного,  от
икон  до  постельного  и  носильного  белья,  перенесла  в  дом  тети   Тони
Аверьяновой. Не в тот, который Петька  Гладышев  ей  подарил,  а  в  старый,
который позже сгорел. Вместе со всем этим добром, естественно.
   О таком случае, конечно, Люба тогда не думала. Заперла дом, забрала  ключ
и уехала. Кто из односельчан позаботился заколотить дом досками -  и  сейчас
не знала. Наверно, и тетя Катя в Лутохино сообщить не  смогла  бы.  Было  бы
сейчас лето, может, и сыскался бы кто-то сведущий, но зимой не спросишь.  Да
и остался ли кто живой? Мать умерла в пятьдесят, самой молодой из постоянных
жителей была. А большинству уже тогда к семидесяти подваливало.
   В Москве по телефону, который им дал Равалпинди,  позвонила  Люба.  Опять
подошел мужик и сказал, что никакой Клавы не знает. Соня,  тоже  приложившая
ухо к трубке, сообщила, что и в те разы он подходил. Призадумались.
   Поскольку с Равалпинди их знакомил Пан Спортсмен  и  никаких  сведений  о
том, как найти заказчика, у подруг не было, решили искать Пана. Но Спортсмен
исчез из столицы начисто, и на всех известных Соне  "точках"  не  появлялся.
Равалпинди никто из Сониных друзей не знал. Один из них как бы  между  делом
по-дружески посоветовал девушкам оставить все как есть и  не  мельтешить  по
городу. А то их могут не понять и не простить.
   Это было резонное замечание. Если заказчики выбросили на ветер тыщу и  не
спешат получить то, что заказывали, значит, у них есть на то причины. А  вот
настойчивые попытки разыскивать кое-кто может принять за добровольную помощь
милиции. Да и сама милиция, а также КГБ  -  о  том,  что  грех,  совершенный
подругами, может проходить и по этому ведомству.  Соня  с  Любой  как-то  не
подумали, - вполне могут по нечаянности их высветить и прибрать.
   Соня и Люба решили не мельтешить,  но  встал  вопрос,  на  что  жить.  Не
проституцией же заниматься в самом деле? Тем более что и той, и другой, Соне
особенно, мужской пол казался сущей дрянью.
   Времена коммерческих ларьков и частных магазинчиков  еще  не  настали,  а
ударных  комсомольских  строек  уже  заканчивались.  Лимит   на   московских
предприятиях был, но горбатиться за полтораста в месяц не хотелось. У  Сони,
правда, была свободная комната,  которую  она  сдавала  за  триста  в  месяц
торговкам с Кавказа. Во второй комнате им пришлось жить вдвоем,  в  тесноте,
но не в обиде. На прокорм хватало, но не более того. А постоялицы чуть ли не
каждый день спрашивали мнение хозяйки и  ее  "сестры"  -  так  им  Соня  для
простоты  отрекомендовала  Любу  -  о  благоприобретенных  сапогах,  пальто,
платьях, туфлях, сумках, колечках, которые приобретались за  такие  сотни  и
тысячи рублей, которых подруги отродясь в руках не держали.
   Не один и не два раза "сестры" вспоминали о злополучной  коробке.  Обычно
по инициативе Сони. Она была поэнергичней.. Что только ее буйная фантазия не
помещала в запаянную коробку! И золото, и бриллианты, и  ключ  от  квартиры,
где   деньги   лежат,   и   завещание   турецкого   аги,   и    какой-нибудь
сверхъестественный и сверхсекретный  чертеж,  за  который  американцы  сразу
десять миллионов долларов дадут и виллу на Гавайях  в  придачу...  Но  более
осторожная Люба всякий раз охлаждала  Сонины  порывы  "поехать  и  открыть".
