ести  в  курс  дела  тебя.  С
журналистами лучше помалкивай. Ту репортершу, что  была  здесь,  я  беру  на
себя. На кой черт нам огласка, заголовки вроде:
   "В лаборатории медэксперта при таинственных обстоятельствах  сгорели  два
трупа жертв умышленного убийства". И это всего в  квартале  от  полицейского
участка... Водитель пускай тоже держит язык за  зубами.  Ладно,  Регалио.  Я
хотел поставить тебя в  известность...  Мне  тоже  очень  досадно.  Рождения
очередной такой же парочки придется ждать лет двести.
   Повесив трубку, Муленберг вздохнул и  вернулся  в  покойницкую.  Выключил
вентилятор и свет, запер дверь, вымыл руки в раковине лаборатории и ушел.
   До его квартиры было одиннадцать кварталов - неблизко, если  учесть,  что
Муленберг не жаловал прогулки на свежем воздухе. Впрочем, и не  так  далеко,
чтобы нанимать такси. Добравшись до седьмого квартала, он ощутил  сильнейшую
жажду и ужасную усталость - у него словно все батарейки сели. Будто магнитом
потянуло его в мексиканский бар "У Руди", где музыкальный автомат играл  Иму
Су мак и Вилла-Лобос.
   - Привет, амиго, - сказал Руди. - Сегодня ты что-то невесел.
   Муленберг устало сел за стойку.
   - Дай-ка мне уна сухая текила, а вишенку можешь оставить себе, - попросил
он на ужасной смеси испанского с английским и добавил:
   - А чего веселиться... - Но вдруг замер, выпучив глаза, и прошептал:
   - Руди, поди-ка сюда.
   Бармен отложил, недорезав, лимон и подошел к Муленбергу.
   - Не стану указывать пальцем, но кто она такая?
   Руди взглянул на незнакомку и восторженно сказал:
   "Ке чучин".
   Муленберг вспомнил, что "чучин" точно на  английский  не  переводится,  а
означает приблизительно "куколка". Он покачал головой  и  поднял  ладонь.  -
Нет, так не пойдет. Куда ты лезешь со своим испанским? Скажи по-человечески.
   Тогда Руди лишь пожал плечами.
   - Пришла одна?
   - Си.
   Муленберг подпер подбородок ладонью.
   - Неси выпивку. Тут  надо  подумать.  Руди  ушел,  втянув  смуглые  щеки,
загадочно улыбаясь.
   Муленберг посмотрел на сидевшую в зале девушку. Она  перевела  взгляд  на
бармена и тихо спросила:
   - Руди, ты готовишь сухую текилу?
   - Си, сеньорита.
   - Сделай порцию и для меня.
   Руди весь так и вспыхнул. Он не повернул голову к Муленбергу, лишь скосил
на него темные глаза, и тот понял, что бармен сильно заинтригован. Муленберг
покраснел и ощутил себя полным идиотом. Ему вдруг померещилось,  что  уши  у
него стоят торчком как у собаки, а бархатный голос незнакомки  угнездился  в
мыслях словно теплый пушистый зверек.
   Муленберг встал с табурета, пошарил в карманах в поисках мелочи и пошел к
музыкальному автомату. Но незнакомка опередила  его  -  опустила  монетку  и
выбрала изысканно-красивую мелодию - мексиканскую версию номера "Приходи  ко
мне домой".
   - Ее-то я и хотел  заказать!  -  воскликнул  Муленберг.  И,  взглянув  на
музыкальный автомат, спросил:
   - Вам нравится Има Сумак?
   - Еще как!
   - Хотели бы слушать ее часами?
