ше тебя были:  мне
- двадцать четыре, ему - двадцать три. Я оттуда ушел майором,  он  в  тюрьму
сел. Где-то в девяностом году встречаемся в столице, я как  раз  в  академию
приезжал поступать.  На  мне,  само  собой,  форма,  на  нем  -  французский
костюмчик. И денег при Юрке столько, что мне за двадцать лет  не  заслужить.
Пригласил на халяву в ресторан, посидели, выпили, порассказывали про  жизнь.
Я насчет не его спрашивал не назойливо, но быстро понял, что он  после  зоны
ушел в криминал.
   - И вы ему позавидовали?  -  предположил  Соловьев.  -  Одежде,  деньгам,
возможности в ресторан ходить?
   - Вот и не угадал. Знаешь, чему я позавидовал? Свободе! Вот ты уже год  в
армии отслужил и должен понимать, что большинство там себя рабами чувствуют.
Не бойцами, не воинами, а рабами. Согласен?
   - В общем, да. Насчет офицеров не знаю, а вот большинство солдат, это  вы
правы, если б закона не боялись, то в армию бы ни за что не пошли.
   - А я вот был офицер. И в училище сам поступил, и в Афган, можно считать,
по доброй воле поехал - мог бы при желании в Московском  округе  зацепиться.
Но потом, не помню уж, когда, стал чувствовать,  что  я  раб.  Раб,  который
рабами  командует  и  рабам  подчиняется.  Где-то  там,   наверху,   кому-то
захотелось в добренького поиграть или к Западу подольститься - взял и  вывел
нас с Афгана. Вроде действительно благое дело: ребят пожалел, деньги сберег,
которых там немало на фу-фу ушло. Да и вроде бы там весь народ  против  нас,
нельзя против народа воевать. Но получилось, что ушли мы оттуда битыми.  Мы,
Красная Армия, "непобедимая  и  легендарная",  которая  Гитлера  и  самураев
сделала за четыре  года,  не  смогла  за  девять  лет  этих  щербатых  чурок
воспитать? Почему? А потому, что нам не дали. Утенок с  пятнышком  запретил!
Между прочим, Наджиб после нас еще четыре  года  продержался,  даже  в  1992
году, когда уже Союз звездой накрылся, еще  сражался,  хотя  мы  его,  можно
считать, бросили. Значит, не  весь  народ  там  был  против  нас,  верно?  А
штатники духам все подкидывали и подкидывали, потому  что  свое  дело  знали
глухо. Но война-то сейчас там все равно  идет.  Кто-то  за  что-то  дерется,
Кабул, говорят, уже по камешкам разнесли...
   - Я вас понял, - осторожно вклинился в тираду Ваня. - Вам  противно,  что
вы вынуждены были уйти, подчиняясь приказу? Но ведь  армии  без  приказа  не
существует...
   - Про то я и говорю. Была у меня  шальная  мысль  тогда,  когда  уходили:
сбежать и  записаться  к  Наджибу  добровольцем.  Хоть  рядовым  и  за  одну
кормежку. Не решился. Потому что тогда я еще  рабом  был,  понимаешь?  Рабом
приказа, дисциплины, законов... И потом большинство-то ребят домой хотели. Я
тоже делал вид, что радуюсь. Не хотелось дураком и белой вороной быть.
   - Стадный инстинкт, - согласился Ваня, - это мне тоже известно.  На  меня
тоже как на дурака смотрели, когда я на зарядку в роту прибегал, хотя  никто
мне не приказывал.
   - Во-во! Вот я сейчас думаю, семь лет спустя, а что б было, если б я  все
же сбежал? Верней всего, афганцы меня бы не взяли, а  вернули  в  наручниках
нашим родным особистам. И сел бы я капитально, лет на десять, за самовольное
оставление части в боевой  обстановке.  Но  могло  быть,  скажем,  так,  что
афганцы меня у себя оставили? Один шанс из тысячи - но могло быть. И если  б
об этом узнали другие, которые так же, как и я, не хотели оттуда  с  набитой
мордой уходить, они бы тоже добровольцами остались. И черт  его  знает,  как
все тогда повернулось бы  -  может,  и  генералы  бы  на  своего  партийного
руководителя как-нибудь повлияли? Если б увидели, что есть  ребята,  которым
не только чеки с видюшниками и новые звезды нужны, но и за державу обидно?