Во-первых, там, в коробке, могло оказаться что-то такое, чему они с Соней не
смогут найти применения, а то и вовсе не поймут, зачем это "что-то" нужно  и
кому. Например, будет там, скажем, лежать какая-то железяка  или,  допустим,
микросхема  какая-нибудь.  Черт   его   знает,   может,   и   действительно,
какой-нибудь шпион за нее предлагал Равалпинди миллион. Но ни Сони, ни  Любы
этот шпион знать не знает и не захочет  знать,  даже  если  им  каким-нибудь
фантастическим способом удастся его разыскать.  Примет  за  кагэбэшниц  и  в
лучшем случае выставит за дверь, а в худшем - пристрелит или зарежет. О том,
что шпионы ведут себя именно так,  а  не  иначе,  Люба  знала  из  советских
фильмов.
   Во-вторых, не лежит ли там, в  коробке,  что-нибудь  такое,  отчего  враз
концы отдашь. Может, там бомба, которая тут же разнесет в клочья  того,  кто
начнет вскрывать коробку. Или яд какой-нибудь, или газ, или  радиация,  мать
ее за ногу...
   Наконец, в-третьих, мог возникнуть откуда-то Равалпинди и напомнить,  что
уговор был коробку не вскрывать. Причем не только напомнить, но и  взыскать.
Вряд ли он при этом  расплатится  деньгами.  Перспектива  угодить  в  сводку
происшествий по  городу  в  качестве  "двух  неопознанных  женских  трупов",
выловленных  в  Москве-реке  или  обнаруженных   расчлененными,   особо   не
улыбалась.
   Поэтому поехать за посылкой они так и не  собрались.  А  работа  в  конце
концов сама их нашла.
   Наверно, это был их последний шанс устроиться в этой жизни  без  близкого
соседства с криминалом.  Как-то  стояли  в  очереди  за  чем-то  и  случайно
познакомились  с  супружеской  парой,  Валей  и  Толей,  которые   оказались
каскадерами. Причем фанатами этого дела. А им как раз нужны были девушки,  в
этой группе, кроме Вали, был сплошь сильный пол. То, что Соня и  Люба  имели
за плечами тюрьму, никакого впечатления не произвело,  как  и  то,  что  обе
сидели  за  убийство.  Сначала  подруги  приходили  только  из  любопытства,
посмотреть  на  всякие  трюки,  потом  стали  тренироваться  всерьез.   Соня
опять-таки  первая  увлеклась,  а  Люба  за  ней,  как  нитка  за   иголкой.
Пить-курить бросили, стали по утрам бегать, вроде  и  здоровья  прибавилось.
Ребята там подобрались смелые, веселые и  довольно  добрые.  Оказалось,  что
многому из того, что ребята умели, научиться не так уж  и  сложно,  было  бы
желание и старание. Где-то через полтора года Люба с Соней приняли участие в
первой съемке и потом, спустя полгода, когда фильм наконец вышел  на  экран,
раза три или четыре ходили его смотреть, чтоб увидать те  десять  секунд,  в
которые главную героиню и главную злодейку изображали  они,  а  не  актрисы,
записанные в титрах.
   Заработки были не больно велики,  но  жилось  интересно.  Научились  лихо
водить машину и мотоцикл, нырять и  плавать,  метко  стрелять,  кидать  нож,
прыгать, драться, скакать на лошадях, лазить по скалам и стенам домов. И  за
границей побывать сподобились, в каких-то боевиках по контракту  снялись.  В
общем, пять лет, где-то до середины 1992-го, они жили честно, хотя и бедно.
   А потом произошла неприятность. Парень, который  был  в  группе  лидером,
сломал ногу на тренировке, и доктора сказали: больше - ни-ни! Травмированный
выбыл из группы, а затем, как ни странно, ушел послушником  в  монастырь.  И
после этого группа распалась. Прямо как бывший СССР. Каждый решил  сам  свое
счастье искать.
