льница, полюбуйся.
     Но та и смотреть не стала, вытерла слезы, поморгала, села.
     - Вроде полегчало.  Большое тебе  спасибо, Андрик!  Хочешь, поцелую  за
это.
     - Чево-о? - отверг он предложение. - Иди вон с Лехой целуйся!
     -  На гада он  мне сдался! -  с раздражением,  какого он  за  нею  и не
подозревал, отмежевалась она. - Я его презираю и ненавижу!
     - А он хвалился, что ты с ним свиданировала.
     - Брешет, как собака, гад одноглазый.
     - Что-то ж было, раз такая на него злая, - добивался он.
     - Токо не то, о чем он трепится.
     - Что же, ежли не секрет?
     Она помедлила, затем решительно подняла глаза:
     - А было то, что пристал он ко мне в балке, затащил в вербы, повалил...
Думал, осилит, но  я как сцапала за... . за одно больное место, он аж взвыл.
Теперь и десятому закажет!
     - Почему ж ты мне не сказала об этом сразу?
     - Ничего б ты ему не сделал, он знаешь, какой сильный!..
     - Зато Ванько за тебя голову б ему открутил!
     - Ваня? -  пристально  посмотрела соседу в глаза. -  Думаешь,  стал  бы
из-за меня? . .
     - А то нет? Ты ж ему здорово нравишься!
     - Так я тебе и поверила! Он и разговаривать-то со мной избегает.
     - Заячьей крови много, токо и всего.
     - Это у него-то? Брешешь ты все!...
     - Честное благородное, раз уж на  то пошло. Я давно хотел  сказать тебе
об  этом, но  считал,  что у вас  с Лехой и правда  что-то  есть. Да и он не
разрешал: я, говорит, должен сам  все выяснить. И  все не решался,  для него
услышать "нет" - так и жить не стоит.
     Андрей не  ожидал,  что его сообщение  так  преобразит соседку: щеки ее
стали  вдруг пунцовыми,  лицо расцвело  в  счастливой  улыбке; желая  скрыть
охватившую  ее радость, она в  смущении  отвернулась, затем вскочила,  чтобы
убежать, но прежде призналась:
     -  Скажи ему,  что  он дурачок - я уже  год, как его лю... как  он  мне
нравится  больше всех на  свете! - И вдруг испуганно: -  Ой,  Андрик, Свинью
прозевали!
     Схватив киек, вскочил и он. Свинья, нагнув голову, малой рысью бежала в
сторону хутора.
     -  Ты куд-да, зараза?! - крикнул  он  и помахал  "угощением";  беглянка
остановилась,  повернула  морду,  тряхнула  рогами  -  с  досады,  а  может,
вспомнила, чем это кончается - и потрусила к стаду, все еще отдыхавшему...
     Этот недавний  эпизод был еще так памятен!  И Андрей не мог смириться с
жестоким фактом, что сегодня соседки уже нет в живых...
     Покойников, всех  троих,  положили  рядом  во дворе осиротевшего  дома.
Перед этим старухи совершили обряд, как того требует обычай: обмыли, одели в
чистое,  попричитали. Сейчас - а дело близилось уже к  полуночи - они сидели
на лавке рядом, о  чем-то  вполголоса переговариваясь;  продежурят  так  всю
ночь.
     Женщины  помоложе гурьбой стояли поодаль.  Делились новостями,  которых
было  немало. Менее четырех часов  пробыли  на  хуторе  супостаты, а сколько
всего  натворили!.. Перестреляли  половину  кур,  выпили "яйки"  и  "млеко",
подгребли все, что нашли из съестного, бесчинствовали.
     Молодухи вздыхали, охали, горевали: что-то дальше будет!..
     Андрей  попросил разрешения  взглянуть на  подругу детства  в последний
раз. Поднес керосиновую лампу, откинул покрывало - и  отшатнулся: серый лоб,
темные   подглазья,   расцарапанная  щека,  почерневшие,   искусанные  губы;
полурасплетенная коса на груди, сложенные ладошка на ладошку руки... Как все
это непохоже на всегда улыбчивую, излучающую веселье Варьку! У  него сжалось
сердце от боли и жалости. Поспешно  опустил покрывало,  поставил на стульчик
лампу,  но   не   в  силах   был  подняться  с   колен,  потрясенный  жуткой
действительностью.
