с
длинной и высокой надстройкой, возвышавшейся над палубой. Буксир тянул
за собой две баржи, соединенные друг с другом бортами. Вблизи пристани
буксир уменьшил скорость, чтобы ослабить  канат,  после  чего  отцепил
баржи.
   Освобожденные баржи сперва остановились  на  середине  реки,  потом
стали плыть вниз по течению, но "Сунгач" на всех парах  ловко  окружил
их и пристал к баржам левым бортом. С барж  на  буксир  перешли  люди.
Через минуту "Сунгач" с баржами у борта пристал к берегу.
   Глазами знатока боцман наблюдал  за  ловкими  маневрами  буксира  и
одобрительно кивал головой.
   - Молодец капитан, славно действует, особенно если учесть,  что  он
бывший каторжник! - похвалил боцман. - Но  Крамер  не  солгал,  потому
что, если судить по осадке, обе баржи идут порожняком.
   - Тем лучше для нас, - вмешался Вильмовский. - Ян,  пожалуй,  вести
переговоры с капитаном следует тебе?
   - Хорошо, я поговорю с ним, - согласился Смуга.
   Тем временем буксир медленно подходил  к  пристани.  Полуобнаженные
матросы бросили швартовы. Кули ловко набросили их на рымы(*32). В окне
капитанской рубки показалось лицо рыжебородого человека. Он  с  трудом
протиснул широкие плечи в иллюминатор и оперся локтями о подоконник.
   Кули на русско-китайском жаргоне хором его приветствовали.  Капитан
важно кивнул им головой.
   - Ну как, ребята, дрова готовы? Можете начать погрузку?  -  спросил
капитан по-русски.
   - Уже, капитан, уже! - хором ответили кули.
   - Ну, так беритесь за работу! - воскликнул капитан, мягко  улыбаясь
китайцам.
   Смуга сошел на платформу пристани и снял кожаную шапку, обшитую  по
околышку мехом.
   - Здравствуйте, господин капитан, можно ли с вами поговорить насчет
одного дела? - спросил он.
   Небрежным  движением  капитан  поднял  правую   руку   к   козырьку
клеенчатой  фуражки,  внимательным  взглядом  окинул  Смугу,  осмотрел
группу мужчин, стоявших вблизи. После  довольно  длительной  паузы  он
ответил:
   - Только у вас ко мне дело, или у этих господ тоже?
   - Дело касается нас всех, - ответил Смуга.
   - Хорошо, я сейчас сойду к вам.
   Капитан исчез, но тут же его огромная фигура показалась на сходнях.
Он медленно сошел на  палубу,  а  потом  неожиданным,  ловким  прыжком
перескочил через борт судна и очутился на пристани.
   - Слушаю вас, - обратился он к Смуге.
   Смуга повел его к друзьям.
   -  Познакомьтесь,  это  господин   Броун,   английский   подданный,
препаратор чучел животных, - говорил он, показывая Вильмовского. - Наш
юный друг, Томаш Вильмовский,  путешественник  и  зверолов,  а  это  -
господин  Броль  из  Германии,  укротитель  животных.   Мы   участники
охотничьей экспедиции, организованной фирмой Гагенбека. Кроме  нас,  в
экспедиции участвует стрелок  из  Индии,  господин  Удаджалак,  четыре
следопыта  гольда  и...  еще   один   господин...   господин   Павлов,
приставленный к нам в качестве опекуна хабаровским исправником.
   - Очень приятно познакомиться с таким  международным  обществом,  -
ответил капитан, не называя своей фамилии. - Чем могу служить?
   - Мы хотели бы нанять ваше судно для перевозки экспедиции  в  район
Благовещенска, где мы собираемся заняться ловлей местных птиц.
   - Гм, неудобный груз... Тигры, лошади, собаки,  телеги,  люди  и...
господин Павлов, -  громко  перечислял  капитан,  рассматривая  лагерь
путешественников.
   - Мы сделаем все возможное для того, чтобы не причинить вам  лишних
хлопот, - вмешался Вильмовский.
   - К сожалению, я не смогу разместить вас всех в каютах "Сунгача", -
сказал капитан.
   - Нам это нисколько не мешает, ведь и без того  часть  наших  людей
должна находиться на баржах  рядом  с  животными,  -  любезно  добавил
Смуга.
   - Гм, мне необходимо обдумать ваше предложение, - с явной  неохотой
в голосе ответил капитан.