   Время для таких поисков было не лучшее. Рубль с  долларом  такие  пируэты
выделывали, что каскадерам и не снились.  Цены  освободившись  от  Советской
власти, неслись вверх ракетой, заводы вставали (и в смысле  останавливались,
и в смысле  бастовали),  а  по  тем,  у  кого  водились  денежки,  регулярно
открывался прицельный огонь. Если человек не идет к криминалу, криминал идет
к нему.
   Под  новый,  1993  год  из  мест  заключения  освободился  бывший   Сонин
одноклассник, некий Сусик. Как его звали в натуре  Люба  так  и  не  узнала.
Сусик мотал свой срок по 147-й - организовывал в учреждениях сбор  денег  на
разный дефицит, после чего стремительно исчезал с выручкой, причем неизменно
подставив под удар  какого-нибудь  дурака,  служившего  в  этом  учреждении.
Последний по счету оказался вовсе не дураком,  стуканул  в  милицию,  а  там
только того и дожидались. От восторга прокурор заказал для Сусика аж  третью
часть, и суд впаял гнусному мошеннику пятерку с конфискацией.
   Сам по себе Сусик никакой  ценности  не  представлял.  Дураков,  пока  он
сидел, поубавилось, дефицитных товаров не  стало  -  иди  да  покупай,  если
наскребешь деньжат, а потому надежды на то, что,  продолжая  действовать  по
прежней методе, он сумеет хотя бы возвернуть то, что у него конфисковали, не
имел. Зато в зоне он подружился с неким суровым гражданином по кличке  Гроб.
Сел Гроб по какой-то пустячной статье,  года  на  два,  но  в  блатном  мире
кое-кто хорошо знал, что он работает  по-мокрому  и  берет  за  это  деньги.
Видимо, кое-что на  этот  счет  докатывалось  и  до  ментовских  кругов,  но
доказать  причастность  Гроба  к  появлению  того  или  иного   трупа   было
невозможно.
   Но тогда, конечно, Соне с Любой такие тонкости известны не были. Сусик им
даже не сказал, что познакомился с Гробом на зоне. Более того,  о  том,  что
Гроб сидел и занимается очень неаппетитными делами, девицы узнали далеко  не
сразу. Представился этот тип мирным коммерсантом, сделал  им  комплимент  по
поводу того,  что  они  прекрасно  выглядят.  Фигурки  расхвалил,  сразу  же
спросил,  где  тренируются...  Они  ему,  само  собой,   похвастались,   что
каскадерками работали. Гроба - он им сначала не по кличке представился, а по
имени-отчеству, Михаилом Ивановичем - это сильно заинтересовало.  Уже  потом
Люба поняла, что про их каскадерство Гроб узнал заранее от Сусика и свели их
с Михаилом Ивановичем вовсе не случайно.
   Но тогда Гроб делал вид, будто ничего о них толком не знает, ахал, охал и
поддакивал, восхищался их смелостью и лихостью. Ну и все  жалел,  что  такие
красивые девушки в кино больше не снимаются.
   Люба с Соней вообще-то догадывались, что он их  неспроста  обхаживает,  и
думали, будто разговор кончится приглашением сняться  для  порнухи.  Как  ни
странно, отказываться не собирались, вполне уже были морально готовы. Деньги
у них были на финише.
   Но вышло все совсем не так, как они  предполагали.  Хуже  ли,  лучше  ли,
теперь сказать трудно.
   Добрый и приятный  Михаил  Иванович  никуда  их  не  приглашал  и  ничего
конкретного не предлагал. Он вообще после этой вводной беседы надолго  исчез
и им не показывался. Зато Сусик  привел  некую  Зоеньку,  женщину  слабую  и
беззащитную. Судя по всему, Сусик  доводился  ей  не  любовником,  а  просто
"хорошим другом", и Зоенька порадовалась возможности поплакаться  в  жилетку
Соне и Любе. Сусик, кстати,  посидев  часок  с  тремя  дамами,  сослался  на
какое-то срочное дело и смылся, и остаток  вечера  прошел  в  чисто  женском
кругу.
