тром? - Кеог посмотрел на часы. Было еще очень рано.
     - В три или в четыре часа. У него в комнате. Я разбудила его.
     - Послушай, это все-таки доктор Вебер. Разве можно?..
     - Мне можно. И вообще, он уже уехал.
     Кеог встал. Лицо его от гнева пошло пятнами. Он сделал вдох, выдох  и
снова сел.
     - Я слушаю.
     - В библиотеке, - сказала она,  -  есть  книга  по  генетике,  и  там
говорится об экспериментах над крольчихами. Их оплодотворили  без  спермы,
раствором то ли щелочи, то ли кислоты...
     - Что-то припоминаю.
     - Родились крольчата, все женского пола. Самое интересное - они  были
абсолютно одинаковые и как две капли  воды  похожи  на  мать.  Даже  узоры
кровеносных сосудов в зрачках были  настолько  схожи,  что  и  специалиста
можно было обмануть этими снимками. "Невероятное сходство" - так выразился
один из экспериментаторов. Они потому были идентичны, что унаследовали все
только от матери. Я разбудила доктора  Вебера,  чтобы  рассказать  ему  об
этом.
     - А он сказал, что читал эту книгу.
     - Он ее написал, - мягко сказала она. - Тогда я предложила  ему,  раз
он сумел проделать это с кроликами, сделать нечто подобное, - она  кивнула
на кровать, - с ним.
     Девушка умолкла, а Кеог судорожно пытался найти  доводы  против  этой
идеи, которая в свою очередь, сопротивлялась и цепко засела в мозгу. Он не
хотел обдумывать ее, но она упрямо лезла в голову.
     -  Значит,  взять  одну  из   этих...   этих   клеток,   похожих   на
оплодотворенную яйцеклетку, вырастить ее...
     - Ее не надо растить. Она сама рвется к этому.  И  она  не  одна,  их
тысячи. И с каждым часом их становится все больше.
     - О Господи...
     - Мне это пришло в голову когда доктор  Рэтберн  предложил  операцию.
Меня просто каким-то чудом  осенило.  Если  любишь  очень  сильно,  -  она
посмотрела на спящего, - случаются чудеса. Надо только очень  захотеть.  -
Она с такой силой посмотрела Кеогу прямо в глаза, что  он  отпрянул.  -  Я
могу иметь все, что захочу, - для меня нет невозможного. Просто то, чего я
хочу, должно стать возможным. Поэтому я и пошла утром к доктору Веберу.  Я
упрашивала его.
     - Но он сказал, что это невозможно?
     - Сначала. Через пол часа он  сказал,  что  шанс  на  успех  один  на
биллионы или триллионы... Но  ведь,  говоря  так,  он  подтвердил,  что  в
принципе это возможно.
     - И что ты?
     - Я упросила его рискнуть.
     - Поэтому он уехал?
     - Да.
     - Ты сошла с ума, - вырвалось у него против воли. Она,  казалось,  не
обратила внимания и спокойно сидела, ожидая продолжения.
     - Послушай, - наконец заговорил Кеог. - Вебер сказал, что эти больные
клетки только похожи на оплодотворенные яйцеклетки. Но  он  не  утверждал,
что это одно и то же.
     - Но он  же  сказал,  что  некоторые  из  них,  и  особенно  те,  что
добираются до легких, очень похожи.  Что-то  нужно  сделать,  чтобы  этого
различия не стало.
     - Нет. Это невозможно. Этого не может быть.
     - Так сказал и Вебер. А я спросила, пытался ли он хоть раз.
     - Ну ладно, допустим. Конечно, это невозможно. Но просто  ради  того,
чтобы покончить с этой глупостью: допустим, есть нечто, что  будет  расти.
Как ты будешь  растить  это  нечто?  Необходимо  соответствующее  питание,
определенная  температура,  среда,  чтобы  ни  кислота,   ни   щелочь   не
погубили... Это же не вырастишь в огороде.
     - Уже есть опыт пересадки яйцеклетки от одной коровы к  другой,  и  в
результате родились  телята.  Один  человек  в  Австралии  уже  собирается
выращивать племенной скот с помощью обычных буренок.
     - Да уж, я вижу, ты неплохо потрудилась.
     - Это не все. В штате Нью-Джерси есть некий  доктор  Кэррол,  который
сумел поддерживать жизнь ткани, взятой у цыпленка,  в  течение  нескольких
месяцев. Он говорит, это можно продолжать сколько угодно долго -  конечно,
в лабораторных условиях. И представить себе, Кеог, эта  ткань  растет,  да
так быстро, что он вынужден регулярно отсекать лишнее.