   В  ответ  она  улыбнулась,  и  он  прикусил  язык.  Опустил   в   автомат
"четвертачок" и заказал сразу  полдюжины  песен  Сумак.  Между  тем  Руди  с
подносом в руках, на  котором  стояли  два  стакана  с  текилой,  подошел  к
столику,  где  раньше  сидела  девушка.  Лицо  у  бармена  было   совершенно
непроницаемое, лишь в глазах стоял вежливый вопрос - куда  поставить  текилу
Муленберга. Тот встретился взглядом с незнакомкой, и она едва заметно  -  то
ли кивнув, то ли чуть опустив ресницы - дала  понять,  что  согласна  с  его
невысказанным предложением. Он сел за ее столик.
   В ушах у него звучала музыка. И не  только  та,  которую  играл  автомат.
Муленберг  сидел  как  зачарованный.  Внезапно  Руди  принес  вторую  порцию
выпивки, хотя ее никто не заказывал. Только тогда до Муленберга  дошло,  как
давно сидит он здесь, не сводит глаз с лица незнакомки, любуется им,  словно
последней картиной любимого художника. А девушка  не  пытались  ни  привлечь
его, ни оттолкнуть... Она не заглядывал;! восхищенно ему в глаза,  но  и  не
прятала взор. Казалось, она даже не хотела, не ждала от него ничего.  Просто
сидела рядом, и это было прекрасно.
   Муленберг размышлял: "Ты отводишь в сокровенных мечтах укромный уголок, а
потом ждешь то, что поселится в нем, заполнит весь, до последней пяди. И они
приходят; но одна там не помещается, для другой уголок  оказывается  слишком
велик, а третью окутывает столь густой туман, что не  сразу  и  разберешься,
где она поселилась... Потом они уйдут, лишь в памяти останется  неизгладимый
след. Но вот появляется та, что  проскользнет  к  тебе  в  мысли  незаметно,
исподволь, а останется там навсегда. Она и станет твоей судьбой.
   - О чем ты думаешь? - спросила незнакомка. И  он  рассказал  ей  все  без
утайки. В ответ она кивнула -  так,  словно  речь  шла  о  кошках,  церквях,
машинах; обо всем, что таинственно и прекрасно. Потом сказала:
   - Ты прав. Но это не самое главное. Этого мало.  Впрочем,  остальное  без
этого вообще теряет смысл.
   - Что значит "остальное"?
   - Ты же сам знаешь.
   Да, по-видимому, он знал. Но не  наверняка.  И  решил  подумать  об  этом
позже.
   - Пойдем ко мне?
   - Хорошо.
   Незнакомка стала у двери, глядя, как он направляется к  стойке,  на  ходу
вытаскивая бумажник.
   - Сколько с нас? - спросил Муленберг по-испански.  Взгляд  Руди  внезапно
обрел несвойственную ему глубину.
   - Нисколько.
   - Угощаешь?! Мучиссимо грасиас, амиго. Он понял: бармен денег не возьмет,
сколько его ни уговаривай.
   Муленберг привел незнакомку к себе. Пока он разливал коньяк -  а  хороший
коньяк прекрасно уживается с текилой - девушка  спросила,  известно  ли  ему
заведение "У Шэнка", что в квартале складов. "Кажется, да, - ответил он.  Во
всяком случае, отыскать его я сумею".
   - Встретимся там завтра, в восемь, - предложила она.
   - Договорились, - ответил он улыбаясь и поставил  графин  с  коньяком  на
место. Его переполняла тихая радость - он  догадывался,  что  завтра  станет
ждать встречи  с  незнакомкой  с  самого  утра.  Он  заводил  ей  пластинки,
рассказывал  о  достоинствах  своей  аппаратуры,  ощущая  себя   и   строгим
специалистом по звуку, и  хвастливым  мальчишкой.  Он  показал  ей  шкатулку
сандалового дерева, хранившую томик "Аналектов"  Конфуция,  отпечатанный  на
рисовой бумаге и проиллюстрированный от руки; "потчевал" финским кинжалом  с
затейливой резьбой, составлявшей множество законченных оценок,  и  часами  в
виде четырех стеклянных дисков - стрелки были нарисованы на двух внутренних,
а механизм находился в основании, поэтому казалось, что  часы  идут  как  бы
сами по себе.