     Была  Варя -  и вот,  уже нет среди живых. Еще вчера  видел  ее вечером
веселой  и жизнерадостной, не сводившей глаз  с Ванечки, как, не  стесняясь,
называла она  при нем своего  ненаглядного. Узнав, что  и  она  ему "здорово
ндравится",  попросила Андрея ничего не сообщать, а набралась  храбрости - и
сама, сгорая  от волнения и страха, объяснилась в своих чувствах. Встретила,
понятно, полную  взаимность.  Вот  только счастье  их  первой любви  длилось
недолго...
     А теть Шура - была ведь замечательнейший человек! Добрая, незлобивая, с
соседями уживчивая. Жили небогато, но  ежли случалось разжиться пряников или
конфет - угостит обязательно, специально позовет и угостит, один ли, с Федей
или даже с кем втроем попались на глаза.  Или вот комиссара - ни за что ведь
убил. Ладно бы  отстреливался, тогда понятно...  Изверги,  уроды фашистские,
подлые людишки!
     Подходили  взглянуть  и  проститься  Федя,  Миша,  Борис.  Лишь  Ванько
почему-то  посмотреть  сблизка  не  решился  -  угрюмо, удрученно, молчаливо
смотрел издали; это было, может, самое большое горе в его жизни...
     Утром,  едва проснувшись,  Андрей  глянул на часы: без  двадцати  семь.
Вскочил с  лежанки, потянулся; заметил на полу листок  бумажки.  Карандашом,
корявым материным  почерком  было нацарапано:  "сынок когда  прыдеш згробков
низабуть напоить марту  ис дому ниотлучайса посли обеда  смениш  миня  пасти
коров". Вчера ложились уже после двенадцати,  и мать  -  Андрей засыпал,  но
помнит - сказала:
     - Завтра  хоронить,  хочется пойтить  на гробки -  и боюсь,  сердце  не
выдержит. Седни так было схватило - думала  уже конец мне. Мабуть,  сынок, я
сама погоню череду на пашу.
     Пока управился по хозяйству, во дворе Сломовых уже никого не оказалось.
Выскочил на улицу - процессия приближалась к крайнему подворью.  Припустился
и догнал, когда бричка, запряженная Слепухой, поворачивала в проезд. Одна из
женщин вела клячу под уздцы, остальные, около трех десятков человек, плелись
сзади нестройной колонной на сколько позволяла ширина дороги. Андрей - он из
ребят оказался один - шел сзади на почтительном расстоянии.
     Когда телега свернула к кладбищу, женщины  сгрудились в плотную  толпу.
Он  обратил внимание, что гомон  заметно оживился. Приблизившись,  разглядел
бумажку  с  изображением красноармейца, вонзившего винтовку  штыком в землю;
одна  из женщин читала что-то вслух, другие с интересом прислушивались, то и
дело подавая  реплики. Бумажки  были  у  двоих  или  троих,  в  том числе  у
крестной. Она осмотрела ее  с  обеих сторон (читать,  Андрей знал,  почти не
умела), удивилась:
     - Ты  гля,  дажеть напечатано! На  какой даве с  араплану  кидали.  На,
почитай услух, - передала листовку соседке, - а то я погано бачу.
     Андрей навострил  было уши,  но  расслышать  толком  не удавалось из-за
галдежа. Догадывался, в чем дело, но не верилось, что напечатали ночью да  к
тому же успели оставить на видном месте. Приурочить к похоронам  - это  надо
додуматься! Хотелось и самому прочесть, но получил отказ:
     - Тоби  низзя,  це для взрослых. И никому не болтай про тэ,  шо  чув та
бачив, пойняв?
     Между тем прибыли на место. Мужик на деревяшке вместо  ноги  да дед лет
семидесяти подготовили не слишком глубокую, но широкую яму
     Потом выяснилось, что вырыть  ее помог Ванько, но  самого его  здесь не
оказалось.
     Покойников,  завернутых  кто во  что,  бережно опустили  вниз, положили
рядком,   накрыли   домотканной  рядюжкой.  Бросая   горсть   земли,  многие
прослезились:
     - Хай земля вам будеть пухом!..
     - Царство вам небесное, мученики!..
     Бросил и Андрей три горсти. Глаза его затуманились, дрогнул подбородок;
стиснув  зубы,  чтоб  не  разреветься,  отошел  от  могилы,  смахнул  слезы,
успокоился. Не дожидаясь окончания похорон, заспешил обратно.
     В сторонке  от тропы заметил  бумажку,  поднял. Да  это  ж прокламация!
"Дорогие хуторяне!  -  прочел  на обратной  стороне  листовки.  -  Не верьте
вражьей  пропаганде -  тому,  что утверждается на  обратной стороне: все это
ложь!  Столица  нашей  Родины  Москва  не  сдана  врагу,  Красная  Армия  не
разгромлена, она с  каждым днем укрепляет  свою мощь.  Измотав  врага, скоро
перейдет   в   наступление,   и   фашистским   извергам   недолго   осталось
бесчинствовать на кубанской земле. Не падайте духом, верьте в нашу победу!"
