ия в нервной системе и мозгу,  в
результате которых Янси приобрел способность мгновенно усваивать информацию.
Кроме этого, сверхбыстрая реакция. Абсолютная память  с  момента,  когда  он
покинул космический корабль, и полный доступ к фактам,  накопленным  за  всю
предыдущую  жизнь.  Но  все  же  основной  целью  неземных  "хирургов"  было
сохранить в неизменном виде тело и личность Янси Боумена. Его не  превратили
во что-то  абсолютно  иное.  Начав  в  буквальном  смысле  новую  жизнь,  он
функционировал  лучше,  но  во  всем  оставался  прежним  Янси,  ведь   даже
пищеварительную систему ему улучшили, а не заменили. Он стал получать больше
калорий и энергии от меньшего количества пищи, свободно  дышать  воздухом  с
повышенным содержанием окисла углерода. И все же "усовершенствованный"  Янси
остался  самим  собой.  И  прежние  чувства  владели  им  с  той  же  силой;
сохранилось даже (нет, прежде всего!) раздиравшее душу смятение,  охватившее
его в момент гибели.

***

   Смерть обрушилась па него в пятницу утром, а  в  воскресенье,  в  тот  же
ранний час, глазам немногочисленных немых свидетелей, -  нескольких  птиц  и
перепуганной белки, - открылось весьма необычное зрелище. Земля разверзлась,
из ее чрева поднялся космический корабль. Скрывавший его верхний слой  почвы
разровняли, присыпали опавшими  раньше  времени  листьями,  потом  звездолет
прочертил в небе косую черту. Он сделал круг  и  какое-то  время  летел  над
пустынным шоссе. В днище показалось отверстие, оттуда медленно опустился  на
дорогу старенький седан  с  урчащим  мотором  и  вращающимися  колесами.  Он
коснулся асфальта, даже не подняв пыли,  -  настолько  точно  была  выверена
скорость.
   Автомобиль пронесся между холмов, вслепую повернул и помчался дальше.  За
рулем сидел мрачный Янси Боумен, кипевший от злобы на  непостижимую  тупость
жены.
   Пережил ли он мгновение шока, очнувшись после небытия целым и невредимым,
как ни в чем не бывало продолжавшим ехать по шоссе на целехонькой машине? Ну
хоть обернулся ли, следя за  быстро  уменьшавшейся  точкой  на  небе,  из-за
которой оборвалась его прежняя жизнь и началась новая? Съехал ли на обочину,
вытереть вспотевший  лоб  трясущимися  от  волнения  руками  и  благоговейно
восславить благоприобретенные сверхспособиости?
   А  Беверли?  Как  отреагировала  она?  Потребовала  объяснений,  попросту
испытала  потрясение,  обнаружив,  что  пятница   вдруг   чудесным   образом
превратилась в воскресенье, а суббота и вовсе пропала неизвестно куда?
   Нет, нет, и еще раз нет. Никакого шока у Янси не было; он  знал  заранее,
что все произойдет именно так, он ни слова не произнесет и даже не  подумает
оглянуться. А  безмятежное  молчание  жены  неоспоримо  свидетельствовало  о
полном отсутствии каких-либо необычных впечатлений.
   Он ехал очень быстро, сидел очень тихо, не  мешая  гневу  достичь  своего
пика, пока, наконец,  это  чувство  не  выкристаллизовалось  в  нечто  более
основательное, спокойное и, пожалуй, ядовитое.
   По мере того, как новое настроение крепло, Янси вел машину псе спокойней;
Беверли  расслабилась  и   уселась   поудобнее.   Время   от   времени   она
оборачивалась, чтобы как следует разглядеть занавески в  окнах  домов,  мимо
которых они проезжали, или, подняв глаза к небу, размышляла о чем-то своем.
   Если, конечно, она способна по-настоящему размышлять, ехидно подумал он.
   Злоба  трансформировалась   в   холодное   отчуждение,   бесстрастное   и
безжалостное, как вынесенный в мыслях приговор.
   Янси  обнаружил,  что  новые  рефлексы   позволяют   полностью   отдаться
раздумьям:  руки  как  бы  сами  но  себе  управляли  машиной  и,  казалось,
реагировали на дорожные знаки без помощи мозга.