     - Нет, это безумие какое-то! Ты совсем спятила! - стонал Кеог. -  Что
же ты надеешься получить, если вырастишь одну из этих ужасных клеток?
     - Мы вырастим не одну, а тысячи, - спокойно ответила она. - И одна из
этих клеток будет - он!
     Девушка подалась вперед, ее  голос  задрожал.  Что-то  неестественное
появилось в ее лице и голосе, несмотря на кажущееся спокойствие. Кеог  был
потрясен.
     - Это будет его плоть, его сущность, выросшая заново. Его пальцы, его
волосы, его глаза - весь он.
     - Нет не могу... - Кеог встряхнул головой, но наваждение не  исчезло;
он сам, она, кровать, спящий юноша и эта дикая, непостижимая идея.
     Она улыбнулась, протянула руку и прикоснулась к нему. Удивительно, но
это была материнская улыбка, добрая и успокаивающая.
     - Кеог, если не получится, значит, не получится, независимо от  наших
усилий. - Голос ее дышал теплом и любовью. - Тогда ты окажешься прав. Но я
думаю, что получится. Я хочу этого. Разве ты не хочешь, чтобы  я  добилась
своего?
     Он вымученно улыбнулся в ответ:
     - Ты сущий дьявол, - сказал он в сердцах. - Вертишь мною, как хочешь.
Почему ты настаивала, чтобы я возражал?
     - Я вовсе не настаивала. Но когда ты возражаешь, ты выдвигаешь  идеи,
до которых никто, кроме тебя, не додумался бы. И если мы  обсудим  их,  мы
будем готовы ко всему, разве не так? Я буду  бороться  с  тобой,  Кеог,  -
сказала она, резко перейдя от нежности к спокойной уверенности, -  я  буду
бороться, сражаться, ловчить, подкупать и убивать,  если  придется,  но  я
верну его. Знаешь что?
     - Что?
     Она обвела рукой вокруг, словно обнимая все: и Кеога,  и  комнату,  и
замок, и окрестности замка, и все другие замки и земли, корабли и  поезда,
фабрики и биржи, горы и шахты, и банки, и тысячи тысяч людей  -  все,  что
составляло империю Уайков.
     - Я всегда  знала,  что  это  есть,  и  давно  поняла,  что  все  это
принадлежит мне. Но иногда меня мучил вопрос: для чего все это?  Теперь  я
знаю ответ.


     Чей-то рот прижался к его рту, что-то надавило на живот; он не ощущал
своего тела, его тошнило, свет вокруг казался  зеленым,  и  все  очертания
расплывались.
     Опять чей-то рот прижался у  его  губам,  опять  тяжесть  на  животе,
глоток воздуха, приятного, но теплого и слишком влажного.  Хотя  он  очень
нуждался в нем, воздух ему не нравился. Словно какой-то насос гнал  его  к
легким и обратно, но слабость сводила на нет это усилие,  и  в  результате
получался лишь жалкий булькающий выдох.
     Опять чей-то рот прижимается к его рту, что-то давит  на  живот  -  и
снова вдох. Он попытался повернуть голову, но кто-то зажимал ему  нос.  Он
выдохнул  и,  наконец,  сделал  легкий  самостоятельный  вдох.  И  тут  же
закашлялся - воздух был слишком хорош: чистый и густой. Он закашлялся, как
будто хлебнул острого рассола - чистый воздух причинял боль легким.
     Он почувствовал, что его плечи и голову  приподняли  и  подвинули,  и
понял, что он лежал на камне или на чем-то таком же твердом, а теперь  ему
стало удобно. Опять глоток воздуха и выдох. Кашель уменьшился, и он впал в
полудрему. Лицо, склонившееся над ним, было слишком близко, и  он  не  мог
свести в фокус его черты. Сонными глазами он вглядывался в нечеткое сияние
этого лица и слушал голос...
     Голос, звучавший  без  слов,  странно  успокаивал,  и  наполнял  душу
радостью и восторгом, для которых не нужны слова. Потом слова появились  -
полунапевно, полушепотом, и он не мог разобрать их, а потом расслышал:
     -  Неужели  так  бывает,  такое  чудо,  такие  глаза...  -  и   затем
требовательно: "Это же только оболочка, но где ты? Скажи мне, ты здесь?"
     Он широко открыл глаза и  наконец  ясно  увидел  ее  лицо:  и  темные
волосы, и глаза - зеленые, цвета озерной глубины; они отсвечивали  зеленью
на белизне щек. Он действительно не понял в тот  момент,  кто  перед  ним.