     Кроме листовок, он передал и текст, но этот показался ему намного лучше
- грамотней и в самую точку. Сунув листовку в карман, на радостях сорвался с
места  и  бежал  до  конца  плантации:  хотелось поскорее  увидеть  Марту  и
поблагодарить. У калитки свистнул,  подождал, но никто не вышел.  "Может, не
хочут, чтоб нас видели вместе посторонние" - решил он и ушел.
     После обеденной дойки  коровы отдыхали  в  сумрачных,  нежарких хлевах,
пока  спадет  полуденный  зной,  и только в третьем часу пополудни их  снова
выгоняли  "на пашу".  К  этому  времени  один  из  пастухов-очередников  (по
договоренности или  кто помоложе) по издавна заведенному правилу отправлялся
в  противоположный  конец  хутора  собирать  гурт. Так  делалось потому, что
хозяйки, лишь на короткое время прибегавшие с работы,  подоив, снова спешили
обратно,  и пастух  зачастую сам отпирал хлев  и понуждал  корову, а  то еще
овечку  или телка-бузевка,  покидать убежище. Андрей, хоть  в этот  раз и не
было  такой  необходимости  -  все  хозяйки  дома,  вышел пораньше: хотелось
встретиться  и  поговорить  с Мартой. Чтобы не быть  замеченным Борисом  или
Мишкой, прибежал балкой.
     - А я тебя утром видела, - сообщила она. - Угадай, где?
     - Когда пробегал мимо вашего двора? .
     - Не угадал. У кладбища.
     - Ну да! Тебя там не было.
     -  А  вот  и была! Разбросала прокламации и  спряталась  в подсолнухах.
Видела как ты прочитал одну и потом припустился бегом.
     - Надо было окликнуть: я так хотел тебя видеть! Чтоб поблагодарить.
     -  Опасалась,  что нас увидят.  Да  ты и пролетел, как пуля. Я  сперва,
удивилась:  говорил ведь, подошла очередь пасти стадо, но потом  догадалась:
маме нельзя волноваться, и она пасет вместо тебя.
     - Ну ты и  сообразительная, чес-слово! - похвалил он. - И еще молодчина
и умница. И твоя мама - тоже. Сколько штук напечатали?
     - Все шесть. Как к ним отнеслись женщины?
     - Радовались  - очень.  Удивлялись, конешно: неужли подпольщики - у нас
на хуторе,  раз  так  быстро  все  сделали. Прочитали  и  порвали  на мелкие
кусочки.  Я  просил  -  не  дали  да еще и предупредили,  чтоб  не болтал об
увиденном. Так что все будет шито-крыто! Но мне уже пора, доскажу опосля.
     - Вечером приходи, буду ждать.
     У  раздавленных танкеткой ворот повстречал  Мишку и Бориса, только  что
выпроводивших своих буренок. Поздоровался.
     - Привет. Ты че это, все же дома, - заметил последний.
     - Да так, по привычке...
     При дележе разрезанного на полоски противогаза Мише по жребию достались
неровные, хорошего пряща из них не получилось; к тому же одна резинка вскоре
лопнула, что страшно его  огорчило. И  Андрей подарил ему свой, злополучный.
Рогатка его выглядывала из накладного кармана куцих штанов, второй отдувался
запасом "камушков". Заметив, что бывший хозяин остановил взгляд на карманах,
Миша тут же спрятал рогатку глубже, предупредив:
     - Чур, назад раки не лазят!
     - Не боись, назад не потребую, - успокоил он меньшого товарища. -Только
не забудь, что я просил.
     - Завтра же сделаю на него засаду!
     - На кого это? - спросил Борис.
     -  Какой-то приблудный кот Мурзика  совсем забодал - житья  не дает. Вы
чем намерены заняться?
     - Да вот, хочем к вам в помощники напроситься, - сообщил Борис.
     До конца хутора к компании присоединился и  Ванько. Все пятеро - друзья
сызмалу: вместе росли, учились, шалили, а то и хулиганили: совершали вылазки
на бахчи, виноградники, на орехи, и не только на колхозные. Случалосъ, ночью
проверяли  содержимое  колодцев,  куда  в  летнее  время  некоторые  хозяйки
опускают свежеприготовленный борщ с мясом, молоко либо узвар...