   Потерявший терпение боцман,  подошел  к  Смуге  и  довольно  громко
сказал по-польски:
   - Если бы на моей калоше появился такой спесивец, то он в три  мига
очутился бы за бортом. Предложите  ему  монету,  он  сразу  же  станет
мягче!
   - Не мешайте, боцман, - шепнул Вильмовский.
   Капитан "Сунгача"  стоял  задумавшись,  слегка  склонив  голову  на
грудь. Вдруг он заглянул боцману прямо в глаза,  подошел  к  нему  так
близко, что грудью коснулся груди боцмана.
   - Это что, в Германии такие обычаи, что  боцманы  бросают  за  борт
капитанов? - вызывающе спросил капитан, тоже на польском языке.  -  Со
мной не так-то легко справиться!
   - Не вводи меня в искушение, браток, - проворчал  боцман,  прямо  в
лицо капитану.
   Тот расхохотался и воскликнул:
   -  Ну,  наконец  мы  договорились!  Немец  и   англичанин   говорят
по-польски. Очень интересное общество.  Не  удивляюсь,  что  исправник
включил в его  состав  своего  шпика!  Однако,  если  господин  Броль,
укротитель животных, он же боцман, хочет выбросить  меня  за  борт,  я
готов предоставить ему для этого случай. Грузите, господа, свой  табор
на баржи. Раз вы поляки, то мы как-нибудь потеснимся, а ваши  паспорта
меня мало интересуют. Насчет денег поговорим позже!
   - Спасибо, вам, господин... извините, я недослышал вашу фамилию,  -
сказал Смуга, придержав капитана за руку.
   Капитан помрачнел, прищурил глаза и вызывающе ответил:
   - Анастасий Петрович  Некрасов,  к  вашим  услугам,  бывший  матрос
Балтийского  флота,  приговоренный  к  пятнадцати  годам  каторги   за
контрабандную перевозку нелегальных листовок в Петербург. Нужны ли вам
еще какие-нибудь рекомендации? На каторге в  Каре  я  сидел  вместе  с
Коном, Рехневским, Маньковским, Дулембой и Лурия(*33).
   - Нам  не  нужны  рекомендации,  капитан!  Неужели  вы  на  каторге
научились  так  хорошо  говорить  по-польски?   -   спокойно   спросил
Вильмовский.
   - Нет, этот язык был мне знаком и  раньше,  -  ответил  капитан  и,
словно  внезапно  забыв  польский  язык,  начал  по-русски   обсуждать
подробности погрузки имущества экспедиции на баржи.
   К группе беседующих мужчин подошли  нанайцы,  а  потом  из  палатки
показался Павлов. Некрасов приветствовал его, приложив руку к козырьку
фуражки, как  видно,  не  заметив  протянутую  ему  руку,  потому  что
повернулся лицом к реке и пригласил звероловов осмотреть судно.


VI

ПО АМУРУ НА ПАРОХОДЕ

   Во время плавания  на  пароходе  по  Амуру  звероловы  мало  видели
капитана "Сунгача". Дни  стояли  погожие  и  теплые.  Благодаря  этому
путешественники большую часть дня могли проводить под  открытым  небом
на баржах, рядом с животными. Только во время обеда  все  сходились  в
кают-компанию, но тогда, в основном, они вели  вежливые  разговоры  на
русском языке.
   Некрасов держал себя со звероловами любезно, но несколько  свысока.
Не навязывал пассажирам беседу, никого ни о чем  не  спрашивал.  Явное
пренебрежение он проявлял только по отношению к Павлову. Если капитану
не удавалось миновать его, он бросал на агента холодные взгляды.
   Звероловы наблюдали за капитаном. Все говорило о том, что  это  был
революционер, закаленный в борьбе  с  царизмом.  Своим  поведением  он
возбуждал доверие; даже Нучи, который презирал  Павлова,  о  Некрасове
говорил: "капитан хороший глаз, свой человек".
   Сдержанность Некрасова была звероловам на руку. Находясь  в  другом
положении, они, конечно, постарались бы познакомиться с  ним  поближе,
но в этом рискованном путешествии они предпочитали  избегать  близкого
общения с лицами подозрительными для полиции. Ведь Павлов  непрестанно
следил за капитаном глазами, откровенно подслушивал его разговоры.  По
приказанию Смуги верный Удаджалак продолжал наблюдать за каждым  шагом
шпика, поэтому звероловы могли не опасаться сюрпризов с его стороны.
