гибкие голосовые связки.
   - Рита...
   Не отвечая ему, Рита подбежала к буфету и наполнила вином  два  небольших
бокала.
   - Подожди... - шепнула она. - О, подожди еще немного!..
   Как зачарованный Дел следил за тем, как  ползет  по  стеклу  белое  пятно
луны. Он как-то сразу понял, что должен оставаться в полной неподвижности до
тех пор, пока весь овал окна не будет озарен прямым  лунным  светом,  и  это
помогло ему, так как устанавливало ожиданию видимый предел,  но  он  все  же
страдал, поскольку, как ему казалось, еще ничто в его жизни не двигалось так
медленно. В какой-то момент, злясь на себя за то, что согласился участвовать
в этом долгом ритуале, Дел уже готов был возмутиться и восстать, но  тут  он
заметил, что темный край серебряного окна становится все  меньше  и  меньше.
Сначала он стал шириной в палец,  потом  сузился  до  толщины  человеческого
волоска, а потом, потом...
   Рита издала коротенький кошачий крик и в два прыжка взлетела  по  тиковым
ступенькам к окну. Лежащий на стекле лунный свет был столь ярок, что на этом
фоне ее силуэт напоминал черную камею, а на плечах искусно  вышитого  платья
лежали серебряные эполеты лунного сияния. Рита была  так  прекрасна,  что  в
глазах у Дела защипало, и комок подкатил к горлу.
   - Пей! - прошептала она. - Выпей со мной, милый...
   Сначала Дел не понял ее, и лишь несколько  мгновений  спустя  вспомнил  о
маленьком бокале, который держал в руке.  Приподняв  бокал  в  торжественном
салюте ее красоте, он выпил вино, и оно показалось  ему..,  странным.  После
бесконечно богатых и тонких оттенков и обертонов вкуса, которые ему довелось
испробовать и узнать за сегодняшний вечер, это вино  было  удивительно  тем,
что  вовсе  не  имело   вкуса.   Делу   оно   даже   показалось   совершенно
невещественным, нематериальным, к тому  же  оно  не  было  ни  холодным,  ни
горячим, а как раз таким, какой бывает человеческая кровь.
   И Дел с недоумением посмотрел сначала на свой бокал, потом перевел взгляд
на девушку, и ему неожиданно померещилось, что она обернулась  и  глядит  на
него, хотя черный силуэт на фоне окна даже не шелохнулся.
   А потом он испытал еще одно потрясение, потому что лунный свет неожиданно
погас.
   Луна, окно, комната, Рита - все исчезло в мгновение ока.
   В первые секунды Дел стоял не шевелясь  и  лишь  изо  всех  сил  напрягал
зрение, стараясь разглядеть  хоть  что-то  в  окружившем  его  мраке.  Потом
какой-то нечленораздельный звук, какое-то восклицание сорвалось с его губ, и
Дел крепко прижал ладони к глазам. Он ясно ощущал судорожные движения век  и
щекочущие прикосновения упругих ресниц, но, когда Дел отнял ладони от  лица,
вокруг по-прежнему была темнота. Это была даже  больше,  чем  темнота,  или,
вернее - не просто темнота. Она даже не была черной. Это было все равно, что
стараться увидеть что-то локтем или языком - это было Ничто.
   Дел упал на колени.
   Во тьме звонко рассмеялась Рита.
   Какой-то таинственной, не до конца уснувшей  частью  сознания  Дел  сумел
воспринять и разгадать, что значил этот смех, и ужас  и  ярость  захлестнули
все его существо, ибо именно этот самый смех  заставлял  чуть  дрожать  губы
девушки на протяжении целого  вечера,  и  это  был  безжалостный,  жестокий,
уверенный в себе смех. И в тот же момент - то  ли  благодаря  гневу,  то  ли
вопреки ему - в Деле с новой силой вспыхнуло ослепительное желание.  Яростно
гримасничая и ощупывая воздух вытянутыми вперед руками, он двинулся на звук.
Со стороны окна донесся шорох быстрых, шелестящих шагов,  и  вдруг  на  Дела
обрушилась сверху легкая,  как  паутина,  но  невероятно  прочная  сеть.  Он
замахал  руками,  забарахтался  отчаянно,  стараясь  освободиться,  и  вдруг
догадался, что это за пелена. То было удивительное платье Риты, и сперва Дел
запутался в нем, но скоро ткань поддалась, и, швырнув разорванное платье  на
пол, он наступил на него ногой.