     Этим проделкам вскоре пришел конец: двадцать  второе июня сорок первого
года круто  оборвало  беспечное, бездумное детство;  кончились и радости,  и
шалости.  А последовавшие дни, и особенно вчерашний, сделали ребят взрослыми
не по годам.
     Как-то само  собой  получилось,  что  они,  не  сговариваясь, собрались
сегодня все  вместе без, казалось  бы,  видимой  причины.  Пасти впятером  -
такого еще не было. Но и не с бухты-барахты...
     Когда,  прибыв на место, худоба дружно  набросилась  - на  разнотравье,
друзья  поднялись на высокий курган. Здесь всегда свежий ветерок,  отсюда не
то  что стадо  -  вся округа  как  на ладони. Вон,  в стороне, пасется  гурт
северной половины хутора. Коров намного  больше,  но  пастухов тоже двое, на
этот раз женщины. И те, и  эти пастухи  следят, чтобы гурты не  смешивались,
иначе вечером получается неразбериха. На восточной  окраине хутора сиротливо
стоят  бригадные постройки: конюшня, бычатня  с базом - еще  недавно они  не
были  пустыми. Посреди  бригадного  стана задрал  шею  колодезный журавель с
деревянной  бадьей  на длинном  шесте;  вплотную  к срубу примыкает  дощатое
корыто  для водопоя  -безлюдно  и тут. Несколько в стороне - два  деревянных
амбара под черепичными  крышами - это из них забрали зерно хуторяне. Поблизу
от  них -  учетчицкая,  она  же  бывшая контора  бригады. К  стану  вплотную
примыкает  и  сам  хутор  Дальний -  два  порядка  хат с  грунтовой  дорогой
посередине.  Эти  хаты-мазанки, саманные да  турлучные,  построены  казачьей
голытьбой еще до советской власти; крыты камышом или кугой. И лишь несколько
домов,  кирпичных и  под  железо, скрашивали унылый вид  довольно невзрачной
улицы.
     На  вершине  кургана  ребята расположились  в холодке  под  развесистым
ясенем, именно для холодка посадили они это дерево прошлой осенью.  До этого
саженцы дважды  усыхали.  Тогда  Ванько приволок  на плечах вот  этот ясень,
которому, судя по толщине ствола, было  уже не  менее пяти-шести лет. Вырыли
обширную яму, удобрили коровьими лепехами, несколько раз по  весне полили, и
дерево оделось в богатую листву.
     Кроме Андрея, никто  еще не  знал в подробностях  того,  чему невольным
свидетелем пришлось стать  Борису. Разговор начался со вчерашних событий: по
просьбе товарищей  он еще раз рассказал, как все было. Во время его рассказа
на Ванька смотреть  избегали... Он, казалось, окаменел.  Стиснутые челюсти с
подрагивающими  желваками,  застывший  взгляд, сжатые  до  белизны  кулачищи
делали его неузнаваемым...
     - Не я  на них наскочил!.. - выдавил  он зловеще. - Я бы выдрал им... с
корнями... чтоб и помочиться было нечем!..
     И это не было  сказано просто так, в бессильной  злобе. С пятого класса
Ванько  жил у тети, материной сестры, в нескольких километрах от хутора - по
причине удаленности школы-десятилетки,  находившейся в  центре  станицы.  От
тетиного дома, хоть он и стоял на самом краю, до школы было гораздо ближе, и
родители вынуждены были мириться с разлукой.
     Матрена  Никитична  -  тетя  Мотря, как с  детства  привык называть  ее
племянник - жила одиноко, бездетно и довольно зажиточно: имела неплохой дом,
корову, вела хозяйство, прилично заработывала. В племяннике - души не чаяла.
     На хлебном  элеваторе,  где она трудилась уже много лет, в числе прочих
служб имелась кузница, и Ваньку  нравилось  проводить  там все свободное  от
уроков  время,  помогая  кузнецу  Серафимычу.  Уже  в  тринадцать  лет   он,
плечистый, широкогрудый и коренастый крепыш, к немалому удивлению взрослых -
не  всякому это удавалось - мог запросто  "поцеловать" из-за плеча увесистый
кузнечный молот. В  четырнадцать никто не  мог победить его "на локотках". А
помогать Серафимычу отковывать оси, валы и другие крупные поделки, требующие
от молотобойца недюженных сил и сноровки,  было  для него, без преувеличения
сказать, истинным удовольствием.
     Год тому назад отца призвала  война, и Агафья Никитична, мать,  забрала
сына к себе напостоянно.