   "Сунгач" медленно шел вверх по реке. Вода стояла  довольно  высоко,
как это  бывает  здесь  всегда  в  период  муссонных  дождей.   Берега
становились все круче и круче, пока,  наконец,  каменные  вершины  гор
совсем не закрыли горизонт. Как раз в этом месте Амур прорывался через
Буреинский  хребет.  Буксир  вошел   в   извилистый   рукав.   Течение
становилось сильным. Грозные и одновременно  живописные  скалы  иногда
вырастали прямо по курсу  судна,  но  "Сунгач",  направляемый  опытной
рукой, избегал опасных встреч с ними.
   У руля на  капитанском  мостике  стоял  сам  капитан  Некрасов.  Он
спокойно смотрел на крутые, покрытые лесом  берега,  словно  видел  их
впервые. В уголке рта у него торчала погасшая трубка.  Звероловы  тоже
не уходили с палубы: они были очарованы Сибирью, хотя раньше само  это
название вызывало у них чувство безграничного ужаса.
   Прорвавшись через горный хребет, река стала шире, расширилась и  ее
пойма. Отдельные горные цепи отступили от реки,  а  прибрежные  скалы,
время от времени встречавшиеся по пути, напоминали  развалины  древних
замков. Течение успокоилось, прозрачная  как  слеза  вода  становилась
мутной в устьях притоков, которые несли  с  собой  большое  количество
ила. Видимо, поэтому река и была названа Амуром, или Черной рекой.
   Время шло... Буксир, пыхтя, поднимался вверх по  реке. Однообразная
равнина, кое-где украшенная елями или карликовой сосной, указывала  на
близость Благовещенска.  Этот  город  был  центром  Амурской  области,
управляемой вице-губернатором, в канцелярии  которого  путешественники
должны были оформить документы на право пребывания в Сибири. Для этого
капитан Некрасов  по  просьбе  Смуги  согласился  на  некоторое  время
остановиться в Благовещенске.
   Когда до города оставалось не больше суток  пути,  охотники  решили
устроить небольшой прием в честь капитана. Некрасов не только дал свое
согласие, но и отрядил в их распоряжение  своего  повара.  Само  собой
разумеется,  что  боцман  в  качестве  известного  гурмана  взял  дело
подготовки к предстоящему пиру в свои руки. С самого утра он шарил  во
вьюках и около полудня явился на  кухню  с  целой  корзиной  различных
продуктов.   Из   других   путешественников   один    только    Томек,
пользовавшийся специальными  привилегиями  у  боцмана, был  допущен  к
тайнам готовившихся яств.
   Когда настал вечер, капитан поставил судно на якорь вблизи  берега.
Весь экипаж и пассажиры собрались в кают-компании. Некрасов  не  щадил
усилий, чтобы  вызвать  у  гостей  приятное  настроение,  но  все  его
старания  оказались  напрасными.  Хитрое   выражение   лица   Павлова,
бегающие,   неспокойные   глаза   которого   исподлобья   следили   за
присутствующими, отбивало у гостей настроение и аппетит.
   Не в своей тарелке был и боцман. Он  целый  день  старался  достичь
вершин кулинарного искусства, но все его труды не приносили  желаемого
результата. Званый обед больше напоминал  поминки,  чем  веселый  пир.
Кроме того,  по  странному  стечению  обстоятельств  Некрасов  посадил
Павлова рядом с боцманом.  Правда,  по  другую  сторону  моряка  сидел
Томек, но все равно  свободно беседовать  они  не  могли.  Они  только
обменивались многозначительными взглядами и,  подобно  другим  гостям,
время от времени бросали какое-нибудь ничего не значащее слово.
   Томек скучал, хотя до этого он с большой радостью ожидал  вечернего
пира. Юноша надеялся, что  в  непринужденной  обстановке  ему  удастся
спокойно поговорить с Некрасовым, а  оказалось  все  не  так...  Таким
образом, как только обед подошел к концу, экипаж "Сунгача", нанайцы  и
Удаджалак с удовольствием покинули кают-компанию и вышли на палубу.
   - По крайней  мере,  они  смогут  свободно  поговорить,  -  буркнул
боцман, обращаясь к Томеку.
   Томек кивнул головой.  Он  о  чем-то  сосредоточенно  думал,  потом
незаметно подтолкнул друга локтем и шепнул:
   - Почаще наполняйте рюмку Павлова!
   - Да ты с ума сошел?! Водки на него жалко, - возмутился боцман.
   - Дайте ему ее досыта, и он уйдет отсюда!
   - Не такой он дурак! Он только губы смачивает водкой...
   - Надо его заставить напиться. Послушайте... - наклонился  Томек  к
боцману, который  сначала  покраснел  от  возмущения,  а  потом  вдруг
повеселел и согласно кивнул головой.