Кажется, это она говорила раньше - когда же это  было?  -  "Я  думала,  вы
фавн..."
     Он почувствовал, что ужасная, выворачивающая на изнанку боль  растет,
заполняет его  и  вот-вот  взорвется  в  животе.  Будто  какая-то  толстая
проволока раскручивалась внутри, и, зная, что от нее надо освободиться, он
сделал гигантское, нечеловеческое  усилие  -  и  изверг  из  себя,  словно
взорвался. Он судорожно обмяк, с ужасом  глядя,  как  отвратительная  жижа
стекает по ее колену.
     Она  сидела,  не  двигаясь,  поддерживала  его  голову   и   утешала,
приговаривая:
     - Все, все. Сейчас будет лучше.
     Слабость отступила. Неверными руками он с усилием отстранился от нее,
сел, тряхнул головой и судорожно вдохнул:
     - О боже, Боже...
     И тут он наконец посмотрел на нее.
     Он посмотрел на нее и на всю жизнь запомнил то, что увидел.  Закатные
лучи, рассеянные куполом  беседки,  казалось,  одели  ее  в  кружева.  Она
сидела, опершись на левую руку, и голова ее склонилась, будто под тяжестью
ниспадавших темных волос. Она казалась слабой, однако он уже знал, что она
сильная. Другая ее  рука  лежала  на  колене,  ладонью  вверх,  ее  слегка
напряженными пальцами, как будто она держала что-то.  И  в  самом  деле  -
солнечный зайчик, золото, превращенное в коралл цветом ее кожи -  лежал  в
ее ладони. Она  так  странно  держала  его,  бессознательно,  на  открытой
ладони, как будто знала ту драгоценную истину, что сжатая рука не может ни
брать, ни давать. На всю жизнь в его  памяти  запечатлелась  эта  картина,
каждая мельчайшая подробность, даже блестящий  ноготь  на  большом  пальце
ноги, поджатой под себя.  И  она  улыбалась,  а  ее  необыкновенные  глаза
смотрели с любовью.
     Гай Гиббон безошибочно почувствовал, что это самый главный  момент  в
его жизни, и что надо что-то сказать, необыкновенное, запоминающееся... Он
вздрогнул, ответно улыбнулся и выдохнул:
     - О, Боже мой...
     И снова они засмеялись вместе, и смеялись, пока  он,  обескураженный,
не спросил:
     - Где же я?
     Она отвечала,  и  он  закрыл  глаза  и  стал  вспоминать:  деревянная
беседка... раздевание... купание... Ах,  да,  купание!  Переплыл  озеро  и
встретил... Он открыл глаза, посмотрел на нее и сказал:
     - ...вас...
     Затем плыл назад, замерз...  желудок,  полный  еды,  теплого  сока  и
заплесневевшего пирога в придачу, и...
     - Вы, кажется, спасли мне жизнь.
     - Кто-то должен был этим заняться. Вы умирали.
     - Так мне и надо.
     - Нет! - вскрикнула она. - Никогда больше так не говорите!
     Он увидел, что она говорит абсолютно всерьез.
     - Я хотел сказать, что так мне и надо за глупость. Я же,  как  дурак,
набил  себе  брюхо,  да  еще  испорченным  пирогом.  К  тому  же  жара   и
усталость... И я, болван, полез сразу в воду, так что заслужил...
     - Еще раз повторяю - не смейте так говорить! Вы слыхали  когда-нибудь
о древнем обычае: когда один спасал жизнь другому, он получал право на эту
жизнь?
     - А на что вам моя?
     - Пока не знаю. Но вы должны сами предложить мне ее.
     Она встала на колени; ее пальцы перебирали сосновые иглы на  каменном
полу беседки, темные  волосы  свесились  на  лицо.  Он  подумал,  что  она
наблюдает за ним через эту завесу... Он  заговорил,  и  от  того,  что  он
собирался сказать, голос его задрожал и стал почти неслышным:
     - Вам нужна моя жизнь?
     - Да, - тоже шепотом ответила она.
     Он придвинулся к ней, откинул волосы с лица, чтобы увидеть, наблюдает
ли она за ним. Ее глаза были закрыты, а  из-под  ресниц  текли  слезы.  Он
протянул руку, но прежде, чем он успел прикоснуться к ней, она вскочила  и
бросилась к стене из листьев. Ее  длинное  золотистое  тело  проскользнуло
беззвучно сквозь эту стену и исчезло. Он просунул голову сквозь завесу  из
листьев и увидел ее, плывущую в зеленой воде. До него вдруг донесся резкий
запах собственной рвоты. Он выбрался из  беседки,  доплелся  до  берега  и
вошел в воду. Вынырнув, он огляделся в поисках девушки,  но  ее  нигде  не
было. Он подплыл к маленькому пляжу, и, став на  колени,  принялся  тереть
себя песком. Он снова нырнул, ополоснулся и снова натерся песком с ног  до
головы. И снова обмылся, но девушка все не появлялась.