   - Маловероятно, - покачал головой Ваня.
   - Да, - вздохнул Фрол, - но все-таки стоило попробовать...
   - Значит, как я понял, для вас бандитизм - освобождение от рабства?
   - Да. Я свободен, абсолютно свободен. Нет такого закона,  которого  я  не
могу нарушить при желании. Меня могут убить, могут запереть в тюрьму, но  во
мне нет того внутреннего надсмотрщика с плеткой, который орет: "Низ-зя!"
   - Но ведь вы главный, а остальные-то вам должны  подчиняться,  хотят  они
или не хотят?
   - А я не  держу  у  себя  тех,  кто  не  понимает  меня  и  не  принимает
добровольно моих правил игры. Вот ты в любой момент можешь сказать "нет" - и
послезавтра встретишься с папой. Или, может быть, с военным прокурором, если
очень того захочешь.
   - То есть вы придумали для меня три варианта, а теперь говорите,  чтоб  я
свободно выбирал?
   - Нет, ты можешь предложить четвертый,  и  пятый,  и  даже  шестой,  если
придумаешь, готов их с тобой обсудить.
   Ваня задумался. Ничего в голову  не  шло.  Между  тем  зуд  какой-то  уже
поселился в его душе. Точно ведь, спровадит  к  отцу.  Конечно,  там  его  в
тюрьму не отдадут. Папаша скорее сам сядет  за  взятки,  чем  позволит  Ваню
посадить. Но зато возьмет в такие  ежовые  рукавицы,  что  не  вырвешься.  И
бесспорно, превратится Ваня в раба. Папа с мамой  наденут  на  него  золотой
ошейник, прикуют к импортной тачке, запрут в трехэтажном бараке с  бассейном
и сауной, сами найдут для  него  нужную  в  хозяйстве  жену...  Может  быть,
отправят учиться в какой-нибудь  заморский  край,  где  ему  шагу  не  дадут
ступить  без  всяких  там  милых   и   предупредительных   надсмотрщиков   и
надзирателей. И так пройдет жизнь. Если, конечно, не грянет новый  1917  год
со всеми вытекающими последствиями. А ведь дедушка Егора Тимуровича уже в 16
лет полком командовал! В 16, черт  побери!  Бонапарт  в  двадцать  с  чем-то
генералом был. Ване же уже двадцатый идет, а он  -  рядовой.  Никто!  И  ему
нечего будет вспомнить в старости - разве что эти вот два дня, после  побега
из части...
   - Ну как, придумал? - спросил Фрол. - Ты можешь не  спешить.  Посиди  еще
маленько  в  своей  комнатке,  поразмышляй...  Если  до  вечера  ничего   не
изобретешь, то буду считать, что ты согласен  на  второй  вариант,  то  есть
ехать к папе за небольшой выкуп.
   - Нет, - набравшись духу, произнес Ваня, - я хочу быть бойцом. И в  общем
мне плевать за что, лишь бы это было интересно.
   - Хорошо сказано, -  усмехнулся  Фрол,  -  по  крайней  мере  откровенно.
Интересно будет, обещаю. Но и опасно будет, и страшно. Еще раз  подумай!  Ты
сейчас, может быть, судьбу свою определяешь. Учти, я тебя за этот вариант не
агитирую. Ты его сам выбираешь,  понял?  Мне  приятно,  что  ты  этот  выбор
делаешь, но все еще  сомнительно  -  все  ли  ты  осознал?  Может"  все-таки
вернешься к отцу?