   Боцман громко кашлянул. Все с интересом посмотрели в его сторону.
   - Мы вот сидим, повесив носы, словно неприкаянные..., - начал он.
   Павлов привстал так резко, что чуть  не  сбросил  на  пол  тарелку.
Сыщик впился глазами в губы боцмана, чтобы  не  пропустить  ни  одного
слова. На лицах Смути и Вильмовского отразилось явное беспокойство,  а
удивленный Некрасов неуверенно посмотрел на боцмана.
   - Что  ж,  уважаемые  господа,  мы  нагрешили  довольно,  но  лучше
признать свою вину и... исправить  ошибку,  -  торжественно  продолжал
моряк.
   - Напился, первый раз в жизни, - недовольно шепнул Вильмовский.
   - Нет, скорее с ума сошел, - прошипел Смуга.
   Только Томек спокойно слушал речь своего друга, искоса  посматривая
на присутствующих. А боцман продолжал:
   - Да, да, мы  забыли,  что  надо  отдавать  "господнее  господу,  а
кесарево кесарю"!  Мы  должны  немедленно  исправить  допущенную  нами
ошибку! Я первый провозглашаю  тост  за  здоровье  его  императорского
величества самодержца всероссийского, Николая Второго!
   Если бы над пароходом нежданно-негаданно разразился гром, то он  не
произвел  бы  столь  ошеломляющего  впечатления,  как  тост,  поднятый
боцманом. Вильмовский побледнел от гнева. Некрасов презрительно  пожал
плечами, а Павлов испугался не на шутку, считая, что немец поймал  его
на значительному  упущении.  Возмущенный  в   первый   момент,   Смуга
посмотрел на Томека. Заметил искорки смеха, притаившиеся в его глазах,
и сразу все понял.
   Боцман встал, взяв в руки графин. Наполнил рюмки. Наклонившись  над
столом у места, где сидел Павлов, задержал руку на полпути и сказал:
   - Собственно говоря, вы, господин  Павлов,  виноваты  больше  всех,
потому что вы человек казенный.
   Павлов сгорбился, его лицо посерело, а  боцман, обрадовавшись,  что
привел полицейского агента в смущение, продолжал:
   - Виноваты вы больше, чем мы, гражданские,  но  не  печальтесь.  Мы
восполним это достойное сожаления упущение большей порцией.
   Говоря это, он отставил в сторону рюмки, Павлова и свою,  а  на  их
место поставил стаканы. Наполнил их до краев.
   - Пьем до дна! - воскликнул он.
   Павлов вскочил на ноги и, стоя навытяжку, выпил водку.  Как  только
он сел, безжалостный боцман начал опять:
   - Мы не  имеем  права  обижать  и  высокочтимую  супругу  царя,  ее
величество императрицу. Наливайте, господин Павлов!
   Потом  пришла  очередь  выпить  за  здравие  всех  царских   детей,
родителей императора, родителей императрицы, пока  Павлов,  чокаясь  с
боцманом стаканами после каждого тоста, бессильно опустился в  кресло.
Посмотрев на него  критически,  боцман  еще  раз  наполнил  стаканы  и
воскликнул:
   -   Господин   Павлов,   за   здоровье   вашего   начальника,   его
превосходительства, министра внутренних дел!
   Павлов еле стоял на ногах, покачиваясь  из  стороны  в  сторону,  и
что-то бормотал себе под нос. Боцман крепко потряс им.
   - За здоровье министра полиции, слышишь?! - крикнул он.
   Павлов опустился в кресло.  Свесив  голову  на  грудь,  он  заснул.
Боцман захохотал:
   - Вот и прикончила его царская семейка! Даже  про  своего  министра
забыл! Как пить дать, пожалуюсь на него в  Благовещенске  губернатору.
Но раз эта мразь спит, то я позволю себе изменить тост. Да здравствует
революция!
   Все встали и выпили до дна. Боцман удобно  расположился  в  кресле,
набил табаком трубку и обратился к Некрасову:
   -  Завершите  мою  работу,  прикажите  вашим  людям  вынести  этого
пьяницу! До утра он мешать нам не будет!
   - Ах, чтоб вас черт подрал, медведь вы такой!  -  до  слез  смеялся
Некрасов. - Идите ко мне, дайте я вас обниму! Мне всегда казалось, что
у меня голова крепкая, но с вами я тягаться не могу!
   - Э, что там, это мелочь. Пусть-ка Томек расскажет, как я во  время
последней экспедиции играл на  полные  рюмки  с  китайским  купцом  из
Хотана(*34). Вот у того была крепкая голова!