   Оказалось, что у Зоеньки личная жизнь не сложилась,  мужик,  естественно,
сволочь, отказывается от родного ребенка, но самое главное  -  измучил  жену
жуткой ревностью, хотя сам, сукин сын, гуляет где попало  и  с  кем  попало.
Кроме того, он, злодей, собирается выгнать Зою на улицу  из  ее  собственной
квартиры, потому что она, дура, разрешила ему приватизировать жилплощадь  на
свое имя. Зоенька, рыдая, заявила, что жить не хочет,  и  показала  девушкам
пистолет "вальтер", которым был когда-то награжден ее покойный дед. Из этого
пистолета она намеревалась застрелить сперва ребенка, а потом себя.
   Все это было сыграно с большим блеском. Соня  и  Люба  -  особенно  Соня,
естественно! - выпив всего по три рюмашки  и  вроде  бы  ничуть  не  потеряв
рассудительности,  прониклись  к  Зоеньке  отчаянным  сочувствием,  а  к  ее
гаду-мужику - беспощадной ненавистью. Кто из них  первая  сказала,  что  Зое
надо не самоубийствами заниматься, а расстрелять  мужа-паскудника  из  этого
"вальтера", - неизвестно. Люба всегда считала, что Соня,  а  Соня  говорила,
будто это была Любина идея.
   На что Зоя объявила, будто у нее никогда  не  хватит  духу  выстрелить  в
супруга. Дескать, было же время, когда им  было  хорошо  и  т.д...  А  потом
последовала новая серия плача и всхлипов, сопровождавшаяся очень  достоверно
сыгранной истерикой. Тут-то Соня и Люба -  последняя  увидела  в  этом  деле
аналогию с собственной историей - вопреки уговорам Зоечки решили вывести  ее
домашнего тирана в расход. Забесплатно, из одной женской солидарности.
   Для  дилетанток  -  хотя  у  каждой  на   душе   уже   было   по   трупу,
профессионалками их называть было рано  -  сработали  они  очень  лихо.  Зоя
показала им фотографию мужа, назвала подъезд и сообщила, что ровно в  девять
он выводит гулять собачку. Не страшную - микроскопического тойтерьера.
   У Сони был глаз-алмаз - она один раз поглядела и все прикинула как  надо.
Подъезд находился рядом с аркой, выводящей на улицу. Там, на  улице,  должна
была ждать машина. "Шестерку" им  одолжил  Сусик.  Как  позже  выяснилось  -
угнанную. Соня оставалась за рулем, а Люба, закутавшись в  старый  платок  и
драное пальто без пуговиц, вошла во двор  и  притулилась,  как  старушка,  в
подъезде у батареи. Почти точно в девять мимо нее  прошел  искомый  мужчина,
державший в руках малюсенькую собачонку в красном жилетике.  Люба  дала  ему
дойти до двери, выхватила "вальтер" и выстрелила с полутора метров  прямо  в
затылок. После  этого  выскочила  во  двор,  где  никто  толком  не  мог  ее
разглядеть - дело происходило зимой, и в девять часов было уже совсем темно.
Пробежав арку, она села в машину к Соне, где сняла пальто и платок, и машина
покатила прочь. Проехав с километр по  улице,  свернули  в  проходной  двор,
сунули в мусорный контейнер пальто  и  платок,  и,  оставив  машину  в  двух
кварталах от станции метро, домой вернулись городским транспортом.
   Уже  удирая  с  места  преступления,  почуяли  страх.  Дома  помалкивали,
косились друг на друга. Ожидали, что их вот-вот поймают и посадят.  А  через
день прочли заметку  в  газете,  где  говорилось  об  убийстве  генерального
директора такой-то фирмы, совершенном в подъезде...
   Еще через день пришел Сусик и передал им пять тысяч баксов.  Сказал,  что
от Зои. Позже, правда, выяснилось, что убитый фирмач  ей  никогда  мужем  не
был, да и вообще дело было не семейной размолвкой, а разборкой по  денежному
интересу.
   С этого времени они и заняли