   - Нет, - твердо сказал Ваня, стараясь, чтобы  у  Фрола  не  было  никаких
сомнений. - Я хочу стать бойцом.
   - Посмотрим,  сможешь  ли.  Одного  хотения  мало.  Ты  пока  посиди  еще
чуть-чуть в одиночестве. Полчасика, ну, может, час. Позавтракай,  кстати.  И
подумай, подумай как следует! Ведь через день  можешь  разочароваться.  Даже
через час. Думай!
   Фрол подмигнул охранникам, те молча подошли к Ване и,  бережно  взяв  его
под локти, отвели в камеру.
   Водворив Соловьева на место и  заперев  дверь,  бойцы  вывели  из  камеры
Валерку, только что съевшего на завтрак  отличную  пшенно-гороховую  кашу  с
тушенкой и вволю наевшегося хлеба, масла и сахара. Его путь также  лежал  на
аудиенцию к Фролу.
   Тут разговор получился  совсем  иной  -  и  по  продолжительности,  и  по
стилистике, и по содержанию.
   - С добрым утром, - мрачно поприветствовал Русакова Фрол. -  Ну  как,  не
замерз?
   - Живой же, видите? - ответил Валерка.
   - Это хорошо, что живой. Будет кого расстреливать.
   Валерка этого не испугался,  как  ни  странно.  Потому  что  не  поверил.
Слишком уж хорошо поел перед встречей с Фролом.
   - Что молчишь, воин? - спросил Фрол.
   - А чего говорить надо? Я ж не знаю.
   - Ну, хоть бы поинтересовался насчет своих перспектив в  этом  мире.  Или
тебе все до фени?
   - Не все. Только все равно - я пешка. Чего придумаете, то и будет.  Какие
тут перспективы, и так ясно...
   - Ну, я тебе их все-таки доведу, чтоб знал. Первая: сдать тебя ментам или
сразу комендатуре. Это без разницы. По совокупности преступлений тебе  может
вполне вышак набежать. Ну, из уважения к твоему юному возрасту и всяким  там
смягчающим обстоятельствам могут тебе скостить до пятнашки или  десятки,  но
не более того. Но в СИЗО тебя, как  мне  мыслится,  удавят.  Потому  что  ты
сильно обидел одного крутого дядю. Он, может, и проявит снисхождение, узнав,
что у тебя было трудное детство, попросит, чтоб  тебя  по-быстрому  пришили.
Жить, однако, не даст. Ты много знаешь, еще наговоришь следователям лишнего.
   Вторая перспективка такая. Лично для меня и многих  моих  корешков  самая
спокойная и безопасная. Кончить тебя здесь, не мучая и ничем не интересуясь.
Потом пихнуть в топку котельной, а то, что останется, размолоть  в  порошок.
Не страшно?
   - Вам видней, - пробормотал Русаков. - Живым в печку - страшно, а мертвым
- начхать. Короче, я сам себе гроб выбрал, когда Тятю с товаром к вам повез.
Надо было грохнуть его там, суку, а порошок ваш сжечь к свиньям. И катить на
машине, пока бензина хватит.
   - Смело говоришь, юноша! - скривил рот Фрол. - Ну а если  тебя  и  впрямь
живым в топку бросить?
   - С вас станется,  -  еще  злее,  должно  быть,  от  отчаяния  проговорил
Валерка. - Знал, к кому в пасть лезу, дурак! Тяте вашему передайте, что я  к
нему по ночам приходить буду, как Фредди  Крюгер  с  улицы  Вязов.  Пока  не
сдохнет, пидор гребаный!
   Фрол не сумел удержать на лице суровую мину. Даже улыбнулся.
   - Нормально! Уважаю, - произнес он почти серьезно, - - А раз так,  то  из
уважения могу предложить тебе то, чем тебя заманивал Тятя.  То  есть  чистую
ксиву, немного деньжат и гражданку  по  размеру.  А  дальше  -  крутись  как
хочешь. Правда, есть опасность, что на воле ты долго  не  проживешь,  потому
что ребята, которых ты обидел, тебя найти смогут даже в городе Хренморжовске
Таймырского автономного округа. Если там есть такой, конечно.