     Он стоял в лучах заходящего солнца,  чтобы  обсохнуть,  и  осматривал
озеро. Его сердце подпрыгнуло, когда он понял, что это колеса  корабликов,
которые, подпрыгивая, скользили по воде. Он устало потащился к  беседке  -
теперь уже к той, за которой он раздевался утром - и упал на скамейку. Это
было место, где тропические рыбки плавали в океанской воде,  хотя  тут  не
было океана, а целые флотилии великолепных корабликов плыли сами собой,  и
никто не любовался ими,  и  где  бесценные  статуи  стояли,  затаившись  в
безупречно ухоженных кущах глубоко в лесу,  и...  но  он  не  видел  всего
этого, он уже привык к чудесам этого невероятного места.
     Кроме  того,  он  все  еще  был  слаб.  Он  поморщился:   тоже   еще,
утопленник... пошел ко дну у самого берега! Конечно, он был не в себе,  по
крайней мере, какое-то время. Да и она была не настоящей. Он же сам  видел
зеленоватый оттенок кожи...  Или  это  из-за  освещения?  Тот,  кто  сумел
соорудить  такой  рай  и  ухаживать  за  ним,   мог   запросто   изобрести
какую-нибудь  штуковину,   чтобы   загипнотизировать   человека,   как   в
научно-фантастических  романах.  Он  поежился  от  неловкости  -  а  вдруг
кто-нибудь и сейчас наблюдает за ним? - и поспешно принялся одеваться.
     Да конечно, она была ненастоящей. А может, и все это было не наяву  и
просто привиделось ему после того, как он чуть не утонул?
     Только... он прикоснулся к губам... Ему же мерещился кто-то, дующий в
рот! Он когда-то слышал, что так  спасают  утопленников.  "Это  же  только
оболочка, но где ты? Скажи мне, ты  здесь?"  Что  значили  эти  слова?  Он
медленнее, как во сне, оделся, бормоча: "Какого дьявола я  нажрался  этого
пирога?" Интересно, что он скажет Сэмми? Если все это ему привиделось,  то
Сэмми ничего не поймет. Если она на  самом  деле  была,  то  Сэмми  теперь
всегда будет подзуживать:  "Ты  что,  встретил  ее  в  таком  местечке,  и
единственное, что сумел - блевануть  на  нее?".  Нет,  он  ни  за  что  не
расскажет ни Сэмми, ни другому. И никогда в жизни не женится.
     Ну и ну. Ничего себе начало. Сначала она спасает тебе жизнь, а ты  не
знаешь даже, что и  сказать,  а  потом...  о,  Господи,  и  вспоминать  не
хочется. Ну да ладно - все равно она была не настоящая.
     Интересно, как ее зовут? Даже, если она не настоящая. Множество людей
носят ненастоящие имена.
     Он выбрался из беседки и ахнул.
     Она стояла и ждала его. На ней было скромное коричневое платье, туфли
без каблуков, в  руке  кожаная  сумочка,  а  волосы  заплетены  в  косу  и
аккуратно уложены короной вокруг головы. Она  выглядела  совсем  обыденно,
как будто ее выключили, и кожа больше не светилась; казалось, она  вот-вот
исчезнет. Она действительно легко могла бы раствориться, исчезнуть, но  не
в прозрачном воздухе, а в толпе. В толпе он, конечно же, прошел  бы  мимо,
не обратив на нее внимания, если бы не эти глаза.
     Она быстро подошла к нему, провела  ладонью  по  щеке  и  засмеялась,
глядя на него. Он снова отметил ослепительную белизну  выступающих  зубов,
таких острых...
     - Ты покраснел! - сказала она. - И зачем все так говорят,  как  будто
от этого перестаешь краснеть? Он спросил:
     - Куда вы идете?
     Она быстро посмотрела ему в глаза, по очереди, в один, другой,  потом
в оба сразу. Затем скрестила длинные руки на сумочке,  опустила  взгляд  и
тихо сказала:
     - С тобой...
     После этих первых слов были другие, много других, которые становились
со временем все дороже и значимее для него.
     А потом он отвез ее в город, пригласил пообедать,  потом  проводил  в
Вест-Сайд, туда, куда она сказала, и  всю  ночь  они  простояли  у  входа,
болтая.
     Через полтора месяца они поженились.