   Незнакомка внимала ему с удовольствием. Она сидела в  большом  кресле  и,
пока он наблюдал, как за окном сгущаются сумерки, читала  ему  классику:  из
Шекспира или Тербера - для веселья и из того же Шекспира и Уильяма Морриса -
для благодатной грусти.
   Однажды она даже спела. И наконец сказала:
   - Пора спать. Пойди приготовься.
   Муленберг отправился в ванную, принял душ  и  хорошенько  обтерся.  Потом
прошел в спальню и услышал, как незнакомка переменила  пластинку.  Зазвучала
вторая часть классической симфонии Прокофьева - та, где к  спящему  оркестру
на цыпочках подкрадываются струнные. Незнакомка заводила эту  запись  уже  в
третий раз. Муленберг подождал ее окончания,  но  когда  музыка  смолкла,  а
девушка так и не появилась, он заглянул в гостиную.
   Незнакомка исчезла.
   От неожиданности он замер, рассеянно осмотрел комнату. Удивительное дело:
все "достопримечательности", которые он показывал незнакомке, были аккуратно
расставлены по своим местам. Только усилитель работал  -  видимо,  она  ушла
раньше, чем доиграла пластинка. А проигрыватель выключился  сам.  Конверт  с
портретом Прокофьева стоял на полу, прислоненный к усилителю; ждал, когда  в
него уберут виниловый диск, оставшийся на "вертушке".
   Муленберг выключил усилитель. И вдруг сообразил, что почти разрушил  этим
созданное незнакомкой  очарование.  Поэтому  он  лишь  взглянул  на  обложку
пластинки; не тронув ее, погасил свет и пошел спать, сказав себе:
   "Ты встретишься с незнакомкой завтра". Мелькнула мысль о том, что  он  ни
разу к ней не прикоснулся - даже за руку не взял. Если бы завтра  ему  перед
свиданием завязали глаза и заткнули уши, он бы ее просто не узнал.
   Вскоре нечто, покоившееся в сокровенных глубинах его души,  перевернулось
на другой бок и томно вздохнуло. А  затем  осведомилось  у  Муленберга:  "Ты
отдаешь себе отчет в том, что за весь вечер тебе ни разу не пришло в голову:
"А вдруг это Она, Та Самая?". Ни разу. А ведь все прошло как по маслу".
   Засыпая, он вспомнил, что не спросил даже, как зовут незнакомку.
   Проснулся он посвежевшим, взглянул на будильник и изумился.  Было  восемь
утра, и если учесть происшедшее ночью в лаборатории, выпитое у Руди и  дома,
да еще  то,  что  спать  Муленберг  лег  с  рассветом,  он  чувствовал  себя
великолепно. Он быстро оделся и пошел на работу раньше обычного.
   Телефон в лаборатории уже звонил. Муленберг  попросил  коронера  приехать
поскорее и взять с собой Регалио.
   Объяснить им случившееся оказалось нетрудно - помогли  закопченные  стены
покойницкой. Потом часок поговорили о причинах поджога,  по  безрезультатно.
Поскольку Муленберг работал бок  о  бок  с  полицией,  дело  решили  замять,
надеясь, что ни родственники погибших, ни владелец какого-нибудь цирка,  где
могли работать близнецы, не объявятся. Так что лучше держать язык за зубами.
Ведь мертвых уже ничто не воскресит.
   Когда Регалио и коронер ушли, Муленберг  позвонил  в  газету.  Оказалось,
Баджи на работу не приходила и не звонила. По  мнению  дежурной,  она  могла
заняться чем-то, ее заинтересовавшим, самостоятельно.
   День  пролетел  незаметно.  Муленберг  привел  в   порядок   покойницкую,
поработал над своей диссертацией.  Но  безрезультатно  позвонив  в  редакцию
четвертый раз (было уже пять вечера), он забеспокоился. Попробовал связаться
с Баджи по домашнему телефону, но ему сказали, что она ушла па работу с утра
пораньше.