   В сознании, словно эхо, отдавались беспощадные слова: "Нет, это не  конец
наших отношений, Беверли. Конец наступил давным-давно.  Ты  не  женщина,  ты
получеловек,  живущий  не  собственной,  а  моей  жизнью.   Твое   ничтожное
честолюбие не в состоянии подтолкнуть меня к  решительным  действиям,  чтобы
обеспечить успех. Твои чувства слепы, неспособны отозваться на мои терзания,
вкусы заимствованы у других, а способности ограничены одной  целью:  угодить
мне своими бестолковыми стараниями. Но без меня ты ничто. Ты не работаешь, и
никогда не сможешь где-нибудь работать. Если предоставить тебя  самой  себе,
ты бы оказалась не в силах исполнять самые простые обязанности в конторе,  а
тем более - управлять летним лагерем. Даже если бы за эти три дня ничего  не
произошло, то, что нас связывает, никто уже не назовет  браком.  Никто,  тем
более я. Я видел солнце, Беверли; я парил на космической высоте,  и  никогда
больше не сумею копошиться в грязи вместе с тобой. Я и раньше  был  чересчур
хорош для тебя, ну а теперь даже говорить не о чем".
   Эта торжественная песнь презрения тянулась и тянулась,  звуча  на  разные
лады, дополняясь и усложняясь, черная вдохновение в расстилавшихся перед его
глазами бескрайних свободных просторах бесконечного  горизонта.  Так  прошло
около  часа.  Вдруг  он  почувствовал  на  себе  ее  взгляд   и   обернулся.
Встретившись глазами с мужем,  Беверли  улыбнулась  своей  старой,  знакомой
улыбкой. - Сегодня будет чудесный день, Янси. Он резко  отвернулся  и  снова
уставился на дорогу впереди. В горле возник ком, глаза защипало. Он осознал,
что дар сопереживания, этого умения ставить себя на место других, видеть мир
чужими глазами, претерпел изменения вместе с остальными  чертами  характера,
усилившись в нежелательной  степени.  Как  Беверли  восприняла  случившееся?
Вероятно там, на озере, она смутно почувствовала что-то неладное, но едва ли
догадалась в чем причина. Понимала, что тут  что-то  серьезное,  потому  что
согласилась с неожиданным отъездом, ни о чем не спросив его. Но что  кроется
в этой фразе насчет "чудесного дня"? Может, Беверли воображает, что  если  к
неведомой угрозе повернуться спиной, та сразу исчезнет?  Да,  точно,  именно
так она и считает! Ох,  Беверли,  Беверли,  какой  неприятный  тебя  ожидает
сюрприз!
   Но день пролетел, и ничего не случилось.  Все  оставалось  по-прежнему  и
неделю, и месяц спустя. Отчасти тут виновата работа. Янси вернулся  к  своим
обязанностям, наделенный обострившимся зрением,  приобретенной  способностью
все схватывать, видеть суть. Ему с потрясающей четкостью стала ясна механика
взаимодействия элементов системы, в которой он сам, его работа, отдел и  вся
фирма составляли сложный организм, являясь в  свою  очередь  частью  единого
экономического монстра. Он не терял впустую ни минуты и целыми днями  вникал
в структуру организации. Плод усилий Янси опустил в  ящик  для  предложений.
Это была безупречная в своем роде идея, вполне соответствовавшая его прежним
способностям, которая не могла прийти в голову никому, кроме человека на его
должности. В результате данную должность  сократили,  а  автора  предложения
повысили, подняв сразу на две иерархические ступени, поручив новое дело. Так
что у него не оставалось ни минуты свободного  времени,  даже  дома.  Одного
этого было достаточно, чтобы отношения  с  Беверли  отодвинулись  на  задний
план.
   Но  данные  обстоятельства,   конечно,   лишь   отчасти   объясняли   его
медлительность. Янси откладывал  окончательное  решение  изо  дня  на  день,
поначалу уверенный в скорых переменах. В значительной степени он не  решался
на разрыв из-за  своей  проклятой  способности  чувствовать  эмоции  других.
Беверли была  такой  счастливой,  счастливой  и  гордой.  В  дни,  когда  он
разговаривал с  ней  меньше  обычного,  она  ходила  по  дому  на  цыпочках,
совершенно убежденная, что великий человек обдумывает новую гениальную идею.
Если  ему  случалось  вспылить,  Беверли  с  готовностью  прощала;  если  он
что-нибудь покупал ей или  хвалил  за  удачное  приобретение,  вся  лучилась
благодарностью. В семье парило согласие, Беверли  была  так  счастлива,  что
снова начала петь. Как давно она не делала этого!