   Потом Дел услышал совсем легкие шаги босых ног и бросился туда, но ничего
не поймал и остановился, тяжело дыша.
   Рита снова расхохоталась.
   - Я ослеп, Рита, - хрипло пробормотал Дел. - Я ничего не вижу!
   - Я знаю, - спокойно отозвалась она из-за его спины и опять рассмеялась.
   - Что ты сделала?..
   - Я увидела, что ты - такое же грязное животное, как все мужчины,  -  был
ответ.
   Дел заворчал и снова ринулся на голос, но наткнулся коленом на стул  или,
быть может, на небольшой сундучок, и тяжело  упал  на  пол.  При  этом  Делу
показалось, что его вытянутые вперед пальцы коснулись босой ноги Риты.
   - Сюда, любимый, я здесь! - поддразнила она его.
   Дел пошарил вокруг себя ища предмет, о который споткнулся;  нащупав  его,
он поднялся, опираясь на него, как на клюку. Выпрямившись во весь рост.  Дел
с беспокойством огляделся - огляделся чисто  машинально,  по  привычке,  ибо
зрение так и не вернулось к нему.
   - Эй, милый, сюда!..
   Дел прыгнул и врезался в косяк двери. В одно  мгновение  скула,  ключица,
бедро и колено вспыхнули ослепительной болью,  и  Дел  вцепился  пальцами  в
полированное дерево.
   Через несколько мгновений он спросил с мукой:
   - Но.., почему?..
   - Ни один мужчина еще не  прикасался  ко  мне  и  не  прикоснется,  -  не
ответила, а пропела Рита, и Дел почувствовал ее дыхание на  своей  щеке,  но
когда он вытянул руку, то снова ничего не поймал. Потом он услышал, как  она
спрыгнула с пьедестала для статуи, стоявшего возле самой двери, и догадался,
что девушка стояла на нем и, наклонившись, разговаривала с ним.
   Но ни боль, ни слепота, ни даже сознание  того,  что  на  него  действует
приготовленное Ритой колдовское зелье, не могли заглушить неистовое желание,
которое разбередила в Деле ее близость. И ничто не  могло  обуздать  ярость,
которая охватывала его, когда он слышал ее смех. Испустив гневный крик,  Дел
неверной походкой двинулся за ней.
   Рита со смехом танцевала вокруг него.  Один  раз  она  толкнула  Дела  на
железную стойку для каминных щипцов, и та с грохотом опрокинулась. В  другой
раз она схватила его сзади за локоть и сильно дернула, заставив  закружиться
на месте. А в третий раз она совершила высокий и длинный прыжок и,  пролетая
мимо Дела, успела поцеловать его прямо в губы.
   Дел чувствовал себя так, словно оказался в самом настоящем аду. Уверенный
и быстрый топот легких босых ног и  мелодичный,  холодный  смех  доносились,
казалось, со всех  сторон  одновременно.  Он  бросался  на  голос  и  падал,
разбивал в кровь лицо и ползал  на  четвереньках,  скуля,  как  собака.  Его
яростные вопли и нечленораздельный рев неожиданно разбудили  гулкое  эхо,  и
Дел догадался, что они, должно быть, перебрались в  большую  гостиную  залу.
Здесь на его пути то и дело оказывались стены и предметы, которые не  просто
не поддавались, а, казалось, наносили ответный удар всякий раз, когда Дел со
всего размаха налетал на них. Даже деревянные панели, на которые он все чаще
опирался  спиной,  чтобы   отдышаться,   неожиданно   оказывались   дверями,
отворявшимися  от  малейшего  прикосновения.  Но  самым  страшным  для  него
по-прежнему оставались черное ничто  перед  глазами,  дразнящее  "шлеп-шлеп"
твердых босых ступней по гладким плитам пола, да неистовая  ярость,  которую
Дел никак не мог утолить.
   Потом эхо  куда-то  исчезло,  и  разгоряченное  лицо  Дела  вдруг  овеяло
прохладой. Он услышал шорох ветра в листве и понял, что оказался на террасе.
Но новое "Иди ко мне, любимый!" обожгло ему  ухо  горячим  дыханьем,  и  Дел
прыгнул, собрав последние силы. Он снова промахнулся, но, вместо того  чтобы
растянуться на каменном полу террасы, все падал, и падал, и падал в  никуда.
И когда Дел уже почти перестал ждать боли,  на  него  вдруг  обрушился  град
жестоких ударов; то было мраморное крыльцо террасы.