   Тогда  Муленберг  вернулся  домой,  принял  душ,  переоделся,   нашел   в
справочнике адрес бара "У Шэнка" и отправился туда на такси. Приехал задолго
до срока - было только четверть восьмого.
   Заведение "У Шэнка"  оказалось  старомодным  баром  в  угловом  здании  -
зеркальные стекла, засиженные мухами панели. Сев за столик, посетитель видел
перекресток за окнами, и наоборот - с улицы были хорошо видны столики.  Если
примоститься у самых окон, попадешь в яркий свет фонарей на  улице.  Зато  в
глубине зала всегда царил полумрак. Рассеивал его только призрачный синий  и
зеленый свет неоновых реклам пива, развешанных по стенам.
   Войдя в бар,  Муленберг  бросил  взгляд  на  часы  и  остался  недоволен.
Внезапно он понял, что весь день придумывал себе заботы лишь для того, чтобы
отогнать мысли о  Баджи,  о  том,  куда  она  могла  запропаститься.  И  вот
результат:  делать  ему  больше   нечего,   приходится   сидеть,   ждать   и
беспокоиться.
   Он выбрал столик на границе темной и  светлой  половинами  бара,  заказал
пиво и призадумался:
   "Некто - назовем его, как водится,  господином  Икс  -  пустился  во  все
тяжкие, дабы уничтожить два трупа в покойницкой.  Видимо,  он  из  тех,  кто
привык доводить дело до конца. Однако,  если  господин  Икс  всерьез  желает
утаить о двух раскуроченных  половинах  убитого  в  парке  чудовища,  он  не
остановится на полпути. О преступлении знаем  Регалио,  Эл,  Баджи  и  я.  С
Регалио и Элом сегодня утром все было в порядке, на меня тоже не покушались.
Впрочем, и они, и я весь день находились неподалеку от полицейского участка,
а это не лучшее место для нападения.
   Между тем Баджи...
   Мало того, что она  беззащитна  перед  искушенным  убийцей  -  ее  еще  и
хватятся не сразу, такая уж у нее работа. Она же журналистка! Журналистка, а
значит,  представляет  наибольшую  опасность  для  того,  кто  хочет  скрыть
преступление!
   Отсюда вывод: если Баджи уже убрали, на очереди я. Иначе и быть не может.
Кроме меня никто трупы хорошенько не рассматривал. Именно  я  рассказал  обо
всем журналистке и могу проболтаться еще раз. Иными словами,  если  с  Баджи
уже расправились, покушение на меня самого надо ждать с минуты на минуту".
   Он, слегка  прищурившись,  оглядел  бар,  подумал:  "Заведение  находится
отнюдь не в самом безопасном районе. Кстати, что я тут делаю?".
   Его вдруг словно  обухом  по  голове  ударило.  Неужели  незнакомка  тоже
участвует в заговоре? Нет, не может быть. Впрочем, он сидит здесь, как живая
мишень, именно из-за нее.
   Внезапно ему расхотелось мусолить в мыслях исчезновение Баджи.
   "Не надо", - произнес он вслух.
   А если убежать? Но стоит ли - вдруг он ошибается?
   Муленберг представил, как незнакомка  приходит  сюда,  тщетно  ждет  его,
может быть, даже попадает в беду - такое в этой забегаловке вполне возможно,
- и все только потому, что он попался на удочку собственных фантазий.
   Нет, уходить нельзя. Раньше восьми, по крайней мере. А  потом?  Если  его
укокошат, кто станет следующей жертвой? Регалио, скорее всего. Затем  Эл.  И
наконец коронер.

***

   Телефонная кабинка была,  конечно,  занята.  Звонила  женщина.  Муленберг
выругался, распахнул дверь и.., изумленно воскликнул:
   - Баджи!