   И  все  время  он  ощущал  ее  переживания,  воспринимал  с   болезненной
отчетливостью ее чувства. Янси  ясно  сознавал,  какой  удар  нанесет  жене,
раскрыв свои намерения. Конечно, он  сделает  это,  да,  разумеется!  Но  не
сегодня, как-нибудь на днях... А пока надо бы купить ей новое зимнее пальто,
то самое, на которое она так любовалась в вечерней газете...
   Прошел год, и он не спешил что-либо менять. Да и думал  об  этом  реже  и
реже, хотя, конечно, случались моменты...
   Но работа поглощала все больше времени, а дома его всегда ожидали тепло и
уют, и пусть это были тихие скромные радости, он дорожил ими. Да  и  Беверли
буквально  расцвела.   Когда   человек   наделен   даром,   или   проклятием
сопереживания, он поневоле добр. Просто вынужден  проявлять  сочувствие,  по
самой что ни на есть эгоистической причине: всякий раз, дав пинка  ближнему,
он находит синяки на собственном теле.
   Как-то раз Янси вдруг спросил:
   - Беверли, я как-то изменился? Она не поняла, поэтому он добавил:
   - Ну, с прошлого года. Я не кажусь тебе.., другим? Она задумалась.
   - Не знаю... Ты, - ты добрый. Но ведь ты всегда был таким.  -  Неожиданно
она рассмеялась.
   - Ты умеешь ловить мух, - поддразнила она. - Л что, Яне?
   - Да просто так. Знаешь, новая должность, и все такое.
   Он сделал вид, что не обратил  внимания  на  шутливую  реплику  о  мухах.
Как-то прошлой осенью Беверли ужасно надоедала муха, а он рассеянно протянул
руку и поймал ее на лету. Первый и последний раз, когда Янси чуть  не  выдал
себя. Жена была просто поражена:  за  восемь  лет  он  ни  разу  не  проявил
подобной ловкости. Беверли поразилась бы еще сильнее, если бы заметила,  что
он поймал насекомое двумя пальцами.
   - Повышение не ударило тебе в голову, если ты об этом, - сказала она.
   В результате проделанных им комбинаций на работе  возникла  необходимость
командировать сотрудника в  филиал,  расположенный  в  другом  городе:  Янси
устроил так, что начальство посчитало абсолютно  логичным  направить  именно
его. Он отсутствовал две  недели.  Задача,  из-за  которой  он  приехал,  не
требовала  для  выполнения  особых  талантов,  всего   лишь   прилежания   и
обстоятельности. Во время отдыха он познакомился  с  двумя  девушками.  Одна
отличалась блестящими способностями и  занимала  высокий  пост  в  компании,
другая была слишком хороша для  такой  работы.  Он  сторонился  их,  хотя  и
упрекал себя, в глубине души понимая, кому на самом деле храпит верность.
   Домой он вернулся с радостью. Успешная командировка обеспечила  повышение
еще на одну ступень служебной лестницы, но пришлось заняться  реорганизацией
своего нового отдела, поэтому Янси отказался от  отпуска.  Он  предпочел  не
копаться в себе, не выяснять, устроил  он  это  нарочно  или  так  сложились
обстоятельства.
   Сотрудники компании затеяли пикник; Беверли на нем пела. Она имела  такой
шумный успех (почему-то Янси тоже, как будто он ее создал), что он,  сочетая
тонкую лесть и понукание, уговорил жену сходить на пробы  непрофессиональных
исполнителей для телешоу. Она прошла по конкурсу и выступила в эфире. И хотя
приз зрительских симпатий перехватил  у  Беверли  восьмилетний  мальчуган  с
аккордеоном, она просто сияла от счастья,  -  ведь  Янси  позаботился,  Янси
помог!
   Ему начинали нравиться такие отношения. Настал год, который Янси окрестил
Временем Большого Праздника. Взяв недельный рождественский отпуск, он  повез
жену на лыжный  курорт  в  Нью-Гемпшире.  Все  шло  просто  безупречно.  Они
проводили много времени вместе.  Однажды  вечером  супруги  расположились  у
камина, словно сошедшего с какой-нибудь рождественской открытки, в  компании
родственных душ, распивая грог и  горланя  подобающие  песни,  пока  сон  не
сморил их до такой степени, что они не могли шевельнуться.  После  того  как
все разошлись спать, Янси и Беверли сидели молча, держась за руки и следя за
угасающим огнем. Как бывает в такие  минуты,  перед  его  внутренним  взором
пронеслась вся жизнь. Она словно остановила свое движение здесь, у камина; и
на эту рождественскую благостную картину тенью лег возникший в мозгу вопрос:
   Для чего я тут нахожусь?