   - Сейчас мы спокойно побеседуем,  -  продолжал  смеяться  Некрасов.
Выглянув в иллюминатор, он ударил в  ладоши  и  позвал:  -  Эй,  Иван,
зайди-ка сюда на минутку!
   В кают-компанию заглянул матрос.
   - Убери куда-нибудь этого господина! Пусть спокойно спит до утра  и
не портит нам настроения, - приказал капитан.
   Взвалив Павлова на плечи, Иван исчез с  ним  так  же  тихо,  как  и
появился.
   Потекла   свободная   беседа.    Некрасов    очень    интересовался
приключениями своих гостей, которые  рассказывали  о  них,  а  капитан
внимательно  слушал,  забрасывая  их  новыми  вопросами.   У   боцмана
прямо-таки не закрывался рот.  Он  умел  рассказывать  интересно  и  с
юмором. Вот он отставил в буфет  третью  опорожненную  бутылку  из-под
рома, и, беря с полки новую, обратился к Некрасову:
   - Сто китов вам в бок, капитан!  По  всему  видно,  что  вы  любите
настоящие приключения. Так на кой же, извините, лад, после  выхода  из
тюрьмы вы очутились на этом буксире, вместо того, чтобы отправиться  в
широкий мир?
   - Вы не первый, кто задает мне этот  вопрос,  -  ответил  Некрасов,
печально улыбаясь.
   Отхлебнув из бокала глоток рома, капитан затянулся трубкой  и  стал
говорить, словно про себя:
   - Тогда  еще  не  было  Сибирской  железной  дороги.  Закованный  в
кандалы, с выбритой половиной головы,  я  в  числе  других  арестантов
пешком перешел через Урал. Трудно себе вообразить, что  происходило  в
душах несчастных арестантов, которых гнали в Сибирь, когда они увидели
пограничный столб, по одной стороне которого виднелся герб европейской
Пермской губернии, а по другой - азиатской  Тобольской.  Некоторые  из
арестантов плакали, другие целовали родную землю, прощаясь с ней,  или
собирали ее в мешочек, который прятали на груди.
   Я не жаловался на судьбу. Я был готов ко всему. Прочел  подписи  на
пограничном столбе. Нашел  среди  них  знакомые  фамилии.  По  команде
"стройся" поднял мешок с вещами и, не оглядываясь назад, пошел  вперед
навстречу судьбе.
   Мне  пришлось  близко  познакомиться  с  постоянно   переполненными
арестантами  этапными  тюрьмами,  с  деревянными   нарами,   кишевшими
насекомыми. Время от времени менялись солдаты  конвоя,  среди  которых
бывали службисты, а бывали и такие, которых можно было подкупить, а мы
все шли и шли на восток. Так продолжалось многие  месяцы.  Измученные,
исхудалые мы шли через деревни и города...
   Знаете ли вы причитания,  которые  поют  арестанты,  осужденные  за
уголовные преступления,  когда  проходят  через  населенный  пункт?  -
спросил Некрасов. И, не дожидаясь ответа, он затянул нараспев:

                   Пожалейте, отцы-благодетели!
                   Пожалейте усталых путников!
                   Арестантов несчастных вспомните!
                   Накормите, отцы-благодетели!..

   Лицо Некрасова потемнело от печальных воспоминаний,  он  на  минуту
умолк. Потом продолжал:
   - Тот, кто не слышал этой песни, которую не то поют, не  то  читают
сотни голосов под аккомпанемент зловещего звона кандалов,  никогда  не
поймет ужасного, нищенского существования, которое  влачат  несчастные
арестанты.
   Многие из них во время долгого путешествия, прерываемого  "отдыхом"
в этапных тюрьмах, заболевали и умирали. С нами шли также арестантки и
жены некоторых ссыльных, добровольно направлявшиеся в ссылку за своими
мужьями.
   В конце концов, мы пришли в Кару. Я уже вам говорил,  что  там  мне
пришлось встретиться с несколькими поляками. Я был  искренне  восхищен
ими... С первого дня ссылки  они  думали  над  возможностью  побега  и
возвращения на  родину.  Они  принимали  участие  во  всех  протестах,
голодовках, бунтах, совершали побеги,  хотя  за  это  грозило  суровое
наказание, даже смерть. Бунтарь  по  характеру,  я  чувствовал  в  них
братские души. Мы  очень  уважали  польских  товарищей  по  несчастью.
Поэтому среди песен разных народов, которые пели арестанты, много было
поль