   - Я ж сказал - вам выбирать. Если б я выбирал, то, конечно, согласился бы
побегать. Если б вы мне и ту пушечку отдали, которую я у Чижа забрал, то еще
посмотрел бы, как эти козлы меня б достали. Мне  терять  нечего,  я  уже  не
одного уделал.
   - Да, я и забыл как-то... - с деланной  рассеянностью  произнес  Фрол.  -
Мне, знаешь ли, скоро понадобятся такие люди, которым нечего  терять.  Кроме
своих цепей, конечно. А что они приобретут в результате, помнишь?
   - Кто?
   - Ой, я и забыл, что у вас  теперь  "Коммунистический  манифест"  уже  не
проходят! Ладно, тогда попросту: хочешь работать у меня?
   - На каких условиях, интересно?
   - Без всяких, шпана. На условиях временного сохранения жизни и здоровья.
   - Что делать надо будет?
   - Что прикажут.
   - А если прикажут кому-то задницу лизать  или  еще  чего-нибудь  по  этой
части - лучше стреляйте, на фиг.
   - Стало быть, готов умереть, а чести не отдать?
   - Так точно.
   Фрол снял свои темные очки и уставился на Валерку.
   - Допустим. Ну а если придет к тебе какой-нибудь господин и скажет:  "Вот
тебе пять тысяч долларов, только продай мне дядю Фрола со всеми  потрохами".
Что скажешь, только честно?
   - Совсем честно? Не убьете сразу?
   - Не убью.
   - Не продам. Меня с долларами кинут обязательно. Я их в руках  не  держал
ни разу.
   - Спасибо. За откровенность спасибо. Ну а если, допустим, рублями дадут?
   - Тоже не продам. Цены настоящей не знаю.
   - А если узнаешь?
   - Кто ж мне ее скажет?
   Фрол улыбнулся.
   - Интересно, а почему ты не состроил возмущенную рожу, не ударил  себя  в
грудь и не сказал, что не продашь Ни под каким видом?
   - Потому что это не правда. Если б я  так  сказал,  вы  б  все  равно  не
поверили. А цены вашей я действительно не знаю. В смысле не знаю, хороший вы
человек или плохой. Хорошего человека я ни за  какие  деньги  не  продам,  а
плохого задаром отдам и копейки не попрошу.
   - Ух ты какой! - подивился Фрол. - Мудёр! Значит, теперь ты желаешь  меня
судить. Покажусь я тебе приличным человеком -  стало  быть,  живи  спокойно,
дядя Фрол, а не покажусь - подаришь первому встречному?
   - Первому встречному дарить не стану. Если кто-то еще хуже вас попадется,
то с ним мне не по дороге.
   Фрол хмыкнул. Таких парнишек он еще не встречал. Что Ваня, что Валерка  -
экземпляры еще те.
   - Смелый ты мальчишка. Прямо комсомолец какой-то из сказки.
   - Я в комсомол не успел, его уже закрыли, - объяснил Валерка, -  но  там,
наверно, всякие ребята были.
   - Ладно. Ты мне понравился. Уничтожать тебя  не  буду.  Выбирай  одно  из
двух. Или получишь гражданскую одежку с паспортом - могу  даже  пушку  дать,
которую ты просил (с ней тебя быстрее поймают), или останешься  у  меня  для
дальнейшего прохождения службы.
   - А как Ванька? - спросил Валера.
   - Тебе как, откровенно сказать? Не станешь плохим человеком считать?
   - Нет, откровенно - не буду.
   - Тогда скажу, что он сам рвется у меня остаться, а я  сомневаюсь,  стоит
ли его брать. Велел ему еще подумать, пока я с тобой разговариваю.
   - Если вы соврали, то я у вас не останусь.
   - Это твое право. Ну что, позвать его сюда?
   - Позовите.