   Его захлестнула волна нежности к его Беверли, бедняжке Бев...
   Впервые мелькнула страшная мысль, что приключившееся с ним фантастическое
событие может иметь весьма зловещие последствия. Совершенный обмен  веществ,
явный иммунитет к любой хвори, начиная  с  насморка,  очевидная  способность
обходиться практически без еды я сна...
   Что, если он будет жить, - ну, не вечно, но, во  всяком  случае,  намного
дольше...
   Он взглянул на жену, и, хотя она выглядела молодо  для  своего  возрасти,
воображение услужливо подсказало детали: тут морщинки, там  слегка  обвисшая
кожа. Он-то, конечно, сумеет скрыть свои  чувства,  но  сможет  ли  она?  Он
представил себе мучительно текущие годы, когда она будет неминуемо дряхлеть,
а он - оставаться прежним.
   Янси отвернулся, глаза наполнились слезами.
   Беверли тихонько высвободила руку. Он ощутил, как она  нежно  поглаживает
его запястье. И то ли сознательно, то  ли  просто  устав,  не  проронила  ни
слова.
   Вспоминая этот эпизод много позже, Янси решил, что  ни  одна  женщина  на
свете, как бы она не превосходила в чем-то его жену, не смогла бы  поступить
именно так, как требовал момент.
   Весной он, видя чувства сослуживцев, отказался от нового  повышения,  ибо
четко понимал, что в конечном счете выиграет таким образом  гораздо  больше.
Снова пришло лето. На сей раз отпуск был делом решенным. Но куда поехать?
   Что ж, он, как всегда, выберет место, а  Беверли  скажет:  "Если  хочешь,
дорогой...", - и в  путь!  Он  постоянно  думал  об  этом.  Память  послушно
воскрешала для своего повелителя сцену за сценой; Янси почти решился,  потом
снова стал  колебаться.  Как-то  раз,  восседая  в  своем  кабинете,  громко
произнес: "Нет! Нет, не сейчас!", чем немало удивил окружающих.
   Они отправились в Новую Англию,  открыв  для  себя  ее  суровую  красоту:
скалы, сверкающая гладь океана и паруса, словно  чьи-то  зарубки  на  четкой
линии горизонта; воздух, такой чистый и  девственно-свежий,  как  будто  они
первые вдохнули его. Четыре дня супруги ловили рыбу, купались  и  танцевали.
Пятый провели, уютно устроившись дома, а небо  тем  временем  все  тяжелело,
наливалось свинцом и давило, как ладонь гиганта. В три часа дня просигналили
всем лодкам немедленно возвращаться. В четыре позвонили из Береговой  охраны
и посоветовали покинуть  арендованный  на  время  отпуска  домик:  да,  мэм,
надвигается ураган, не обычный шторм, а настоящий ураган!
   Они второпях побросали вещи в  машину,  забрались  внутрь  и  выехали  на
тянувшееся вдоль линии берега шоссе, уже перекрытое сплошной шипящей  стеной
пены и слепящих брызг, которые ветер нес с моря. Автомобиль  послушно  вполз
на холм, где раскинулся городок, и въехал во двор отеля.
   Разумеется, он оказался переполненным; кому-то постелили в  бельевой,  за
конторкой портье стояла раскладушка.
   - Что же нам делать?  -  заныла  Беверли.  Но  она  еще  не  расстроилась
по-настоящему, о нет! Ведь это было настоящее приключение!
   - Для  начала  чего-нибудь  выпить.  Потом  подкрепиться  горячей  рыбной
похлебкой. А уж после этого подумаем, что нам делать.
   С горящими глазами и легкими, полными озона, они вошли в кафе.
   Здесь перед ними предстала картина, которую где-то  год  назад  Янси  так
часто  вызывал  в  воображении,  что  она  стала  для  пего  привычной,  как
безопасная бритва. Изящная спина, широкие плечи, прикрытые  темно-коричневым
молескином. Темные,  покорно-мягкие  волосы,  блестевшие  под  светом  ламп.
Длинная загорелая рука, небрежно подпирающая щеку цвета слоновой кости.
   Сначала он отверг  ее,  приняв  за  материализовавшуюся  мечту,  иллюзию,
причудливую игру наэлектризованного воздуха. Но Беверли  сжала  его  локоть,
воскликнула: "Яне, смотри!", и, не дав ему и рта раскрыть, подскочила  к  ее
столику.
   - Лоис! Лоис, как же вы здесь очутились? Да,  этого  мне  как  раз  и  не
хватало, угрюмо подумал Янси, выдвигаясь вперед.