   Должно быть, сознание не до конца покинуло его, ибо  Дел  смутно  слышал,
как Рита приближается к нему, и  даже  ощутил  осторожное  прикосновение  ее
маленькой руки, которая чуть тронула его за плечо, коснулась  губ  и  груди.
Потом рука исчезла, и Рита снова рассмеялась, а, может, этот смех ему только
почудился.
   А в глубине Соленых Топей, где вода была  ржавой  и  противной  на  вкус,
лежало  озеро  чистейшей  воды,  заслоненное  плакучими  ивами  и  молодыми,
стройными осинами - озеро с берегами  из  мха  чудесного  голубого  оттенка.
Здесь росла мандрагора, и в середине лета  из-под  земли  неслись  тоненькие
писки, но их не слышал ни один  человек,  кроме  одной  тихой  девушки,  чья
красота еще не расцвела и была почти не видна. Девушку звали Барбарой.
   Никто не замечал Барбару, и она жила совершенно одна, без  привязанности,
без любви. И все же ее жизнь была полной  и  насыщенной,  ибо  Барбара  была
рождена для того, чтобы  получать.  Большинство  людей  появляется  на  свет
только с желанием получать, поэтому они нацепляют  на  лица  яркие  маски  и
издают громкие, радостные звуки наподобие цикад  или  опереточных  артистов,
дабы заставить окружающих дать им желаемое. Но органы чувств Барбары  всегда
были широко распахнуты, всегда готовы воспринимать, и  потому  ей  не  нужно
было никакой замены ни  солнечному  лучу,  просвечивающему  сквозь  лепесток
тюльпана, ни шороху карабкающегося по живой изгороди  пурпурного  вьюна,  ни
кисло-сладкому запаху муравьиной кислоты - этому единственному предсмертному
крику, доступному крошечному, бессловесному существу,  ни  множеству  других
вещей, которые обычно не замечают люди, наделенные лишь желанием получать.
   У Барбары был небольшой огород и сад, полный  фруктовых  деревьев,  и  по
мере необходимости она возила на рынок овощи  и  фрукты;  все  же  остальное
время она занималась тем, что получала, впитывала в  себя  все,  что  другие
отдавали ей. В ее огороде росли сорняки, но, поскольку Барбара была рада им,
сорная трава поднималась только там, где она  могла  защитить  от  солнечных
ожогов нежные бока арбузов. Кролики грызли морковь, салат и помидорную ботву
лишь с нескольких специально отведенных для них грядок, и никогда не трогали
остальное, ибо и они были в этом саду  желанными  гостями.  Даже  золотарник
вымахивал только возле грядок с  фасолью  и  горохом,  чтобы  помочь  нежным
зеленым плетям взобраться повыше, а птицы склевывали инжир и персики лишь  с
самых тонких верхних ветвей, в благодарность за это собирая с нижних гусениц
и жуков. И если какой-нибудь фрукт мог созреть недели на две позже, когда  у
Барбары появится время, чтобы съездить  на  базар,  а  какой-нибудь  крот  -
прорыть тоннель и подвести влагу к  корням  кукурузы,  они  с  удовольствием
делали для нее эту малость.
   Но в последние год или два Барбару  вдруг  охватило  необъяснимо  сильное
желание странствовать по округе.  Она  была  словно  зачарована,  околдована
чем-то, что она не могла даже назвать - если, конечно, она  вообще  об  этом
задумывалась. Барбара знала только, что где-то за холмом лежит  удивительная
и радостная страна, и что было  бы  очень  здорово  однажды  прийти  туда  и
обнаружить новый  холм,  новую  гряду,  за  которую  тоже  обязательно  надо
заглянуть. Наверное, все дело было просто в том, что Барбара была уже готова
полюбить,  ибо  кто  любит,  тот  получает  больше  всего.   И   это   может
засвидетельствовать  каждый,  кто  был  любим,  но,  не  платя  взаимностью,
принужден был отдавать и отдавать..
   Свою любовь Барбара встретила, однако, не во время долгих пеших прогулок,
а на деревенском базаре. Но облик  ее  любви,  цвет  ее  волос  и  ее  голос
сформировались в душе Барбары уже так давно, что когда она, наконец, впервые
увидела ее вблизи, то совсем не  удивилась.  И  после  этого  на  протяжении
долгого времени ей было вполне достаточно того, что этот человек существует.
Он щедро одарял ее уже  тем,  что  жил,  наполнял  воздух  раскатами  своего
могучего голоса, и даже своей изумительной  походкой,  которая  была  точным
аналогом того, что конники зовут "безупречной посадкой".