     До его  возвращения сверстникам, собравшимся ныне на кургане, жилось ох
как несладко. Упоминавшиеся уже  Леха с дружками - Плешивым  (прозванным так
из-за  незарастающего волосами  пятна  на  голове) и  Гундосым -  давно  уже
притесняли "иногородних", не давая ребятам  спокойного житья. Андрею  и  его
приятелям  нужно  было  находиться  в  постоянной  готовности   к  козням  и
враждебным вылазкам: на ерике -  не оставлять без присмотра одежду, иначе не
только  рукава рубах, но и штанины придется  долго  особождать от "сухарей с
примочкой"; ходить балкой можно  было только  гурьбой,  в  одиночку рискуешь
быть  встречен  и  поколочен.  Ерик кишел  раками,  но часто  улов,  а  то и
раколовки бывали самым  наглым образом отнимаемы "кулацкими выродками",  как
промеж себя называли их ребята. В столь незавидном положении находились  они
до тех пор, пока ихнего полку не прибыло - вернулся домой Ванько.
     Случилось  так,  что на следующее  утро  Агафья  Никитична  обнаружила;
кто-то  ночью  побывал  в   их  огороде  на  бахче  и  порядком  насвинячил:
переколошмачено половина арбузов, исчезли начинавшие  желтеть дыньки. Ванько
поделился  новостью с Федей и  Андреем, и  оказалось,  что несколькими днями
раньше  с их бахчами сделали  то же самое. При этом хулиганы утеряли фуражку
со сломанным лаковым козырьком - ее не раз видели на Лехе. В тот же день как
еще  одно доказательство в вербах напротив огорода Гаповских обнаружили кучу
свежих арбузных и дынных корок; устроили засаду.
     Ждать долго не пришлось. Леха  с Гундосым орешником, растущим по  меже,
спустились зачем-то в балку и повстречались с поджидавшими носом к носу.
     - Здорово,  Леша!  -  поприветствовал  Ванько  первым.  - Давненько  не
виделись.
     Тот  неохотно,  но все же подал руку,  переложив  цип (кусок  железного
прута, согнутого с одного конца наподобие трости), с которым не расставался,
в левую. И тут же, скривившись, как если бы пальцы прищемили дверью, присел,
пытаясь выдернуть  ладонь из  сильной  лапы  противника.  Цип  выронил,  его
подхватил Андрей. Гундосый попытался удрать, но его перехватили.
     - Ты шо, сказывся?! - потряс побелевшими пальцами Гапон.
     Сграбастав  обоих за  участки  одежды, называемые в обиходе шкирками, и
встряхнув  так,  что  дружки  клацнули  зубами, Ванько подвел их к  арбузным
недоедкам.
     - Это вы тут пировали?
     - Так  це  ж наши кавуны,  дэ хочемо,  там  и имо,  -  сипло  промямлил
Гундосый. При этом глаза у обоих воровато забегали.
     -  А почему эта фуражка оказалась на моем баштане? Или,  может,  это не
твоя? - посмотрел Лехе в глаза.
     - Моя... Може, ии  найшлы собакы та и занэслы на ваши городы, -  сделал
тот  неуклюжую попытку отвести  подозрения.  -  Бо  я  цю  хуражку давно уже
выкынув гэть.
     -  И  заодно  потоптали  кавуны?  Не  темни,  занесли ее туда двухногие
собаки, похожие  на вас, - возразил Ванько. -  Вот так: пока не слопаете эти
три недозрелые  арбуза,  отсюда не уйдете. Присаживайтесь  и чтоб отчитались
корками!
     Силком усадил арбузятников на землю. Стальной пруток в мизинец толщиной
согнул в виде  буквы  "С",  в образовавшееся полукольцо  просунул их  ноги -
одного правую, другого левую повыше щиколоток и свел цип в кольцо.
     -  Освободим  через  час.  И  без  фокусов!  -  предупредили  огородных
разбойников и оставили одних.
     Едва ребята ушли, как те попытались сдвоенными усилиями  цип разогнуть,
но это оказалось не под силу. Освободиться не удалось,  и пришлось "слопать"
и отчитаться корками.
     Так был  положен  конец  верховенству и  произволу этой  троицы,  самой
распоясанной на хуторе.
     Приведен этот почти  годичной давности  эпизод вовсе не для того, чтобы
лишний раз показать: вот-де какой силач один из героев нашего повествования;
просто  автор  считает,  что случись  на  месте Бориса Ванько, он  сумел  бы
осуществить высказанную в  отношении насильников угрозу. Словно очнувшись от
забытья, он судорожно вздохнул.
     - Даже не верится, что это было всего лишь позавчера,  а не во сне... -
Спохватившись, что размышляет вслух