   Он судорожно ухватил ее за руку и вытащил  из  кабинки.  Она  безжизненно
упала ему в объятия, и на миг его худшие  опасения  подтвердились.  Но  нет!
Баджи зашевелилась, подняла ошеломленный взгляд, прижалась к Муленбергу.
   - Мули, Мули! Как я рада, что это ты!
   - Эй, чокнутая - куда ты запропастилась?!
   - Я провела самый ужасный.., нет, самый восхитительный...
   - Слушай,  вчера  ты  уже  плакала.  Разве  годовой  лимит  слез  еще  не
исчерпан?
   - Заткнись, Мули. Я просто не знаю, что и думать...
   - Неужели? - усмехнулся он. - Тогда пойдем выпьем.
   Они уселись за столик.
   - Бармен! Два виски с содовой, - властно заказал Муленберг,  а  про  себя
усмехнулся,  подумав,  как  сильно  меняется  мужчина,  едва   ощутит   себя
защитником женщины. Он взял Баджи за подбородок и спросил:
   - Во-первых, где ты пропадала? Я до смерти за тебя перепугался.
   Она подняла умоляющий взгляд и заглянула Муленбергу в глаза  -  в  каждый
поочередно. - Ты не станешь смеяться надо мной, Мули?
   - Тут такие дела творятся, что не до смеха.
   - Можно поговорить с тобой по душам? Я еще никогда этого не делала.  -  И
как ни в чем не бывало переменила тему. - Не могу понять, что со мной.
   - Тогда разберемся вместе.
   -  Все  началось  утром,  -  повела  свой  рассказ  девушка,  -  когда  я
проснулась. Погода стояла чудесная. Но пути на остановку автобуса  я  решила
купить  газету,  сказала   продавцу:   ""Пост",   пожалуйста",   и   бросила
десятицентовик  ему  в  кружку  одновременно  с  молодым  человеком..,   она
осеклась.
   - С молодым человеком, - напомнил Муленберг.
   - Да, с молодым человеком лет.., впрочем, я не знаю, сколько ему  лет.  И
продавец не мог решить, кому отдать газету, поскольку у него оставался всего
один  помер  "Поста".  Мы  переглянулись  -  я  и  тот  парень  -  и  громко
расхохотались. И продавец -  то  ли  будучи  истинным  джентльменом,  то  ли
потому, что я смеялась громче - отдал газету мне. Тут подошел автобус, мы  с
парнем вошли, он хотел сесть сам по себе, но я сказала: "Раз вы помогли  мне
купить газету, так помогите и прочесть ее".
   Баджи умолкла, пока одноглазый бармен обносил их выпивкой.
   Затем продолжила:
   - В газету мы так и не заглянули. Мы просто.., разговорились.  Я  еще  не
встречала человека, с которым было бы так приятно беседовать. Даже  с  тобой
сейчас мне приходится трудней, хотя я стараюсь изо всех  сил.  Вскоре  стало
казаться, будто мы знаем друг дружку давным-давно...  Впрочем,  нет,  -  она
энергично тряхнула головой, - все не гак просто. Но я не могу это  выразить,
слов не хватает. Нам было хорошо друг с другом, вот и все.
   Мы миновали мост, автобус поехал мимо луга, где обычно проходят  ярмарки.
Небо  было  синее-синее,  трава  -  зеленая-презеленая,  и  меня  прямо-таки
распирало. От добрых чувств. Я сказала,  что  поиграю  в  хоккей  на  траве.
Именно "поиграю", а не "мне хочется поиграть". И он ответил: "Давай"; хотя я
его не приглашала, это подразумевалось само собой.  Мне  даже  в  голову  не
пришло спросить, куда он едет и не пропустит  ли  работу  из-за  меня  -  мы
просто остановили автобус и отправились гулять по лугу.
   Она пригубила виски, и Муленберг спросил:
   - Чем же вы весь день занимались?