   И после того как Барбара увидела его, она стала получать вдвое,  вчетверо
против прежнего. Дерево вырастает высоким  и  стройным  ради  благородной  и
достойной цели быть высоким, но разве прямизна стана и высокий рост не  были
и его врожденным качеством? Теперь иволга давала Барбаре гораздо больше, чем
ее песня, а сам ястреб - больше, чем его искусное  лавирование  в  воздушных
потоках, потому что разве не было у этих птиц такого же сердца, как у  него,
такой же горячей крови и такого же желания сохранить  их  на  завтра?  И  от
этого Страна-за-холмом казалась Барбаре  все  более  и  более  замечательным
местом, потому что только там могли встретиться ей и  другие  вещи,  которые
напоминали бы ей о нем.
   Но, когда в самом сердце Соленых Топей Барбара набрела  на  озеро  чистой
воды,  таинственная  и  недосягаемая  Страна-за-холмом  перестала  для   нее
существовать. В этом волшебном месте не было ни жестокости, ни ненависти,  и
осины здесь дрожали только от желания сделать  пейзаж  еще  более  красивым.
Здесь каждый кролик всегда готов был перещеголять соседей в умении  шевелить
носом, а каждая из водоплавающих птиц умела бесконечно долго стоять на одной
ноге и гордилась этим.  Лишайники  покрывали  стволы  ив,  придавая  им  тот
неповторимый, багрово-алый цвет, какого нет  даже  среди  красок  заката,  а
танагра и кардинал серьезно и обстоятельно спорили между собой  о  том,  что
такое настоящий красный цвет.
   Сюда-то и пришла Барбара, пришла с  легким  от  счастья  и  полным  любви
сердцем, чтобы отдать его голубым мхам берегов. И поскольку  любящее  сердце
способно получать больше, чем что бы то ни было, именно в нем больше всего и
нуждаются окружающие, и с тех пор Барбаре стали  доставаться  самые  звонкие
птичьи песни, самые лучшие краски, самые тихие вечера,  и  множество  других
вещей, которые стоит дарить в первую очередь. Когда  Барбара  была  голодна,
бурундуки приносили ей самые  спелые  орехи,  а  когда  была  сыта  -  самые
красивые камешки; зеленая змея своей  выразительной  пантомимой  показывала,
как  течет  вверх  по  склону  ручей  живых  изумрудов;  три  веселых  выдры
демонстрировали, как сразу возрастает твоя радость, если кубарем скатиться с
крутого берега в воду. Комары-дергунцы, медоносные пчелы и шмели, а за  ними
и яркие колибри время от времени замирали  в  воздухе  и  висели  совершенно
неподвижно, и тогда над водой звенело их чистое, минорное "ля".
   В один прекрасный день все вокруг  озерца  неожиданно  затихло,  и  тогда
Барбара узнала, почему вода здесь оставалась чистой.
   Сначала перестали дрожать осины.
   И все кролики выбрались из кустов и расселись на голубых мшистых берегах,
выпрямив спинки, насторожив уши и подняв к небу влажные носы - неподвижные и
розовые, как коралл.
   Цапли тоже попятились  и,  словно  придворные,  встали  у  края  водоема,
склонив на бок хохлатые головки и закрыв один глаз, чтобы лучше видеть.
   Бурундуки почтительно опорожнили свои защечные мешки и  принялись  быстро
тереть друг об друга свои маленькие лапки, а потом вовсе убрали  их  с  глаз
долой и выпрямились, стоя неподвижно как колышки от палатки.
   Даже листва на  деревьях  и  кустарниках  вокруг  озера  прекратила  свой
напористый рост; казалось, трава - и та словно чего-то ждала.
   Последним звуком, который можно было  расслышать  в  наступившей  тишине,
было негромкое "фик!", которое производили веки совы, проснувшейся  в  своем
дупле, чтобы наблюдать, смотреть.
   Он явился как облако, и земля мягко проминалась под каждым из его золотых
копыт. Остановившись на берегу озерца, он опустил голову, и на один  краткий
миг встретился взглядом с Барбарой, которая заглянула в его глаза, словно  в
другую вселенную,  полную  мудрости  и  сострадания.  И  еще  ей  запомнился
безупречный изгиб его могучей шеи и ослепительный блеск золотого рога.
   Он пил - а потом он исчез. Всем известно: там, где  пьет  единорог,  вода
всегда остается чистой.