   - А если я правду сказал насчет Вани, ты останешься?
   - Останусь.
   - Привести Соловьева! - распорядился Фрол. На Ванино решение превратиться
в бойца и выдавить из себя раба не повлиял ни плотный завтрак, ни полчаса на
раздумье. Он вошел и, едва увидел в кабинете Валерку, просиял:
   - Привет! Ты жив?
   - А ты не знал? - подозрительно спросил Валерка.
   - Догадывался, но спрашивать боялся.
   - И Фрол тебе не говорил, что, мол, я уже давно согласен?
   - Нет... - пробормотал Ваня. - Мы с ним про тебя не говорили. Сегодня.
   - Ты согласен у него остаться? - Это Валерка спросил строгим тоном.  Фрол
в разговор не вмешивался.
   - Конечно. Он меня брать не хочет, не доверяет. Хочет к  отцу  отправить,
понимаешь? А это для меня - хуже смерти.
   Валерка молча и пристально посмотрел на Ваню. То ли пытался разглядеть на
морде следы от каких-либо  быстро  убеждающих  аргументов,  то  ли  старался
разобраться, поехала у этого обормота крыша или  нет.  Впрочем,  это  вполне
по-соловьевски: проситься добровольцем, когда других из-под палки  загоняют,
удрать  из  части,  чтоб  пробраться  на  войну  в  Чечню,  отказываться  от
возвращения в родной дом, к богатым и обожающим сынка родителям...  Еще  раз
позавидовал Валерка. Был бы у него такой, да просто любой отец, он, наверно,
не стал бы от него отрекаться,
   - А ты-то согласен? - спросил Ваня.
   Русаков не сразу ответил. Минуту подумал, даже  две.  Конечно,  он-то  не
дурак был, чтоб не понимать, какой выход в данный момент наилучший.  Паспорт
и гражданка не помогут.  Бежать-то  некуда.  Дома-то  фактически  нет.  Мать
сидит, а у Валерки даже ключа нет от своей квартиры. К тому  же  там-то  его
наверняка сцапают менты. А если, как говорил Фрол, на него и впрямь обиделся
какой-то крутой пахан, то он даже отсюда уехать не сумеет. Нет, за компанию,
как известно, даже один гражданин  известной  национальности  удавился.  Все
одно,  терять-то  нечего,  как  говорил  другой   гражданин   все   той   же
национальности, кроме своих цепей. А приобрести можно как-нибудь  невзначай,
весь мир (Валерка это изречение все-таки слышал).
   - Согласен, - кивнул он.
   Фрол посмотрел сперва на одного, потом на другого.
   - Еще раз спрашиваю: это твердое решение?
   - Твердое! - ответил Ваня. Валерка вслух не подтвердил, но кивнул.
   - Придется это проверить. Если откажетесь  прямо  сейчас  выполнить  одно
психологически сложное задание - будем прощаться. Ивана отправлю к папаше, а
тебя просто выгоню отсюда. Доводить до вас это задание?  Выдержат  нервишки?
Или сразу откажетесь?
   - Доводите, - сказал Валерка, - может, сразу со страху не помрем.
   - Хорошо.  Я  провел  небольшое  расследование  по  вчерашней  истории  с
вагоном. Тятя меня предал. Вас он хотел подставить в  благодарность  за  то,
что вы его развязали и привезли сюда с товаром. За  предательство  я  караю.
Сам, своей властью. У меня нет ни судей, ни адвокатов. И прокурора тоже нет.
Тятя мной приговорен к смерти. А вот то, как он  умрет,  будет  зависеть  от
вас. Выбор невелик. Или он полетит в топку живым, или вы его  предварительно
расстреляете.  Думать  некогда.  Либо  вы  исполняете  и   остаетесь,   либо
прощаемся, но перед тем вы посмотрите, как Тятя  повторяет  подвиг  товарища
Лазо.
   - Сурово... - сказал Ваня, внутренне сжимаясь.