   - Гонялись за кроликами. Бегали взапуски. Грелись  на  солнышке.  Кормили
уток. Много смеялись. Болтали.  Словом,  общались.  Черт  возьми,  Мули,  но
потом, когда он ушел, я попыталась понять, что же произошло между нами  -  и
не смогла! Если бы такое случилось не со мной, я бы не поверила.
   - И все закончилось в какой-то паршивой телефонной кабине?
   Баджи мгновенно спустилась с небес на землю.
   - Мы условились встретиться здесь. Дома  мне  не  сиделось,  от  мысли  о
работе мутило, вот я и пришла сюда пораньше. Села и стала дожидаться его. Не
пойму, зачем он позвал меня именно сюда... Что с тобой?!
   - Ничего, - выдавил  Муленберг.  Поначалу  мне  подумалось  просто:  "Мир
тесен". Баджи хотела расспросить, что это значит, но он отмахнулся:
   - Не стану тебя перебивать. Скажу только, что с нами творятся  диковинные
дела. Ну, продолжай.
   - На чем  я  остановилась?  Ага...  Значит,  сидела  я  здесь  вся  такая
счастливая,  ждала,  но  мало-помалу  в  сердце  закралась  тоска.  Потом  я
вспомнила о тебе, об убийстве в парке, о вчерашних фантастических  событиях,
и мне стало страшно. Захотелось убежать, но потом я решила взять себя в руки
и не поддаваться панике. Вдруг мы с ним  разминемся?  Нет,  такое  допускать
нельзя. Потом я испугалась вновь -  мне  взбрело  в  голову,  что  он  имеет
какое-то  отношение  к  убийству  сиамских  близнецов   и   прочему.   И   я
возненавидела себя за такие мысли.  В  общем,  я  места  себе  не  находила.
Наконец пришла  к  выводу,  что  самое  разумное  -  позвонить  тебе.  Но  в
лаборатории телефон не отвечал. Коронер вообще не знал, где ты, и я..,  о-о,
Мули!
   - Неужели я тебе так дорог? Она кивнула.
   - Ну ты и вертихвостка! Не успела с одним любовником проститься, как...
   Баджи закрыла ему рот рукой и возмущенно воскликнула:
   - Как тебе не стыдно! Это не измена, Мули. Так, такое случилось  со  мной
впервые. Он ко мне ни разу не прикоснулся и даже не выказал такого  желания.
Да это было и не нужно. Наша  случайная  встреча  не  переросла  ни  во  что
большее, ни к чему нас не обязала. Мы просто.., черт, слов не хватает.
   Муленбергу вспомнилась обложка  с  портретом  Прокофьева,  стоящая  около
усилителя. "Верно, слов не хватает", - подумал он и ласково спросил:
   - Как звать незнакомца?
   - Звать?.. - Она вскинула голову, медленно  повернулась  к  Муленбергу  и
прошептала:
   - Я так его и не спросила. - Ее глаза округлились.
   - Так я и знал, - произнес Муленберг и спохватился:
   "Зачем я это сказал? Наверно, потому, что был почти уверен в.., чем?".
   Внезапно он поинтересовался:
   - Баджи, ты влюбилась в него? На ее лице отразилось недоумение.
   - Я об этом не думала. Может, я просто не знаю, что такое любовь.  Раньше
мне так не казалось. Но случившееся со мной было меньше, чем любовь... - Она
вдруг нахмурилась. - А в чем-то, возможно, и больше.
   - Скажи-ка мне вот что. Когда он ушел, проведя вместе  с  тобой  чудесный
день, ты ощутила.., утрату? Она призадумалась.
   - Нет, пожалуй, не ощутила. Он наполнил меня до краев и не унес особой ни
капли. В этом все дело. Любовь такой не бывает. С тобой, во всяком случае, я
никогда такого не испытывала. Он не отнял у меня ничего.
   - Она у меня тоже, - сказал Му