   - Привет, Лоис.
   - Ну!.. - она умудрилась вместить в простой возглас и радушие, и теплоту,
и еще... Но разве поймешь Лоне до конца, даже когда она радостно  улыбается?
Маска тоже умеет растягивать губы.
   - Присаживайтесь, Беверли, Янси, садитесь,  пожалуйста  Торопливый  обмен
новостями. Да, она продала свое дело  прошлой  весной.  Работала  в  городе.
Уволилась, ищет что-нибудь получше.  Приехала  сюда,  чтобы  свежий  морской
ветер выдул бензиновую вонь из волос. Ох, только бы не вместе  с  шевелюрой,
вон как разгулялся! О да, спешила поделиться Беверли, и с таким жаром, такой
искренней гордостью, два повышения, а от одного отказался, еще год, и он там
будет всем заправлять, вот увидите! И так далее...
   - А вы как, Лоне? Замужем, или, может быть, собираетесь?
   - Нет, - хрипловато ответила Лоне. - Я не замужем. Янси торопливо опустил
глаза; он боялся встретиться с ней взглядом - И не собираюсь.
   Заказали выпивку, потом еще раз, затем -  превосходную  рыбную  похлебку.
После выпили снова.
   Пора было уходить, и Янси, расплачиваясь по счету,  хмуро  говорил  себе:
"Ты держался молодцом, парень, и если теперь станешь на пару дней не слишком
разговорчивым - не беда. Хорошо, что с этим покончено. Но все-таки хотел  бы
я.. ".
   Поднимаясь, Беверли спросила:
   - Вы остановились здесь? Лоне странно улыбнулась - Не выгонят же меня!
   И тут Янси, не удержавшись, спросил:
   - Это как же надо понимать? Лоне тихо рассмеялась.
   - Я приехала только полтора часа  назад.  У  меня  и  в  мыслях  не  было
заказывать заранее номер. Правда, смешно: с моим-то опытом? В  общем,  здесь
все забито. Я просто  буду  сидеть  тут  до  самого  закрытия.  Пусть  тогда
придумывают, что со мной делать. - Она вновь засмеялась. - В  свое  время  я
решала задачи потрудней.
   - Ох, Лоис, но так же нельзя! Они предложат вам спать на стойке!
   Лоис безразлично пожала плечами.
   - Янси, - торопливо заговорила Беверли, зарумянясь.  -  Ты  помнишь,  как
двое насквозь промокших приезжих никак не могли  найти  постель,  и  как  им
помогли?
   На этот раз он встретился с Лоис взглядом.  Вот  когда  началось  ужасное
сердцебиение.
   - Л теперь настал наш черед, - объяснила Беверли. - Поедем дальше вместе.
Мы что-нибудь найдем. Поехали! Ну же, Лоис!
   Только послушайте ее, думал Янси, как закусила удила! Ведь обычно сначала
спросит, чего хочу я. Он тут же поправился. Нет, в большинстве случаев  жена
просто делает то, что мне по вкусу, не спрашивая. Ладно,  оборвал  он  себя,
хватит болтать чепуху.
   В десяти милях к югу им попался  городок  с  гостиницей.  Мест  нет.  Еще
четыре мили - мотель. Забит по самые стропила. Двадцать миль  до  следующего
населенного пункта, а дело шло к вечеру. Снаружи хлестал дождь,  совсем  как
два года назад. Под таким же ливнем они плелись к дому Лоис,  только  теперь
потоки воды низвергались  с  неба  в  сопровождении  завывающего  ураганного
ветра.
   Пока они  добирались  до  следующего  городка,  портовые  сигналы  успели
убрать: ураган, верный своей непредсказуемой природе,  повернул  на  восток,
оставив за собой дождь и беснующийся океан,  уже  никому  не  страшные.  Они
торжественно въехали в город, мокрый и  ярко  блестящий  от  дождя,  еще  не
оправившийся полностью от испуга, но успевший вздохнуть с облегчением.
   То тут, то там попадались открытые магазины. В городе имелось три  отеля,
два оказались переполненными. Они остановились возле круглосуточной  аптеки,
чтобы узнать у кого-нибудь дорогу к третьей гостинице. Лоис купила сигареты,
а Беверли обнаружила "Анну Каренину" в издании "Книжного клуба" и с радостью
схватила книгу, сказав при этом, что давно хотела се прочесть.
   В третьем и последнем отеле остался лишь двойной номер с ванной.
   Служащий кивнул. Янс