     - Я не мог возражать, - сказал Вебер доктору Рэтберну.
     Они  стояли  рядом,  наблюдая,  как  множество   рабочих   снуют   по
гигантскому каменному  сооружению  в  четверти  мили  от  замка,  который,
кстати, был не видим отсюда, и люди о нем не подозревали. Работа  началась
днем раньше в три часа пополудни и не прерывалась на ночь. Не было упущено
ничего, абсолютно ничего из того, что перечислил доктор Вебер, и  все  это
теперь было в его распоряжении, и уже стояло, либо устанавливалось.
     - Я понимаю - ответил Рэтберн. Он действительно понимал.
     - Я не только не мог возражать, я просто не захотел. В конце  концов,
каждый человек к чему-то стремится, имеет какие-то желания. А этот Кеог  -
как вы думаете, с чего он начал? Первое, чем он поинтересовался  -  каковы
мои личные планы. И вдруг все, о чем я мог только  мечтать  идет  прямо  в
руки. И все обещания выполняются.
     - Что верно, то верно.  Им  нет  смысла  обманывать.  Ну,  а  как  вы
расцениваете перспективы?
     - Вы  имеете  ввиду  этого  молодого  человека?  -  Он  посмотрел  на
Рэтберна. - Впрочем, я понял, что вы имеете в виду... Вы спрашиваете, могу
ли я дорастить одну из этих мнимых яйцеклеток до  нужного  срока.  Знаете,
только дурак может утверждать  это  наверняка,  а  эта  работа  -  не  для
дураков. Все,  что  я  могу  сказать  -  я  попытался  начать.  И,  честно
признаюсь, я бы ни за что не взялся за это, если бы не она с  ее  безумной
идеей. Я уехал оттуда в четыре утра с мазком из  носоглотки,  и  к  девяти
выделил примерно полдюжины клеток и поместил их  в  питательную  среду  из
бычьей плазмы - просто потому, что ничего другого не оказалось под  рукой.
Теперь можно продолжать работу; я уже сказал им об этом по телефону.  А  к
тому времени, как я прибыл сюда, - добавил он, обводя  рукой  строение,  -
тут уже почти готова исследовательская лаборатория  размером  с  городской
медицинский центр. Я не мог возражать, - повторил он, возвращаясь к началу
беседы. - А эта девушка... В ней какая-то огромная сила. Она так  давит  в
прямом и в переносном смысле, что ей  не  возможно  сопротивляться...  Эй,
поставьте у северо-восточного входа! - крикнул  он  мастеру.  -  Я  сейчас
спущусь и покажу. - Вебер повернулся к Рэтберну. - Мне пора.
     - Если я буду нужен, - сказал доктор Рэтберн, - дайте только знать.
     - Самое замечательное, - ответил Вебер, - что здесь все так говорят -
и слова у них не расходятся с делом.
     Он поспешил к строению, а Рэтберн повернул в сторону замка.


     Примерно через месяц после своего последнего приключения  Гай  Гиббон
возвращался домой с работы. Вдруг человек, стоявший  на  углу  с  газетой,
опустил ее и сказал:
     - Это вы Гиббон?
     - Да, я, - вздрогнув от неожиданности, ответил Гай.
     Человек смерил его взглядом, быстро, но очень  внимательно,  с  таким
знанием дела, что Гай не удивился бы, если  бы  узнал,  что  этот  тип  не
только определил, где, когда и за сколько куплен его костюм, но также  его
давление и группу крови.
     - Меня зовут Кеог, -  представился  мужчина.  -  Вам  это  что-нибудь
говорит?
     - Нет, ничего.
     - Разве от Сильвы вы не слышали этого имени?
     - От Сильвы? Нет, никогда.
     - Давайте зайдем куда-нибудь выпить. Я хотел бы поговорить с вами.
     Что-то в нем, видно,  понравилось  этому  человеку.  Интересно,  что,
подумал Гай.
     - Вы знаете ее? - заговорил первым Гай.
     - Большую часть ее жизни. А вы?
     - Что-что? Ну конечно. Мы собираемся пожениться.
     Уставившись в свою кружку, Гай смущенно спросил:
     - Так кто же вы все-таки, мистер Кеог?
     - Можно сказать, что я in  locoparentis,  -  он  подождал  реакции  о
добавил: - Нечто вроде опекуна.
     - Она никогда не говорила мне об опекуне.
     - Понятно. А что она вообще рассказывала о себе?
     Смущение Гая усилилось до робости, даже с примесью страха, однако его
слова прозвучали твердо:
     - Я вас совсем не знаю, мисте