   Сколько времени он пробыл у пруда?  Как  давно  пропал?  Или  время  тоже
замерло, как трава?
   - Неужели он не мог остаться?.. - заплакала Барбара. - Неужели не мог?!
   Встреча с единорогом - всегда очень грустная встреча. На  своем  коротком
веку человек может никогда больше его не  увидеть.  И  все  же,  повстречать
единорога - это большая удача и счастье.
   И Барбара стала сочинять песню о нем.
   Было уже поздно, когда Барбара вернулась с болот, - так  поздно,  что  ее
восторг остыл от ночной прохлады и бежал к горизонту. Она вышла на  проезжую
дорогу немного не доходя Большого Дома и двинулась по ней, чтобы, свернув за
усадьбой, добраться до своего маленького домика с садом.
   За большими воротами усадьбы громко скулило  какое-то  животное.  Большое
животное, больное животное...
   Барбара видела в темноте гораздо лучше большинства людей,  поэтому  очень
скоро она разглядела и само это существо,  которое,  вцепившись  в  железные
пики, карабкалось вверх,  издавая  тот  самый  прерывистый  кашляющий  стон,
который привлек ее внимание. На самом верху существо неожиданно сорвалось  и
повисло со внешней стороны ворот. Некоторое  время  оно  слабо  барахталось,
потом послышался треск рвущейся материи; темное тело тяжело рухнуло на землю
и осталось лежать - неподвижное и молчаливое.
   Барбара подбежала к нему, и существо на земле снова  заскулило.  Это  был
мужчина, и он плакал.
   Да, это был он, человек, которого  она  любила  и  который  был  высоким,
стройным  и  таким  живым.  Это  ее  любовь   лежала   на   земле   избитая,
окровавленная, с исцарапанным лицом  и  в  изорванной  одежде  -  и  жалобно
стонала.
   Для любящей души это была  самая  замечательная  возможность  получать  -
забрать у любимого его боль, его беды и страх.
   - О, тише, тише! - прошептала Барбара,  и  легко,  словно  птица  крылом,
коснулась кончиками пальцев синяков и ссадин на его лице. -  Все  кончилось.
Теперь уже все позади.
   Перевернув раненого мужчину на спину,  она  опустилась  рядом  с  ним  на
колени, чтобы помочь ему сесть. Для этого ей пришлось приподнять его крупную
руку - большую и сильную руку - и положить  себе  на  плечи.  Он  был  очень
тяжел, но и Барбара была очень сильной. Негромко ахнув,  раненый  привалился
спиной  к  воротам,  и  девушка  быстро  посмотрела  вперед  и  назад  вдоль
освещенной последними лучами луны дороги. Никого и ничего.  В  Большом  Доме
тоже не видно было ни огонька, но на противоположной стороне дороги  темнела
живая  изгородь,  которая,  как  казалось  Барбаре,  могла  укрыть   их   от
пронизывающего ночного ветра.
   - Идем, любимый, идем туда, - шепнула она и  почувствовала,  как  мужчина
вздрогнул.
   Почти таща его на себе, Барбара  перенесла  возлюбленного  через  дорогу,
переправила через неглубокую канаву и протащила через дыру в  изгороди.  Там
она чуть было не упала вместе с ним,  но,  скрипнув  зубами  от  напряжения,
нашла в себе силы, чтобы бережно опустить его на землю.  Прислонив  раненого
спиной к живой изгороди, она наломала молодого ракитника и разложила его  на
земле, чтобы получилось упругое, мягкое ложе. Накрыв  ветки  уголком  своего
плаща, Барбара уложила мужчину на землю, так что  его  голова  оказалась  на
куче  ветвей,  как  на  подушке.  Остальным  плащом  она  тщательно  укутала
раненого, так как его тело показалось ей слишком холодным.
   Поблизости  не  было  никакой  воды,  а  Барбара  не  решалась   оставить
возлюбленного. В конце концов ей удалось с помощью платка кое-как счистить с
его лица запекшуюся кровь, но он все еще не согрелся, и  его  кожа  все  еще
была холодна.
   - Ты ведьма, - неожиданно пробормотал  раненый.  -  Проклятая,  маленькая
ведьма...
   - Ш-ш-ш! - снова ответила Барбара и, улегшись рядом с ним на земле, нежно
обвила его голову обеими руками. - Потерпи немного, сейчас ты согреешься.
   - Стой, где стоишь! - проворчал он с угрозой. - Не смей больше убегать от
меня.
   - Я никуда не у