   - Ты там что-то говорил по поводу проверки на вшивость? - припомнил Фрол.
- Вот это она и есть.
   - А зачем его вдвоем стрелять? - спросил  Валерка  задумчиво.  -  Неужели
одной пули не хватит?
   - Вообще-то хватит, - так же задумчиво  произнес  Фрол,  -  даже  и  одну
тратить необязательно. И так сгорит, если кому-то мараться неохота.  Значит,
передумали?
   - Нет, но... - Ваня уже понимал, что никакие "но" приниматься во внимание
не будут.
   - Нет, я лично не передумал, - сказал Валерка, - и  могу  Тяте  облегчить
последние минуты жизни, хотя он  мне  смерть  подстраивал.  Но,  может,  для
Ваньки вы полегче задание подберете?
   - А чего ты за меня решаешь?  -  вскинулся  Ваня.  -  Я  что,  по-твоему,
маменькин сынок, да? Ты думаешь, я не смогу, да?
   Фрол внутренне усмехнулся, но на морде у него ничего не отразилось.
   - Значит, будем работать? - сказал он. - Хорошо! Топайте за мной. А вы, -
он повернулся к охранникам, - доставьте Тятю в тир. Следом за Фролом Валерка
и Ваня спустились вниз, в свою бывшую тюрьму. Выяснилось,  что  если  пройти
коридор до конца и отпереть крепкую стальную  дверь  в  торцовой  стене,  то
окажешься в длинном подвале с цементным полом, где у  Фрола  был  оборудован
25-метровый тир.
   Фрол открыл стальной шкаф, где хранились  пистолеты,  выдал  два  "ПМ"  с
пустыми обоймами Валерке и Ване. Потом достал патроны.
   - Снаряжайте каждую тремя. Если не сможете попасть с трех раз -  на  хрен
вы мне нужны. В это время привели Тятю.
   - Привет, -  сказал  Фрол,  когда  охранники  подвели  к  нему  бледного,
трясущегося детину. - В Бога веришь?
   - В-верю... - пролепетал Тятя.
   - Тогда молись. Прежде всего за то, чтоб у ребятишек со  страху  руки  не
тряслись и они тебя здесь насмерть завалили. Если они все  промажут  или  на
добивание патронов не хватит - будешь живым гореть. Иди и становись вон там,
на третьем направлении.
   Тятя молча упал на колени. У него, должно быть, дар  речи  пропал.  Почти
совсем мертвый человек, только пристрелить осталось.
   - Вставай, - приказал Фрол, - даже  сдохнуть  как  следует  не  можешь...
Поставьте его на ноги! Оттащите и привяжите, раз стоять не может...
   Из-под Тяти полилось - нервы подвели  окончательно.  Охранники  поволокли
его в дальний конец  подвала,  к  изрешеченным  пулями  фанерным  щитам.  На
цементном полу за Тятей  остался  мокрый  парной  след.  Фрол  в  это  время
деловито и без суеты включил  лампы,  освещавшие  мишени.  При  свете  стало
видно, что щиты прибиты верхним и нижним краями к прочным рейкам, а рейки  -
к трем вертикальным столбам, упирающимся в потолок. Охранники завернули Тяте
руки за спину и пристегнули его наручниками к среднему столбу. Сам  по  себе
он бы, наверно, давно упал, а так только обвис - наручники не пускали.
   - Вы, вообще-то, из пистолета стреляли? - поинтересовался Фрол у  Валерки
и Вани, осмотрев снаряженные ими пистолетные магазины.
   - Я много стрелял, - сказал Ваня, - меня отец учил.
   - А я в армии один раз... - сознался Валерка.
   - Тогда понятно, - хмыкнул Фрол, - почему ты сначала пытался патрон задом
наперед пристроить. Посмотрел, как у товарища, и поправился.  А  еще  просил
тебе на прощание "стечкина" дать! Догадываюсь,  что  ты  мог  невзначай  все
двадцать пуль в собственное брюхо определить. Одно